8. Левобережная Украина под властью татаро-монголов

8. Левобережная Украина под властью татаро-монголов

История южной Руси в период татарского ига изучена крайне слабо. Малочисленность источников не дает возможности всесторонне изучить этот наименее разработанный исследователями период, хотя необходимость такой работы не может вызывать сомнения. В данном разделе своей работы мы пытаемся изложить историю установления татаро-монгольского владычества, характер и формы его, проследить внутреннюю жизнь покоренного золотоордынским ханом Левобережья. К известиям летописей и немногочисленным прочим историческим документам мы присоединяем «Любечский синодик», введенный в научный оборот Милорадовичем, Филаретом, Квашниным-Самариным и Зотовым, но более или менее изученный только последними двумя.[1083]

Обоими авторами, особенно Квашниным-Самариным, «Любечский синодик» использован недостаточно, и документ при сличении его с другими источниками может дать гораздо больше. Само назначение источника таково, что он дает лишь генеалогию князей, да и то зачастую довольно сбивчиво. Поэтому после работ перечисленных исследователей генеалогией мы специально заниматься не будем. Но естественно, что и в данной работе, как бы ни было желательно осветить другие вопросы, быть может чаще даже, чем следовало, будут упоминаться родственные связи князей, последовательность и порядок их княжения.

Внимательное изучение свидетельств письменных источников все же дает возможность выйти за рамки династических и генеалогических вопросов и обрисовать некоторые черты народной экономической и политической жизни на территории Левобережной Украины во времена владычества татар. Через несколько лет после битвы на р. Калке татаро-монголы снова выступают на исторической сцене. В 1236 г. они появляются под предводительством Бату (Батыя) в земле Камских болгар, и в скором времени разгром и грабеж Камской Болгарии был закончен.[1084] Вслед за тем, разорив Рязань и Суздаль, татаро-монголы в 1238 г. вторглись на территорию Северской земли.

Татары идут с севера, и в первую очередь ими были разорены и подчинены вятичские города. Города сдавались один за другим, почти не оказывая сопротивления, но у Козельска завоеватели были остановлены решительным сопротивлением горожан. Жители Козельска собрались на вече — «совет», решили «не вдатися Батыю» и поддержать своего князя малолетнего Василия.[1085]

Осада Козельска длилась семь недель. Татарам удалось разрушить городскую стену, но горожане на валу пошли на врага врукопашную, действуя ножами. Отбив татар, козельцы предприняли вылазку, во время которой убили 4000 татар, в том числе трех сыновей татарского темника, но затем были почти все перебиты. Бесследно пропал и князь Василий. По свидетельству летописи, некоторые из козельцев, очевидно спасшиеся от разгрома, говорили потом, будто князь утонул в крови. Татары взяли город и вырезали все его население.

Героическая оборона Козельска, сумевшего на несколько недель остановить грозные полчища Бату, показала, на что способен обороняющийся народ, когда его борьбе с врагом не мешают межкняжеские споры и усобицы, и создала славу козельцам не только на Руси, но и среди врагов. Летопись указывает, что татары «не смеют его нарещи град Козельск, но град злый».[1086]

Взятие Козельска дало возможность Бату пойти дальше на юг, в землю Половецкую. По дороге он взял и разрушил Переяславль, перебил его население, ограбил церкви, в том числе церковь Михаила, где забрал массу золотой утвари и драгоценных камней; при этом был убит епископ Семен, княжеский наместник. В Переяславле стал с большим отрядом татарский военачальник Куремса. Другой отряд, высланный Бату под начальством его племянника Менгу-хана, сына Угедея, двинулся на север и осадил Чернигов. На помощь осажденному городу двинулся Мстислав Глебович «со всеми вой», но был разбит татарами и бежал в Венгрию.

Татары взяли Чернигов, разграбили его и сожгли. Епископа черниговского, Порфирия, татары пощадили и увели во взятый ими Глухов.[1087]

Взяв Чернигов, Менгу-хан остановился в городе Песочне и направил послов к Михаилу Черниговскому в Киев, предлагая ему сдаться. Михаил перебил ханских послов, но, понимая, что с татарами ему все равно не справиться, бежал в Венгрию вслед за своим сыном Ростиславом, еще ранее, по свидетельству летописи, укрывшимся от татар в земле Угорской.

В Киев немедленно явился Ростислав Мстиславич Смоленский, внук Давида, но Даниил Романович Галицкий вытеснил его оттуда. Сам Даниил в Киеве не остался, а оборону города от татар поручил тысяцкому Димитрию.

Черниговским князьям-беглецам не везло в чужой земле, да они и не могли рассчитывать на радушный прием. Ярослав[1088] захватывает Каменец, а с ним вместе жену Михаила и его бояр. Жена Михаила, приходившаяся сестрой Даниилу Романовичу, была по требованию последнего отпущена к нему, но зато Даниил и Ярослав, внимательно следившие за Михаилом и Ростиславом, заключили между собой союз против черниговских эмигрантов.

Михаил пытался прочно обосноваться в Венгрии и заручиться поддержкой венгерского короля, для чего сватал его дочь за Ростислава. Однако венгерский король Бела IV не только отказал Ростиславу, но выгнал и отца, и сына из пределов Угорщины. Михаил и Ростислав перебрались к своему родственнику Конраду Старому в Куявию,[1089] но и его не удалось склонить на свою сторону. Вынужденные смириться, они просили прощения у Даниила Романовича и его брата Василько. Романовичи простили обоих, разрешили им вернуться в Галичину, отпустили к Михаилу жену и даже обещали ему Киев, а сыну дали Луцк.

