Глава вторая ВТОРАЯ СТАДИЯ КОЧЕВАНИЯ

Глава вторая ВТОРАЯ СТАДИЯ КОЧЕВАНИЯ

После захвата новых земель, относительного урегулирования отношений с завоеванными племенами и соседними государствами и народами кочевники-скотоводы начинали активно осваивать занятые ими территории. Начинался период «обретения родины». В венгерской исторической литературе по сей день так называется время завоевания и первые десятилетия освоения придунайских степей пришедшими из Ателькузы ордами венгров.

Вторая форма (стадия) кочевания означает прежде всего ограничение территории кочевания для каждой орды или рода и соответственно появление постоянных мест для сезонных стойбищ — зимовок и летовок. Источники говорят нам, что для степняков вторая стадия кочевания — наиболее характерная форма хозяйствования. Она справедливо разделена С. И. Вайнштейиом на две разновидности: полукочевую и полуоседлую [64]. Первая — ближе по своему внутреннему и внешнему выражению к таборному кочеванию, а вторая — к третьей форме скотоводческого хозяйства, являющейся по существу почти

оседлой. Следует помнить, что далеко не всегда по какому-либо одному источнику можно различить, таборная или уже полукочевая экономика была основой того или иного этнического объединения. Только совокупность всех видов источников (письменных, фольклорных и археологических) позволяет более или менее уверенно ответить на этот вопрос.

Ограничение территорий кочевания неизбежно приводило к некоторой специализации скотоводства и к изменению состава стада. Последнее выражалось в том, что кочевники, осваивавшие широкие луговые просторы больших рек, начинали разводить крупный рогатый скот, ранее, как правило, угонявшийся из соседних стран. Орды, получившие в наделы ковыльно-разнотравные участки, занимались преимущественно разведением лошадей, мелкотравчатые степи использовались для выпаса овец, а сухие степи (почти полупустыни) — для верблюдов. Это разумеется не означало, что состав стада не был сме-шаным. Мы говорим только о преимущественном разведении определенного вида скота. К тому же следует учитывать и то обстоятельство, что европейские степи были очень богаты пастбищами и почти в каждый обширный надел входили степные участки разных типов — даже нередко и полупустыни (например, в Заволжских степях).

Размеры кочевого участка зависели от величины кочевой группы, владеющей им. В начале освоения степи участки были очень большими. На каждом кочевал крупный кочевой, обычно кровнородственный коллектив, который В. Я. Владимирцов называл «куренем», а сам способ ведения хозяйства большой группой—«куренным». Формирование куреней характерно, по его мнению, для периода разложения родо-племенного строя, т. е. начиналось оно еще в рамках военной демократии, а далее могло существовать и развиваться уже в классовом обществе [65]. Прогрессирующее разложение родо-племенного строя и развитие классовых отношений, обнищание рядовых кочевников и накопление богатств в руках отдельных семей приводили к распаду общин-куреней на более мелкие хозяйственные объединения. Этот процесс убедительно прослежен на примере башкирского общества XVII— XVIII вв. Р. Г. Кузеевым[66]. Прежде всего из куреней стали выделяться богатые семьи с чадами, домочадцами и большим количеством скота. Эти новые подразделения назывались аилами (по Владимирцову). Размеры аилов нередко также были громадными, поскольку к богатой семье примыкали бедняки. Не владея достаточным для кочевания количеством скота, бедняки пасли чужой скот, брали его исполу на выпас или же, что особенно важно, начинали переходить к новому способу производства — к земледелию.

Таким образом, если для первого этапа второй стадии был характерен куренной способ кочевания, то на втором этапе ведущим, очевидно, стало аильное кочевание. Появилось земледелие, ведшееся на полях вокруг зимовок. Беднейшая часть населения и на лето оставалась на зимовках, обрабатывала поля и бахчи, а также запасала необходимое для некоторых видов и пород скота количество сена (для крупного рогатого скота, молодняка, высокопородных коней).

Военно-демократический строй постепенно сменялся классовым. Однако последний отличался необычайной для любого оседлого народа патриархальностью. Даже захваченные пленники становились внутри аилов обычными бедняками и в случае удачи могли разбогатеть и превратиться во влиятельных лиц в новом для них сообществе. То же, естественно, могло произойти с беднейшими сородичами, которые, участвуя с набегах, также легко и неожиданно могли разбогатеть, забросить тяжкий земледельческий труд и вновь превратиться в свободного кочевника-скотовода.

