1. Феодальные отношения в XI–XIII веках

1. Феодальные отношения в XI–XIII веках

Рассматриваемый нами в данной главе период XI–XIII вв. является временем укрепления и консолидации феодализма в Северской земле.

Феодальные отношения все шире распространяются по территории земель северян, радимичей, вятичей. Такие города, как Чернигов, Переяславль, Рыльск, Путивль, Курск и др., являются центрами феодального мира, и усиливающиеся феодалы огнем и мечом распространяют свою власть и. подчиняют себе окрестное население. Район их влияния, а следовательно и зависимость сельского населения от князей и бояр этих передовых феодальных центров, все время расширяется, а проникновение вглубь феодальных форм господства и подчинения выражается в появлении и развитии все новых и новых категорий феодально-зависимого люда. Вместе с этим процессом наблюдается и другой — появление феодалов из вырастающих на обломках разлагающейся общины богатых семей «старой», «нарочитой чади» и «лучших мужей», постепенно сливающихся с княжой дружиной или же сохраняющих известную независимость, хотя и подвластных князю. Такими до известной степени независимыми, но подвластными князю были так называемые «земские» бояре. Таков второй, автохтонный, путь феодализации отдельных районов, не так давно еще состоявших из общин смердов-данников, не путь внедрения феодалов, крупного землевладения и соответствующих форм зависимости в результате прихода князей и дружины из феодальных центров, а путь развития местных феодальных элементов.

Такой же двойственный процесс наблюдается в появлении и развитии городов. Часть городов возникает в результате превращения укрепленных поселений первобытнообщинного строя, так называемых «городищ», в город, в том случае, если «городище» становится центром местных «земских» феодалов, вырастающих из «нарочитых» и «лучших» людей земли, ремесленников и купцов (например, Вщиж, Воргол, остатки которого усматривают в городище по р. Клевени в Глуховском районе Черниговской обл., Льгов, летописный Ольгов и др.).[617] Другая их часть возникает в результате градостроительства князей. Князья «рубят города» — острожки, и эта их деятельность является необходимым атрибутом феодального освоения новых земель, захваченных силой оружия. Такие феодальные крепостцы-форпосты тянутся вдоль пограничной со степью полосы и проникают в земли покоренных радимичей и вятичей. Многие из них в дальнейшем превращаются в подлинные феодальные центры торговой и ремесленной деятельности, резиденции князя с дружиной, боярства, духовенства. Эти два варианта возникновения в X–XII вв. новых городских центров прослеживаются и по письменным и по вещественным памятникам.[618]

Крупные города — Чернигов, Путивль, Переяславль, Курск, Новгород-Северск и др. — окружены селами, принадлежащими князьям, боярам, монастырям. Вокруг Чернигова расположены Гостничи, или Стояничи, стоявшие невдалеке от Елецкого монастыря, Семинь, «сельцо святого Спаса», Гюричев, Олегово поле, представляющее собой сплошную массу остатков селищ, датируемых находками вещей X–XII вв.[619]

Под Путивлем поныне существует село Игоревка, с остатками селищ вокруг него, в котором следует усматривать село князя Игоря Новгород-Северского.[620] Вокруг Переяславля расположены были села Кудново, Енчино, или Янчино, Стряково и Мажево сельцо. Тут же лежал загородный княжеский «Красный двор» и «Зверинец», монастыри рождества богородицы, св. Саввы и св. Бориса и Глеба. Все это были княжие, боярские и монастырские села.[621] Не представлял исключения и Новгород-Северск, окруженный рядом сел; названия двух из них — Мелтеково и Игорево сельцо — дошли до нас вместе с остатками городищ и селищ, но последних так много, что не вызывает сомнения наличие в то время, кроме указанных, еще ряда сел. В Игореве сельце был двор княжеский и церковь св. Георгия.[622] Под Любечем располагались села чернигово-северских князей, «вся жизнь» их. Остатки сел той эпохи в виде селищ окружают и другие города: Курск, Рыльск и т. д. Таким образом, в XI в. в Северской земле происходит интенсивное развитие феодального землевладения. Анализ письменных источников («Русской Правды» и летописей) рисует нам укрепление феодальной земельной собственности. Сама «Русская Правда» дает представление о достаточно высоко развитых феодальных отношениях. Составители ее, наряду с киевским Изяславом, — князь черниговский Святослав Ярославич и переяславльский Всеволод Ярославич со своими «мужами» — Перенегом и Никифором. Вполне естественно, что статьи «Русской Правды» отражают сложившиеся общественные отношения в Чернигово-Северской земле, которая к тому времени уже распалась на два самостоятельных княжения: собственно Чернигово-Северское и Переяславльское. Последнее становится передовым форпостом Киевской Руси в ее борьбе с торко-половецкой степью.[623]

Растут крупные феодальные земельные владения — вотчины. В Путивле в 1146 г. Изяслав Мстиславич, Мстислав Изяславич и Владимир Давидович разграбили «имение» Святослава Ольговича и в принадлежащих ему селах захватили 80 корчаг вина, 500 берковцев меда и 700 человек челяди. Здесь же хранились запасы железа и меди. В одном только селе Игоря Ольговича Давидовичи сжигают гумно, на котором стояло 900 стогов хлеба. В том же году летопись отмечает сожжение врагами принадлежащих Святославичам «жита и дворы». В селе Мельтекове князю принадлежал косяк лошадей в 4000 голов.[624] Как мы видим, княжеское хозяйство было достаточно крупным. По всей вероятности богатство северских князей, заключавшееся в земле и в продуктах ее обработки подневольным трудом и в дани, не только не уступало в размерах хозяйству других князей, но, очевидно, и превосходило их, так как летописец не только перечисляет понесенные северскими князьями в борьбе с их врагами убытки, но и размеры их владений и количество накопленных ценностей, как бы удивляясь их богатству и подчеркивая удачу их врагов, сумевших все это «имение» захватить.