Пока Михаил «ходил» по Галицко-Волынской земле, получая от Даниила и Василько пшеницу, мед, мясо и овец, променяв на подобного рода образ жизни свою черниговскую отчину, а Ростислав довольствовался Луцком, татаро-монголы по частям подчинили Северскую землю. К этому времени Северская земля была уже разбита на ряд мелких и мельчайших уделов: собственно Черниговский, Новгород-Северский, Курский, Путивльский, Рыльский, Вырьский, Трубчевский, Вщижский, Сновский, Глуховский, Гомельский, Чичерский (последние два в земле радимичей), Карачевский, Березовский, Ропьский, Брянский, Лопастенский, Торусский, Свирельский, Воротынский[1090] и др. Большинство мелких княжеств находилось на северо-востоке, в земле вятичей, и, отчасти, в Посемье.

Процесс феодального дробления еще в дотатарские времена зашел очень далеко, следствием чего и было превращение Северской земли в конгломерат большого количества феодальных полугосударств. Дальнейший распад и дробление продолжались и во время пребывания Северской земли в составе Золотой Орды. Но еще до нашествия Бату феодальное дробление Северской земли было настолько значительным, что сделало страну совершенно неспособной к сопротивлению такому врагу, как татары. Раздираемая борьбой отдельных князей между собой за отдельные волости и города, борьбой, сопровождавшейся разорительными войнами, Северская земля не могла устоять против хорошо организованных кочевников-варваров, подчиненных единому командованию. Несмотря на встречаемое в некоторых местах упорное, героическое сопротивление, татары огнем и мечом опустошали удел за уделом, княжество за княжеством, город за городом, село за селом. Ослабленные данями и поборами, опустошенные и обезлюдевшие в результате феодальных усобиц области Северской земли не могли сопротивляться. Сравнительная легкость завоевания объясняется именно отсутствием единства действий со стороны русских князей.

О захвате уделов Северской земли к 1240–1241 гг. свидетельствует хотя бы указание Никоновской летописи об убийстве в 1241 г. князя Мстислава Рыльского. По-видимому, князь Мстислав был казнен татарами, а не погиб в бою. Факт его казни свидетельствует о захвате Рыльска татарами до 1241 г.[1091]

Несмотря на страшное бедствие, князья продолжали борьбу за Киев. Явиться в Киев Михаил не решился «за страх татарский». В 1240 г. Киев, был взят ханом Бату и разрушен. Татары двинулись дальше на запад. Михаил снова эмигрировал в Польшу к Конраду, а оттуда в Братиславу — к Генриху Набожному. Здесь, у Середы, на него напали силезские немцы, ограбили и убили «внуку».

Даниил Галицкий после захвата его княжества татарами ушел в Венгрию. Татары опустошили Венгрию, разбив у Солоной венгерского короля. Орды монголов прошли Польшу, Силезию, рассеяв войска польских князей. Остановленные в Лузицкой земле чешскими полками, они, опустошив по пути Силезию и Моравию, повернули опять в Венгрию. Под Оломунцом Ярослав, воевода чешского короля Вацлава I, разбил татар. Последние, потерпев поражение, направились в Австрию, но и здесь натолкнулись на энергичное сопротивление чешского короля Вацлава и герцогов австрийского и каринтийского. Тогда татары повернули снова на восток, на Волгу, где в 1243 г. Бату основал Золотую Орду.

Воспользовавшись уходом татар с Поднепровья, Михаил и Ростислав возвратились через Пинск к Киеву, причем Михаил вновь не решился войти в город, а остался на острове, сына же отправил в Чернигов.[1092]

Разгромленный Чернигов не прельщал Ростислава. Думать о «земяном строении» он не собирался, его отвлекали княжеско-боярские интриги далекого и не совсем еще разоренного Галича. Боярская олигархия Галича, воспользовавшись отсутствием Даниила и общим смятением, царившим во времена нашествия татаро-монголов, самовольно распоряжалась Галицкой землей. Крупные бояре вроде Доброслава Судьича и Григория Васильевича превратились фактически во владетельных князей, раздававших землю, творивших суд и расправу и т. д. Так, например, Доброслав отдал Коломыю Ивору Молибожичу и Лазарю Домажирицу, тогда как эту землю Даниил предназначал для раздачи своим «оружьником».

Столкнулись две силы. С одной стороны — крепнущая княжеская власть, стремившаяся к централизации и опиравшаяся на 1) «молодшую дружину» (получавшую земли за службу и в какой-то мере приближавшуюся к будущему дворянству), 2) на города (что подтверждается усиленной градостроительской деятельностью Даниила, основавшего Холм и созывавшего в города Галичины купцов и ремесленников) и 3) на часть средних бояр, т. е. на все элементы, заинтересованные в ликвидации своевластия бояр-магнатов, своей политикой и стремлениями приводивших страну в состояние феодальной раздробленности, к ослаблению самого государственного организма, с другой стороны — боярская олигархия магнатов-землевладельцев, стремившихся к превращению своих вотчин в самостоятельные полугосударства, а самих себя — в их владетельных князей. Симпатии населения, естественно, были на стороне князя, тем более, что недолговременное свое «правлением бояре ознаменовали таким грабежом населения, что поднялось восстание, и печатник Даниила Курил (Кирилл) был послан в Бакоту, чтобы собрать сведения о грабеже бояр и «утишить землю»».[1093]

Оба боярина, Доброслав и Григорий Васильевич, как и следовало ожидать, скоро перессорились и были схвачены Даниилом. Ростислав решил воспользоваться борьбой Даниила с боярами. Он встал на сторону последних, так как их планы вполне совпадали с его стремлениями, сложившимися в политической обстановке Северской земли, где господствовала феодальная раздробленность, и были для него более близки, чем централизаторская политика Даниила.