Богатая часть населения — родовая аристократия, занимая ведущее положение, очень умело скрывала свои тенденции к захвату абсолютной власти за такой «вуалью» патриархальности. Наиболее влиятельные и богатые из аристократов становились во главе крупных объединений, причем по древней традиции «выбирались» на сходках, правда уже не общенародных, а аристократических. Выбранные вожди-ханы, как правило, выполняли функции верховных жрецов, что также сближало их с населением, верящим в их сверхъестественную силу.

Итак, на территории бывшего куреня возникало принципиально новое объединение ряда самостоятельных аилов, которое можно именовать ордой. Л. Н. Гумилев считал возможным называть объединение такого типа в мирное время племенем, а в военное — ордой [67]. Нам представляется, что суть объединения такого типа остается постоянно одинаковой — это сообщество некровнородственных, экономически и социально неравных семей, нередко включающее в себя даже чужеземцев.

На войну и военные действия курени и орды были готовы всегда, когда это позволяло им состояние их сил. Дело в том, что и сами кочевники, и, главное, их скот, и кони в зимнее время, как правило, в большей или меньшей степени голодали (особенно в снежные зимы и гололеды). Весной они были очень слабы и, естественно, ни о какой войне или походе не могло быть и речи. Только после откорма стад весенними травами, окота овец, весенней рыбной путины и конца паводков степняк мог сесть в седло с военной целью. Однако военные действия изменили свой характер. Если на первой стадии кочевания воевал и шел в поход весь народ со всем имуществом и стадами, то на второй стадии в поход отправлялись воины. Правда, большой обоз и прихваченные в долгий путь стада создавали еще впечатление, что кочевники двигаются всей массой, но на самом деле женщины, дети, старики, а позднее— безлошадные бедняки и иноплеменники (рабы и рабыни), составлявшие значительную часть аилов, не участвовали в военных предприятиях. Сами эти предприятия носили уже характер не нашествий, имеющих основной целью захват земель (для этого и шли всем миром), а набегов, ставящих целью угон населения (женщин, детей) для продажи его в рабство на восточных рынках или же получения откупов. Откупы получали тогда, когда подвергшаяся набегу страна высылала навстречу парламентеров с просьбой мира и богатейшими дарами.

Следует помнить, что набеги для степняков далеко не всегда завершались благополучно. Походы кончались нередко полным разгромом, после которого враждебная сторона вторгалась в степь и в свою очередь грабила их вежи, угоняла в рабство людей и захватывала стада. Кроме того, чем больше локализовались кочевья, чем чаще стойбища превращались в полуоседлые поселки, в которых сосредоточивалось население и какая-то часть богатств, тем успешнее соседи могли ходить в степь и громить в ней кочевников, не только просто грабя, но и уничтожая их экономическую базу. Помимо соседей, грабежом становищ-веж и угоном скота занимались и сами кочевники, организуя набег аилом или ордой на соседний аил или орду. Этот «обычай», известный в степях под названием баранты, а также мощные удары соседних народов подрывали экономику отдельных аилов и способствовали разорению скотоводов и росту экономического неравенства, а значит, и все более глубокому разделению степняков на классы.

Складывавшаяся в степях обстановка постоянной опасности, подрывающая экономику, и в то же время выдвижение сильных экономически и политически аилов и орд приводили к необходимости создания какой-то более крупной, стоящей над ордами организации, которая объединила бы их и была бы способна хоть в малой степени регулировать внутреннюю и внешнюю политику степняков. Так в степях появлялись своеобразные «союзы орд» — зародыши будущих государств — «объединения государственного типа». Во главе объединений вставали выбранные на съездах аристократии наиболее дееспособные и экономически сильные ханы. Основная функция их заключалась в урегулировании внешней политики, выражающейся в заключении союзов с более цивилизованными соседями и в организации далеких больших походов, основной целью которых было обогащение возглавляемых ими объединений.

Внутри объединения ханы, очевидно, предотвращали мелкие междоусобицы и грабежи и этим также способствовали сплочению подвластных союзов.

Эти объединения скорее напоминают «союзы племен», возникавшие в период военной демократии, чем государственные образования, поскольку в них не было ни регулярных армий (только ополчения), ни административного аппарата (судей, полиции, сборщиков налогов), ни податной системы. Однако именно на этой стадии начинают формироваться единая общая культура, единое мировоззрение (религия), единый язык. Огромные и рыхлые общности, которые характерны для первой стадии кочевания, были социальными (политическими) образованиями. Общности (союзы) второй стадии постепенно приобретают общие этнические черты, главными из которых являются язык и культура. Таким образом эти объединения способствовали сложению в степях этнических общностей — прообразов будущих народов.

