Два чрезвычайных происшествия в царской семье

Два чрезвычайных происшествия в царской семье

Каждый год 1 марта в Петропавловском соборе служили торжественный траурный молебен по убитому царю Александру II, где обязательно присутствовал Александр III и кто-то из членов семьи.

В 1886 году новые, молодые террористы решили воссоздать разгромленную «Народную волю», и на ее месте в Санкт-Петербурге возникла глубоко законспирированная организация – «Террористическая фракция Народной воли», организатором которой стал студент четвертого курса Петербургского университета Александр Ильич Ульянов – старший брат В. И. Ульянова, будущего Ленина, тогда еще гимназиста-выпускника. Александр Ульянов был скорее идейным руководителем и теоретиком группы, но, кроме того, принимал участие и в изготовлении метательных снарядов. В группе было около полутора десятков человек – преимущественно студенты университета, которые в начале 1887 года подготовили покушение на Александра III, наметив днем его убийства 1 марта. Расчет строился на том, что 1 марта царь непременно поедет в Петропавловский собор для участия в панихиде на могиле своего отца.

Все было подготовлено заблаговременно, и заговорщики вышли к Аничковому дворцу, где зимой жил Александр III, даже на день раньше намеченного срока, надеясь, что царь выедет на Невский и в этот день. Однако их ждала неудача: в конце февраля полицией было перлюстрировано письмо из Петербурга в Харьков студенту И. П. Никитину о красном терроре, что привело к установлению слежки за автором письма – членом группы Андреюшкиным, а затем и за некоторыми его товарищами и соучастниками. Причем Андреюшкин попал под наблюдение за день до покушения на царя. Полицейские филеры повели Андреюшкина и второго члена группы – Генералова – прямо с места их встречи на Невский проспект и стали свидетелями того, как они, держа под мышками свертки, – а это и были смертоносные заряды, изготовленные Ульяновым, – начали прогуливаться возле Аничкова дворца. Филеры засекли и еще трех соучастников готовящегося преступления и незаметно проводили их всех до их квартир, после того как они, ничего не предприняв, ушли с Невского.

То же повторилось и на следующий день – 1 марта.

Снова метальщики гуляли по Невскому, ожидая выезда Александра III из Аничкова дворца, но к полудню озябли и зашли в трактир, чтобы погреться и поесть. Следом за ними туда вошли и агенты-полицейские. А царя все не было…

* * *

В это утро Александр III приказал приготовить четырехместные открытые сани к 10 часам 45 минутам утра для поездки в Петропавловский собор. Должны были ехать Александр III, императрица и два старших сына – цесаревич Николай и Великий князь Георгий.

Вот что писала в своем дневнике три дня спустя фрейлина А. П. Арапова: «Его величество заказал заупокойную обедню к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который, по опрометчивости – чего никогда не случалось при дворе, – или потому, что не понял, не довел об этом до сведения унтер-шталмейстера. Государь спускается с лестницы – нет экипажа. Как ни торопились, он оказывается в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение 25 минут. Не припомнят, чтобы его видели в таком гневе – из-за того, что по вине своего антуража он настолько запоздает на службу по своем отце, и унтер-шталмейстер был им так резко обруган, что со слезами на глазах

бросился к своим начальникам объяснять свою невиновность, говоря, что он в течение 12 лет находился на службе государя и решительно никогда не был замечен в провинности. Он был уверен в увольнении и не подозревал, что провидение избрало его служить нижайшим орудием своих решений. Государь покидает Аничков после того, как негодяи были отведены в участок, и только прибыв к брату (Великому князю Павлу Александровичу) в Зимний дворец, он узнал об опасности, которой он чудесным образом избежал».

А дело было в том, что, пока Александр III ругался на унтер-шталмейстера и ожидал выезда, полиция сработала необыкновенно оперативно и четко, успев устроить засады на квартирах заговорщиков и там, где они могли появиться.

