ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

В Петроград на пост командующего войсками столичного военного округа генерал Лавр Георгиевич Корнилов был вызван с фронта на следующий день после царского отречения.

Корнилова обескуражил этот вызов. Командуя всего лишь корпусом, он никак не мог понять, почему именно на него свалилось столь ответственное назначение. В русской армии имелось множество более заслуженных генералов. Они командовали армиями и фронтами.

И все-таки выбор пал именно на него!

Сознавал ли Корнилов, что царский манифест об отречении в одно мгновение переменил в России старинный, веками устоявшийся общественный политический строй? Нет, не сознавал. Подобно многим военным, он считал, что происходит всего лишь смена на посту № 1 – на царском троне. Такое уже бывало. Вместо одного Романова заступит другой – и ничего в стране не переменится.

На самом же деле в эти дни рушились тяжеленные, в несколько накатов, своды гигантского сооружения российской державы.

Сердцевиной судьбоносных перемен был Петроград, столица непримиримого российского двоевластия. Свалив наконец династию, Государственная дума вышла победителем. Теперь задача заключалась в удержании победы. Решающее значение в начавшемся развале отводилось грубой силе, а следовательно, армии, ибо Министерство внутренних дел с его ненавистной полицией подверглось разгрому в самые первые часы. Единственным мускулом в державе оставалась армия.

Поскольку главные события происходили вокруг Зимнего дворца, то особенное значение приобретал столичный военный округ.

Одним из последних царских приказов было назначение командовать войсками Петроградского округа генерала Н.И. Иванова. Новому военному губернатору столицы предоставлялись чрезвычайные полномочия. Обстановка требовала энергичных действий. Генерал Иванов, спешно сдав дела на Юго-Западном фронте, незамедлительно выехал в Петроград. Однако доехать до столицы ему не дали, не позволили. Совершенно внезапно с узких телеграфных лент поползло имя генерала Л.Г. Корнилова.

Что произошло? Почему вдруг такая спешная замена?

В первую голову, конечно, сказалась царская подпись под назначением Иванова. Николай II обращался к генералу как к специалисту по борьбе с беспорядками и смутой. Имея опыт подавления кронштадтского восстания, этот матерый староре-жимник не станет миндальничать и в Петрограде. У него была железная рука. И демократы из голосистой Думы испугались. Такой решительный губернатор был крайне нежелателен в столице. Требовался генерал достаточно известный, однако без отягчающей репутации ревнивого прислужника режима. Корнилов представлялся именно такой фигурой. Этот фронтовой генерал, еще совсем не появлявшийся в верхах, несомненно, должен оценить столь быстрое выдвижение и станет исполнителем куда более податливым, нежели бурбонистый Иванов. По крайней мере, так казалось всем, от кого зависело окончательное назначение.

В Генеральном штабе на Дворцовой площади в эти дни сидел генерал Аверьянов, давнишний знакомый Корнилова. Власть его в армии была велика. Он подчинялся только двум лицам – императору Николаю II и начальнику штаба Ставки Верховного главнокомандующего генералу Алексееву.

Долгая служба в столичных кабинетах выработала из Аверьянова генерала-политика. Повседневно наблюдая сложный ход государственных дел, во многом сам принимая непосредственное участие, он научился основному на таком посту, главному, что требовалось от важного военного чиновника: понимать. И это понимание развилось в нем до чрезвычайной степени. В частности, он заранее знал (понял!), что Николаю II, поспешно выехавшему из Ставки, добраться до столицы не позволят. Шли последние часы самодержавного режима. Жизнь страны решительно переменялась. Каждый час рождалось что-то новое, невиданное, небывалое в России никогда.

Генерала Аверьянова, сугубо военного человека, буквально потряс Приказ № 1 новой власти, целиком и полностью обращенный к русской армии. Вот этого он понять был не в состоянии. В русской армии отменялось не только старорежимное титулование командиров, по сути дела, отменялась всякая дисциплина!

Однако какая же Россия без ее армии?!

При любых режимах (пусть даже и не при царе!) Россия оставалась Отечеством для русских, и это Отечество требовалось защищать. А между тем для защиты не оставалось ни штыка. С директивной отменой воинской дисциплины русская армия переставала существовать. С этим генерал Аверьянов примириться никак не мог. Действуя не в лоб, а скрытно, политично, он способствовал тому, что в красивейшем старинном здании Генштаба на Дворцовой площади вдруг вслух произнесли имя генерала Лавра Георгиевича Корнилова.

Начался бешеный обмен телеграммами между Ставкой в Могилеве и государственными учреждениями в столице.

Своеобразие момента заключалось в том, что самодержавие в России еще существовало. Николай II уже отрекся от престола, однако Михаил II на трон еще не заступил и своего отречения не объявил. В течение целых суток древний трон державы оставался как бы покинутым и никем не занятым. Прежний венценосец сошел с его ступеней, а новый не взошел. Но жизнь продолжалась, государство не переставало действовать. В эти роковые сутки каждый час, каждая минута имели для России непреходящее значение.

Генерала Корнилова, честного и беспорочного служаку, угораздило попасть как раз в это недолгое безвременье верховной власти. Судьбе было угодно выдернуть его из однообразной череды фронтовых будней и перекинуть из привычной обстановки в столичное кипение страстей. А Петроград в начале марта являл собой, без всякого преувеличения, бешено кипящий котел самых безудержных, самых оголтелых устремлений.

Российскими военными делами стал всецело заправлять Гучков.

