Организация, управление, снабжение корпуса

Организация, управление, снабжение корпуса

26 сентября 1815 г. властители Австрии, Пруссии и России подписали декларацию, положившую начало деятельности «Священного союза».

Затем был подписан так называемый Парижский мир — 20 ноября 1815 г. Мир не был столь уж тяжелым для Франции, поскольку она хотя и обязывалась выплатить контрибуцию в 700 миллионов франков, но теряла весьма незначительные территории. Но некоторые статьи договора задевали национальное достоинство французов, в особенности о временной оккупации. В специальной инструкции[240] «О целях и задачах Русского оккупационного корпуса во Франции, составленной Императором Александром I, в частности, говорилось, что ситуация 1815 г. заставила союзников разместить на территории Франции часть своих войск числом 150 000 человек, которые должны расположиться в крепостях и содержаться за счет Франции. Герцог Веллингтон назначался главнокомандующим, оккупацию предполагалось продлить на пять лет. Император подчеркивал, что это решение было принято для гарантии безопасности в Европе и спокойствия внутри самой Франции. Интересы Европы требовали этой меры, и Россия оставила во Франции две пехотные дивизии, одну кавалерийскую дивизию и два полка казаков».

В указанном документе содержатся важные свидетельства о причинах, побудивших Александра Павловича остановить свой выбор на М.С. Воронцове в качестве командующего оккупационным корпусом: М.С. Воронцов всей своей предыдущей службой доказал право на доверие Императора; большое значение имело уважение, которым пользовался Воронцов среди военных, а также та строгая дисциплина, которая царила в войсках, возглавляемых им. «Все эти причины, — писал Александр I, — привели меня к решению доверить Вам командование, что будет новой возможностью для Вас оправдать мое уважение и хорошее мнение о Вас»[241]. Еще одной причиной назначения Воронцова, о чем упоминал Император, было то, что командующий должен был иметь хорошие отношения и общие взгляды с главнокомандующим герцогом Веллингтоном, которого император уважал как военного и политического деятеля.

Александр I вручал герцогу абсолютные права в командовании соединенными русскими силами, и Воронцов обязан был точно исполнять его приказы, имея право не подчиняться Веллингтону лишь в том случае, если увидит в его распоряжениях угрозу целостности корпуса; русские части должны были быть сосредоточены в одном корпусе и не дислоцированы в разных местах. Если бы главнокомандующий принял решение разделить корпус, М.С. Воронцов должен был объяснить герцогу Веллингтону, что это противоречит воле Императора. Во всех же других случаях полномочия Веллингтона были безграничны, вплоть до права начать боевые действия, если безопасность короля и спокойствие Франции окажутся под угрозой. В такой экстремальной ситуации М.С. Воронцов должен был самым активным образом помогать главнокомандующему.

Император особо подчеркивал необходимость сохранения среди местных жителей доброго мнения о русском солдате, которое приобрели наши войска во время войны. Александр Павлович советует М.С. Воронцову предпринять необходимые меры для укрепления дружеских отношений с местными жителями, чтобы военная оккупация оказалась для них менее болезненной.

В конце инструкции «О целях и задачах Русского оккупационного корпуса во Франции Император сообщал, что даст уточняющие конкретные распоряжения, когда „общая ситуация более прояснится“, при этом он должен быть всегда в курсе происходящего в корпусе, а Воронцов обязан регулярно переписываться с министром в Париже, который передаст ему инструкцию обо всем, что касается ситуации»[242].

Таким образом, приобретенное за время предыдущей службы доверие, уважение среди сослуживцев, умение поддерживать на высоком уровне военную дисциплину дали право М.С. Воронцову в 33 года занять пост командующего Русским оккупационным корпусом во Франции, имея в подчинении военачальников, участвовавших еще в походах Суворова и Румянцева-Задунайского.

Одной из причин назначения командующим М.С. Воронцова Император называл и его хорошие отношения с герцогом Веллингтоном.

