Вернемся в IV век н.э.

Вернемся в IV век н.э.

Рис.5 Тувинские шахматные фигурки из розового камня (XX век)

Учитывая отсутствие каких-либо портретов гуннских вождей, имеющих хотя бы минимальное сходство с оригиналом,можно весьма условно представить, что эти фигурки изображают Баламбера (слева) и Аттилу (справа). 

О дальнейшем пишет автор V века Евнатий: «Побежденные скифы [готы – В.Б.] были истреблены гуннами, и большинство их погибло. Одних ловили и избивали вместе с женами и детьми, причем не было предела жестокости при их избиении, другие, собравшись вместе, обратились в бегство» [Известия древних писателей 1893: 726]. Евнатий писал это о последствиях «первой» гунно-готской войны, и такое описание с немалым основанием считается преувеличением. В самом деле, везеготы, в 376 году переправившиеся через Дунай, спасаясь от гуннов, были народом огромной численности, о чем говорят как прямые сообщения историков [Аммиан Марцеллин 1993: 497], так и их последующие успешные войны с Империей. Остроготы, оставшиеся в Приазовье, также пребывали в числе сильнейших народов Восточной Европы. Однако, более вероятно, что Евнатий просто перенес на несколько лет назад события «второй» войны. Тогда становится понятным и то, почему остроготы переселились в Мезию и почему они более полувека, почти до самой смерти Аттилы (до 451 года – битвы на Каталаунских полях) были мало заметны в большой политике Европы. Некого было замечать! После смерти Кащея раздробленные и деморализованные отряды остроготов, сдавшиеся и несдавшиеся, беспощадно истреблялись гуннами, а особенно, озверевшими союзниками последних (вероятно, было за что). И, если Иордан прав, сообщая о «Гезимунде, сыне великого Гунимунда», перешедшем с частью готов на сторону гуннов еще до того, как исход войны был решен (а оснований сомневаться в этом вроде бы нет), то, вероятно, эти сообразительные остроготы и уцелели. Вероятно, в искренность их «клятв» славяне не верили совершенно и готовы были разделаться с ними тоже, поэтому «сын великого Гунимунда» и увел этих остроготов в Мезию с разрешения гуннов, а возможно, и с их конвоем. «Вскоре после смерти Винитария стал править ими Гунимунд» [Иордан 1997: 108] – возможно, это просто тезка «отца Гезимунда», а, возможно, это одно лицо (или близкий родственник – сыновей и внуков часто называют по именам отцов и дедов).

После этого, до самой смерти Аттилы (453 г.), Иордан не упоминает почти никаких событий из истории остроготов, только дает не особенно достоверное перечисление их царьков, подчиненных гуннам. Даже «Когда он умер [один из вождей – В.Б.] остроготы так оплакивали его, что в течение сорока лет никакой другой король не занимал его места...» [там же]. В столь затянувшийся траур сверхвоинственного племени поверить весьма трудно: скорее причина в том, что от самого племени почти ничего не осталось, а те, кто уцелел, впали во вполне понятную после такого разгрома депрессию, неизбежно связанную в те времена с междоусобной грызней, мелкими склоками, старыми обидами и т.п. В «Старшей Эдде» («Вторая песнь о Гудрун» [Западноевропейский эпос 1977: 210]) говорится: «Конунг Тьодрек был у Атли и потерял там большую часть своих людей». В «Третьей песни о Гудрун» эта последняя говорит: «Тьодрек привел [в ставку "конунга" гуннов - В.Б.] / тридцать воителей / никто из дружины / в живых не остался!» [там же: 215]. В «Песни о Нибелунгах» после схватки «амелунгов» с бургундами в ставке короля гуннов Дитрих Бернский приказывает раненому Хильдебранду: «К оружью призовите моих богатырей...».

«Но Хильдебранд промолвил: «Кто ж явится на зов,

Коль больше не осталось теперь у вас бойцов?

Из всей дружины вашей лишь я один в живых»

Был Дитрих смел, но задрожал и он от слов таких» [там же: 488].

Гибель готов («дружины Теодориха-Тьодрека-Дитриха») связана с гуннами, а невнятность такой связи (нигде прямо не указывается, что «амелунгов» убивали гунны, в «Песни о Нибелунгах» это прямо отрицается) происходит от того, что этот сюжет (гибель готских воинов) в эпосе контаминируется с другим – службой остроготов гуннам (напр. [Мифы и легенды 2000: 582]), что также имеет свой исторический прототип в виде службы гуннам, хотя и не самого Теодориха Великого, жившего позже, но его предков.