Вместе с болоховскими князьями, пытавшимися отстоять самостоятельность своих крошечных владений от притязаний Даниила, и с остатками галицких бояр, враждебных своему князю, в 1241 г. Ростислав осадил в Бакоте Курила, но был им отбит. Потерпев здесь неудачу, Ростислав вместе с Володиславом (Владиславом) — боярином, изменившим Даниилу, — и беглецом из Рязани, князем Константином Владимировичем, пошел к Галичу и на короткий срок овладел им, но вскоре, в 1242 г., был выбит оттуда Даниилом и бежал. Одновременно дворецкий Даниила, Андрей, разгромил Константина, взял в плен бояр и слуг перемышльского владыки, также враждебного Даниилу, и галицкого «бояна», певца Митуся.

Ростислав ушел в Венгрию, где, наконец, женился на дочери венгерского короля. Получив поддержку от тестя, он в 1245 г. снова пошел войной на Даниила и снова неудачно. Не рассчитывая теперь на свои силы, Ростислав заключил союз с интервентами — поляками и венграми — и вместе с ними еще раз предпринял поход против Даниила, и снова победителем оказался Даниил. У города Ярослава ляхи и венгры Ростислава были разбиты наголову, и сам Ростислав едва спасся бегством в «Ляхы».[1094]

Событие это летописью приурочено к 1249 г., но, по замечанию С. М. Соловьева, оно должно было произойти до 1247 г., так как летопись указывает на помощь Конрада Мазовецкого Даниилу, а Конрад умер в 1247 г.[1095]

Дальнейшая деятельность Ростислава не связана с древней Русью. Ростислав, зять венгерского короля Белы IV и, следовательно, его вассал, получил от тестя в ленное владение Мачву (на р. Саве в Сербии) и стал одним из первых банов Босны. У него было два сына, Михаил и Бела, и две дочери — Кунгута и Агриппина. Первая была замужем за чешским королем Оттокаром II, а Агриппина, по свидетельству Длугоша, — за Лешком Черным.[1096]

Михаил Всеволодович, узнав, что венгерский король все же выдал свою дочь Анну за его сына Ростислава, поехал в Венгрию, но там, очевидно, был не особенно ласково принят устроившим кое-как свои дела сыном и далеко не симпатизировавшим ему сватом, венгерским королем. Михаил вернулся обратно в Чернигов и в 1246 г. поехал к Бату просить себе княжение. Здесь, отказавшись поклониться татарским божествам, несмотря на просьбы князя ростовского Бориса и его бояр, он был убит вместе с боярином Федором, за что и был причислен православной церковью к лику святых. Роль палача Михаила сыграл перешедший к татарам путивлянин («северянин») Доман.[1097]

Так рассказывает летопись о смерти Михаила, но, по-видимому, мы имеем здесь дело со сложной паутиной княжеских интриг, которая уже начала плестись в Орде. Можно полагать, что Михаил Всеволодович не все время после нашествия Бату был на черниговском столе. Мы застаем его в Киеве, затем на «острове» под Киевом. Романовичи, Даниил и Василько, обещают ему опять-таки Киев. Место из летописи, где указывается, что Михаил «возвратился Черниговоу, отоуда еха Батыеви прося волость своее от него», надо понимать как отказ его от Киева и попытку получить из рук Бату хотя бы черниговскую «волость».

В Чернигове в это время, по свидетельству Иоанна де Плано Карпини, был другой князь, Андрей. Это указание имеется только в латинском издании записок известного путешественника, приводимом С. М. Соловьевым, где Андрей назван «dux de Cherniglove».[1098] Во французском издании Андрей назван «dux de Sarvogle», что Зотов читает как «князь воргольский», считая Sarvogle искаженным «Воргол».[1099] Опровергая мнение Филарета, считающего Андрея сыном Мстислава Святославича Черниговского, Зотов называет его сыном Мстистава Святославича Рыльского, убитого в 1241 г. татарами, внуком Святослава-Бориса Ольговича Рыльского, в свою очередь внука Святослава Ольговича Северского.[1100]

Возможно, что на некоторое время Андрей Мстиславич, князь рыльский и воргольский (Рыльск и Воргол составляли одно княжение), княжил в Чернигове, пока Михаил жил на острове у Киева, а Ростислав покинул Чернигов, увлекшись своей галицкой авантюрой. Михаил первое время не препятствовал Андрею занимать стол в Чернигове, но когда Михаил отправился к Бату просить «волость» свою, то речь шла, очевидно, о Чернигове, и Андрей должен был снова удалиться.

После смерти Андрея, убитого в 1245 г. татарами, жена его и брат просят у Бату не отнимать у них княжения, на что хан согласился, но заставил деверя жениться на невестке. Вдова и брат имели в виду, по-видимому, не черниговское, а рыльское княжение.[1101]

Необходимо отметить, что после взятия и разгрома татаро-монголами Чернигова на некоторое время устанавливается полная путаница в замещении престола. По-видимому, одно время в городах черниговского княжества и даже в самом Чернигове сидели князья и даже «владетели», сажаемые ханом. Интересна одна грамота рязанского князя Олега Ингваревича, косвенно проливающая свет на порядки, установившиеся в Чернигове.