В отечественных и зарубежных исследованиях, посвященных Веллингтону, нам не удалось обнаружить сведений об отношениях герцога с М.С. Воронцовым, нет материалов в собрании музея Веллингтона при Ватерлоо в Бельгии. В то же время отдельные, хотя и немногочисленные, исторические документы содержат факты о дружеских отношениях между герцогом Веллингтоном и М.С. Воронцовым. Речь идет о сведениях, которые находятся в неопубликованных материалах фонда Воронцовых в РГАДА в Москве.

Поскольку личность «железного герцога» оказала заметное влияние на М.С. Воронцова, следует остановиться на взглядах главнокомандующего на воинскую службу. Строго следя за выполнением собственных приказов, Веллингтон обязывал командиров делать то же по отношению к солдатам. Он лично демонстрировал подчиненным работоспособность, превосходство трезвого расчета над эмоциями, способность полностью подчинить себя делу. Каждый военнослужащий в его армии знал, что наказание за проступок неотвратимо и что командующий одинаково строг и к солдатам, и к офицерам. Английский главнокомандующий считал, что хорошо обутый, одетый и накормленный солдат и более дисциплинирован, и лучше воюет. Для укрепления боеспособности своей армии Веллингтон проделал колоссальную работу. Крайне скупой на похвалу, герцог редко одобрительно отзывался о подчиненных. Практически никто из сподвижников Веллингтона на Пиренеях не принадлежал к числу его друзей. «Он всегда соблюдал дистанцию, которая исключала не только фамильярность, но и просто человеческую привязанность», — утверждал М.М. Куриев[243].

Особую значимость приобретает мнение главнокомандующего о М.С. Воронцове: как писал Н.И. Лорер в своих «Записках», «Веллингтон о нем справедливо отнесся, назвав звездою России»[244].

Забегая несколько вперед, хотелось бы особо отметить, что в 1819 г. герцог Веллингтон будет посаженым отцом на свадьбе М.С. Воронцова и Е.К. Браницкой. Согласно русским обычаям, посаженые отец и мать заменяли жениху и невесте на свадьбе родителей, а посаженый отец должен был святым образом благословить молодых. Это лучше всего говорит, сколь доверенными были отношения между герцогом Веллингтоном и М.С. Воронцовым.

Веллингтону подчинялось четыре союзных корпуса и бригада датчан. Гоф-квартира Веллингтона находилась в Камбре.

3 сентября 1815 г. М.С. Воронцов получает приказ от Барклая-де-Толли, в котором определяются вопросы организации и порядка сношений отдельного корпуса во Франции; в нем, в частности, говорится: «Получено 3-го сентября 1815 года. Господину генерал-лейтенанту и кавалеру графу Воронцову. При переходе армии за Рейн вверенный Вашему Сиятельству корпус, во Франции оставляемый, будет считаться отдельным корпусом на тех правах, кои значатся в Учреждении для управления действующей армией, о чем вы получите в свое время особое повеление и вместе с тем дальнейшие постановления»[245]. Далее в этом приказе Воронцову отдается распоряжение выбрать чиновников для штаба отдельного корпуса и предоставить их кандидатуры для утверждения фельдмаршалу.

Вскоре М.С. Воронцов получает Еще один приказ от Барклая-де-Толли со следующими указаниями: «Когда русская армия покинет регион Франции», ею занимаемый, Воронцов должен расположить в этом районе корпус, находящийся под его командованием, если этому не помешают какие-либо непредвиденные обстоятельства. Ввиду удаленности корпуса от армии и особого его назначения, согласно Учреждению для управления большой действующей армией, М.С. Воронцов выходил из-под начала Барклая-де-Толли и получал право «обо всем доносить прямо Государю Императору, и во всех случаях испрашивать высочайшее разрешение»[246]. И наконец, М.С. Воронцову предписывалось для получения дальнейших инструкций явиться в Париж к Императору Александру Павловичу.

