Софья Палеолог

Софья Палеолог

Завершив первый этап покорения Новгорода и понимая, что на этом «новгородское дело» не закончено, Иван Васильевич занялся делами ордынскими.

Не видя возможности достичь взаимопонимания с ханом Большой Орды Ахматом и видя неизбежность решающего столкновения с ним, Иван Васильевич предпринимает шаги для сближения с его соперником Менгли-Гиреем и Крымской ордой. Для того чтобы нейтрализовать Казимира и его ставку на окатоличивание русской церкви в Польско-Литовском государстве, великий князь делает остроумнейший и совершенно непредугадываемый маневр. Он готовился еще в 1469 году, в преддверии новгородского похода. Не исключено, что и первые шаги на этом пути могли повлиять на Казимира.

В политической обстановке Восточной Европы давала себя почувствовать новая сила — Османская империя. Со дня падения Византии прошло еще не так-то много времени. Султан был занят на Балканах, но уже придвигался к границам католических королевств, и в Средиземном море его флот наносил удары по торговым путям Венеции и Генуи. Римская курия, весьма зависимая от банкирских домов итальянских торговых республик, искала силу, которую можно было бы противопоставить Османской империи.

Уже однажды, при Василии Темном, была совершена попытка втянуть Московию в орбиту римской политики. Неудача не обезоружила Римскую курию. В Рим приходили известия, что сын Василия Темного превзошел своего отца, что в его руках сосредоточилась необъятная власть: светская и духовная. Одного его слова могло быть достаточно там, где не помогли ни походы крестоносцев, ни происки католических королей. В Риме лелеяли надежду обратить московского «базилевса» в католичество и заручиться надежнейшей защитой от султанов.

В 1469 году в Москву к великому князю Ивану Васильевичу прибыл грек Юрий, посланец кардинала Виссариона, одного из самых активных деятелей Флорентийской унии, которому, конечно же, было известно, как принимали в Москве униата Исидора. Предложение Виссариона выглядело и дерзким и необычным. Кардинал предлагал Ивану Васильевичу руку греческой царевны Зои, дочери Фомы Палеолога, брата византийского императора, погибшего на стенах Константинополя. Виссарион сообщал Ивану Васильевичу, что папа Павел II принимает живейшее участие в судьбе императорской племянницы, что к ней сватались король французский и герцог медиаланский, но она отказала им из-за приверженности к греческой вере.

Иван Васильевич понял замысел папы, конечно, не поверил, что его воспитанница отказала женихам из-за приверженности к вере отца, от которой тот сам отказался на Флорентийском соборе, увидел, какую игру затеял папа, и принял ее. Учитывая возникновение в Новгороде пролитовской группировки и зная о замыслах Казимира перетянуть Новгород к Литве, Иван Васильевич решил обезоружить Казимира с неожиданной для него стороны.

Однако этим расчеты Ивана Васильевича не ограничивались. Он уже давно, еще при жизни отца, с тревогой и вниманием следил за тем, что происходит в Константинополе, и предугадывал возрастание политической роли Османской империи. Он, разумеется, не мог защищать католическую Европу от ислама, но сближением с Римом через племянницу императора вознамерился пригрозить султану возможностью опасного для него союза.

Сватовство Виссариона не было отвергнуто.

В Москве в это время находилось уже немало итальянских мастеров, которые лили пушки, чеканили монеты, возводили новые храмы и перестраивали стены Кремля. Сам Иван Васильевич нисколько не был обеспокоен возможным влиянием на него невесты в делах веры, но отправлять послами православных бояр остерегся. Они могли испугаться великой княгини, воспитанной папой. Иван Васильевич послал в Рим вести переговоры о сватовстве итальянских мастеров Джьян Баттисту Вольпе, известного в Москве под именем Ивана Фрязина, и Антонио Джисларди, известного как Антон Фрязин.

Герб Вольпе — по голубому полю крадется серебряная лисица, герб Джисларди — медведь держит посох. Лиса и медведь решили, что им удастся свершить то, чего не удалось ни Болеславу Храброму, ни тевтонским рыцарям, ни папе Гонорию III, ни Исидору, то есть послужить окатоличиванию московского государя, а за ним и всей Русской земли. Им и в голову не пришло, что сватовство Ивана Васильевича идет совсем не к окатоличиванию, напротив, к обузданию активности польских католиков на Русской земле.

Римская хроника сообщает: «25 мая послы князя появились в секретном заседании консистории и представили незапечатанную грамоту, написанную на небольшом листе пергамента. Она была снабжена подвижной золотой печатью и заключала только следующие слова на языке рутенов: „Князь Белой Руси Иван ударяя себя в лоб (в Ватикане не смогли перевести идиоматическое выражение „бьет челом“) и шлет привет великому Сиксту, римскому первосвященнику, и просит оказать доверие его послам“».

Вольпе и Джисларди оказались здесь кстати. Можно было представить, какое бы впечатление произвели бояре в горлантных шапках, которые бы чинились из-за каждого слова.