«Се аз, великий князь Олег Ингваревичь Рязанской — пришел есте к нам на Рязань ис Чернигова владетель Черниговской Иван Шаин, а с ним есте многие люди ево, что есте был он посажен от Батыя на Чернигов владетелем, и яз, князь великий, ведая его Ивана Шаина породы ханска и воина добра, велел есте ему отвесть поле на реке Проне и до колодезе Чюрлокове со всяком угодье владет. А кто станет спирать, высылать к великому князю. А ся владельница даде 6000 семьсот шестьдесят пятой год безповоротно».

В грамоте мы встречаем определенное указание на то, кому был обязан Иван Шаин тем, что он стал «владетелем» Чернигова. Таким благодетелем оказался Батый. Трудно сказать, на каких правах, как и когда «владел» Черниговым Иван Шаин, но, по-видимому, это могло произойти не ранее 1246 г. и, конечно, не позже смерти Бату, последовавшей в 1255 г.

Грамота прямо указывает, что Иван Шаин, «владетель Черниговской», был «породы ханска», т. е. знатным татарином, родственником Бату. По-видимому, этот «владетель Черниговской» аналогичен Михею, «родом алану», начальнику какого-то селения под Каневым, о котором говорит Иоанн де Плано Карпини и которого некоторые исследователи считают татарским чиновником, баскаку, управлявшему вместе с князем Федором Киевом в 30-х годах XIV в. (о чем речь будет дальше), Ахмату, правившему и хозяйничавшему в Курской тьме, и т. д. Переход его на службу к рязанскому князю ничего особенного не представляет, так как подобного рода явления имели место и в других областях Руси (мурза Чета, родоначальник Годуновых в Москве, белорусские татары — «липки» в Великом княжестве Литовском, Глинские, служилые Касимовские и другие царевичи и мурзы в Московской Руси и т. п.).

Грамоту Олега Ингваревича Лихачев и Карамзин считали подложной, но, как показал это вполне убедительно А. Юшков, мы имеем дело с достоверной грамотой, но испорченной и переписанной в XVI в.[1102]

В течение 40-х — 50-х годов вся Чернигово-Северская земля и Переяславль оказались захваченными татарами, причем Переяславль, по-видимому, потерял самостоятельность и непосредственно зависел от татар; в городе стоял татарский чамбул Куремсы (Куремшы). Накануне появления в степях татаро-монголов Переяславль, по имеющимся сведениям, зависел от курских Ольговичей.[1103] Ляскоронский считает возможным утверждать, что в Переяславле князья не сидели, и город с «землей» управлялся каким-либо наместником, быть может даже из духовенства, как это было, например, при епископе Семене, убитом при взятии города татарами.[1104] Вполне естественно, что в татарские времена князей мы здесь уже не встречаем, если не указывать на Ивана Дмитриевича Переяславльского, которого Зотов считает князем именно Переяславля Южного, так как «Любечский синодик» вряд ли стал бы поминать князя Переяславля Залесского, как не черниговского, да, пожалуй, еще Олега Переяславльского летописи Быховца и «Хроники» Стрыйковского. Зотов, упоминающий об обоих князьях, все же считает необходимым оставить открытым вопрос о принадлежности Ивана Дмитриевича и Олега к Переяславлю Южному.[1105]

Переяславль превратился в форпост татарского хана в южных степях; в его оплот, откуда ханские наместники управляли южной Русью. Переяславщина изо всех областей Левобережья больше всего пострадала от нашествия татаро-монголов.

К. Маркс указывает: «Монголы проникают внутрь России, опустошая все огнем и мечом… Русские бегут в болота и леса. Города и деревни были сожжены до тла».[1106] Население Переяславльской земли, страдавшее еще и раньше от непрерывных половецких набегов и то разбегавшееся по лесам и оврагам, то снова возвращавшееся на старые пепелища, а зачастую тянувшееся и далее на север, переселяясь в защищенную реками, лесами и болотами Черниговщину, и на этот раз прибегло к обычному способу спасения от врагов. Оно или разбрелось, укрываясь от татар по всем укромным, малодоступным уголкам Переяславщины с тем, чтобы со временем, быть может в меньшем числе, чем ранее, вернуться к своим разрушенным селам, городкам, к уничтоженным пашням, садам и огородам, или потянулось по старому, проторенному пути на север, в Черниговщину и Посемье. Опустошенный край обезлюдел. К. Маркс подчеркивает, что «Они (татаро-монголы. В. М.) проходили, оставляя за собой пустыни…», и ими руководил принцип, заключавшийся в том, «чтобы обращать людей в покорные стада, а плодородные земли и населенные места в пастбища».[1107]

В другой работе К. Маркс замечает: «Монголы при опустошении России действовали согласно их способа производства: для скотоводства обширные незаселенные пространства являются главным условием…».[1108]

Население Переяславльской земли, как и куряне, судя по «Слову о полку Игореве», издавна привыкло к непрерывным боям со степняками-кочевниками. Городские, а быть может, и сельские жители составляли ополчения, называемые в летописи просто «переяславцами» в отличие от княжей дружины.

Переяславльский «полк» зачастую действовал не только совместно с княжой дружиной, но иногда и помимо нее.[1109] Так, например, когда Глеб Юрьевич хотел взять Переяславль, он был отбит «переяславцами» и собравшимися на выручку своего города жителями окрестных городков и сел.

Боролся с половцами буквально весь переяславльский люд, что, конечно, отнюдь не препятствовало сожительству со «своими погаными» — половцами, торками и другими тюркскими племенами, оседавшими на окраинах Переяславльской земли, а также с «мирными» половцами. Да и с половцами вообще не все время велась война, и не все половцы были всегда враждебны Руси, что и приводило к ассимиляции, заимствованиям и смешениям: этническим, языковым, культурным. Половцы соседили с русскими не только как враждебная сила, и указанное взаимопроникновение было возможно. Когда же половцы приходили на Русь как враги, переяславцы давали отпор.