Генерал Аверьянов знал этого деятеля довольно близко – сумел досконально изучить за годы войны. Начав преуспевающим промышленником, Гучков стремительно выдвинулся в думские лидеры. Ловкий, энергичный, не брезгующий никакими средствами (главное же – заручившись мощною поддержкой тайных сил), он явно метил на пост военного министра в будущем правительстве… Сознавая исключительное значение столичного гарнизона, Гучков был озабочен тем, чтобы во главе его находился человек, способный на решительные, скорые поступки. Нужен другой… А имя Корнилова было на слуху Гучкова: «Как же, как же! Прошлым летом в связи с дерзким побегом генерала из германского плена российская печать хвалебно трубила о нем. Уже немолодой, под пятьдесят, Корнилов, словно молоденький подпоручик, бежал из лагеря военнопленных, с громадными лишениями пробрался к Дунаю, переплыл и оказался в Румынии. Помнится, он был удостоен царской аудиенции и награды».

Не отдохнув как следует после плена, генерал-лейтенант Корнилов снова отправился на фронт, приняв командование стрелковым корпусом… На взгляд Гучкова, к числу корниловских недостатков прежде всего относилась его незаурядная образованность, культурность. Он с отличным аттестатом окончил Академию Генерального штаба, свободно владел несколькими языками, писал стихи.

За плечами Корнилова была четырехлетняя служба в Китае на посту русского военного агента. Без всякого сомнения, угадывался разведывательный отдел Генерального штаба. А там, как это было издавна заведено, работали отборнейшие офицеры русской армии.

Что же, генерал-стихотворец на посту военного диктатора Петрограда?!

Ну, допустим, диктаторствовать ему никто не позволит. А все же именно образованность Корнилова не переставала занимать Гучкова. С какой, спрашивается, стати столь редкостно подготовленный специалист-разведчик обречен тянуть пропотевшую лямку обыкновенного фронтового генерала? Тут угадывалась жгучая обида на начальство, на неласковый режим, угадывалось застарелое уязвленное самолюбие. Лишний шанс привлечь такого человека в число своих сторонников! Что его может связывать с престолом? Только присяга царю. Но он же отрекся… А Михаилу еще не присягали. Да и придется ли?

Гучков брал в расчет еще и такое чисто российское качество «первого революционного командующего», как интеллигентность. Русский интеллигент – природный ненавистник самодержавия. Начав с возмущенной воркотни на кухнях, разночинцы вылезли на авансцену исторических событий. Осуществлялось то, о чем им грезилось. Плебейский страх исчез, ибо не стало ни бдительных дворников, ни туповатых городовых, ни хамоватых, но въедливых жандармов. Образно говоря, над русским обществом, возбужденным отречением, разразилась гроза свободы!..

В пользу Корнилова как военачальника, солдатского командира свидетельствовала еще прямо-таки фанатичная преданность ему нижних чинов (не совсем понятная Гучкову). Высокое начальство постоянно упрекало Корнилова за потери в боях, однако солдаты (да и офицеры тоже) готовы за своего генерала в огонь и в воду… Фронтовая жизнь уберегла Корнилова от распутинщины. Генерал избежал приемной этого грязного и наглого временщика. 2 марта в 6 часов вечера за подписью Родзянко в Ставку на имя генерала Алексеева ушла телеграмма с указанием «командировать генерала Корнилова в Петроград на должность командующего войсками округа».

Алексеев, подхватив жестокую инфлюэнцу, мучился от высокой температуры. Градусник показывал выше 39. Глаза слезились, голова была тяжелой. Хотелось лечь, забыться, прекратить всякое движение… Ах, как не вовремя он заболел! Сейчас решалось главное. Завершалась длительная скрытая интрига со сменой государя на троне. Военные дали втянуть себя, понадеявшись на свою силу, на свое влияние, однако эти сила и влияние дают осечку в Петрограде. Армию словно отодвинули в сторонку. Становилось несомненным, что политики переигрывают генералов. У думских болтунов по-прежнему оставалось право отдавать приказы.

Царь, жалкий, постаревший, в эти часы болтался в своем поезде, подобно горошине в перезревшем стручке. А царский поезд сновал между Могилевом и столицей. Последней ночью генерал Рузский почему-то вдруг спровадил его обратно в Ставку. Интересно, почему он так решился поступить? Кто приказал? На свою ответственность Рузский подобного поступка совершить не мог.

Да, слишком не вовремя он подцепил эту изнурительную болезнь. Именно сейчас требовалась холодная, ясная голова. Царское отречение произошло по плану. Но почему заминка с Михаилом? Войска ждут приказания присягать новому государю…

Распорядительная телеграмма Родзянко составлялась под диктовку Гучкова. Поучая председателя Думы, Гучков чувствовал себя в стихии изощреннейших интриг. В такие исторические дни каждое слово, любой жест обретают особенное значение. Он настоял, чтобы в телеграмме так и указать: «командировать». В этом слове угадывается оттенок чего-то уже окончательно решенного и не допускающего никаких кривотолков. Подумав, он посоветовал сделать приписку: «… для установления полного порядка и для спасения столицы от анархии». Генерал Алексеев, педант и формалист, обязан уразуметь, что в назначении Корнилова заинтересованы высшие силы. Какие? А вот уж это не его ума дело! Наступит время – все узнает и поймет.

Гучков прекрасно знал, что оба генерала, Алексеев и Корнилов, давно не ладят между собой. Однако ничего, поладят. Так требуется.

Через десять минут на узел связи принесли телеграмму генерала Аверьянова. Ее отправили вдогонку телеграмме Родзянко. От своего имени Аверьянов просил генерала Алексеева «осуществить предложенную меру, дабы помочь Временному комитету Государственной думы, спасающему монархический строй». Аверьянов хорошо знал начальника штаба Ставки. Несомненно, Алексеев обескуражен всем развитием событий. Пусть возьмет себя в руки: надежды на сохранение династии у власти остаются. Выбор Корнилова ради этого и сделан. Высказаться определеннее он не имел возможности. Генерал Алексеев, томившийся далеко от бурлящей столицы, должен понять, что внезапное назначение Корнилова согласовано. Иными словами, он получал на руки приказ. О личных распрях следовало забыть.