Однако время шло, остроготы опять воспряли духом, число их возросло (отнюдь не за счет естественного прироста, а подобно тому, как росли все союзы племен времен Великого переселения, за счет присоединения мелких племен, просто шаек и отдельных головорезов). В те времена распада всяких связей, главной проблемой было найти прочное ядро, достаточно устойчивое к этим силам распада, а численность нарастала, практически, сама собой. Уцелевшие остроготы «великого Гунимунда» и составили такое ядро. В битве на Каталаунских полях «новые остроготы» уже показали себя немалой силой, в частности, в схватках с собратьями-везеготами (в обоих союзах, вероятно, уже почти не было потомков выходцев из Скандинавии), впоследствии они возглавили коалицию, разгромившую самих гуннов (среди которых, опять же, осталось совсем немного монголоидов), потом завоевали Италию (обороняемую отнюдь не италийцами) и постепенно сошли на нет во всеобщем развале VI-VII веков.

Но вернемся к описываемому времени. На этот раз гунны не ушли к своим стадам в степи Прикаспия. Значительная их часть осталась в Причерноморских степях, а потом продвинулась дальше на запад в Паннонию, и это неудивительно: военный грабеж, да еще столь удачный, пришелся по душе многим гуннам, кроме того, высокопроизводительный труд скотоводов-кочевников не требует многих рабочих рук, и у такого общества всегда появляется проблема – куда девать избыточное население [Гумилев 2002: 127]. Значительная часть славян присоединилась к войску гуннов. Тут надо уточнить одну мысль: племена россов, уличей и тиверцев не были союзниками гуннов в их походах на Запад. После расправы с «Кащеевым войском» они вернулись к своим домам и пашням (ненадолго, об этом ниже). К гуннам уходили не племена, а люди, одиночки и группы – бывшие пахари-черняховцы, ставшие ополченцами в начале «второй войны» и превратившиеся в профессиональных воинов к концу ее. Судя по «второй» сказке, они получали коней от аланов еще до подхода гуннов и перенимали аланско-гуннскую конную тактику. Чего удивительного, что после окончания войны возвращаться к мирному труду захотели далеко не все? Гот (германец) Иордан, писавший на испорченной латыни, описывая похороны Аттилы, называет погребальный пир гуннов славянским словом страва [1997: 110], и современные комментаторы [там же коммент. Скржинской: 333-334] склоняются к мысли о том, что термин этот действительно славянский.

Грек Приск дает весьма лестную характеристику деревянному дворцу Аттилы. Тут ценно то, что во-первых: Приск видел дворец сам, что выгодно отличает его описание от трудов многих других писателей [Буве-Ажан 2003: 82-83]; во-вторых, ехал в ставку гуннов он с более чем скептическим отношением к «варварам», а тем более, к их искусству; в-третьих, описание дворцов Аттилы и его приближенных в «очаровательной столице», хотя и сделанное без знания дела, оставляет впечатление сходства с позднейшим русским деревянным зодчеством (резьба по дереву, «колоннада» вокруг стен и т.д.). Во всяком случае, у самих гуннов не могло быть традиций деревянной архитектуры, германцы, сарматы и дако-фракийцы отпадают потому, что римляне и греки были тесно знакомы с ними сотни лет, но ничего подобного об их дворцах не пишут. Чтобы поразить воображение образованного и высокомерного грека, очевидно, потребовались усилия плотников-черняховцев. Итак, выходцы из славянского Поднепровья, вероятно, составляли значительную часть воинов, которых древние историки называли «гуннами», и это неудивительно: настоящих гуннов и было-то очень мало (много ли сейчас чабанов пасут овец в Калмыкии и Гурьевской области Казахстана?), да и из них многие остались на своих прежних землях [там же: 62]. Тут была та же закономерность: было бы достаточно крепкое ядро, а собрать вокруг него воинов с помощью разного уровня союзов можно было хоть пол-Европы. Распад этой «империи гуннов» привел к тому, что славянские дружины перестали называть себя чужим именем и стали, по словам Иордана, [1997: 84] «свирепствовать повсеместно», уже от своего лица.