Простой горожанин и сельский люд брались за оружие. Никоновская летопись говорит об одном таком герое борьбы переяславцев с половцами — Демиане Куденевиче. Но не всегда удавалось отбить половцев, и часто разорялась Переяславльская земля.

Татаро-монгольское нашествие не было обычным половецким набегом. Справиться с сильным врагом не удалось. Разорение страны, избиение и увод в плен населения были невиданными, потрясающими, но тем не менее нельзя предполагать, что татары истребили поголовно все население Переяславльской земли или увели его в плен. Естественно, что хотя и очень поредевшее, но уцелевшее после нашествия население лишь постепенно, исподволь стало возвращаться на старые места. Здесь оно и остается в течение XIV в. и позднее и в XV–XVI вв. в документах фигурирует под названием «севруков», что, несомненно, указывает на преемственную связь населения Переяславльской земли XV–XVI вв. с древнейшим ее населением — «северянами». На Суле, Псле и Ворскле в XVI в. были расположены «северские уходы». Здесь живет земледельческо-промысловое население, потомки северян, остатки древних жителей Левобережья.[1110]

Отсутствие своей княжеской линии сказалось на положении самого Переяславля в татарские времена. Князей, как уже указывалось выше, по-видимому, не было, а если и были, то случайно и гораздо позднее — в XIV в. Княжение Ивана Дмитриевича и Олега Переяславльского в Переяславле Южном (Русском) еще окончательно не доказано. По-видимому, Переяславль управлялся самими татарами. Так, направляясь в 1245 г. в орду, Даниил Романович был в Переяславле встречен татарами. Ни князя, ни посадника здесь тогда не было. Позже, в XIV в., быть может, здесь и сидел «воевода» или посадник, как это было в Каневе по свидетельству Иоанна де Плано Карпини, встретившего там «воеводу» (по переводу Малеина) Михея, «родом алана». Так же, как в отдельных районах Правобережья, в Переяславльской земле татарские чиновники и военачальники управляли областью, сами собирали дань, а быть может, и заставляли население пахать на себя и сеять излюбленное татарами просо. На наличие русского, хотя бы и малочисленного, населения в Переяславльской земле указывает организация в 1261 г. объединенной Сарайской и Переяславльской епархии во главе с епископом Митрофаном, поставленным киевским митрополитом Кириллом.[1111] Сарайская епархия обслуживала живших в столице Орды поневоле и приезжавших сюда по делам русских, а также сохранившееся древнерусское население нижнего Дона, Приазовья и Северного Кавказа.[1112] Эта же епархия обслуживала уцелевшее от татарского погрома русское население Переяславльской земли. Нельзя преувеличивать размеров опустошения, произведенного татаро-монголами, но нельзя и преуменьшать его и вслед за М. Грушевским утверждать о сохранении чуть ли не полностью «людности» на Украине и говорить о положительных следствиях татарского завоевания. Подобного рода утверждения можно найти во всех работах М. Грушевского, трактующих о временах татарского ига.

Если разоренная и запустевшая Переяславльская земля под влиянием татаро-монгольского завоевания прекратила свое существование как княжество и попала в непосредственное подчинение татарам, то на севере, в Черниговщине и Посемье, в земле вятичей, политическая жизнь, шла по-старому.

Процесс феодального дробления не прекратился, а усилился. Более северный и, следовательно, удаленный от татар Брянск становится центром политической жизни. Вообще, удаленный от татар и отделенный от их кочевьев трудно проходимыми лесами, болотами и реками север жил более спокойно и пользовался относительной независимостью. Необходимо учесть и то обстоятельство, что на севере не было таких богатых и больших городов, как на юге и юго-востоке Левобережья и Посемья, в безлесном или почти безлесном краю, открытом для набегов и грабежей татаро-монгольских отрядов.

В годы татаро-монгольского господства процветали города и княжества, расположенные в дремучих лесах вятичской земли. На первое место выдвинулся Брянск. Раньше (с 1159 по 1167 гг.) он входил в состав Вщижского княжества, а затем перешел из рода Давидовичей в руки северских князей и стал впоследствии главным городом Черниговщины. Севернее Брянска, на Верхней Оке, были расположены Новосиль, Одоев, Белев, Торуса, Карачев и другие. Эти так называемые «верхнеокские княжества» жили своей экономической и политической жизнью, совершенно независимо от всего остального Левобережья, от древней Северской земли.

Единственным указанием на старинные связи их между собой является только происхождение их княжеских линий, вышедших из рода Святослава Ярославича Черниговского. Этнически эти княжества также отличаются от населения древней Черниговщины. Вятичский север дает позднее великороссов (русских Московского и верхнеокских княжеств), черниговский юг — украинцев лесной Черниговщины с их архаичным полесско-украинским говором. В Посемье же развивается южнорусский говор с вкрапленными украинскими и еще более поздними этническими и языковыми элементами.

Колонизация XV–XVII вв. создает ряд трудностей при изучении эволюции говоров Северского края. С северо-запада сюда проникали белоруссы, способствовавшие белоруссизации северо-западного края Северской земли. Подобное явление естественно и понятно, если принять во внимание очевидную близость архаических диалектов и говора северян в районах, соприкасавшихся с радимичами (так называемая «северско-белорусская говорка»). Далее шло такое же переселение на Левобережную Украину с Правобережной. Именно таким путем были заселены громадные запустевшие пространства Переяславщины, где остатки туземного древнего населения (уже упоминавшиеся выше «севруки») были поглощены новопришельцами, составившими позднее население современной Полтавщины. Наконец, Посемье подвергалось русской, московской, колонизации, наводнившей этот край пришельцами из северной Руси, среди которых растворились остатки древнего местного населения. Все специфические, особенности древних языков и говоров различных колонизационных потоков отразились в современном делении диалектов Курского края на «саянов», «цуканов», «горюнов» и т. п.