Генерал Алексеев немедленно исполнил приказание, однако распоряжение его выглядело увил истым: «… допустить к временному командованию Петроградским военным округом генерал-лейтенанта Корнилова». Гучкову на эту трусливую оговорку было наплевать. Аверьянов же мысленно выругался. Алексеев страхо-вался. Любопытно, каких неприятностей он ожидал от назначения Корнилова? Нет, скорее всего он так и не понял окончательно, что происходит здесь, в столице!

Генерала Алексеева выбрал сам Николай II. Вместе, бок о бок, они работали в течение последних полутора лет. В сложные придворные интриги Алексеев втянулся помимо своей воли. Давнишнее генеральское фанфаронство питалось надеждой на воцарение Михаила И. Но если прежде смена государя совершалась в царской спальне («апоплексический удар»), то теперь о своей силе открыто заявляла армия. И пусть только попробуют возразить! Сначала вроде бы все совершалось по-задуманному: назначение на столичный округ генерала Иванова, грозное выдвижение к столичным пригородам конного корпуса Краснова. Армия действовала безмолвно, но неотвратимо. Генералы не мастера болтать с трибуны. Да и зачем? Солдатский штык, казачья шашка выскажутся красноречивей всяких громких слов!

Как все недалекие самонадеянные люди, генерал Алексеев рассчитывал завершить интригу с воцарением царского брата силой армии. А кто еще в состоянии ей возразить? Но вот отречение одного состоялось. Что же со вступлением другого? Почему задержка? Так не полагалось… А тут еще эта проклятая болезнь!

Телеграмма генерала Аверьянова помогла преодолеть сомнения. В Питере тоже ведь думают… Правда, вместо Корнилова на столичном округе он предпочел бы видеть совсем другого генерала. Однако в этом с ним не посоветовались – не сочли нужным. Пусть! В складывающейся обстановке в общем-то годился и Корнилов. Борозды, как говорится, не испортит… не должен бы испортить!

Жаль, Корнилов был из числа непосвященных. На него ведь не рассчитывали совершенно. Но… пускай, им там виднее.

Как службист, Алексеев знал, что для вступления Корнилова в должность потребуется одобрение двух военных инстанций, двух реальных лиц, прежде всего, конечно, генерала Брусилова, командующего войсками Юго-Западного фронта. А Брусилов, как и сам Алексеев, сильно недолюбливал Корнилова. Узелок их стойкой неприязни завязался два года назад в Карпатах.

Прикрывая отступление, Корнилов вынужден был «положить» свою прославленную Стальную дивизию, а совершив побег из лагеря военнопленных и пробравшись к своим, угодил под следствие и военный суд. На этом настоял Брусилов, обвиняя Корнилова в гибели Стальной дивизии. От суда и приговора Лавра Георгиевича спасли великий князь Николай Николаевич и бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Н.И. Иванов.

Отношение самого Алексеева к преуспевавшему, быстро хватав шему чины и ордена Брусилову было такое: чистюля.Воспитанник аристократического Пажеского корпуса, Брусилов привык свысока посматривать на генералов из простонародья, а таких в русской армии на этой войне было абсолютное большинство… На брусиловскую неприязнь к Корнилову наслаивалось еще и сознание того, кому он все-таки был обязан счастливым избавлением от клещей Макензена.

Как отнесется Брусилов к столь высокому и совершенно неожиданному назначению Корнилова? Крайне самолюбивый, он до сих пор переживает, что его бывший подчиненный избежал военного суда. Такие поражения он переживает тяжелее, нежели разгром на поле боя…

Кроме Брусилова, командующего Юго-Западным фронтом, новое назначение Корнилова должен одобрить сам Верховный главнокомандующий русской армией. А таковым до сих пор является не кто иной, как император Николай II. Формализм? Разумеется. Однако это ничего не меняет: закон требует неукоснительного соблюдения. Пусть государь уже отрекся и в настоящую минуту прозябает в своем салон-вагоне где-то на дороге из Пскова в Могилев, назначение нового командующего столичным военным округом обретет силу только после его подписи!

Сколько же продлится досадное и тревожное междуцарствие? Алексеев догадывался, что в хорошо продуманных планах произошел какой-то сбой. Ну, хорошо… пускай еще день, даже два. Но ведь законов-то Государства Российского и на эти дни никто не отменял!

Генерал Брусилов сам вызвал Алексеева к прямому проводу. Возражал он сбивчиво, раздраженно, упирая большей частью на то, что кандидатура Корнилова представляется ему «малоподходящей из-за чрезмерной прямолинейности». Разбирая ленту, Алексеев сжимал рукою пылающий лоб. Голова раскалывалась. Смятым, несвежим платком он утирал глаза. Отвечал он нервно, не пожелав входить в детальные объяснения. У него на руках имелся приказ из Петрограда. Армия, а тем более высшие штабы – неподходящее место для митингования… Брусилов поворчал и уступил. А что ему еще оставалось делать?

Вернувшись из аппаратной, Алексеев нашел телеграмму из царского поезда. Николай II подписал назначение Корнилова.

Поздно ночью Алексеев уведомил Родзянко и Аверьянова, что приказание исполнено.

Лавр Георгиевич Корнилов отправился к новому месту службы 4 марта.

Страна мгновенно перекрасилась в кумачовый цвет. Россия в эти дни походила на свихнувшегося от радости приват-доцента в шубе нараспашку, в съехавшей на ухо шапке и с перекошенным пенсне на потном носу. Свершилось наконец… дождались! Однако Корнилов все более мрачнел. Эти ошалевшие господа почему-то совершенно позабыли о том, что идет война, небывало тяжелая, обременительная, заставлявшая народ напрягать буквально последние силы. Да понимают ли они? Да сознают ли?!