Села северских князей располагались по Сейму, между Курском и Путивлем. Но основываясь на указаниях летописи, можно сделать вывод, что центр княжеских вотчин был под Любечем, так как вражеские дружины идут именно туда. Именно там «вся жизнь» северских князей, и с разгромом этого главного пункта княжеских владений должна была быть подорвана их экономическая база. Под Любечем, очевидно, были не только такие села, как Мельтеково и Игорево сельцо и др., но и гораздо более многолюдные и богатые.

Но было бы ошибочно считать, что только князья являлись крупными собственниками. Хотя летопись, по вполне понятным обстоятельствам, говорит именно о княжеском землевладении, но вопрос о феодальном землевладении далеко не полностью освещается летописными источниками.

Упоминания о нем попадают на страницы летописи случайно, и всегда в таких случаях речь идет почти исключительно о землевладении княжеском или церковном. Исключения редки, они относятся далеко не ко всем летописям, не ко всем княжествам этой эпохи.

Тем более ценны дошедшие до нас отрывочные сведения, подтверждающие развитие наряду с княжеским и боярского землевладения в XI–XII вв. Так, например, в «Житии Феодосия Печерского», курянина родом, говорится о селах его родителей, землевладельцев, и о работающих на них холопах. Это указание относится к самому началу XI в., но так как Курск к тому времени был уже большим и богатым городом, крупным ремесленным и торговым центром, вполне естественно предположить, что землевладельцев-феодалов, подобных родителям Феодосия, в Курске было немало. Курские землевладельцы представляли собой мощную прослойку. Из них например, вырастают храбрые дружинники — кметы курского князя Всеволода, воспетые в «Слове о полку Игореве». Эта же феодальная прослойка сильна и в таких центрах, как Рыльск, Воргол, Ольгов (Льгов), Гочево, тяготевших к Курску. Многочисленный слой воинов особенно ярко представлен раскопками в с. Гочеве, Курской области, произведенных Д. Я. Самоквасовым и др.[625]

Вопрос о радимичском происхождении населения Гочева роли не играет.

Летопись также указывает на наличие боярского землевладения. Под 1146 г мы читаем в ней: «И разграбиша Кияне с Изяславом домы дружины Игореви и Всеволожи и села, и скоты, изяша именья много в домах и в монастырех».[626] Феодальное землевладение, зародившееся в Левобережье в IX–X вв и укреплявшееся во времена Ольги и Владимира в Придесенье «ловища и перевесища» Ольги, ее село Ольжичи, села Малуши под Любечем), к XI–XII вв. становится господствующей формой землевладения. Происходит процесс складывания вотчины времен «Русской Правды» с тиунами, старостами, сельскими и ратайными, огнищанами, конюшими, рядовичами и т. п. XI–XII века являются тем временем, когда на базе экспроприации общинных земель, подчинения и закабаления общинника складывается феодальная земельная собственность. Конец XII и XIII столетие — это лишь период дальнейшего роста вширь той формы земельной собственности, которая складывается в предшествующие полтора столетия. Усиливается мощь феодалов, увеличивается их богатство. Святослав Ярославич имел «бесчисленное множество, злато, и серебро, и паволокы…» и своим несметным богатством хвалился перед немецкими послами, людьми, кстати сказать, бывалыми и довольно скептически относящимися к этому мертвому капиталу.[627]

Немецкий летописец указывает по этому случаю: «Бургардт возвратился к императору с дарами, которые удивили Германию. Никогда не видели мы столько золота, серебра и богатых тканей».[628] В одном из сел Ольговичей, в княжеском дворе, Давидовичи забрали столько железа и меди, что были не в состоянии увезти все с собой.[629]

Богатство чернигово-северских князей — результат эксплуатации зависимого люда, экспроприации земель общинников, обложения данью и тех торговых операций, когда продавали то, что было добыто сбором дани. Вполне естественно предположить укрепление экономической мощи и боярства в те же XI–XII вв.

Подводя итоги просмотренным нами более чем скромным материалам по истории развития феодального землевладения в Северской земле, мы можем констатировать укрепление в XI–XII вв. крупной земельной собственности князей, бояр и монастырей, рост феодально-зависимого населения и расширение форм феодальной эксплуатации, о чем свидетельствует «Русская Правда».[630]

Перейдем к вопросу о торговле.

Несмотря на некоторое изменение в торговых путях, торговля расширяется и проникает в новые районы. Необходимо отметить падение значения древнего великого водного пути «из варяг в греки», основными пунктами которого были Любеч и Чернигов. К Чернигову в свое время тяготели почти все остальные приречные города Северской земли. На пути «из варяг в греки» безраздельно господствовал Киев, и поэтому в торговле с греками все преимущества были на его стороне, а Чернигов был вынужден довольствоваться ролью второстепенного торгового пункта.