Все указанные моменты сами по себе чрезвычайно трудны для изучения, но тем не менее именно данная конкретно-историческая обстановка создала пестрое, хотя и родственное, современное население древней Северской земли. Мы не знаем, как говорили вятичи, не бывшие еще русскими, или радимичи, далекие от белоруссов, или северяне, отнюдь не являвшиеся украинцами. Мы можем лишь предположить, что не только все они отличались своей речью друг от друга, но, по-видимому, каждое из этих племен имело свое внутреннее языковое деление на группки — остатки еще более древних родоплеменных языковых групп, — грани между которыми хотя и стирались, но вряд ли полностью исчезли к XII–XIII вв, тем более, что начинался уже иной процесс — складывания говоров, границы которых в основном совпадают с границами княжеств, конечно, только крупных, «великих» княжеств.

Феодальная раздробленность с присущей ей экономической и политической обособленностью, выражающейся в создании государств-вотчин, в превращении княжеств в слабо связанные друг с другом замкнутые мирки-государства, создает и этно-культурную и языковую замкнутость. Быт, нравы, обычаи, культура, язык населения со своими специфическими особенностями локализуются в рамках княжеств. Складываются диалекты, говоры — продукт, с одной стороны, разобщенности населения в результате установления феодальной раздробленности, разбившей на этнические группы восточнославянские племена, объединенные ранее, хотя и примитивно Киевским государством, с другой — развития и трансформации древнего языкового начала.

Речь развивается по линии преодоления старых родоплеменных границ, но феодальная раздробленность порождает новые границы — политические, которые становятся границами и этно-культурными, а следовательно, и языковыми. Одно и то же племя с близкими между собой говорами древних групп, уходящими в яфетическое прошлое, с диффузным мышлением и диффузным языком, разбивается на несколько языковых и этнических групп, объединенных по политическому признаку. Переселение и колонизация как по инициативе самого населения, так и по инициативе князей и вотчинников привносят новые языковые элементы, частично или даже полностью растворяющиеся в местном этносубстрате и в той или иной мере влияющие на языковые особенности туземцев. На границах — сотни смешанных, переходных говоров, роднящих друг с другом население соседних княжеств — полуфеодальных государств-вотчин, насильственно разобщенных феодалами.[1113]

Таков тот сложный процесс, который предшествует формированию народностей, а затем и наций.

Формирование народностей в Восточной Европе по времени приблизительно совпадает с образованием на ее территории централизованных государств.

Процесс же формирования наций здесь, в отличие от Западной Европы, завершается значительно позднее возникновения цетрализованного государства.

История Восточной Европы имеет одну особенность: возникновение централизованных государств на ее территории предшествует формированию капитализма; в процессе развития и становления которого складываются нации.

Товарищ Сталин, говоря о ликвидации феодализма и победе капитализма на Западе, где этот процесс (являющийся одновременно процессом складывания наций) совпал с периодом складывания централизованных государств, отмечает, что «на востоке Европы, наоборот, процесс образования национальностей и ликвидации феодальной раздробленности не совпал по времени с процессом образования централизованных государств. Я имею в виду Венгрию, Австрию, Россию. В этих странах капиталистического развития еще не было, оно, может быть, только зарождалось, между тем как интересы обороны от нашествия турок, монголов и других народов Востока требовали незамедлительного образования централизованных государств, способных удержать напор нашествия. И так как на востоке Европы процесс появления централизованных государств шел быстрее процесса складывания людей в нации, то там образовались смешанные государства, состоявшие из нескольких народностей, еще не сложившихся в нации, но уже объединенных в общее государство».[1114]

Конец XII–XIII и начало XIV в. был периодом складывания лишь тех многочисленных этно-культурных и языковых группировок (диалектов), которые были порождены строем феодальной раздробленности. Народности же складываются в более поздний период, в XIV, XV и XVI вв. В этот именно период в составе Литовского государства сложилась белорусская народность, в составе Польского, Литовского и части Московского — украинская, испытывавшая угнетение главным образом со стороны польских феодалов, в составе Московского — русская. Подчинение Москвой соседних с ней княжеств с русским населением, несколько отличавшимся от населения собственно Московского княжества, имело своим последствием создание отдельных говоров и диалектов среди единого русского народа. Границы между всеми этими тремя родственными, близкими народностями стирались рядом переходных говоров. Чем теснее были связи русских с украинцами и белоруссами, тем труднее было польско-литовским панам сохранять политические границы, препятствовавшие угнетаемым ими украинскому и белорусскому народам соединиться с родственным им и сильным русским народом.

Рассматриваемый нами период еще далек от формирования народностей. Народности — результат исторического процесса развития общества в последующие столетия. Но тем не менее уже в конце XIII в. можно наблюдать процесс зарождения тех этнических и языковых групп, которые в дальнейшем, в сочетании с моментами экономического и политического характера, дадут в своем развитии народности. Поэтому мы в дальнейшем своем исследовании опускаем верхнеокские княжества. Эти княжества обособились от всего остального Северского Левобережья и Посемья и зажили своей особенной политической и экономической жизнью. Верхнеокское население тянуло на север, к Москве, с которой оно впоследствии и оказалось тесно связанным. Этого нельзя сказать о Посемье и Брянске, еще долгое время связанных со всем остальным Левобережьем, а особенно с Черниговщиной. Поэтому в дальнейших частях нашей работы мы не можем игнорировать ни тот, ни другой районы.