Объединения как политические общности были достаточно аморфны и расплывчаты. Законов и вековых установлений, связывающих их, не было, ни разу мы не можем указать и более или менее четких их границ. Тем не менее нередко они достигали огромных размеров и почти непобедимого могущества.

Причины, способствовавшие возникновению этих великанов, которые в синхронных им письменных источниках нередко назывались «империями», крылись прежде всего в удачно складывавшейся для них внешнеполитической обстановке — в слабости соседних народов и стран. Кроме того, несомненно, большую роль играла и центральная фигура такого объединения — добившийся власти хан. Если он был энергичным, деятельным, умным и жестоким человеком и к тому же хитрым политиком и талантливым полководцем, то объединение орд, до него ничем не примечательное и мало известное современникам, превращалось в империю, молва о непобедимости которой шла впереди ее рыскающих в поисках добычи воинов и способствовала их победам.

Следует сказать, что, как правило, такие ханы становились первыми ханами-объединителями — создателями государственных образований, а после их смерти начинались междоусобицы, центробежные стремления к обособлению и «империи» исчезали со страниц исторических документов, а затем и с лица земли.

Прежде чем перейти к историческим примерам, иллюстрирующим предложенную схему, остановимся на краткой характеристике археологических источников, которые мы можем обнаружить и которые остаются в земле от кочевников второй стадии кочевания.

Мы знаем, что на территории куреня или орды были постоянные зимовки и летовки, на которые ежегодно приходили курени или отдельные аилы. Даже от этих сезонных стойбищ должны остаться на поверхности какие-то слабоуловимые «следы пребывания» — обломки разбитой посуды, кости съеденных животных, разные потерянные мелкие вещи (ножики, наконечники стрел, шилья, пряслица, перстенек или серьга) [68]. От наземных легких юрт, естественно, никаких остатков не сохраняется. Если стойбище в конце второй стадии начинало превращаться в полуоседлое поселение, т. е. если на нем какая-то часть населения жила круглый год, то на поверхности мог уже понемногу накапливаться культурный слой, также насыщенный обломками посуды и костей. Жилища на таких зимниках сооружались более фундаментально и следы их археолог может обнаружить при раскопках[69].

Кроме того, рядом с зимниками, а возможно даже с летниками начинали возникать стационарные могильники[70]. Они бывали и бескурганными, но нередко кочевники начинали сооружать над погребениями небольшие земляные или каменные насыпи.

То обстоятельство, что, как правило, могильники находились у зимников, подтверждается как будто фактом характерных именно для зимы сезонных отклонений от принятой по обряду ориентировки покойника.

Итак, следы стойбищ в виде обломков посуды и костей на берегах рек, бескурганные и курганные могильники рядом с ними и святилища — вот те основные материалы, типичные для второй стадии кочевания, которые может обнаружить археолог в степях.

Весьма существенным становится также выявление оригинальных черт материальной культуры, которую можно изучать благодаря довольно многочисленному инвентарю, находящемуся как в рядовых, так и в богатых погребениях, а также духовной культуры, отдельные черты которой прослеживаются в погребальном обряде и при исследовании материалов святилищ.

Тем не менее археологические источники по выявлению второй стадии кочевания всегда должны привлекаться и интерпретироваться очень осторожно, обязательно с привлечением письменных свидетельств, поскольку стационарные кладбища, святилища и ряд самобытных черт культуры могли быть и были и у полуоседлого населения третьей стадии кочевания.

Вторая стадия кочевания — наиболее характерная форма ведения скотоводческого хозяйства в степях. Через нее прошло все степное население. Ряд народов и по сей день ведет свое хозяйство по второму, самому рентабельному для кочевнической экономики способу. Поэтому перечисление или описание народов и племен, находящихся или находившихся на второй стадии, превратилось бы в простой рассказ по истории степных народов Евразии и мира. Цель данной работы несколько иная, а значит в ней следует ограничиться рядом наиболее выразительных примеров, демонстрирующих в основном эволюционность второй стадии, возможность и историческую необходимость перерастания ее в следующую — третью стадию, а также и такие ситуации, когда вторая стадия, наоборот, как будто бы не получила дальнейшего развития и осталась в степях почти в первозданном состоянии.

Огнем и мечом прошедшие по европейским степям основные силы гуннов дошли до берегов Дуная и остано-

вились там. В V в. военно-демократический племенной союз гуннов распался на самостоятельные части. Об этом мы можем судить по сообщениям источников о набегах и походах отдельных подразделений гуннов, предводительствуемых различными «вождями». Кроме того, византийцы разбили гуннов на земле, занятой последними, а это значит, что гунны были уже связаны какой-то определенной, ограниченной территорией[71]. А. Н. Бернштам справедливо отмечает, что удар, нанесенный гуннам, на время приостановил рост их могущества и в то же время создал предпосылки для его возрождения.