На Киев из Северской земли вело два пути: один сухопутный, караванный путь, шедший с севера из земли вятичей через Курск на Киев, упоминаемый в «Житии Феодосия Печерского», и второй по Десне — водный. Посредническая роль Киева, по-видимому, вынуждала черниговских купцов основывать свои фактории в Киеве, что и облегчало черниговским князьям захват киевского стола. К этому времени относится расцвет торговли Киева с Галицкими городами, Польшею и Регенсбургом, и в этой торговле несомненно участие и чернигово-северского купечества. По-прежнему Северская земля связана Волжским и Донецко-Донским водными путями с Востоком и прежде всего со своей феодальной колонией, феодальной крепостцой среди разноплеменного населения Северного Кавказа, служившей в одно и то же время торговым и опорным пунктом и портом, — Тмутараканью. Крупнейшим центром, соединявшим Чернигов с Тмутараканью, а одновременно и Киев с Севером, был Курск, один из важнейших и богатейших городов того времени. Курск был связан с югом, с востоком и западом, и немудрено: что даже в 1283 г. после татаро-монгольского нашествия в Курской тьме торговали византийские и немецкие купцы.[631]

Торговля с Востоком хотя и изменяется, но отнюдь не замирает. Меняются центры, меняются купцы и их этническая принадлежность, но по-прежнему существуют торговые связи с Кавказом и Закавказьем, Каспием и Закаспийскими городами, с далеким Хорезмом. Тмутаракань становится опорным пунктом во всей приазовской торговле, связывающей Северскую и Киевскую земли со странами мусульманского Востока.

Растет значение древних Соляного и Залозного путей. Соляной путь (позднейший путь чумацких обозов) связывал Чернигово-Северскую землю и Киев с Крымом и Приазовьем. Несмотря на то, что само название торгового пути говорит о том, какие товары по нему перевозили, но безусловно не одни возы с солью двигались по степному шляху. Залозный путь шел к Дону, протягиваясь узкой лентой в Приднепровских и Придонских степях, а с Дона, системой волоков, переходил на Волгу, ответвляясь на Северный Кавказ. Курск и Посемские города связывали Черниговское Придесенье с Азовом и Тмутараканью.[632] Греческий путь представлял собой просто южную оконечность водного пути «из варяг в греки», и стоявший у начала торговой артерии Киев безраздельно господствовал над нею. Чернигов подчинялся приоритету Киева, и его торговля по Греческому пути входила составной частью в киевскую и контролировалась Киевом, причем черниговские «гречники» (так назывались торговавшие с Византией купцы) вынуждены были прибегать к посредничеству главного города Приднепровья. Кроме внешней, развивалась и внутренняя торговля. Черниговская земля поставляла хлеб Новгороду (хотя настоящей житницей Новгорода была Суздальская земля),[633] а из Новгорода шли некоторые западноевропейские вещи, найденные в северянских курганах. Через Северскую землю (Любеч — Гомель и Чернигов — Стародуб) восточные товары и арабские диргемы попадали к радимичам.[634] Торговые пути потянулись на Оку и Волгу, на Муром и Рязань.

Необходимо отметить, что торговля скользила по поверхности, и народные массы слабо были вовлечены в нее. Торгуют князья, бояре, дружинники, купцы, ремесленники, причем непрерывно увеличивается роль посредника-купца, а сельское население втягивается в торговлю слабо. В бедных погребениях общинников XI–XII вв. «заморских» вещей и монет очень мало, ибо все то, чем они могут торговать, у них забирают феодалы в виде даней, оброков и т. д., скупают за бесценок купцы, отнимает церковными поборами церковь, отбирают «княжие мужи» в виде всяких «вир» и т. п.

Немудрено, что чернигово-северские князья накапливали массу ценностей и могли поразить не только других князей, но и видавших виды немецких послов. За проданные товары (меха, мед, шкуры, воск, челядь и т. п.) можно было купить различные «заморские» и русские вещи: дорогое оружие, украшения, ткани и др. Все эти предметы и доставляла торговля. Размеров торговли все же нельзя преувеличивать. Нужно не упускать из виду того, что торговые операции касались только небольшой сравнительно группы различных господствующих прослоек. Село было очень слабо втянуто в торговлю, так как излишков у основной массы населения после уплаты дани, оброков и штрафов оставалось немного. Выступать на рынке постоянно как продавец и покупатель — смерд был не в состоянии. Кое-где смерда не коснулась рука феодала еще и в те времена, но это уже были места, куда и купец проникал с трудом. Торговля между общинами — вервями и между районами несомненно уже имела место, но отнюдь не как постоянное явление. Районные рынки еще только начинают создаваться.

Развитие торговли вызывает, как нами было уже отмечено, появление в Черниговской земле своей денежной единицы в виде найденных в 1878 г. под Новгород-Северском гривен, имеющих форму, размеры и вес, отличные от других известных нам гривен, новгородских и киевских. Необходимо также указать на появление чеканной монеты в связанной с Византией Тмутаракани (имеем в виду монеты Олега Святославича). В один ряд с древнейшими монетами Киева — «серебром» Владимира и Ярослава — следует поставить и монету Тмутаракани, Олегово (Михайлово) серебро.

Нельзя думать, что консолидация феодальных отношений в XI–XII вв. окончательно покончила с остатками родового быта. В наиболее отдаленных от феодальных центров районах, в лесных пущах, среди непроходимых болот, данническое население сохраняло еще древние формы общественной жизни. В частности, в некоторых местах длительное время сохраняются древние семейные общины, упоминаемые в источниках XIV в. и выступающие в них в виде сел сябров.[635]