Поезд выбился из графика. Лавр Георгиевич подолгу не отходил от вагонного окна. Все-таки тыловая обстановка сильно разнилась от фронтовой. В окопах армия жила сознанием своего долга. Она терпеливо исполняла свои нелегкие обязанности. В тылу о фронте напоминало лишь чудовищное изобилие расхлы-станных солдат. Грязные, слякотные вокзалы кишели солдатней. Неопрятные, расхлябанные, они совершенно потеряли представление о дисциплине. Приказ № 1 новой власти, обращенный к армии, мгновенно превратил компактную солдатскую массу в толпу мужичья с винтовками в руках. Дни напролет они шатались по бесконечным митингам, постепенно озлобляясь и выкрикивая все, о чем молчалось долгие годы.

Корнилов сдал свой корпус, еще не вникнув толком в этот самый Приказ № 1. Однако он недоумевал: кому вдруг взбрело в голову так метко рубануть по основам воинской дисциплины? Солдаты это почувствовали мгновенно. Их стало не узнать… Интересно, думают ли о войне сочинители таких приказов?

В душе Корнилова росла тревога. Он уже догадывался, что попадает в самый центр изощреннейших интриг. Очередным ошеломлением было отречение от трона и царского брата – великого князя Михаила. Романовы, процарствовав более трех веков, вдруг без борьбы уступали свое место какому-то Временному правительству.

Насколько оно временно, это правительство? Кто его сменит? И когда?..

Лавр Георгиевич с тревогой размышлял о том, что его ожидает во взбаламученной столице.

Полгода назад он уехал из Петрограда в действующую армию. Громадный город был спокоен. Однако на фронт, в окопы и в блиндажи, все чаще доходили самые нелепые слухи о происходящем возле трона, в Думе и в министерствах. Два с половиной месяца назад заговорщики расправились с Распутиным, избавив, как они считали, царскую семью от сатанинского влияния этого грязного мужика. А всего чуть больше недели закончилась петроградская конференция союзников, очень представительная: Англия, Франция, Россия. На этой конференции уверенно обсуждались планы наказания разгромленной Германии, намечался путь послевоенного устройства уставшей от войны Европы. Ничто не говорило о близком потрясении. Как вдруг… сначала отречение царя, затем его брата… упование на Учредительное собрание. Все перемешалось в один какой-то день!И все-таки самым страшным, самым непостижимым был этот Приказ № 1. Чья разудалая рука его строчила? Целых три года войны, полных как успехов, так и неудач, не сделали с армией того, что совершил этот крикливый, напыщенный документ.

Поезд уносил Корнилова все дальше от фронта. Москва осталась в стороне. Ночью проехали Бологое. В результате напряженных дорожных размышлений последние события в столице обрели хоть какую-то логическую завершенность. Все-таки Дума своего добилась: свалила царскую династию. Однако единовластия так и не достигла. Немедленно на Финляндском вокзале наспех собрался какой-то Совет рабочих и солдатских депутатов – что-то похожее на пролетарское правительство, созданное в памятном 1905 году. В вагоне поговаривали, будто этот Совет уже перебрался в какой-то из дворцов и заседает там почти без перерыва. Получалось снова двоевластие: Временное правительство и рядом с ним Совет.

Размышлениям Корнилова помогал опыт многолетней службы в самом сокровеннейшем отделе русского Генерального штаба. Офицер разведки, он нисколько не сомневался, что последним российским событиям, потрясшим весь мир, предшествовала утонченная подготовка, совершенно скрытая от любопытных глаз. Напряженные интриги вековечных ненавистников России начинались не вчерашним днем и даже не позавчерашним – усилия всевозможных негодяев продолжались долгие века. Об этом Лавр Георгиевич знал по роду своей прежней деятельности, и знал гораздо больше остальных.

За окном вагона потянулись унылые пустоши, присыпанные свежим снегом. Вдалеке на ненастном сизом небе обозначился дымный купол – приближались заводские окраины Петрограда.

Хлобыстнула вагонная дверь, ворвался возбужденный господин в каракулевом воротнике. В руке он нес газетный свежий лист. Лавр Георгиевич услышал, как он взахлеб затараторил в своем купе:

– Ну, батенька, только не свалитесь с полки. Вот, извольте: сам Протопопов заявился в Думу и дал себя арестовать. Капитулировал! Отволокли голубчика в Петропавловку, сунули в Алексе-евский равелин…

Протопопов был самым ненавистным из всех министров царского правительства. Он считался душой «немецкой партии» и ближайшим советником как царицы, так и грязного Распутина, носившего в придворном мире титул Друга. Так называла этого мужика сама императрица… В адрес Протопопова направлялись самые ядовитые стрелы газетной критики. Незадачливого министра внутренних дел называли главным виновником фронтовых поражений русских войск.

По вагону вперевалку прошли два солдата: шинели внакидку, шапки на затылке. Идут, лениво поплевывают подсолнечной шелухой. Генеральские погоны вызвали у них ухмылку. Прошли мимо и от двери враз оглянулись, не переставая скалиться. Лавр Георгиевич стиснул зубы и прикрыл глаза, как от невыносимой боли. Что сделалось с армией?! Позор!

Впрочем, Приказ № 1 и был рассчитан на свободу для солдат. Однако какая армия без офицерства, без подчинения командам? При этом новые правители России громогласно объявили о своем стремлении воевать до окончательной победы. С такими вот солдатами? Любопытно, как они рассчитывают удержать их в залитых грязью окопах и заставить послушно вылезать на бруствер, чтобы, уставя штык перед собой, бежать на вражеские укрепления?