Вятичский Брянск и северянское Посемье не создали в дальнейшем украинское население (хотя южнее, в землях вятичей, например у Севска, мы встречаем позднее украинцев и не только в качестве позднейших колонистов, а на западе то же самое явление наблюдалось по отношению к радимичской окраине), но мы не по этому принципу строим свое исследование и останавливаемся на Брянске и Посемье не потому, что они были «украинскими», ибо «украинской» в собственном смысле этого слова в то время не была и сама Украина, а в силу длительных, не прекращавшихся в течение столетий связей со всей остальной Северской Черниговщиной.

Как было уже сказано выше, за исключением Переяславльской «Украины» (в значительной мере лишившейся своего населения, хотя и не запустевшей окончательно), на всей остальной территории Северской земли сохранялся старый политический строй — феодальная раздробленность, а следовательно, и княжества. Сохранялась и своя княжеская линия. Всюду сидели князья — Ольговичи, сыновья Михаила Всеволодовича Черниговского. Только старший, Ростислав, порвал связи с «отчиной», став баном (князем) Мачвы (на р. Саве), Родны (в Карпатах), а затем Босны. Роман Михайлович, сильный и энергичный князь, которого побаивалась Литва и уважали татары, оставаясь «великим князем» черниговским, владел Брянском, а по предположению Зотова — и Новгород-Северском. Семен Михайлович княжил в Глухове и Новосилье, из которого впоследствии выделились Белевское, Одоевское и Воротынское княжества. Мстислав Михайлович сидел в Карачеве. Из Карачевского княжества выделились Болховский, Звенигородский, Перемышльский, Козельский и Мосальский уделы. Юрий Михайлович владел Торусским княжеством, впоследствии также распавшимся на ряд уделов: Мезецкий, или Мещовский, Мышаг-ский, или Мышецкий, Волконский, Барятинский, Оболенский, Канинский, Спашский. Кроме того, уделами были: Новгород-Северск, Курск, Рыльск и Воргол, Путивль, Трубчевск, или Трубецк, и, наконец, еще более мелкие княжества, далеко не все нам известные, из которых по «Родословной книге» и «Любечскому синодику» мы знаем: Сновск, Хоробор, Стародуб, Мену, Устье, Глухов, Липецк.[1115]

Связной истории северских княжеств за время татаро-монгольского завоевания мы дать не можем из-за отсутствия черниговской летописи. В Никоновской, Лаврентьевской и Ипатьевской летописях все внимание уделено либо суздальскому северо-востоку, либо галицкому юго-западу, а события из истории Черниговщины упоминаются лишь изредка: Тем не менее, пользуясь «Любечским синодиком» и обрывками летописных известий, мы все же постараемся восполнить указанные пробелы. Исключительно ценным в этом отношении является опубликованный в упомянутой работе Зотова «Любечский синодик», на который неоднократно нам придется ссылаться при дальнейшем изложении.

Обратимся к истории самого Чернигова. После Михаила Всеволодовича князем черниговским был Всеволод (Лаврентий) Ярополкович, сын Ярополка Ярославича, княживший в Чернигове до Романа Михайловича Старого, примерно с 1246–1247 по 1263 г.[1116] В его княжение татары впервые в 1257 г. переписали подвластную им русскую землю — «взяли число», освободив от уплаты дани только духовенство.[1117] При нем же произошло первое нападение Литвы на Черниговскую землю в 1258 г.

Литва, начавшая создавать при Миндовге свое варварское феодализирующееся государство, начала время войн, походов и завоеваний, некогда (в IX–X вв.) пережитое «империей Рюриковичей». Захват Черной Руси, борьба за Пинские земли, нападение на Черниговскую землю в 1258 г. — все это были первые страницы в истории завоеваний молодого складывающегося Литовского государства, возникавшего и усиливавшегося в борьбе против ливонских рыцарей, которым Миндовг в союзе с русскими и курами нанес решительный удар.

В борьбе против меченосцев Литва Миндовга, «отрекшегося от христианской язвы» (К. Маркс), заключила союз с русским населением северо-запада Восточной Европы и, естественно, как и всякое молодое варварское государство, расширяла свои границы, не особенно считаясь с соседями. В скором времени Литва превращается в грозную и агрессивную силу, захватывающую одну за другой русские области.

Под удар Литвы попала и Черниговщина, которой «великое оубийство творяще»… «людие Миндогови и воевода их Хвал».[1118]

У Всеволода Ярополковича был сын Андрей, женатый на Ольге, дочери Василько Романовича Волынского, и внук, Федор Андреевич. Андрей Всеволодович черниговский престол не занимал, но жил вместе с сыном Федором при дворе отца в Чернигове.[1119] Преемником Всеволода был Роман Михайлович Старый, при котором политический центр Черниговщины был перенесен в Брянск.