Прежде всего, что такое «сябрина», сябринное землевладение последующих столетий? Левобережная Украина в XVII–XVIII вв. представляла собой область широко развитого сябринного землевладения. Лучицкий совершенно правильно указывает на зарождение подобной формы землевладения в гораздо более отдаленные времена.[636] Им приводятся акты, указывающие на семейную сябринную собственность, датируемые 1351, 1366, 1378, 1409 гг.[637] Наиболее сильно было развито и дольше всего держалось сябринное землевладение в Черниговщине, в Любечском, Остерском и других уездах, под самым Черниговом, где целый ряд названий древнейших населенных пунктов прямо связан с сябрами. Стоит привести такие названия сел, как, например, «Сябричи».[638] В целом ряде районов Черниговщины сябринное землевладение дожило до XIX в., и, например, в б. Городнянском уезде, в нескольких десятках километров от Чернигова, общинные работы носили название «сябринных», а общинник, «мирянин», — сябра.[639] Больше всего остатков сябрины встречается между Черниговом и Любечем, в наиболее захолустной, лесной части Северской земли, где всевозможные архаические черты быта сохранились в наибольшей неприкосновенности. Вряд ли найдется какое-либо место еще на территории Руси, где столь ярко вырисовывались бы остатки сябринной системы.[640] Основной документ, говорящий о сябрине XVII–XVIII вв., — Румянцевская опись — отмечает сябров главным образом в Любечской сотне. Безусловно, зарождение господствующей в лесной Черниговщине в XVII в. сябрины относится не к XIV в., когда попадаются первые документы, касающиеся данной территории, а ко времени неизмеримо более древнему. Сябринная система не зарождается, а бытует с древнейших времен, отмирая и трансформируясь. А. И. Соболевский через «сем-бр» связал «сябр» и «семца» — «семья», что дает возможность усматривать в сябре члена «семьи», семейной общины, независимо от положения, занимаемого в последней. Термин «сябр» часто обозначает «родственник».[641] Сябр может быть главой общины — семьи или одним из чади — членов семьи, или челядином. Таким образом, генетически сябрина уходит к большой семье, семейной общине, но что она собой представляла в XI–XII вв.? Для ответа на поставленный вопрос прежде всего придется обратиться к грамоте Климента Смолятича пресвитеру Фоме, датируемой сороковыми годами XII столетия. Сам Климент из Киева, и в его обращении нашли отражение те социальные отношения, которые сложились в то время в среднем Приднепровье. Памятуя исключительно развитое сябринное землевладение в XIV–XVII вв. на Черниговщине, мы считаем возможным приурочить те отношения, которые описаны в обращении Климента, и к черниговской действительности той поры. Климент осуждает «славы хотящих, иже прилегают дом к дому и села к селам, изгои же и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины». Само противопоставление дома, т. е. усадьбы, пожни, т. е. новой пашни, борти, пчельника, что связывается с изгоями, и, с другой стороны, села, лугов, старой пашни, связанных с сябрами, указывает на противопоставление первых вторым.[642] Но если изгой феодально-зависимый, эксплуатируемый на земле феодала, прежде чем стать, как указывает Б. Д. Греков, «h?rige», вышел из общины, порвав с ней связь, то сябры становятся феодально-зависимыми от землевладельца всем селом, со всем своим хозяйством. Сябры, вместе со старинами и лядами, целыми селами, с землей и всем, что к ней «тянуло по старине», переходят в вотчину феодала. Короче говоря, сябры входят в состав феодально-зависимых всей общиной. Это свидетельствует о том, что сябринное землевладение является общинным.

Большая семья, разлагаясь, выделяет из себя малые семьи — выселки. Малые семьи разрастаются в большие, в семейные общины, — и естественным путем и в результате «союзничества» с соседями. Выселок-заимка превращается в поселок. Об этом говорит и сама трактовка лингвистами А. И. Соболевским и Б. М. Ляпуновым термина, каким стали называть себя вступавшие в соседские, складнические отношения между собой малые семьи, выселки — а именно «сябры», связывающего «сябр», «сембр» — с «семцой», «семьей», и те названия поселков сябров, которые нам известны: Сябричи, Кувивичи и т. д.[643] Своеобразные заимки-хутора, из которых вырастали деревни и села сябров в XIV–XV вв., также носят патронимические названия, связанные с родовым прозвищем, позднее с семейной фамилией.[644] Даже в XIX в. большие семьи, семейные общины, носят два названия: собственно фамилию и прозвище, данное по предку-родоначальнику, которое часто носит название «уличного» имени.[645] Часто даже настоящей фамилии соседи не знают и зовут лишь «по уличному», причем это имя обычно связано главным образом не с прозвищем, а с одним из мужских имен. Владения «всем родом», «племенем своим», встречающиеся в актах XIV–XV вв., указывают на семейно-сябринную собственность и на кровнородственную в прошлом связь между сябрами данного села, деревни. В Любечском и Остерском уездах, как указывает Лучицкий, грамоты польских королей XVI–XVII вв. свидетельствуют о наличии групп мелких бояр, связанных между собой родством и коллективно владеющих землей. В указанных грамотах группа бояр-родственников рассматривается как одно лицо и в хозяйственном и в юридическом отношениях.[646] В дальнейшем это боярство выступает в документах как сябры. Таким образом, генетическая связь сябров с большой семьей, с родовыми отношениями и семейной общиной устанавливается совершенно очевидно. Имея, таким образом, архаические черты, сябринное землевладение все же идет дальше семейной общины. Сябры, в прошлом связанные между собой кровнородственными отношениями, позднее оказываются складниками, компаньонами. Они живут на определенной территории и связаны узами хозяйственного и юридического коллектива. Эта форма землевладения свидетельствует о росте территориальных связей. В дальнейшем развитии сябринное землевладение все больше и больше освобождается от родовых связей, остатков родовых отношений. Постепенно общим между сябрами остается лишь общее коллективное владение землей и угодьями, «отчизнами» и «дедизнами», теми самыми «лядами» и «старинами», которые упоминаются в послании Климента Смолятича пресвитеру Фоме. Сохранение сябринной системы землевладения в XIV–XVIII вв. свидетельствует, таким образом, о длительном сохранении внутри сельской общины и наряду с территориальными связями, порождающими сельскую, соседскую общину, семейно-общинных форм. Наличие двух обозначений для термина «сябр» (во-первых, «складник», «сосед», «товарищ», и во-вторых — «родственник»), наряду со сближением «сябр» — «сембр» с «семьей» (конечно, в смысле большой семьи), является результатом перерастания внутри сябринной системы кровнородственных отношений в складнические, причем эти кровнородственные связи в целом ряде случаев сосуществуют с сябринными. Наличие «сябров» в Северской Украине в XIV–XVIII вв. свидетельствует о том, что сябринное землевладение и сябры существовали и в Северской земле XI–XIII вв., в те же, примерно, времена, когда митрополит киевский Климент Смолятич (1147–1154 гг.) писал пресвитеру Фоме. Кем были «сябры»? Да теми же самыми смердами, «простой чадью» сельской.