Вождем, который смог вновь объединить под своей властью гуннские орды, оказался Ругила. Приск Паний-ский специально подчеркивает, что Ругила сначала вел борьбу с теми «народами», которые раньше входили в гуннский союз. Победив и присоединив их, Ругила перешел Дунай и занял Паннонию. Помимо объединяющей функции, он, следовательно, начал и расширять свою территорию, а также уже с позиции силы стал требовать у Византии дани или откупа в виде ежегодной выплаты в размере 700 фунтов золота.

В 433 г. Ругила умер, однако дело его не погибло. Начавшее создаваться объединение было возглавлено двумя его племянниками —Бледой и Аттилой. Интересно, что власть передавалась у них еще не по прямой линии: от отца — к сыну, а по боковой, чтобы участие в управлении принимал весь захвативший первенство род. По словам Иордана, Аттила, очевидно борясь за единовластие, просто убил Бледу и в 433 г. принял власть над гуннами один. Аттила всеми силами старался сплотить возглавляемое им объединение. Несмотря на необычайную жестокость в расправе со всеми врагами, у Аттилы были, как у хорошего политика, и положительные черты. Так, тот же Иордан сообщает, что «любитель войны, сам он был умерен на руку, тверд и очень силен здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился»[72]. Эти качества привлекали к нему союзников и в короткое время позволили создать могущественную гуннскую империю.

Все исследователи этого периода истории гуннов единодушно полагают, что основой хозяйства, экономической базой гуннского общества продолжало оставаться кочевое скотоводство. Регулируя «внутриимперские» отношения, Аттила запрещал возделывать некоторые особенно пригодные для пастбищ земли вдоль Дуная[73].

Продукты земледелия кочевники брали у покоренных племен, входивших в гуннский союз. Этот симбиоз кочевников и земледельцев также весьма способствовал укреплению и единению гуннской «империи». Прочная экономическая база привела к тому, что Аттила смог организовывать долгие и далекие походы в глубь Европы, повергавшие в трепет все европейские народы. В то же время эти походы оттягивали внимание растущей и крепнущей родовой аристократии от центробежных стремлений к завоеванию новых богатств. Итак, постоянные походы (военный быт) и внешняя демократичность поведения сближали Аттилу с привычными для кочевников образами вождей периода военной демократии. Тем не менее состояние экономики (вторая стадия кочевания и земледелие части племен), ярко выраженное экономическое расслоение общества, выделение родовой аристократии говорят уже о том, что Аттила был главой крупного объединения государственного типа. Величина и мощь объединения позволяют называть его империей.

Характерно, что походы Аттилы уже не были направлены на завоевание земель. «Помыслы Аттилы,— писал Иордан — обращены на разорение мира»[74] после походов он, как правило, возвращался «на свои становища» [75]. То, что становища эти были достаточно стабильны, подтверждается описанием «селения», принадлежавшего лично Аттиле. Оно «было подобно обширнейшему городу; деревянные стены его, как мы заметили, были сделаны из блестящих досок, соединение между которыми было на вид так крепко, что едва-едва удавалось заметить — и то при старании — стык между ними... Площадь двора опоясывалась громадной оградой: ее величина сама свидетельствовала о дворце. Это и было жилище короля Аттилы, державшего в своей власти весь варварский мир...»[76] По-видимому, «селение» Аттилы весьма напоминало каменные укрепления значительно более поздней столицы праболгар на Дунае — Плиски: огромная огражденная валами и рвами территория «города» с квадратным «Внутренним городом», в центре которого находился дворец хана. По этому принципу концентрических прямоугольников, квадратов и кругов сооружались как богатые ставки ханов, так и святилища кочевников[77]. Иордан писал, что Аттила предпочитал свою ставку всем завоеванным им городам. Это сообщение интересно потому, что ставки, разраставшиеся затем (в следующий период) в города, возникали в степи, окруженные своим—кочевым населением. Завоеванные же города находились на окраине империи, где обитали остатки оседлых земледельцев.