Министр внутренних дел Д. А. Толстой докладывал Александру III, что утром 1 марта были задержаны: «1. Студент Петербургского университета, сын казака Медведницкой станицы, Кубанской области, Пахом Андреюшкин, 20 лет, задержан на углу Невского и Адмиралтейской площади, при обыске у Андреюшкина оказался заряженный револьвер и висевший через плечо метательный снаряд, 6 вершков вышины (27 см), вполне снаряженный. 2. Студент Петербургского университета, сын казака Потемкинской станицы, области Войска Донского, Василий Генералов, 22 лет, задержан вблизи Казанского собора, по обыску у Генералова в руках оказался такой же снаряд, как у Андреюшкина. 3. Студент Петербургского университета, томский мещанин Василий Осипанов, 26 лет, взят также вблизи Казанского собора; при нем отобрана вышеупомянутая толстая книга, листы которой снаружи оказались заклеенными, а внутренность наполнена динамитом».

Вслед за тем были арестованы еще три причастных к делу человека – Канчер, Горкун и Волохов. Канчер и Горкун, желая избавиться от виселицы, стали выдавать членов организации и навели полицию на Александра Ульянова, который был арестован 3 марта (а 1 марта была арестована и его сестра – Анна Ильинична, оказавшаяся в этот день у него на квартире). Он во всем признался и был признан, наряду с Говорухиным и Шевыревым, одним из руководителей террористической фракции, хотя на самом деле Ульянов, составивший программу террористической фракции «Народной воли», был в этом случае главным теоретиком партии. Когда началось следствие, Александру III последовательно представлялись все документы – от допросов обвиняемых и свидетелей до программных документов. Среди этих бумаг была и программа, написанная А. И. Ульяновым. Царь внимательно читал и ее, оставляя на полях свои весьма красноречивые замечания.

«Главные силы партии, – писал Ульянов, – должны идти на воспитание и организацию рабочего класса и улучшение народного хозяйства. Но при существующем политическом режиме в России невозможна никакая часть этой деятельности». Александр III отреагировал так: «Это утешительно». Далее в программе говорится: «Между правительством и интеллигенцией произошел разрыв уже давно, пропасть увеличивается с каждым днем. В борьбе с революционерами правительство пользуется крайними мерами устрашения, поэтому и интеллигенция вынуждена была прибегнуть к форме борьбы, указанной правительством, то есть к террору». «Ловко», – написал на полях царь. А общая резолюция, которую он оставил, прочитав программу, гласила: «Это записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота».

Когда же он прочитал показания Ульянова, данные им на следствии, – совершенно чистосердечные, без какой-либо утайки, – то его реакция была иной: «Эта откровенность даже трогательна». И действительно, откровенность Александра Ульянова была трогательной. 21 марта он сказал следователю: «Если в одном из прежних показаний я выразился, что я не был инициатором и организатором этого дела, то только потому, что в этом деле не было одного определенного инициатора и руководителя; но мне одному из первых принадлежит мысль образовать террористическую группу, и я принимал самое деятельное участие в ее организации, в смысле доставания денег, подыскания людей, квартир и прочего.

Что же касается до моего нравственного и интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, то есть все то, которое дозволяли мне мои средства и сила моих знаний и убеждений».

(Когда Александра Ульянова допрашивали, его сестра находилась в доме предварительного заключения и была освобождена 11 мая 1887 года, через три дня после казни брата.)

* * *

В семье Ульяновых узнали о случившемся в Петербурге из письма их родственницы Е. И. Песковской, и мать арестованных – Мария Александровна – поехала в столицу.

28 марта она написала Александру III письмо, начинающееся так: «Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к вашему величеству, как единственной защите и помощи. Милости, государь, прошу! Пощады и милости для детей моих». Далее Мария Александровна писала: «Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил!» Здесь император оставил такую ремарку: «А что же до сих пор она смотрела!» А в конце царь все же разрешил свидание, написав: «Мне кажется желательным дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность – ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений».

Свидание было дано, причем Толстой хотел, чтобы Мария Александровна уговорила сына дать откровенные показания о тех, кто стоял за спиной их организации, ибо Толстой был уверен, что студенты были лишь орудием в чьих-то более страшных руках.

1 апреля в 10 часов утра свидание состоялось. Оно проходило не в камере, а в отдельной комнате, но в присутствии одного из офицеров, и продолжалось два часа. Потом было и еще несколько свиданий. Мать уговаривала его раскаяться и уверяла, что в этом случае ему сохранят жизнь, но он категорически заявил, что это невозможно и что он должен умереть. Уже на первом свидании Александр плакал и обнимал колени матери. Более того, он понимал, что грядущая кара – справедлива, сказав матери на одном из свиданий:

– Я хотел убить человека – значит, и меня могут убить.