В случае сохранения неразделившейся большой семьи смерд получал возможность более длительное время сопротивляться разорению и обнищанию и не так легко закабалялся феодалом.

Семейно-общинная организация может быть целиком захвачена феодалами, но разорению отдельных ее членов препятствует коллективизм большой семьи. Члены семейных общин в определенной, благоприятной обстановке могут даже превратиться в отдельных случаях в мелких феодалов. Для Северской Украины XV–XVII вв. данное явление довольно характерно. Стоит вспомнить хотя бы любечскую и остерскую мельчайшую шляхту, родовыми гнездами сидевшую в Черниговском Полесье, «панцырных бояр», «слуг путных», севруков, казаков и т. д. Это же явление имело место и в более древние времена, хотя, конечно, и не было зарегистрировано в ряде документов, как во времена великого княжества Литовского.

Постараемся проследить данный процесс.

Большое значение «земского боярства» в Северской земле красной нитью проходит через всю ее историю. «Кметы» — куряне, дружинники, опора князей — воспеты «Словом о полку Игореве». Посмотрим, что говорят нам письменные памятники. Ранее нами отмечался автохтонный процесс выделения феодальной верхушки, происходивший в Северской земле. Сравнительно сильные феодальные элементы вынуждают киевскую княжескую дружину времен складывания «империи Рюриковичей» осторожно проводить свою политику «освоения» Северской земли. Очевидно, что верхушка могла дать отпор даже сильной киевской дружине. Стоит вспомнить «встань» в городах Северской земли, подавленную Глебом, «легкую дань», которую накладывает киевский князь на северян, и т. п. В результате процесса феодализации появлялись такие вожди местного или так называемого «земского боярства», как Малк Любчанин, Добрыня, Претич. В дальнейшем они подчиняются киевскому князю и превращаются из независимого в вассальное боярство.

Из древнейшего племенного центра с родовой аристократией Седнев превращается в феодальный Сновск со знаменитой Сновской тысячью.[647] Пред нами яркий пример подчинения остатков сопротивляющейся племенной знати князю. Сновская тысяча в XI в. уже боярская дружинная княжеская организация, во главе с тысяцким, ставленником князя. Местные феодализирующиеся элементы могли пойти и по иному пути развития. Часть их действительно все больше и больше сливалась с укрепившейся в городах княжеской дружиной, как являвшейся результатом распространения владычества киевского князя и вышедшей из Киева, так и состоявшей из ранее сложившихся автохтонным путем в центрах земли феодальных элементов. Другая же часть очень долго продолжала более или менее независимое от князя существование, составляя весьма солидную силу в городах, в «земле» настолько значительную, что сама княжеская дружина и князь в своих действиях вынуждены были считаться с «землей», т. е. с местными феодалами в первую очередь. Процесс развития прослойки «земских бояр» в Северской земле нам представляется следующим образом. Земское боярство собственно распадается на две группы. С одной стороны, это крупные землевладельцы, родовитое боярство, столь могущественное и богатое, что с ним считаются князья. Эти магнаты в дальнейшем отрываются от «земли», т. е. от туземных феодальных элементов, сближаются с князем и вместе с его наиболее богатыми, знатными и влиятельными дружинниками образуют «переднюю», или «старшую», дружину и подчиняются князю. Самостоятельность их еще очень велика и сплошь да рядом не они от князей, а князья от них зависят. В качестве примера приведем знаменитых черниговских «былей» — богатейших и могущественных родовитых бояр Чернигова, упоминаемых в «Слове о полку Игореве». Не затрагивая вновь сейчас вопроса об их этнической принадлежности, мы считаем необходимым причислить всех черниговских «былей» к наиболее крупным и сильным феодалам, в прошлом, безусловно «земского», т. е. туземного, а не киевского происхождения. Ревуги, Ольберы, Топчаки, Шельбиры, Татраны — знатнейшие, древнейшие и сильнейшие роды черниговского боярства, хотя бы и тюркского происхождения.[648] К такого же рода боярам следует отнести таких бояр, как Шварно Переяславльский, за которого в 1165 г. половцам уплачивают огромнейший выкуп.[649] Костяжко, Петр Ильич,[650] Борис Захарьевич,[651] Перенег и др. Эти бояре — ближайшие дружинники князя, его помощники: воеводы, посадники, тысяцкие, его «советники». Таким образом, часть крупного земского боярства, становясь «передней», «первой», «старшей» дружиной, превращается в дружинное боярство, группирующееся вокруг князя. Последнее в свою очередь не представляется чем-то единым. В качестве собственно постоянной вооруженной силы, принадлежащей князю, выступает «молодшая», «меньшая» дружина: «паробцы», «отроки», «децкие», «гридьба». Это — группа воинов, которые составляют своеобразную гвардию князя и за службу получают как определенную долю в дани, военной добыче и доходах князя, так и земельные участки. В этом отношении неправ П. Голубовский, утверждающий, что боярская аристократия Чернигово-Северской земли «не могла быть земельной уже потому, что князь не распоряжался землей и не мог раздавать ее боярам, как это мы видели впоследствии».[652] Ранее нами уже приводились факты, рисующие земельные владения северского боярства, и, таким образом, первая часть утверждения П. Голубовского не выдерживает критики. Что же касается второй, то необходимо заметить: мы, действительно, не знаем фактов дарения, пожалования земель кому-либо из младших дружинников князем. Но отсутствие документа отнюдь еще не означает отсутствие самого факта. В самом деле — откуда же сложилось боярское землевладение в Северской земле? Без признания наличия «земельных пожалований», хотя бы «обложенных только данью», мы не можем себе представить экономическую, хозяйственную базу младшей, «молодшей» дружины. Младшая дружина вместе с «передней», «старшей», составляет основную вооруженную силу, но если первая почти полностью зависит от князя и кормится службой у него, то вторая представляет собой самостоятельную экономическую и политическую силу. Крупный магнат — государь-вотчинник в пределах своих владений. Для многих дружинников служба в дружине становится единственным источником обогащения. К числу таких дружинников принадлежал, например, Петр Ильич, служивший Олегу Святославичу, а затем его сыну Святославу Ольговичу, ставший уже в глубокой старости советником последнего.