В 445 г. Аттила умер. Рассказ Иордана об этом событии не дает ясного представления об обряде погребения, который был принят у гуннов. Он писал, что Аттила прежде всего был горестно оплакан своими воинами, затем «справляют на его кургане «страву», сопровождая ее громадным пиршеством... Ночью тайно труп предают земле, накрепко заключив его в [три] гроба... Сюда же присоединяют оружие, добытое в битвах с врагами, драгоценные фалеры, сияющие многоцветным блеском камней, и всякого рода украшения... Для того же, чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело...» [78]

Неясность данного сообщения заключается в том, что Иордан говорит сначала о сооружении для Аттилы кургана, где совершалась тризна, а затем о тайном ночном погребении с убийствами. Естественно предположить, что в день до похорон насыпи над могилой не должно было быть, так как не было и самой могилы. Очевидно, курган был насыпан специально для справления тризны (и для отвода глаз), а ночью, в укромном месте, соблюдая древний обычай, похоронили усыпанного драгоценностями правителя в скрытой бескурганной могиле. Людей же убивали не только для сохранения тайны, но и для того, чтобы было кому служить умершему на том свете. В целом описанный обряд напоминает погребальные обряды сибирских хунну: в срубах и нескольких гробах, с оружием и личными богатыми вещами[79].

Таким образом, древнейший обряд собственно гунны пронесли более чем через пятьсот лет. Интересно, что возрождаться он стал только тогда, когда гуннские орды стали несколько стабилизироваться, перешли ко второй форме кочевания, начали создавать свою культуру.

Огромное объединение Аттилы распалось сразу же после его смерти. Большую роль при этом сыграли не только восстания покорных Аттиле племен (гепидов, готов и др.), но и вражда между многочисленными сыновьями властителя. Так, «Эрнак, младший сын Аттилы, вместе со своими избрал отдаленные места Малой Скифии. Эмнетзур и Ултзиндур, единокровные братья его, завладели Утом, Гиском и Алмом в Прибрежной Дакии. Многие из гуннов, прорываясь то тут, то там, передались тогда в Романию...» [80] Из цитированного отрывка видно, что все они разбрелись по бывшей империи Аттилы, потеряли единство и силу и вновь превратились в племена, ищущие новых пастбищ, о которых мы уже упоминали в предыдущей главе.

Следующим, не менее выразительным, как нам представляется, примером второй стадии кочевания являются аварьь В 578 г. авары занимают Паннонию, а в начале VII в.— Далмацию. Во главе аварского союза стоял хан Баян. В исторической литературе этого жестокого, жадного и талантливого полководца не раз сравнивали с Аттилой и Чингисханом[81].

Политическая история авар дунайского периода такясе весьма напоминает гуннскую — это история беспрерывных походов и военных стычек с Византией и беспощадные ограбления побежденных народов: славян, болгар, ге-пидов и др.

Под властью Баяна объединились многие кочевые народы — потомки гуннов. Объединение стало именоваться каганатом, а сам Баян — каганом. Входившие в него народы начали, видимо, формироваться в единый, хотя и разделенный на орды, этнический массив, господствующим языком которого стал тюркский. За двести лет существования Аварского каганата на его территории успела сложиться вполне определенная культура. Авары принесли с востока два связанных друг с другом нововведения, которые и в последующие века были характернейшим признаком кочевнических культур: железные стремена и сабли — однолезвийные слегка изогнутые клинки, предназначенные для скользящего удара. Последний можно было нанести только стоя на стременах, а это значит, что до изобретения стремян не могло быть у воинов и сабель.

В настоящее время известно множество могильников аварского времени, в которых не только вещи, но и керамика, и антропологические материалы свидетельствуют о сильной смешанности населения Аварского каганата, о значительном количестве славян, вошедших в него[82].

Славяне и были, видимо, той силой, которая способствовала быстрейшему переходу авар на финальный этап (полуоседлый) второй стадии кочевания. Недаром даже в собственно аварских могильниках в большом количестве известны находки костей свиньи и домашней птицы, что уже само по себе говорит об оседлом или во всяком случае полуоседлом образе жизни населения.

По многочисленным этнографическим примерам мы знаем, что влияние оседлых земледельцев — соседей всегда действовало на кочевников одинаково — они начинали оседать и приобщаться к земледельческому труду и ремеслам. Другие кочевнические орды (кутригуры, болгары), а также славяне создавали в каганате ту комплексную скотоводческо-земледельческую базу, которая способствовала быстрому росту и укреплению аварского объединения государственного типа. Если бы аварские каганы не стремились подобно гуннам к набегам и грабежам в основном на ослабевшую в то время Византию (она вела тогда тяжелейшую борьбу с Ираном) и на другие западные страны и народы, в частности на франков, то, возможно, каганат уже в VIII в. вырос бы в государство со всеми свойственными для него функциями, а вторая форма кочевания окончательно перешла бы в третью (земле-дельческо-скотоводческую). Этого не случилось потому, что авары потерпели поражение и были подчинены власти франкских королей[83].