* * *

1 апреля всем обвиняемым по делу о подготовке покушения на «жизнь священной особы государя императора» было вручено обвинительное заключение. Всего перед судом должны были предстать 14 человек, а еще одна обвиняемая – Анна Сердюкова – была выделена особо, так как ей вменялось в вину только то, что она, зная о готовящемся преступлении, не довела об этом до сведения полиции.

Вслед за тем дело было передано в Особое присутствие Правительствующего Сената, которое 15 апреля и вынесло приговор. Пятеро обвиняемых – Генералов, Андреюшкин, Осипанов, Шевырев и Ульянов – были приговорены к повешению и казнены в Шлиссельбурге 8 мая, остальные – к разным срокам каторги и ссылки, а Сердюкова – к двум годам тюрьмы. Одним из осужденных был член Виленской организации «Народной воли» поляк Юзеф Пилсудский, получивший 15 лет каторги. Впоследствии он стал основателем независимой Польши, отстоявшим ее свободу в боях с Красной Армией.

* * *

А через полтора года произошло еще одно чрезвычайное происшествие.

Одной из наиболее трагических страниц в жизни Александра III и его семьи оказался совершенно неожиданно день 17 октября 1888 года.

В этот день император, императрица и их дети возвращались в Петербург из поездки по югу России, и их поезд проходил в 47 верстах к югу от Харькова – между станциями Тарановка и Борки. Был полдень, и вся семья и свита собрались за завтраком в вагоне-столовой. Погода была холодная и дождливая. Состав, который тащили два мощных товарных паровоза, спускался с шестисаженной насыпи, пролегавшей через широкий и глубокий овраг. Как потом установили, скорость поезда была 64 версты в час.

И вдруг произошел сильный толчок, за ним – второй, раздался страшный треск, вагон сорвался с колес, пол растрескался, стены вагона разошлись и крыша съехала вперед, образовав косой навес над столом. Царь, вскочив, подставил плечи под тот край крыши, который еще не опустился вниз, и держал ее до тех пор, пока его жена, дети и свита не вылезли из-под остатков вагона.

К счастью, все сотрапезники остались невредимы, только сам царь получил настолько сильный удар в бедро, что находившийся в кармане его брюк серебряный портсигар оказался сплющенным. (Впоследствии этот удар способствовал развитию болезни почек, от которой царь и скончался через шесть лет.) Дочь Ольгу и сына Михаила выбросило на полотно, но и они отделались лишь ушибами. Зато все другие вагоны превратились в груду обломков.

Александр тут же возглавил работу по спасению людей и вместе со всеми разгребал куски железа и дерева, вытаскивал из-под руин убитых и раненых. А только убитых оказалось более двадцати. Мария Федоровна, в одном платье, с непокрытой головой, под холодным дождем перевязывала раненых, пока через несколько часов не подоспела помощь.

Весь дальнейший пятидневный путь в Петербург превратился в триумфальное шествие, во время которого не умолкали колокола всех церквей, воздававших хвалу Господу за чудесное избавление от смерти царской фамилии.

Потом этот день – 17 октября – в семье Романовых всегда отмечали как день проявления к ним милости Божьей, и отмечали его церковными службами и широкой благотворительностью.

Расследование возглавил знаменитый юрист, литератор и общественный деятель, о котором уже говорилось в этой книге, А. Ф. Кони. В случившемся он не обнаружил злого умысла, но выявил вопиющую халатность, техническую безграмотность и технологическую отсталость железнодорожного строительства. Оказалось, что царский поезд тянул не пассажирский паровоз, а два мощных товарных со скоростью, которая была недопустимо высокой для русской железной дороги с облегченными рельсами, деревянными шпалами и песочным балластом. (В Европе рельсы были тяжелее, шпалы делались из железа, а насыпи имели не песок, а щебенку.) Кони установил, что незадолго до этого управляющий юго-западными железными дорогами С. Ю. Витте обратил внимание министра путей сообщения адмирала К. Н. Посвета на недопустимость и опасность такого рода способов движения императорских поездов. Посвет на это письмо не отреагировал и вынужден был после катастрофы уйти в отставку, а Витте стал директором Департамента железных дорог в Министерстве финансов, начав свою блистательную карьеру, завершившуюся постом Председателя Совета Министров.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.