Кроме крупного «земского» боярства, постепенно слившегося с княжеско-дружинным, но отнюдь не потерявшего в силу этого своего значения и могущества, существует еще основная масса «земского» боярства — мелкие феодалы. Обычно эта масса вместе с городской купеческой верхушкой выступает перед нами под названием «черниговцев», «Стародубцев», «курян», «путивлян», «рылян» и т. д. Эти мелкие местные феодалы типа курских кметов Буй-тур-Всеволода играют большую роль в жизни «земли» и вместе с городской купеческой и ремесленной верхушкой (вряд ли «простая чадь» городов имела сколько-нибудь самостоятельное значение, и свои интересы она должна была отстаивать не в повседневной политической жизни города, а в восстаниях) влияют на судьбы земли, на политику князя.

В связи с вопросом о «земских» феодалах, о городах «земли» и их значении встает и проблема веча в Чернигово-Северской земле.

Укрепление роли веча Б. Д. Греков совершенно справедливо связывает с феодальным раздроблением древней Руси. Он указывает:

«По мере упадка Киева, как политического центра, объединяющего значительные пространства, по мере усиления отдельных частей империи Рюриковичей в этих последних поднимается политическое значение крупных городов, способных играть роль местных центров и отстаивать независимость своей области от притязаний старой «матери городов русских». В этих городах вырастает значение вечевых собраний, с которыми приходилось считаться и пригородам и князьям».[653] Вечевые сходы, не как постоянные органы власти, а как чрезвычайные собрания местной «земской» верхушки: феодалов и купцов города и «земли», собираемые по чрезвычайным вопросам князем или кем-либо из местных правителей и бояр, имели место и в Чернигово-Северской земле.

Бывали случаи, когда князь или местная знать созывали в экстренных случаях более широкие массы, желая использовать их в своих целях.

Иногда вече, недовольное князем, собиралось по собственной инициативе, и тогда князю приходилось воочию убеждаться в силе «земли». Так, например, когда в 1138 г. Ярополк подошел к Чернигову и Всеволод пытался, избегая разгрома, бежать к половцам, «черниговцы» — «людье» — собравшись на вече, указали ему, что раз он хочет «бежать в Половце, а волость свою погубиши, то к чему ся опять воротишь».[654] Вече не представляет себе князя, который перед наступлением врага отдает город в распоряжение неприятеля, а сам, спасая собственную жизнь, имущество и честь, которая не допускала «полона», скрывается в половецких степях. Если для князя, в представлении черниговцев, его собственные интересы выше интересов земли, то такой князь им не нужен, и в случае бегства рассчитывать на возвращение в город он не может. И черниговское вече диктует Всеволоду мир с Ярополком. Всеволод, лишенный поддержки горожан, явно враждебных его планам, вынужден заключить мир с Ярополком. События 1138 г. рисуют роль черниговского веча. Если между князем и вечем в редких, правда, случаях происходят столкновения, — преимущество остается за вечем. Оно сильно, от него зависит князь. Без материальной поддержки со стороны «земли» князь ничего поделать не может, и в случае расхождения их интересов, князь бывал вынужден идти на уступки. Вече грозной силой встает против князя, напоминая ему о его зависимом от города и «земли» положении, и честолюбивые помыслы князя и его попытки поставить свои интересы выше интересов земского боярства и купечества пресекаются вечем и терпят крах. Без поддержки веча «земли» князь не может ни воевать, ни сесть в городе. Приведем еще одно указание на роль веча в Северской земле. В 1166 г. Святослав Всеволодович Черниговский спорил о землях с Олегом Святославичем, причем феодальное право было на стороне последнего. «Стародубцы», в которых мы усматриваем стародубское вече, посылают гонцов к Олегу, предлагая ему сесть в городе. Олег направляется к Стародубу, но его предупреждает брат Святослава, Ярослав, который посылает своих дружинников в город, терроризирующих его население. Вече состояться в таких условиях не могло и, подойдя к городу, Олег не был поддержан горожанами. В отместку за мнимую измену невольно обманутый князь разоряет окрестные села, принадлежащие стародубскому боярству, забирает полон и богатую добычу и, покрутившись и пограбив в окрестностях города, возвращается обратно.[655] Через 10 лет Олег снова подходит к Стародубу, но обстоятельства переменились. Приглашенный в 1166 г. князь, не разобравшись в мнимой измене, разорил окрестности, показал себя по отношению к стародубской знати грабителем, и поэтому вполне естественно, что через десяток лет город не только не открыл ему ворота, но, памятуя грабежи, пожары и увод в плен «челяди», организовал оборону и отразил его нападение.