Барклай-де-Толли отдает приказ генерал-интенданту Канкрину снабдить весь корпус двух- и трехгодовыми мундирными вещами начиная с 1816 г. и выдать жалованье по 1 сентября 1815 г., а также обеспечить корпус полным комплектом ружей, согласно специальному положению. На этом, согласно вышеприведенному приказу, подчинение М.С. Воронцова генерал-фельдмаршалу Барклаю-де-Толли заканчивалось.

Хотелось бы обратить внимание на тот факт, что хотя официально Парижский мир был подписан 20 ноября 1815 г., но, согласно инструкции императора, датированной сентябрем 1815 г. (точная дата не указана) и приказам Барклая-де-Толли (первый от 3 сентября 1815 г.), решение об оккупационных частях, назначении главнокомандующим герцога Веллингтона и командующим русским корпусом М.С. Воронцова было принято задолго до подписания документа в Париже. Несомненно, создание корпуса требовало серьезной подготовительной работы, касающейся вопросов управления, организации и снабжения войск. И главнокомандующий и командующий, получившие столь важные назначения, должны были иметь достаточно времени, чтобы выявить основные проблемы и составить программу их решения.

Боеспособность вооруженных сил во все времена определялась такими факторами, как управление, организация, снабжение, вооружение, офицерские кадры, рядовой состав.

Рассмотрим эти составляющие применительно к Русскому оккупационному корпусу, более трех лет пробывшему во Франции под командованием графа М.С. Воронцова.

Исходя из сведений, содержащихся в специальных ведомостях, направляемых из корпуса дважды в месяц на имя главнокомандующего, общая численность корпуса на 25 декабря 1815 г. составляла 36 334 человека и 34 орудия. Эта цифра включала в себя, как сказано в ведомости, и временно занятых, не военнообязанных, находящихся при госпиталях и полках. Всего же основной состав военнослужащих по корпусу составлял на 15 декабря 1815 г. 28 887 человек[247]. Н.И. Шильдер в своем исследовании определяет состав корпуса в 27 000 человек.

Русский корпус состоял из двух пехотных дивизий и одной кавалерийской, пионерной роты, запасных парков № 2 и № 4, подвижного магазина. Корпусная квартира находилась в городе Мобеже.

Начальник 9-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Евстафий Евстафьевич Удом 2-й (1760–1831) был участником русско-турецкой войны 1787–1791 гг. и боевых действий на Дунае в 1811 г., он командовал в 1812 г. 9-й пехотной дивизией в армии Тормасова. В состав 9-й пехотной дивизии входили полки: Нотебурский, Апшеронский, Ряжский, Якутский, 10-й и 38-й егерские и артиллерийские роты — батарейная № 17 и две легкие № 17 и 18. Дивизионная квартира располагалась в крепости Авеле. Пехотная дивизия насчитывала на 15 декабря 1815 г. 11 696 человек воинского состава, из них:

генералов — 4, штаб-офицеров — 21, обер-офицеров — 240, унтер-офицеров — 778, музыкантов — 296, солдат — 10365[248].

Начальником 12-й пехотной дивизии был Григорий Иванович Аисаневич (1756–1832) — генерал-лейтенант, участник штурмов Очакова и Праги, сражений под Аустерлицем, Прейсиш-Эйлау и Фридландом, боевых действий на Дунае в 1809-1811 гг. В Отечественную войну командовал Чугуевским уланским полком в армии Чичагова. В генерал-лейтенанты произведен в 1814 г. за сражение при Барсюр-Об. 12-я пехотная дивизия включала полки: Смоленский, Нарвский, Алексопольский, Новоингерманландский, 41-й и 6-й егерские и артиллерийские роты — батарейную № 23 и две легкие — № 23 и 24. Дивизионная квартира находилась в крепости Мобеж. Состав 12-й пехотной дивизии включал на 15 декабря 11 507 человек, из них: генералов — 4, штаб-офицеров — 26, обер-офицеров — 215, унтер-офицеров — 777, музыкантов — 293, солдат — 10 192[249].