Итак, мы с полной уверенностью можем говорить, что в Аварском каганате ведущей формой хозяйства была вторая стадия кочевания, а политической — государственное образование — каганат. В каганате формировалась этнокультурная общность с нивелирующейся культурой и единым языком.

Аварский каганат— прямой наследник гуннской империи Аттилы. Остатки племен, входивших в гуннский союз и «империю», частично были включены в качестве федератов и в Аварский каганат. Однако подавляющее большинство их, даже такие крупные общности, как кут-ригуры и утигуры, так и не смогли организоваться и возглавить ни одного достаточно крупного и боеспособного государственного союза. Очевидно, для этого не было ни необходимых исторических условий, ни вождя, могущего силой и личным авторитетом сплотить разрозненные, бродящие по степям курени и аилы.

Исключение составляют только два племени: болгары и хазары. Оба народа примерно столетие (с середины VI по 30-е годы VII в.) входили в состав Тюркского каганата, занимая его крайние западные владения — приазовские и прикаспийские степи. После гибели каганата на обширных пространствах, бывших под его властью, образовалось несколько подобных ему государственных объединений. Каганат погиб из-за междоусобиц, в которых принимали самое активное участие два наиболее знатных и влиятельных рода — правящий род Ашина и его антипод — род Дуло[84]. Интересно, что оба эти рода приняли самое деятельное участие в формировании болгарского и хазарского объединений[85].

Итак, сразу вслед за развалом каганата один из представителей рода Дуло —хан Кубрат (Куврат) начал энергично сколачивать в Приазовских степях разрозненные болгарские орды[86]. Так было создано новое объединение, хорошо известное в источниках под именем Великая Болгария. В него, судя по источникам (Феофан, Никифор) [87], входили не только тюркоязычные болгарские, но и угроязычные древнемадьярские орды, однако ведущим языком здесь стал язык правящего рода Дуло —тюркский. Это дает некоторые основания полагать, что внутри объединения уже началось формирование этнической общности.

Объединение это просуществовало всего десятилетие — после смерти Курбата (около 642 г.) оно распалось на несколько больших орд, возглавляемых его сыновьями. Два из них — Батбай (старший) и Аспарух — неоднократ-но упоминаются в письменных источниках [88].

Уже самый факт образования объединения государственного типа говорит о том, что орды, входившие в него, находились на второй стадии кочевания. Наши разведки в Приазовье позволили обнаружить следы стойбищ, видимо летовок, вдоль всего восточного берега Азовского моря. Судя по остаткам этих стойбищ, болгары находились на первой ступени, т. е. в самом начале второй стадии кочевания. Характерно, что до сих пор не обнаружено ни одного могильника болгар на этой территории. Вероятно, это объясняется очень кратким периодом жизни Великой Болгарии. Кочевники в тот период даже не освоили входившего в их владения древнего города-порта Фанагории, хотя он уже начал отстраиваться после гуннского погрома. Феофан писал, что около этого города располагаются многие народы из этого объединения, но не в нем самом[89]. На фанагорийском городище почти не прослеживается слой VII в., город, судя по археологическим данным, стал вновь активно функционировать только с VIII в., т. е. после исчезновения Великой Болгарии[90].

Отсутствие стабильности, постоянных зимников и даже могильников, естественно, тормозило сложение какой-либо общей культуры в этом объединении. Да она и не могла сложиться за два-три десятилетия существования этого «государства».

Вскоре после смерти Кубрата на разрозненные, хотя и большие, орды болгар напали хазары и победили их, заняв их пастбища и пробившись к морю, связывавшему их с Византией. Хан Аспарух с ордой, не пожелав покориться хазарам, ушел на Дунай. Мы уже писали, что в первое время, кочуя по Добрудже и левому берегу Дуная, в землях, уже до них частично занятых оседлым земледельческим населением (в основном славянами), болгары вели хозяйство по первой форме кочевания, а общественный строй их был при Аспарухе весьма близок к военной демократии. Аспаруховы болгары не принесли с собой ни культурных традиций, ни хозяйственных навыков для создания своей оригинальной культуры. Это был просто хорошо отрегулированный военный механизм, возглавляемый сильным и талантливым ханом. Поэтому преемникам Аспаруха удалось сохранить политическое первенство в формирующемся объединении кочевников-болгар и славян-земледельцев. Слияние двух хозяйственных укладов привело к тому, что болгары также начали оседать на зимниках. Только в VIII в. появились наконец условия для создания стационарных кладбищ (могильников VII в., оставленных болгарами, в Болгарии нет) [91]. Судя по тому, что нередко могильники славян и болгар были общими, слияние этих двух этносов в одну этническую общность протекало очень стремительно. Поэтому нам представляется, что уже во второй половине VIII в. мы не можем говорить о праболгарах, как об отдельно существующем и кочующем по Подунавыо этносе. Новая болгарская этническая общность начала создавать новую оригинальную культуру. Наиболее ярким материальным ее выражением явилось создание общей столицы, выстроенной по образу и подобию кочевой ставки Аттилы, но названной уже по-славянски —Плиска.