Поневоле выходило, что власть новая, свергнув старую, собиралась продолжать постылую войну. Тогда за что же покрывались плесенью в сырых петропавловских казематах ветхие царские министры?

Что и говорить, в нелегкий час свалилось на него это неожиданное назначение в столицу…

Лавр Георгиевич уезжал с фронта, когда войска приводились к присяге новой власти. Боевые офицеры, нисколько не таясь, озлобленно сквернословили. Прежде присягали трону, государю. А теперь? «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавившему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания». Как можно присягать подобной белиберде?

Еще на вокзале Лавр Георгиевич узнал, что на Румынском фронте какой-то старик генерал попросту не вынес небывалого унижения и умер от разрыва сердца.

В невеселом настроении оставлял Корнилов фронт. Он уловил общее солдатское движение: домой, отвоевались! Кровь, грязь, увечья обрыдли всем. Однако в Петрограде ни о каком мире не хотели слышать. Наоборот, воюем до победного конца. И тут же, словно обухом по голове, этот безобразный, деморализующий военных Приказ № 1. Выходило, что фронт и тыл пошли между собой враздрай. Это было опасно, даже гибельно.

Офицеров удручало, что с первого же часа после злополучного приказа фронт вылез из окопов и увлеченно замитинговал. Сбиваясь в безобразные толпы, солдаты задирали бороды и жадно слушали, что выкрикивают им очкастенькие прапорщики из вольноопределяющихся. Свобода, равенство, братство… Скидывали ненавистных командиров. Повсеместно проводились выборы каких-то комитетов. Вместо погон на плечах повязывали на рукав красный лоскут. Шапки заламывались на затылок, глаза глядели дерзко. Напуганные офицеры прикусили языки. Многие под разными предлогами подавались в тыл. Армия разваливалась на глазах.

Недавняя парочка наглецов солдат, прошедших через вагон… А вагон был офицерский. «Да-а… с такими навоюешь!»

Год назад, в германском плену, в бараке, кутаясь в серое солдатское одеяльце, Корнилов желчно обсуждал со своим товарищем по несчастью генералом Мартыновым позорнейшие слухи о том, что творилось на Родине вокруг Зимнего дворца и в кулуарах Государственной думы. Впечатление было такое, будто Россия сошла с ума. Думские лидеры в обличениях царской семьи потеряли всяческую совесть. Грязь лилась потоком. Особенно доставалось царице Александре Федоровне… Теряя самообладание, Корнилов злобно признался: «Моя бы воля, я бы всех этих гучковых-милюковых с удовольствием повесил на одной осине!»

И вот совершенно неожиданно и с Гучковым и с Милюковым пришлось оказаться в одной упряжке!

«Кысмет!» – как восклицают в таких случаях на Востоке. (Судьба!)

В тот день, когда Лавр Георгиевич появился в громадном кабинете с окнами на Дворцовую площадь, новые власти обнародовали еще одно свое постановление: Приказ № 2. Оно также относилось к армии. Если первым приказом отменялось титулование и отдавание чести, то вторым солдаты прямо-таки натравливались на офицеров: им разрешалось не только отстранять от командования неугодных офицеров, но даже их безжалостно истреблять. Такие разрушительные распоряжения мог изобретать только самый лютый враг!

Революционный Петроград показал пример бесчеловечной расправы с офицерством. Особенно отличились военные моряки. В Кронштадте, под самым боком у правительства, матросы убили двух адмиралов, а более двух сотен офицеров сбросили в море с привязанными к шее колосниками.

Русской армии грозило полное уничтожение.

Человек военный, Лавр Георгиевич понимал, что любая армия держится на дисциплине, она живет и действует на беспрекословном исполнении приказов. А своего всевластия как командующего Корнилов как раз и не ощутил. Войска округа крайне вяло отзывались на решения своего штаба. В столичном гарнизоне все уверенней хозяйничал Совет рабочих и солдатских депутатов. В его состав на митингах было избрано 2 тысячи тыловых безграмотных солдат и 800 рабочих самой низкой квалификации. Заседания Совета напоминали бесконечный громогласный митинг. Депутаты от воинских частей являлись на заседания с заряженными винтовками.

В эти первые дни революционной власти генерал Корнилов оказался на самом стыке упорного противоборства Временного правительства и Совета.

Сидеть без дела Корнилов не любил и не привык. В голове его родился план: преобразовать столичный округ в Петроградский фронт. Таким образом он получит права командующего войсками фронта. Своей властью он все запасные батальоны, находившиеся в столице, развернет в полки и бригады. Свежие подразделения немедленно отправятся на передовую. На их место для отдыха и переформирования прибудут фронтовые части. Петроград быстро очистится от разнузданных тыловиков.

Однако в исполкоме Совета мгновенно раскусили генеральский замысел. Солдаты не захотели вновь почувствовать власть строя и команды.

Корнилову пришлось невольно обратиться к тому, кто уселся на самом верху военной власти – к военному министру Временного правительства.

В молодые свои годы будущий военный министр прославился как отчаянный сорвиголова. Не пожелав учиться, он убежал из дома и отправился на юг Африки, в Трансвааль, на бурскую войну. Побывал он и в Маньчжурии и даже угодил в японский плен… Одно время Гучков слыл сторонником Столыпина, затем вдруг от него шарахнулся. Богатое наследство отчима, ветхозаветного купца, позволило ему заняться удачливым предпринимательством. Во время войны он стал одним из воротил Промышленного комитета. Российские денежные люди откровенно рвались к власти, и Гучков однажды на приеме у царя так прямо и заявил: хочу быть министром. Николай II презрительно хмыкнул: «Ну вот, еще и этот купчишка лезет!» Императрица Александра Федоровна ненавидела Гучкова больше всех остальных думских смутьянов. Догадывалась ли она о его масонстве? Едва ли. Однако она не раз во всеуслышание заявляла, что таким, как Гучков, самое место на кладбище.