3-й драгунской дивизией был назначен командовать генерал-лейтенант Илья Иванович Алексеев (1773–1830) — участник штурма Измаила, русско-шведских войн 1788–1790 гг., 1808–1809 гг. и кампании 1807 г. В Отечественную войну 1812 г. командовал кавалерийской бригадой в корпусе Витгенштейна, четырежды ранен. 3-я драгунская дивизия включала полки: Смоленский, Тверской, Кинбурнский, Курляндский, два казачьих полка и конно-артиллерийскую роту № 7. Дивизия состояла на 15 декабря 1815 г. из 4324 человек, из них: 4 генерала, штаб-офицеров — 12, обер-офицеров — 136, унтер-офицеров — 394, музыкантов — 75, солдат — 3703. Два полка донских казаков насчитывали 942 человека, из них 31 офицер, 26 унтер-офицеров и 885 солдат[250]. Еще раз обратим внимание на тот факт, что в подчинении М.С. Воронцова находились очень опытные и заслуженные военачальники, что говорит о том, что высшее командование доверяло М.С. Воронцову не только как военачальнику, но было уверено, что он пользуется достаточно большим уважением своих подчиненных любого ранга. Это было особенно важно, учитывая обстоятельства пребывания корпуса во Франции.

Обычно армии воспринимаются нами в связи со сражениями и маневрами. Это яркая, но непродолжительная страница солдатской жизни. Традиции, быт, отношения с местным населением, словом, повседневность почти всегда остаются вне изучения. В 1810 г. один из визитеров, посетивших Пиренеи, попросил Веллингтона проводить его в расположение частей. Вернувшись в штаб, он недоуменно сказал Веллингтону: «Я ничего не увидел, ничего, кроме каких-то хаотично разбросанных групп людей. Кто-то стирал, кто-то готовил пищу, а большинство — просто спали». — «Что ж, — ответил полководец, — значит, Вы и видели армию»[251].

Забота о солдате — одна из лучших традиций русской армии. Депеши М.С. Воронцова свидетельствуют, какую огромную работу выполнил командующий для снабжения корпуса всем необходимым.

В первую очередь М.С. Воронцову приходилось решать сложные административно-хозяйственные вопросы, связанные с проблемами денежного довольствия корпуса. Первоначально генерал-интендант Канкрин намеревался назначить на содержание корпуса в год 8 300 000 франков. Но в связи с уменьшением сумм, предназначенных для войск всех союзных держав, на содержание Русского корпуса с 1 декабря 1815 г. по 1 апреля 1817 г. предполагалось отпускать ежегодно по 7 142 857 франков, а всего за 16 месяцев — 9 523 809 франков. После ухода пятой части войска корпусу полагалось с 1 апреля 1817 г. по 1 декабря 1818 г. ежегодно — по 5 714 286 франков, а за 20 месяцев — 9 523 810 франков. Согласно этому расчету, всего следовало получить 19 047 619 франков[252].

Однако, как указывает М.С. Воронцов в своей докладной записке на имя Императора, французское правительство отпускало на содержание Русского оккупационного корпуса «ежегодно 4 миллионами менее получаемого войсками других держав, оставленными во Франции на том же основании…»[253]. Вполне закономерно, что подобная ситуация вызывала большое беспокойство М.С. Воронцова, о чем он говорит в «Записке»[254].

Одним из вариантов решения проблемы становится «выписывание некоторых вещей из России и подрядов». В результате корпус не только обошелся выделенной суммой, но и передал в казну «более двух миллионов экономии»[255]. При этом, согласно докладу М.С. Воронцова, для обмундирования использовались лучшие французские и английские сукна, войска корпуса были обеспечены жалованьем и другими денежными выдачами по 1 января 1819 г.[256].