Хроника продолжает: «Московские гости начали с восхваления папы (уж этого-то от бояр он бы никогда не дождался. — Авт.), поздравили его с восшествием на престол. Затем рассказали о своем князе и от его имени повергли к стопам апостола свое благоговение. (Что за прелесть эти Вольпе и Джисларди! Угадал Иван Васильевич, кого послать! — Авт.) Наконец, — продолжает хроника, — они преподнесли папе подарки, заключавшиеся в мантии и семидесяти собольих шкурках. Первосвященник выразил одобрение князю как христианину. Он хвалил его за то, что тот принял Флорентийскую унию, никогда не ходатайствовал о назначении архиепископа у константинопольского патриарха».

И вообразить невозможно, какая бы последовала реакция великокняжеских послов православной веры на эти слова папы. «Лисица» и «медведь» и не подумали опровергать заблуждение папы: Иван Васильевич не только не принял Флорентийской унии, но потому-то и не обращался к константинопольскому патриарху, что считал его униатом.

Поведение послов, полное почтение к папе позволили хронистам далее записать: «Папа хвалил князя также и за то, что тот выразил римскому первосвященнику свое благоговение, равносильное, по понятиям рутенов, заявлению о полной покорности. Была выражена благодарность и за подарки. Послы неаполитанского короля, послы Венеции, Милана, Флоренции и герцога Феррарского, призванные к папскому двору ради других дел, присутствовали на этом торжестве».

И никто не заметил, что этот спектакль был целиком срежиссирован из Москвы, за тысячи километров от Рима.

Папа поспешил дать согласие на брак воспитанницы, которой было не очень-то уютно в Риме на католических хлебах. Не она отказала королю французскому и герцогу медиоланскому, а они отказались от сватовства к бесприданнице. К тому же Зоя Палеолог была явно не по вкусу западным кавалерам. Перу одного из придворных поэтов Лоренцо Медичи Великолепного принадлежит ее сатирический портрет. «Я тебе кратко расскажу, — писал он своему покровителю, — об этом куполе, или, вернее, об этой горе сала, которую мы посетили. Право, я думаю, что такой больше не сыщешь ни в Германии, ни в Сардинии. Мы вошли в комнату, где сидела эта женщина. Ей есть на чем посидеть… Представь себе на груди две большие литавры, ужасный подбородок, огромное лицо, пару свиных щек и шею, погруженную в груди. Два ее глаза стоят четырех. Они защищены такими бровями и таким количеством сала, что плотины реки уступят этой защите. Я не думаю, чтобы ноги ее были похожи на ноги Джулио Тощаго. Я никогда не видел ничего настолько жирного, мягкого, болезненного, наконец, такого смешного, как эта необычайная benfanica. После нашего визита я всю ночь бредил горами масла, жира и сала, булок и другими отвратительными вещами».

Нет ничего удивительного в том, что поджарый поэт бредил салом и булками. Как потом выяснилось, Зоя Палеолог не угостила его ужином…

Папа и итальянцы форсировали события. Через несколько дней состоялся обряд бракосочетания, католический венчальный обряд. Да какой бы боярин православного исповедания не сорвал бы все дело.

Вольпе должен был представлять особу жениха. «Серебряная лисица» на все был согласен. Не случилось при нем обручального кольца, и здесь нашли выход.

Сопровождать невесту в Москву был назначен епископ Антонио Бонумбре. Папа пожаловал ему титул легата и нунция в Москве. Сикст IV наставлял его: «Мы ничего не желаем горячее, как видеть вселенскую церковь объединенной на всем ее протяжении и все народы, идущими пс пути к блаженству. Вот почему мы охотно изыскиваем средства, при помощи которых наши желания могут быть осуществлены» (Женевский архив).

Яснее не выразишь намерения Рима в связи с этим сватовством. Осуществление этих намерений было еще весьма призрачно, а Иван Васильевич уже получил дивиденды от своего маневра. Послы европейских католических королей разнесли известие о переходе московского государя в лоно католической церкви. Усиливалась позиция Москвы в глазах турецкого султана, Казимиру приходилось себя сдерживать.

Рождественский собор. Закомары. Звенигород.

Рождественский собор. Резной пояс на северном фасаде.

Папский легат, полагаясь на россказни Вольпе и Джисларди, ехал с уверенностью, что московский государь горит нетерпением принять католичество. Зоя благодарила папу, не скупилась на обещания быть верной апостольской дочерью. Едва переступив границу и по московскому обычаю переменив имя Зоя на Софья, она оценила преимущества московской государыни над положением апостольской дочери. Когда папский легат попытался вести себя на Русской земле соответственно своему вероисповеданию, Софья грубо его одернула.

В Москве митрополит Филипп заявил великому князю: «Если епископ войдет со своим крыжем (так в православной церкви называли латинский крест. — Авт.) в одни ворота, я, отец твой, выйду в другие». Митрополиту не пришлось выходить из города, великий князь вовсе не собирался давать волю папскому посланцу и чем-то обнаружить свою благосклонность к католической вере. Дело было сделано, племянница императора несла благожелательное отношение папы.