О Гучкове как человеке ловком и небрезгливом Корнилову в плену много также рассказывал старый генерал Мартынов. Озлобленный старик, Мартынов с первых же слов показал себя яростным юдофобом. Он уверял, что все невзгоды России случались и случаются исключительно от происков евреев. После русско-японской войны, принесшей позор Цусимы, Мукдена и Ляояна, а также унизительный Портсмутский мир, генерал Мартынов написал и выпустил книгу о причинах столь небывалого и неожиданного поражения. Еврейским козням он посвятил в книге специальную главу. Генерал Мартынов не мог слышать имен Гучкова и Милюкова. Память старого генерала была набита событиями, именами, датами. Тучковский кагал, понемногу прибиравший к рукам промышленность России, он называл «ночным заговорщиком еврейского Петрограда». По его словам, солидное столичное купечество (первая гильдия) состояло в основном из преуспевающих евреев. Они незаметно овладели всей торговлей, производством, а главное – банками. Евреи, уверял старик, стали самой влиятельной силой среди ненавистников русского самодержавия… О самом Гучкове он говорил так: старозаветный купчина, оставивший ему свои капиталы, приходился не родным отцом, а только отчимом. Усыновление… Гучковцы в свое время сильно приложили руку к свержению военного министра Сухомлинова и к казни полковника Мясоедова.

За несколько дней в столице Лавр Георгиевич убедился, что вокруг Гучкова и в самом деле вьется рой каких-то темных людишек. А помня о старческом брюзжании генерала Мартынова, он уже не удивился, узнав, что сочинителями страшных для русской армии приказов № 1 и № 2 являются некие Нахамкес и Гиммер. Это они добились, что русский солдат вдруг возненавидел не врага на фронте, а своего командира – всех тех со звездочками на погонах, с кем три года сидел в окопах.

Направляясь к министру, Корнилов заранее настроился решительно. Нахамкесу с Гиммером следовало треснуть по рукам. Армия – неподходящий объект для распорядительных экспериментов.

В лице военного министра Корнилова с первой же минуты поразила неприятная особенность: его глаза, маслянисто поблескивая, как бы присасывались к собеседнику. Глаза с присоском… («Черт его знает, может быть, Мартынов прав!») Однако сама манера поведения и разговора мгновенно обезоружила Корнилова. Гучков нисколько не пыжился, не надувался важностью. Наоборот, он с первой же минуты взял тон товарищеский, доверительный, отвергающий любую подчиненность. И Корнилов попался. Человек армейский, он обыкновенную вежливость принял за сердечность. От его колючего настроения не осталось и следа. Ему показалось, что перед ним человек, который поймет все его тревоги, разделит все опасения. Маслянистые глаза министра изливали добролюбие и задушевность.

– Господин генерал, правительство надеется, что, буде у него возникнет необходимость, оно сможет найти несколько верных частей, не позабывших своего долга.

Долг… Корнилова словно подстегнули. Как раз об этом и собирался говорить. Он взволнованно двинул стул поближе, его простецкое солдатское лицо с косыми прорезями глаз преобразилось. Речь полилась. Состояние столичного гарнизона он назвал ужасным. Петроград сверх всякой меры переполнен запасными полками и учебными батальонами, однако солдаты не проходят никакого обучения. Больше того, они на фронт и не собираются. Им полюбилось столичное житье-бытье. – Гарнизон неуправляем, господин министр. Признавать это прискорбно, но я заявляю об этом прямо. Управлять – значит предвидеть, но чтобы предвидеть – необходимо знать. Мне непо нятно потакание этому самому Совету со стороны правительства. Я человек военный и принимал присягу. Но я не присягал На хамкесу и Гиммеру. И присягать им не собираюсь! Больше того, я просто обязан своим долгом им противостоять. Эти господа на травливают солдат на офицеров. Но что это за армия, если в ней кипит междоусобица, если в ней отсутствуют приказ и исполне ние? Такая армия никого не защитит. Такая армия пожрет саму себя!

Слушая, Гучков с удрученным видом покачивал головой. Что тут станешь возражать? Картины всеобщего хаоса у всех перед глазами. Разумеется, мириться дальше с этим невозможно. Положение невыносимое…

– Наслаждение свалившейся свободой! – проговорил он и, повозившись, принялся аккуратно соединять подушечки пальцев: один палец с другим. – С другой же стороны… Рабочие окраины и без того возбуждены. А если мы еще и… Нет, нет, надо хорошо подумать, посоветоваться.

– Совещаться можно многим, – отрубил Корнилов. – Дейст вовать надо одному.

Генеральская напористость коробила министра.

– Легко представить, что начнется, если мы отправим из Петрограда хотя бы один батальон! Волнения неизбежны. Да и Совет… Солдаты там – настоящие хозяева.

Снова Совет! Опять это позорное лебезение перед солдатами… Как же они собираются заставить их стать в строй и слушаться команд?

Как видно, этот вопрос министром был обдуман, и он легко заговорил о решительной перестройке всей системы командования. Корнилов не удержался от изумления.

– Простите… это комитеты, что ли? Уверяю вас, господин министр, ни один выборный комиссар не заменит кадрового офи цера. Тем более во время военных действий. Здесь, как и во всяком деле, необходимы профессионалы. Речь идет о гибели тысяч… даже больше.

Он волновался. Гучков вдруг скроил лукавую физиономию.

– А Франция? – спросил он вкрадчиво. – Забыли?

Он намекал на революцию, на уполномоченных Конвента. Корнилов вспыхнул:

– Господин министр, но это кончилось-то… чем?

– Наполеоном, Наполеоном, ваше превосходительство! – вне запно развеселился Гучков. – Вот чем это кончилось!