Не следует полагать, что М.С. Воронцов старался избегать помощи Петербурга в решении финансовых проблем, целиком полагаясь на собственные средства. Так, в 1815 г., опасаясь, что в результате введенного тарифа на офицерские порции обер-офицеры будут нуждаться, М.С. Воронцов обращается с письмом по этому вопросу к Императору (15 октября 1815 г.). В ответном письме Александра Павловича из Берлина от 26 октября 1815 г.[257] на имя М.С. Воронцова Император сообщает, что находит замечания его правильными, он согласен, что выделение 500 000 франков необходимо для нормального обеспечения продовольствием офицерского состава, так как офицер должен иметь возможность покупать все необходимое.

Впоследствии М.С. Воронцов сумел сэкономить практически полностью 1 500 000 франков (500 000 в год) путем заключения удачной сделки с французским правительством, которое назначило за офицерский порцион достаточное денежное содержание, в итоге корпус обошелся без новых поступлений из казны, более того, из сэкономленных средств все офицеры имели дополнительный порцион на шесть недель свыше установленного срока по контракту, а все чиновники, оставшиеся с больными корпуса, получили порционы на весь период их нахождения во Франции.

В целом распределение порционов выглядело следующим образом:

Всего ежедневно 1600 офицерских порционов[258].

Исходя из распоряжения Императора отпускать корпусу на офицерские порции 500 000 франков в год, было сэкономлено для казны 1 500 000 франков.

Бытовые стороны жизни корпуса требовали значительного внимания, ввиду чего М.С. Воронцову приходилось вникать во все хозяйственные проблемы и оперативно находить выход из положения.

С самого начала пребывания во Франции М.С. Воронцов много занимался размещением военнослужащих корпуса, полагая, что от решения этой задачи зависит как сохранение собственных военных привычек и традиций, так и нормальные отношения с местными жителями. Для этой цели М.С. Воронцов приказал предоставить в деревнях отдельные дома для казарм, таким образом были устроены две трети состава корпуса. Существовал и второй способ размещения — «частные лагеря, на которые выпрашивал палатки у французского правительства и герцога Веллингтона»[259].

Первый вариант имел серьезный недостаток, на который указывал М.С. Воронцов, а именно: «умножение больных», но, как пишет командующий, «я почитал зло сие меньшим в сравнении пользы, от них получаемой»[260]. При этом его приказы, отданные по корпусу, свидетельствуют о том, какое большое значение М.С. Воронцов придавал этой проблеме. Так, в приказе от 26 октября 1816 г. он свидетельствует, что, узнав об увеличении больных в одном из госпиталей, особенно из Смоленского полка, и посетив казармы, он нашел, что начальники не уделяют должного внимания поддержанию чистоты в казармах. «Между тем первыми и неотложными правилами должно утвердить содержание в покоях свежего воздуха, частое мытье водою с песком полов, столов, кроватей и прочих деревянных вещей и строгий надсмотр, чтобы постели были всякое утро убраны и чтобы на оных до вечера опять не ложились»[261].

М.С. Воронцов распространяет правило среди своих подчиненных: «Чистота есть первая причина здорового и веселого духа»[262]. В одном из приказов М.С. Воронцов для помощи «полкам и командам в устроении бань, совершенно необходимых для чистоты и самого здоровья солдат», приказывал выдать каждой пехотной артиллерийской роте, драгунским эскадронам, всем полковым унтер-штабам и артиллерийским паркам по 100 франков, а каждой казачьей сотне по 50 франков[263]. В результате каждая часть корпуса имела собственную баню, полки размещались частью в городах в казармах, частью по деревням на квартирах обывателей, причем в каждой деревне было положено находиться не более чем одному взводу (36–40 человек). «Для сохранения здоровья в войсках и в целях содержания их во всегдашней готовности к походу полки заставляли делать каждую неделю по два и по три раза переходы, верст по двадцать и более в полном вооружении. И как громко, на удивление французам, песенники выводили русскую песню на полях Франции»[264].