Таким образом, князь зависит от веча, по крайней мере на стороне последнего реальная сила, не считаться с которой князь не может. Князья, правда, в свою очередь также пытаются воздействовать на вече и даже покарать непокорных «Стародубцев», как это было в 1166 г. В частности, разгром Олегом окрестностей Стародуба в 1166 г. объясняется не только негодованием князя и дружины, но и стремлением наказать «Стародубцев» за нерадивость, инертность, непредусмотрительность, которая и привела к занятию города дружинниками Ярослава. А дед этого Олега, Олег Святославич, дает села и пригороды черниговские половцам на разграбление не только потому, что это была плата князя своим союзникам, но он желал этим проучить черниговцев, первое время недостаточно энергично помогавших князю после его возвращения из Тмутаракани.

Чернигово-северским князьям издавна приходилось опираться в своих землях на местное боярство «земли» и городскую феодальную и купеческую верхушку. Еще в начале XI в. отвергнутый киевлянами Мстислав, вышедший со своей касого-ясско-хазарской дружиной из далекой Тмутаракани, обосновывается в Чернигове только лишь благодаря доброжелательному отношению к нему со стороны черниговских бояр и городской знати.

Дружелюбный прием, оказанный Мстиславу в Чернигове, объясняется стремлением господствующей верхушки Северской земли отделиться от Киева, и этому стремлению вполне отвечало появление сильного и самостоятельного чернигово-северского князя. Правда, это не мешало Мстиславу по-прежнему выше всего ставить свою кавказскую дружину, а об ополчении северян говорить как о чем-то второстепенном.