Свое нововведение – выборные комитеты – он решительно взял под защиту. Столичному округу, считал он, не худо быподать пример того, как боевые генералы опираются на них в своей революционной деятельности. Имеются несовершенства? Да кто же спорит! И все-таки новому надо не противиться, а всячески поддерживать. Он понимает: трудно ломать старое, рутинное, особенно в такой махине, какой была русская армия. Однако революции для этого и совершаются!

Гучков поднялся. Своей холеной тушей в изысканном костюме он навис над худощавой, какой-то походной фигуркой генерала. Этот колючий азиат открылся министру как на ладони. Взбрело же в чью-то голову притащить в столицу окопного бурбона! Изволь теперь вот с ним… Гучков разделил возмущение Корнилова злодейскими приказами по армии. Однако почему бы не отнестись к ним как к необходимой дани дню и часу, как к вполне объяснимому результату, так сказать, революционного порыва масс? В настоящее же время, и в этом господин генерал абсолютно прав, пасхальный перезвон явно затянулся. Праздники следовало заканчивать и приниматься за работу. Дел предстояло невпроворот.

Внезапно присасывающийся глаз министра снова замаслился.

– Генерал, прошу вас, не воюйте с комитетами. Зачем, скажите мне на милость? Да загрузите вы их сверх всякой головы, чтобы им ни охнуть ни вздохнуть. Ну как это чем, как это… Вас ли мне учить! Солдатикам вашим есть-пить требуется? Еще как! Обмундировываться надо? Да и вообще… Бытом, бытом их обеспокойте. Самое разлюбезное дело. При наших-то порядках… даже и в хорошие-то годы… А уж теперь! Да им до скончания века не разогнуться будет, не продохнуть… – Корнилову почудилось, что глаз министра лукаво подмигнул. – Что же насчет этих приказов… Поверьте, я с вами согласен совершенно. Но… воленс-ноленс! Вы ж знаете, что в исполкоме Совета почти одни солдаты. С этим приходится считаться. Давайте сделаем так. Я думаю, вам на днях следует встретиться с товарищами из Совета. Конкретно? Ну хотя бы с Гиммером, с Нахамкесом. А что? Это ж они – творцы. Им и карты в руки. Сойдитесь, поговорите… вреда не будет. Только прошу еще раз: не теряйте со мной связи. Мы с вами призваны к одному большому делу! Трудно будет, очень трудно, – с легким сердцем признавал Гучков. – Но разве нам хоть что-нибудь легко давалось? Так уж устроена наша с вами Россия, генерал!

Упрямо наклоненная голова Корнилова, остриженная коротко, по-солдатски, была усыпана ранней сединой. Смуглое лицо казалось испеченным жгучим солнцем. Коричневые руки генерала держали на коленях папку. Приготовленные документы министру так и не понадобились. Вся беседа свелась к вежливому препирательству.Собравшись с духом, Лавр Георгиевич строптиво заявил, что выборные комиссары, все эти штафирки в драных пиджачках, совершенно неспособны подать команду и выскочить впереди солдат на бруствер. Впрочем, они скорей всего для этого и не предназначены. В их обязанности входит пристальный пригляд за фронтовыми генералами, так сказать, надзор. Но тогда выходит, что Временное правительство не доверяет своей армии!

Разговор стал утомлять министра. От настроения Гучкова не осталось и следа. Он привык к придворным генералам. Этот же… А говорили, что интеллигент… Как он непримиримо вскидывал свое скуластое лицо, как вспыхивали его узкие, косо поставленные глаза! Азиат… Интересно, неужели не нашлось никого другого? Гучков с затаенной неприязнью поглядывал на щуплую фигурку в добротных, но не форсистых военных сапогах, на какой-то грубый и аляповатый перстень, надетый на мизинец генерала. Никак, какой-то талисман?

И все-таки неприятный разговор следовало закончить на доверительной, дружеской ноте.

– Генерал, меня предупреждали насчет вас… Очень приятно встретить в вашем лице убежденного патриота. В них так нужда ется Россия! Прошу только об одном: не торопитесь, не спешите. Помните: семь раз отмерь, а уж потом… И еще одно: «не теряйте со мной связи. Я, правда, занят, но… все-таки…

Волнуясь, Лавр Георгиевич встал.

– Господин министр, я солдат, офицер. Я принимал присягу! Корнилов стоял перед министром, невысокий и нескладный.

Руки он держал опущенными.

– Разрешите идти?

– Одну минуточку… – Гучков, вернувшись к столу, порылся в ворохе бумаг, но так и не нашел. – Тут еще вот что… М-да… Как вам известно, Николай Второй, отныне просто гражданин Романов, завтрашним днем будет взят под караул. Его доставят в Царское Село. Вам, господин генерал, поручение правительства: к этому времени, то есть когда его доставят, приготовить всю его семью. Они останутся жить там, где и сейчас. Так решено.

Глаза Корнилова вспыхнули, высокие скулы порозовели. Ему показалось, что он ослышался.

– Арестовать?

Гучков испуганно замахал обеими руками.

– Ну что вы, что вы, генерал? О каком аресте речь? При-го-то– вить! Согласитесь: отныне семья Романовых будет вести совсем иной режим. Что же, по-вашему… поручить такое дело каким-ни будь кронштадтским матросам? Представляете, что может пол учиться? – Улыбаясь, он подождал ответа, не дождался и дело вито заключил: – Никакого самосуда над царем и всей егосемьей мы не имеем права допустить. Представляете, какое это впечатление произведет на Западе? От нас же все отвернутся!

Корнилов по-прежнему стоял туча тучей. Хорошо, он поедет. Хорошо, он приготовит. В конце концов, как военный генерал-губернатор столицы, он это обязан сделать. При всей неприязни к безвольному государю Лавр Георгиевич испытывал теплое, живое чувство к несчастной государыне, матери смертельно больного мальчика-наследника.