Возвышение Брянска было обусловлено ослаблением Чернигова и Черниговщины в целом, не успевших оправиться от погрома 40-х годов XIII столетия. По-видимому, часть населения отхлынула на север, заглох и сам разоренный Чернигов. Вполне естественно стремление князей обосноваться в мало пострадавшем от татаро-монгольского нашествия Брянске. Сюда устремлялись беглецы из пристепного Посемья и южной Черниговщины, из опустошенной Переяславщины, что, конечно, как мы уже показали выше, отнюдь не означало полного «запустения» и обезлюдения этого края. Здесь они обосновывались, вырубая и выжигая брянские чащи и запахивая новые участки земли. Сюда же съезжалось боярство.[1120]

Некоторую роль сыграло и возвышение Смоленска, крупного торгового и политического центра, географически близкого к Брянску и давно к нему тяготевшего. К концу XIII в. относится расширение торговли, шедшей через Смоленск, причем связи Смоленска с югом осуществлялись купцами, торговавшими через Брянск.[1121]

Брянск давал доход, давал дружину, все гуще и гуще заселялась его лесистая периферия, и князь Роман Михайлович Старый, оставаясь черниговским «великим князем», перенес сюда свою резиденцию. И недаром, если «Любечский синодик» называет его князем черниговским, то летопись — князем брянским. De jure Роман оставался черниговским князем, но de facto — брянским.

Роман, один из наиболее деятельных и энергичных князей, правильно оценил растущее значение Брянска (подобного рода факты нам известны и из истории северо-восточной Руси). Княжил Роман, начиная с 1263 г., и умер вскоре после 1288 г. Год его смерти точно не известен. Впервые его имя мы встречаем в летописи под 1263 г., когда на него пошел войной Миндовг литовский, пославший «всю свою силу за Днепр на Романа на Брянского князя».[1122] Это был второй налет на Северскую землю. Поход не удался, так как развернулась усобица в самой Литве, и Миндовг был убит Довмонтом.

В 1264 г. Роман Михайлович выдал одну из своих четырех дочерей, Ольгу, свою любимицу, за Владимира Васильковича, внука Романа Галицкого. Во время сватовства (или свадьбы) подошла литовская рать. Литовцев разбили, но в бою князь Роман был ранен.

Во Владимир-Волынский сопровождать свою дочь Роман послал одного из двух своих сыновей — Михаила Романовича, родоначальника князей Осовецких, а с ним «бояр много».[1123]

Позже Роману пришлось принимать участие в ряде походов, предпринимаемых татарами, так как русские князья, помимо уплаты дани, должны были помогать татарам в их войнах. Роман Михайлович, князь брянский и «великий князь» черниговский, был нужен татарам. Он ходил во главе больших и сильных дружин, сам отличался храбростью и энергией, и немудрено, что татары с ним считались и относились с большим уважением, видя в нем сильного помощника. Татары, собираясь на Литву, «велми жадахоуть Романа абы притягл», как это было в 1274 г., когда Роман вместе с другими князьями и татарскими чамбулами был послан Менгу-Темиром в помощь Льву Галицкому, воевавшему с Литвой.[1124] По свидетельству Карамзина, на обратном пути татары погромили курские волости.[1125] По мнению Зотова, Роман участвовал в других походах татар, предпринимаемых ими вместе с вассальными русскими князьями. В 1277 г. татары и русские князья ходили на Кавказ, в Дагестан, где взят был город Дедяков, или Дедук, в 1279 г. — на Литву, а в 1283 г. хан Тулабуга воевал «Ляшскую землю».[1126] В 1286 г. Роман напал на Смоленск, «пожег» посад, осадил город, «повоевал» волости и села, но отступил, будучи не в состоянии овладеть Смоленском.[1127]

Умер Роман вскоре же после 1288 г., хотя точно определить год его смерти трудно. Роман Михайлович ездил в Орду, но сообщение «Синодальной родословной» о смерти его в Орде не подтверждается «Любечским синодиком».[1128] Роман, по-видимому, был женат два раза. «Любечский синодик» упоминает о жене его Анне, а надпись на образе в Свенском Успенском монастыре, по преданию основанном Романом, говорит об его жене Анастасии.[1129]

В 1275 г. при Романе, «великом князе» черниговском и брянском, татары проводят вторичную перепись населения Руси, облагая данью все население, за исключением духовенства.[1130] Часть земель в Посемье, княжества Рыльское и Воргольское, в 1278 г. была передана в непосредственное подчинение темнику Ногаю, фактически полновластному хозяину Золотой Орды. Татары начали не только управлять из далекого Сарая, совершая время от времени походы, предпринимая налеты и собирая дань, но и хозяйничать в Посемье. Подробнее об этом ниже.

Следующим князем из линии черниговских Ольговичей был Олег-Леонтий Романович, сын Романа Михайловича. Олег Романович, как и отец, был «Великим князем Черниговском» (по «Любечскому синодику») и князем брянским (по летописи). Вступил он на престол, доставшийся ему по наследству от отца, раньше своего дяди, Михаила Димитриевича, но затем отошел от управления княжеством. Он постригся в монахи, приняв имя Василия, и был похоронен в основанном им Петропавловском монастыре в Брянске. «Синодик» сообщает о нем любопытную подробность, а именно, что Олег оставил «дванадесят тем людей», что М. С. Грушевский и Р. В. Зотов считают указанием на количество населения в Чернигово-Брянском княжестве.[1131]

Преемником Олега был Михаил Димитриевич, сын Димитрия Мстиславича Черниговского, погибшего в сражении на Калке. После его смерти, в начале XIV в., Брянск переходит к роду смоленских князей. В 1309 г. в Брянске сидел Василий Александрович, потомок князя Давида Смоленского, но он в том же году был изгнан своим дядей, смоленским князем Святославом Глебовичем. Василий отправился в Орду жаловаться на своего дядю и в 1310 г. возвратился обратно с татарами.

В это время в Брянск приехал митрополит Петр. Он пытался примирить Святослава Глебовича с Василием, предлагая первому или уступить захваченное им княжество, или поделиться им. Святослав ответил Петру: «Брянцы мя, господине, не пустят, но хотят за мене головы своя положить». Надеясь на поддержку сильного брянского веча, Святослав просчитался.