Тесные связи северских князей с «землей» привели и к победе Олега Святославича. Олег Святославич своей победой над Мономахом обязан не только помощи половцев, не только поддержке Тмутаракани, но прежде всего тому, что города, «земское боярство» Чернигово-Северской земли и прежде всего сам Чернигов поддержали его притязания на княжеский стол. В этом сказались последствия того союза между «земским» боярством и городской верхушкой, с одной стороны, и князем с дружиной, с другой, который зарождается еще во времена Мстислава. Княжение отца Олега, Святослава Ярославича, укрепило этот союз, и популярность отца распространилась и на сына. После смерти Святослава в 1076 г. Всеволод и Изяслав пытаются захватить у Святославичей их «отчину». Лишившись брата Глеба, княжившего в Новгороде и там продолжавшего святославовы традиции заигрывания с вечем и убитого в походе на Заволочье, Олег и Борис пытаются организовать отпор своим дядям.[656] Черниговцы во время всей этой борьбы поддерживали Святославичей. Черниговцы впускают в город, занятый Всеволодом, рати Олега и Бориса, городское ополчение защищает Чернигов от врагов, хотя сами князья со своими дружинами в это время и отсутствуют, и только убийство Бориса и бегство Олега с оставшимися дружинниками заставляют черниговцев смириться и покориться киевскому князю Всеволоду. Последний сажает в Чернигове сына своего, Мономаха.[657] Княжение последнего в Чернигове показывает, что «черниговцы», т. е. местное боярство, купечество и т. п., все еще тяготеют к Святославичам. В далекой Тмутаракани Олег «кует крамолу», готовясь в поход против Всеволода и Владимира Всеволодовича, стремясь вернуть захваченную «отчину». Неспокойно и в Чернигове. Еще Д. Багалей обратил внимание на это обстоятельство, указывая на то, что Мономах «по вся утра уши закладаше Чернигове», дабы не слышать ропота черниговской знати.[658] Когда же пришлось столкнуться с ратью Олега, то Мономах ушел из Чернигова с боями, и в течение восьмидневной битвы черниговцы скорее способствовали Олегу, нежели помогали Мономаху.[659] В войнах Олега Святославича в качестве основной его силы, на которую он опирался (с одной дружиной и даже с союзниками половцами, которые, кстати сказать, помогали лишь время от времени, и эта помощь дорого обходилась Олегу, воевать против многочисленных и могущественных врагов было трудно), выступают «земские» ополчения, выставленные крупнейшими городами Чернигово-Северской земли: Черниговом и Стародубом. Его и его сына поддерживают вооруженные новгород-северцы, куряне, путивльцы. Но тут следует оговориться — «земля» преследовала прежде всего свои интересы, интересы своего города и области. И вполне понятно. Поэтому земские ополчения не хотят вслед за князем колесить по обширным лесам и полям Руси, а изгнав врагов из своей области, стремятся вернуться за стены родных городов и увлечь за собой князя. Отсюда странная на первый взгляд инертность некоторых городов. С боем отстаивавшие свою независимость и поддерживавшие своего князя города часто весьма недружелюбно относятся к далеким походам князя. Характерно, что все оборонительные войны Ольговичей «земля», т. е. местные бояре, поддерживают, войны же наступательные, войны за Киев, военные авантюры князей и их стремление к захвату новых территорий и к вокняжению в других землях — не встречают особой поддержки. Часто даже города вмешиваются в таких случаях в политику своего князя, и так как без поддержки города и «земского» боярства, без помощи «земского» ополчения князь воевать без риска не может, то часто последний выполняет волю «земли». «Земские» ополчения, когда перед нами на страницах летописи выступают вооруженные горожане и местные феодалы, «куряне», «путивляне», «черниговцы», «стародубцы» ит. д., играют большую роль и принимают участие в ряде войн чернигово-северских князей (главным образом из линий Ольговичей) с их врагами. Летописи под 1095, 1125, 1135, 1138, 1146, 1149, 1154, 1169 гг. упоминают о ратях переяславцев, участвовавших в походах вместе с князьями, стремившихся так или иначе повлиять на политику князей, склонить их на свою сторону и заставить принять их требования.[660] В Путивле, Выре, Вьяхане, Курске по летописи существовали городские ополчения «земских» бояр и горожан и собиралось сильное вече. Несмотря на то, что вече Переяславля в 1134 г. заставляет уйти Вячеслава, а в 1147 г. приглашает Глеба Юрьевича, все же, как совершенно правильно отмечают Ляскоронский и Андрияшев, специфическое положение Переяславля, как своеобразного аванпоста Киева в его борьбе со степью, укрепляет власть князя и дружины и ослабляет роль веча. Не то было в главных городах собственно Чернигово-Северской земли, от которой со смертью Ярослава отпадает ее южная часть, образуя самостоятельное Переяславльское княжество, фактически зависящее от Киева.[661] Чернигов, Стародуб, Путивль, Курск выставляют свои дружины. В 1146 г. городское ополчение, выставленное Путивлем, дралось во главе с посадником и «мужами» Святослава Ольговича, но, правда, вынуждено было под давлением многочисленных ратей Изяслава Мстиславича отказаться от поддержки Ольговича и перейти на сторону великого князя. Характерно то, что среди владений «земского» боярства под Путивлем, у самого города были расположены богатые вотчины Святослава Ольговича, и поддержка его «путивлянами» свидетельствует о добрососедских отношениях этих феодалов между собой.[662] В межкняжеских усобицах, в случае, когда Святославичам удается заручиться помощью со стороны других городов, на поддержку им приходит также земское ополчение. Так, например, в 1096 г. Олегу Святославичу помогают смоленские «вой», земское ополчение смоленцев.[663] В 1195 г. Ольговичи получают от полоцкого князя Витебск, что усиливает их и заставляет смоленского князя Давида выступить против Олега Святославича. Но в это время «вече» — «смольняне» — восстает против Давида и «луцших муж», и, таким образом, Ольговичи неожиданно получают поддержку смоленского веча.[664] Куряне отказывают своему князю Мстиславу Изяславичу в военной поддержке против Глеба Юрьевича, говоря, что «на Володимере племя на Гюргеви не можем роукы подъяти», а на Ольговичей предлагают идти «и с детьми».[665] Последний пример, правда, уже свидетельствует о недружелюбном отношении курян к Ольговичам в то время, но для нас важно отметить решающую роль «земли». Земское городское воинство Курска заставляет князя изменить свои намерения. Побеждает местная боярская верхушка, местные феодальные и купеческо-ростовщические элементы, а не князь с дружиной. Нами приведено уже достаточно примеров, рисующих значение «земского» боярства и веча, где, конечно, главенствуют не городские низы, не черный люд, а боярская и купеческая ростовщическая верхушка, и в этом отношении Чернигово-Северская земля не представляла собой исключения. Считаем возможным согласиться с мнением С. В. Юшкова, что веча «были массовыми собраниями правящих элементов города и земли для рассмотрения наиважнейших вопросов. Это были чрезвычайные сборы, и поэтому о них сохранилось мало известий».[666]

В «земле» господствовала местная феодальная верхушка, а на вече к туземным феодалам «земли» и города присоединялась купеческо-ростовщическая знать. Только особые условия приводили к тому, что на вече решали вопросы войны и мира и обсуждали политику князя «людье», как это имело место, например, в 1138 г. в Чернигове. Постоянно действующим органом в Чернигово-Северской земле вече не было. Когда народная масса, не «нарочитая», а именно «простая чадь», пыталась защитить свои интересы от посягательств князя и бояр, она прибегала к вечевым сходам, и такие вечевые сходы чаше всего перерастали в восстания. К сожалению, отсутствие черниговской летописи, отдельные отрывки которой только прослеживаются кое-где в других летописных сводах, не дает нам возможности обнаружить подобного рода вечевые собрания в Северской земле.[667] Чаще же всего, когда речь идет о том, что «стародубцы», «куряне», «путивльцы», «переяславцы» и т. п. вмешиваются в дела князя, организуют ополчения, воюют, изгоняют или приглашают князей, оказывают им поддержку или отказывают в ней и т. д., в них мы усматриваем прежде всего мелких местных феодалов и городскую знать. Это не значит, что город в целом, «людье», не участвует в обороне своего города и князя, в ополчении и т. д. Нет, но это означает, что ведущая политическая роль во всех событиях принадлежит господствующим элементам «земли» и города, т. е. земскому боярству в первую очередь. Когда в 1166 г. Олег Святославич громил села под Стародубом, этим самым он наносил ущерб стародубским боярам, не сумевшим сдержать свое слово. Горожанам таким образом вряд ли можно было отомстить, тогда как сожженные села и уведенная челядь напоминали феодалам Стародуба об их «измене», ибо это были их села и их челядь.