Правящим родом оставался род Дуло, и некоторое время официальным языком был, естественно, тюркский. Однако уже к IX в. языком этого основанного кочевниками государственного объединения стал славянский. Полукочевое объединение государственного типа превратилось в славянское государство, в экономике и культуре которого кочевнические тюркские элементы в конце IX в. почти не прослеживаются.

Знатный тюркский род Ангина возглавил, как уже говорилось, хазарское объединение орд, кочевавших в прикаспийских степях. До хазар объединение этих же этносов и орд возглавляло другое гуннское племя — савиры (по источникам оно именовалось тогда «Гуннское царство»). Появление хазар на исторической арене совпало уже с концом второй стадии кочевания и даже с началом третьей.

Новый каганат включал в себя самые различные этнические группировки и племена, находившиеся на разных ступенях экономического и культурного развития. Кочевники, находившиеся на второй стадии, соединились в нем с местным оседлым населением, продолжавшим обитать на обжитых столетиями местах, нередко укрепленных стенами. Очень рано появились там поселения городского типа.

Рядом с городами возникали обширные и разнокультурные (разноэтничные?) могильники[92]. Однако основная масса населения, судя по материалам могильников, состояла из близкородственных остатков гуннских орд: са-вир, болгар, хазар и др[93]. Язык у них, естественно, был один — тюркский.

Своеобразие Хазарского каганата заключается в том, что сами хазары, несмотря на активное оседание других входивших в каганат этнических групп, постоянно оставались на второй, а некоторые орды даже, возможно, на первой стадиях кочевания[94]. Это как будто подтверждается почти полным отсутствием собственно хазарских могильников. Пока мы с некоторой долей вероятности можем связывать с хазарами только один могильник — большое курганное поле у Чир-юрта (у одной из предполагаемых столиц — Беленджера) [95]. Видимо, только столица объединения могла служить «зимовищем» хазарам, как позднее служила хазарской знати и самому кагану столица развитого периода кагапата город Итиль. Интересно, что укрепления Итиля, как в гуннской ставке Аттилы и болгарской Плиске, были концентрическими (в центре стоял дворец хапа), причем планировка Итиля, по данным кагана Иосифа, была в «форме круга». Эта древнейшая планировка по кругу — «куренем» [96] — характерна именно для второй стадии кочевания.

Каган Иосиф специально подчеркивал, что Итиль — это «местопребывание во дни зимы» [97] для neго, для его князей, свиты, рабов, т. е. для его личного «аила». Весной все они отправлялись кочевать. Это происходило в середине X в., в то время, когда Хазарский каганат был уже более полутора столетий полуоседлым государством. Склонность хазар к кочевой жизни нашла отражение даже в их самоназвании: по мнению ряда ученых слово «хазар» — производное от тюркского корня «каз» — кочевать [98]. Впрочем, мы уже знаем, что и болгары, образовавшие и даже возглавившие Дунайскую Болгарию, долгое время оставались на начальном этапе второй стадии кочевания. Возможно, в обоих случаях большую роль сыграло то обстоятельство, что оба этноса попали в оседло-земледельческую среду и все, что нужно было для развития йх экономики, они получали, не переходя к земледелию сами, от своих «сограждан»-земледелъцев.

Совсем другую картину — постепенного перехода от одной формы кочевания к другой — мы наблюдаем у болгар, оставшихся на территории приазовских степей после ухода оттуда Аспаруха и подчинения его брата Бат-бая хазарскому кагану. Поскольку письменных источников, по которым можно было бы проследить эти процессы, нет, все наши наблюдения и выводы основываются на археологических материалах[99]. Кратко суммируем их. Прежде всего, толчок, который получили орды Батбая от хазар, сплотил их в единую этническую общность и заставил ряд орд начать откочевку на запад — в Крым и на север — в донские степи. Расселяясь, болгары делили новые земли между родами (куренями), аилами-кошами.