Но, как известно, хорошая песня на голодный желудок вряд ли сладится. Здоровье и настроение солдат и офицеров не в малой мере зависит от их питания. В 1815 г. обязательный набор продуктов, входящий в ежедневный порцион военнослужащих русской армии, находящихся во Франции, был следующий (данные приводятся из расчета на одного человека)[265].

Для сравнения отметим, что в 1853 г. нижним чинам, находящимся в дунайских княжествах, ежедневно выдавали по три фунта хлеба (или по 1 ³/₄ фунта сухарей, или по два фунта золотников ржаной муки), по ¹/₄ фунта крупы (овес, просо, ячка, полба или рис), по 5¹/₃ золотника соли, по ¹/₄ золотника перца, по ¹/₂ чарки уксуса (уксус и соль отпускались с 1846 г. для профилактики заболеваний). Строевые, кроме того, получали мясные и винные порции три раза в неделю, нестроевые — два раза. Обер-офицерам ежедневно полагалось три фунта хлеба, одна четвертая фунта крупы и один фунт мяса; штаб-офицерам — вдвое больше. Недостаток ржаной муки заменяли пшеничной, недостаток хлеба — мясом (за фунт хлеба ¹/₄ фунта мяса), недостаток круп — бобовыми культурами (за ¹/₄ фунта круп — ¹/₂ фунта) или овощами (за 1 фунт картофеля или репы)[266]. Ежедневный порцион «офицеров на биваке», как сказано в источнике, включал 2 фунта мяса и хлеба, ¹/₄ фунта крупы и порцию ликера, пива или вина. Причем специально подчеркивалось, что для «офицеров капитанов и помощников командиров рот», находившихся на квартирах, порцион питания составлялся «согласно тарифу для солдат»[267]. При этом мясо входило в обязательный ежедневный набор продуктов для всех военнослужащих. После возвращения в Россию в 1819 г. солдаты оккупационного корпуса «ели у обывателей кашицу и очень редко по небольшой порции мясо»[268].

Чтобы упростить систему контроля расходования денежных средств, предназначенных на покупку продовольственных и других необходимых товаров, было составлено специальное «Положение», которое обязывало при получении продовольствия предъявлять другой стороне квитанции, которые были напечатаны на русском и французском языках.

Во Франции войска получали довольствие от французского правительства после заключения контрактов с подрядчиками. Так, в Смоленский полк доставлялся живой скот (весом не менее 560 фунтов в одной туше), который убивался на устроенной при полку бойне[269].

Согласно приказу Императора от 12 декабря 1816 г. было увеличено жалованье всем офицерским чинам и сверх этого назначались столовые деньги полковым и бригадным командирам, начальникам дивизии и выше. По табелю 1816 г. положено было жалованье чинам армии:

полковнику 1200 рублей;

капитану 720 рублей;

штабс-капитану 595 рублей;

поручику 525 рублей;

подпоручику 510 рублей;

прапорщику 450 рублей;

унтер-офицеру 14 рублей;

рядовому 9 рублей 50 копеек[270].

По мнению М.С. Воронцова, денежное обеспечение солдат было крайне недостаточно, поэтому, имея небольшое жалованье, они не могли покупать некоторые необходимые в быту предметы и продукты питания, к примеру мыло, соль, квас и прочее[271]. В приказе от 18 января 1816 г. говорится о жалобе мэра селения Шины[272], что 3-й мушкетерской роты Якутского пехотного полка нижние чины вместо полагавшейся от жителей винной порции брали у них деньги для починки старой амуниции, а потом вновь требовали водку и пиво. «А как помянуто соглашение нижних чинов со стороны ротного командира было вовсе непозволительно, ибо водка отпускается солдату в пищу и для здоровья его, а совсем не для мелкой экономии, на которую есть законные способы, и сверх того вообще при таковых злоупотреблениях нельзя полагать, куда сии деньги поступают»[273].