12 ноября 1472 года Софья въехала в Москву и в тот же день была обвенчана с Иваном Васильевичем. Теперь надо было позаботиться, чтобы смягчить впечатление о суровой встрече, уготованной римскому епископу и папскому легату, а также снять опасения своих московских блюстителей чистоты православия. Здесь Иван Васильевич предстал перед нами не только как искусный дипломат, но и как тонкий и хитрый политик, умеющий в своих целях прибегать к очень разнообразным средствам.

Сейчас же по прибытии Софьи Палеолог в Москве резко усилилась антикатолическая пропаганда и одновременно появились неофициальные документы «пролатинского» характера, специально направленные на то, чтобы поддержать в Риме уверенность, что миссия Вольпе-Фрязина не была пустым звуком.

Первая тенденция явственно проглядывает в Московском великокняжеском летописном своде 1472 года, где выпады против католичества сопровождаются восхвалением истинного православия Московской Руси. Характерно и появление в эти годы антикатолического публицистического произведения «Словеса избранные», а также попытка тогдашних московских церковников изобразить Софью Палеолог, прибывшую из Рима с одобрения папы Сикста IV и кардинала Виссариона, как истинную гречанку, активную противницу католической веры и борца против римской церкви.

Однако, намереваясь сотрудничать с Римом на международной арене, поддерживая с Ватиканом те отношения, которые установились еще в 1469 году, московский правитель одновременно должен был заботиться и о том, чтобы смягчить в глазах римских политиков значение антикатолических выступлений, создать в апостольской столице впечатление борющихся между собой направлений русской церкви: «православного» и «проримского». Попыткой реализовать эту цель, возможно, явилось создание особого документа, известного под названием «Послание папе Сиксту от российских славян, живущих в северной стране».

В исторической литературе есть предположение, что это «Послание» — документ действительно неофициального происхождения, что будто бы вытекает из факта существования среди какой-то группы русских церковников (может быть, в Новгороде, в кругах «литовской партии») униатских настроений. Такое предположение опирается на один из тезисов «Послания»: «несть бо разнствия о Христе греком и римлянам и нам сущим российским словяном, вси едино тоже суть». Тем не менее нам представляется, что «Послание российских славян» было скорее документом, подготовленным княжеской канцелярией, а не какой-либо организованной группой «русских униатов».

Предположение о том, что «Послание российских славян» составлено какими-то тайными униатами русского происхождения, выглядит неправдоподобным и в связи с самим характером памятника. Термин «российские славяне» вряд ли широко бытовал среди тогдашнего русского общества и духовенства; жители Москвы, Новгорода и других центров Русской земли в XV веке не могли думать о себе как о «российских славянах», живущих «в северной стране». Так думать о Руси мог только иностранец, выросший где-то на европейском юге, но в то же время хорошо знакомый с политической и этнической картой Северо-Восточной Европы. Следовательно, сама терминология «Послания» заставляет предполагать, что в составлении его принимал участие человек южного происхождения, находившийся на московской службе.

Это мог быть как раз Вольпе-Фрязин, несколько раз ездивший в Рим по поручению Ивана III. Если признать эту гипотезу реальной, то своеобразие и тонкость дипломатии московского князя становятся еще более очевидными.

Обезопасив себя на какое-то время от враждебных действий Римской курии и продолжая с ней игру «на повышение» акций католичества на Руси, Иван Васильевич предпринял энергичные меры, чтобы ослабить опасность от быстрого сближения Казимира с ханом Большой Орды Ахматом, понимая, что этот союз для него опаснее активности католиков на западных границах Московского государства.

Нужно было выставить противовес союзу Казимира с Ахматом. Иван Васильевич видел этот противовес в союзе Москвы с крымским ханом Менгли-Гиреем. Смотрел и еще дальше, предугадывая, что Крым послужит мостиком для установления связей с султанами.

В 1472 году Иван Васильевич через некоего Хозю Кокоса, жителя Кафы, дал знать Менгли-Гирею, что ищет с ним дружбы. Менгли-Гирей не замедлил прислать в Москву посла Ази-Бабу, уполномоченного заключить предварительное соглашение, в котором уже содержались положения военного союза: крымский хан и московский государь обязывались находиться в «братской дружбе и любви, против недругов стоять заодно».

В марте 1474 года из Москвы в Крым был направлен посол Никита Беклемишев, дабы утвердить соглашение, достигнутое с Ази-Бабой, и расширить сферу московско-крымского сотрудничества, имея в виду совместную борьбу против хана Ахмата и польского короля Казимира. Однако в 1474 году Менгли-Гирей воздержался включить Казимира в число «общих» врагов.

Переговоры продолжались. Они продолжались и после того, как Крым в 1475 году был завоеван Османской империей, Теперь эти переговоры приобрели еще более важное значение. Однако их ход был нарушен попыткой объединения Большой Орды с Крымом, в результате чего в 1476 году Менгли-Гирей был свергнут, и два года в Крыму сидел сын Ахмата — Джанибек.

Обстановка на южных границах Московского государства осложнилась.