Гучков встрепенулся:

– Революции положено служить, генерал. Выбор сделан са мим народом. Полагаю, вам известно, что даже сам великий князь Кирилл в числе первых поспешил исполнить свой граждан ский долг. Это произвело замечательное впечатление!

О поступке великого князя Кирилла Владимировича растрезвонили все газеты. Еще 1 марта, то есть до официального отречения царя, великий князь нацепил на грудь громадный красный бант и, построив свой гвардейский экипаж, привел его к Государственной думе. На подъезд к гвардейским матросам вышел тучный Родзянко. Великий князь, печатая шаг, словно молоденький прапорщик, подошел к нему с рапортом. Он предлагал совершившейся революции свои силы и преданность вверенного ему гвардейского подразделения. Холодный ветер с Невы трепал крылья банта на груди тянувшегося в струнку адмирала. Родзянко выслушал рапорт великого князя и небрежно ответил:

– Благодарю вас, гражданин Романов. Русская революция в ваших услугах совершенно не нуждается.

Оторопевший князь застыл с разинутым ртом.

Впрочем, он не оставил своих стремлений угодить новой российской власти. На следующий день он поднял над своим дворцом на набережной гигантский красный флаг.

Гучков напрасно помянул старательность великого князя. В русской армии к этому из Романовых было давнишнее брезгливое отношение. Во время осады Порт-Артура, в роковую ночь гибели «Петропавловска», Кирилл Владимирович находился рядом с Макаровым, но славный адмирал погиб, а великий князь выплыл. Такое «добро» нигде и никогда не тонет!

Последним скандалом великого князя Кирилла была женитьба: он увел свою двоюродную сестру от ее мужа, брата императрицы Александры Федоровны.

Внезапно просияв, Гучков стал делиться с Корниловым приятными новостями. Во-первых, сегодня Соединенные Штаты Америки объявили наконец войну Германии, во-вторых, пришла победная реляция с Кавказского фронта: на границе с Курдистаном небольшая армия генерала Баратова овладела городами Керман-шах и Кизилраб, после чего вырвалась на просторы Месопотамии и получила возможность восточнее Багдада соединиться с англичанами.

– Боюсь, германцам не до наступления, – самодовольно за ключил министр. Этим он как бы отмел тревоги Корнилова о германских угрозах русскому фронту.

Соединенные Штаты… Вчерашним днем в штабе тревожно обсуждали безобразное положение с оружием. Для маршевых батальонов не стало хватать обыкновенных винтовок. С чем посылать солдат на фронт? С пустыми руками? На фронте их не вооружат. Там солдату придется идти в бой с одной надеждой: когда убьют соседа, он подберет его винтовку. А подряд на поставку русской армии винтовок взяла как раз Америка.

Три фирмы: «Винчестер», «Ремингтон» и «Вестингауз» – получили около двух миллиардов золотом задатка. К сегодняшнему дню американцы поставили всего десятую часть обещанного вооружения. Лавр Георгиевич выяснил, что Вашингтон запрашивали еще в прошлом году, когда дела на русском фронте снова пошли плохо. Не можете прислать винтовок – верните деньги! Американцы ответили увертливо. Но винтовок-то нет!

– Надо войти в сношения, – озаботился Гучков. – Хотя имеем ли мы право вторгаться в прерогативы Министерства ино странных дел? Кстати, вы еще не встречались с Павлом Николае вичем? Надо встретиться и образовать комиссию. Дело важное.

«Плакали наши денежки», – подумал Корнилов. Напоследок Гучков осведомился:

– К вам еще не обращался такой: господин Сико? Француз, автомобилист, представитель фирмы «Рено». Репутация неваж ная – я спрашивал самого Палеолога. Но господинчик шустрый. Он вас в покое не оставит. Так что имейте в виду…

Провожая Корнилова к двери, министр снова напомнил о встрече с Милюковым.

– Павел Николаевич расспрашивал о вас. Он читал ваши работы по Центральной Азии, по Кашгару. Очень хвалил! Вам с ним предстоит серьезнейшее дело: встретиться с этими господами из Совета… Я имею в виду Гиммера с Нахамкесом. И попытаться их уговорить, сломить. Двух приказов по армии, я считаю, впол не достаточно. А черт их знает, что они вдруг сочинят под номе ром три!

– Эти… Нахамкес с Гиммером приедут сюда, в министерство?

– Н-не думаю… Не знаю. Едва ли… Впрочем, этим делом занимается сам Павел Николаевич. Ему же нет спасения от по слов! Наши союзники постоянно говорят о наступлении… Я ду маю, Павел Николаевич вас сам найдет.

И Милюков его нашел: министр иностранных дел сам заявился в здание Главного штаба на Дворцовой площади. Сегодня с утра в приемной командующего округом дежурил молоденький поручик Долинский. Он положил на угол стола свежие газеты. Заведено было: газетный лист складывался так, чтобы самое интересное бросалось в глаза. На отдельном листке коротко были перечислены события прошедшей ночи.

Пьяные солдатские скандалы уже не удивляли. Сегодня в сводку попало задержание группы солдат с пулеметом на веревке. Нагруженные мешками и узлами, окопные бородачи тащили пулемет, словно бычка на веревочке. Они явились в столицу с Рижского фронта. Причину дезертирства объяснили простодушно: захотелось глянуть своими глазами, что тут происходит… Рижский фронт был самым близким к Петрограду. По списочному составу он насчитывал 600 тысяч штыков. Сила огромная. Однако в окопах, на передовой, не осталось и половины: солдаты разбрелись по городам и, подпираясь винтовками, словно палками, лузгали семечки и митинговали.