Учитывая создавшееся положение, М.С. Воронцов сообщает о вышеупомянутых проблемах герцогу де Ришелье и с помощью Веллингтона и находившегося тогда в Париже графа Каподистрия договаривается о выдаче оккупационному корпусу дополнительной ежемесячной суммы сверх положенной по контракту. Интересен и важен тот факт, что М.С. Воронцов расходовал часть этих средств на возмещение убытков местному населению, последовавших от учений и маневров корпуса, что не могло не сказаться положительно на взаимоотношениях сторон. По завершении срока пребывания корпуса во Франции остатки этой султы должны были быть отправлены в Россию для устройства армейских школ, что является продолжением просветительской деятельности М.С. Воронцова, проводимой в корпусе[274].

Немаловажной задачей для М.С. Воронцова становится проблема организации в корпусе регулярных занятий по обучению основам грамоты солдат и младшего офицерского состава, причем в Докладной записке он указывает на возросшее число в войсках неграмотных унтер-офицеров и фельдфебелей. Командующий связывает этот факт с большими потерями во время предыдущих кампаний старых солдат, обучавшихся грамоте, и «грамотных из школьников солдат»[275].

Изначально М.С. Воронцов создает в полках обыкновенные школы для солдат, учителями которых становились офицеры и полковые священники, изъявившие желание преподавать. Но, несмотря на увеличение числа школ и учащихся в них, обучение продвигалось, по словам М.С. Воронцова, крайне медленно, что заставило его обратиться к методу взаимного, ланкастерского обучения. «Стараниями находившегося при мне дипломатического чиновника Тургенева отыскан в Париже находящийся ныне в Одессе российский подданный Г. Ганри, который по приглашению моему взялся перенять методу ланкастерского учения и ввести оную в вверенном мне корпусе, что со стороны и было с успехом исполнено»[276].

Во время изучения Г. Ганри этого метода М.С. Воронцов вместе с Тургеневым, который внимательно наблюдал, по словам Михаила Семеновича, за его деятельностью, подготавливал условия для работы учебных заведений. В результате было образовано четыре училища, за которые отвечал адъютант командующего князь Голицын. Во время нахождения во Франции Император Александр I лично посетил одну из школ, находящуюся в Мобеже, и высказал одобрение по поводу ее деятельности.

Как уже отмечалось, М.С. Воронцов вырабатывал различные программы для успешного прохождения службы солдатами и офицерами вверенного ему корпуса, а также ставил перед собой задачу ввести и в России начинания, хорошо зарекомендовавшие себя во Франции.

Итоговая строка ведомости о результатах обучения грамоте в корпусе Воронцова показывает, что в целом обучение в ланкастерских школах прошел 1381 человек. При этом азбуке обучились 168, читать по складам 209, освоили начальное чтение 119, научились читать хорошо 176, писали по складам 218, освоили навыки письма 229, стали писать хорошо 109, обучились основам арифметики 266, освоили первоначальные правила 72; «к числу познаний первой части довольно достаточно — 51»[277]. Итак, грамоте обучалось примерно 4–5 солдат из 100. Если учитывать, что, к примеру, в 1812 г. на 100 новобранцев в русской армии приходилось чуть больше 60 неграмотных (в германской — 2; в шведской — 3 неграмотных), а также что грамотные в этот список не входили, число обучавшихся не так мало[278]. Необходимо заметить, что средства на создание школ были заимствованы из остатков суммы, отпущенной в целом на содержание корпуса, при этом около 100 000 франков, по мысли М.С. Воронцова, могли быть использованы на создание подобных школ в России.

Командиры полков следили за успехами в обучении не только нижних чинов, но и подчиненных им офицеров. Так, в специальных списках «О поведении офицеров Смоленского полка за вторую половину 1817 года» содержатся аттестации тридцати восьми офицеров, в графе «каково ведет себя по службе» у 10 значится «очень хорош», у 25 «хорош» и у 2 «нет старания», у одного «старается без успеха»; в графе «каковы имеет способности ума» у одного значится «весьма хорошие», у 36 человек «хорошие», у одного «малые».

В списках подробно перечислены знания каждого офицера, согласно содержащимся там сведениям — 13 человек знали «иностранные языки», 15 человек «обучались разным наукам» и 21 человек «не обучались никаким наукам» (которым удалось лишь преодолеть «российскую грамоту» — «читать и писать умеет»[279]).

Необходимо отметить, что командир Смоленского полка полковник Г.И. Ностиц, кавалер ордена Святого Георгия 4-го класса, участник военных кампаний начиная с 1806 г., говорил и читал по-русски, по-немецки и по-французски. Таким образом, большинство командиров корпуса, начиная с командующего лично, демонстрировали своим подчиненным искреннее стремление к получению знаний в различных областях науки и искусства.

В Кинбургском полку был создан прекрасный хор, а для обучения трубачей пригласили французского преподавателя, после занятий с которым хор мог исполнять самые трудные классические произведения современных композиторов того времени.

После возвращения в Россию музыка полка считалась лучшей в корпусе, и в случае приезда высоких особ командование требовало трубачей Кинбургского полка[280].

Как известно, овладение танцевальной культурой было неотъемлемой частью образования русского офицера, но во Франции танцами увлеклись и нижние чины корпуса При этом особой популярностью пользовалась французская кадриль.

Следует отдельно остановиться на одной из обязательных, по мысли М.С. Воронцова, мер, направленных на поддержание морального духа в корпусе: «Я думал тоже, что получение писем из России от родных могло действовать на расположение солдат к отечественным связям, и потому всеми мерами старался доставлять им способы отправлять и получать письма»[281]. Кстати, М.С. Воронцов подчеркивает, что особенно плохо доходили партикулярные письма к нижним армейским чинам, почти всегда пропадая в пути.

М.С. Воронцов организует строгий контроль за доставкой из почтамта корпуса всех писем путем объявления способов и времени отправки корреспонденции в Россию, по его словам, без труда и расходов. Созданию столь действенной почтовой связи немало содействовал тот факт, что в России М.С. Воронцову активно помогали люди, непосредственно занимающиеся развитием связи, о чем особо упоминает в Докладной записке М.С. Воронцов. В результате количество отправляемых в Россию писем постоянно росло, и за все время нахождения корпуса во Франции было отправлено в Россию 20 830 писем[282].

Вместе с письмами в корпус регулярно доставлялись из России газеты, бывшие буквально нарасхват. Поступавшая из России корреспонденция не только несла информацию, но словно незримая нить связывала солдат и офицеров с Родиной, в решении проблем которой они старались участвовать, находясь за сотни километров от России. Так, после прочтения воззвания к русскому обществу о сборе средств на выкуп наших пленных у кавказских горцев не только офицеры, но и солдаты корпуса решили участвовать в данном движении, выделяя для этой цели «половину своего третного жалования»[283].

Глубоко продуманное решение социально-экономических, административно-хозяйственных, культурных проблем во многом способствовало созданию здоровой моральной атмосферы в воинских частях, солдаты и офицеры которых были оторваны от России и находились в чужой стране несколько лет. Но для граждан Франции присутствие союзных войск, оставленных на территории их государства, было прежде всего оккупацией, и данное обстоятельство налагало свой отпечаток на взаимоотношения военных с местным населением. Для М.С. Воронцова эта проблема имела особое значение не только в связи с указаниями, полученными от Императора при назначении его командующим, но и в силу его образования, воспитания и присущих ему нравственных принципов.