Археологические разведки открыли в бассейне Север-ского Донца и Дона несколько сот больших (до 1—1,5 км длиной) и малых (200—300 м) стойбищ — остатков поселений почти без культурного слоя. На них обитало население, находившееся на второй стадии кочевания (раннего или позднего этапов). Тотальные разведки и стационарные раскопки нескольких поселений такого типа, проводившиеся К. И. Красильниковым в районе среднего течения Северского Донца, дали интереснейшую картину освоения этого участка степи болгарами в VIII в. В первой половине VIII в. они равномерно расселялись по всем левым притокам Северского Донца — Айдару, Деркулу, Жеребцу, Красной. Зимники их обыкновенно ставились в широких поймах этих полноводных степных рек. Следующей ступенью в процессе освоения степи можно считать перенесение стойбищ из поймы на первую надпойменную террасу. Объясняется это тем, что из зимников, находившихся в поймах, все население в самом начале весны, еще до разливов рек, уходило в кочевку, а надпойменные стойбища функционировали уже и в летнее время — на них оставалась какая-то часть населения (старики, и в основном — неимущие). Планировка этих поселков, как правило, была «по кругу». Юртообразные жилища нередко уже довольно сильно углублялись в землю, а следовательно, были явно стационарными[100].

Далее, при переходе на третью стадию поселения перемещаются еще выше — на вторую и третью террасы, меняется и их планировка, и типы жилищ, на чем мы еще остановимся в следующей главе. Здесь же важно отметить, что некоторое своеобразие имело и само расселение кочевников на осваиваемой территории: они селились по всей длине рек — одинаково в верховьях и низовьях. Переход к третьей стадии знаменовался резким сокращением территории активного заселения — оседлые поселки сосредоточивались только в низовьях рек, в верховьях же находились, видимо, летние выгоны, которые археологически пока не улавливаются.

Освоение новых земель и последующее частичное оседание на землю сопровождалось появлением в поселках зачатков ремесленных производств, а это значит — началом сложения собственной культуры. Интересно, что на болгарских стойбищах первой надпойменной террасы мы находим уже характерные для болгар кухонные серые горшки, сделанные из глины с примесью речного или морского песка на гончарном круге и покрытые сплошь линейпым или линейно-волнистым орнаментом. Очевидно, изготовлялись они на месте. Следовательно, на стойбищах были уже небольшие (местного значения) гончарные мастерские. В то же время устойчивая орнаментация свидетельствует о каких-то сформировавшихся эстетических вкусах.

Керамика второй группы — парадная лощеная посуда встречается на стойбищах в значительно меньшем количестве. Объясняется это просто — посуда эта лучшего качества, разбить ее не так легко, к тому же ее по возможности берегли, так как она была сравнительно дорогая. Обломки сосудов этой группы керамики попадаются даже на стойбищах, расположенных в поймах. Очевидно, в первое время эту посуду вывозили из тех центров, где ее производство было давно освоено. Такие центры находились в тот период па Северном Кавказе — в собственно Хазарии, у алан Центрального и Западного Предкавказья. Качество ее, крепость стенок позволяют предполагать как длительные сроки пользования, так и долгие и длинные перевозки. Видимо, только на третьей стадии развития производство ее было освоено и в донских степях.

Третья группа керамики — тарная в течение всего периода второй стадии кочевания была экспортной. Это характерные византийские и крымские амфоры, привозимые кочевниками в степи вместе с содержимым—виноградным вином. Производство их было освоено, когда эти сосуды стали необходимы населению нижнего Дона — на третьей стадии (оседлое население, занявшееся вино-градорством, нуждалось в сосудах для вина) [101].

Весьма существенной группой керамики являлась также лепная посуда — яйцевидные или слегка приземистые горшки. Они были основной кухонной посудой на пойменных стойбищах, большое количество их попадается и на надпойменных поселениях, в том числе и третьей стадии развития кочевничества. Естественно, что чем большее распространение получала гончарная посуда, тем меньше на поселениях использовались лепные горшки. Изготовлялись лепные горшки непосредственно женщинами-хозяйками для собственного потребления. Чрезвычайно интересен тот факт, что горшки таких пропорций (округло-бокие, яйцевидные), сделанные из рыхловатого теста с примесью растительных остатков (травы?) и нередко заглаженные пучком травы, встречаются на всей территории евразийских степей в гуннских, сарматских, средневековых памятниках. Различия их очень незначительны: в основном они заключаются в наличии или отсутствии орнаментации па венчиках и тулове сосудов. Это несомненно свидетельствует об известной преемственности, о единых, очень глубоких общих культурных и даже духовных традициях, которые сохранились и находили материальное воплощение в этом массовом и общеупотребительном материале, который был в руках самой консервативной части общества — женщин, носительниц древнейших верований и традиций. Характерно, что пропорции именно этой группы посуды легли в основу круговых кухонных горшков[102] .

Наконец, на надпойменных поселениях вслед за изготовлением гончарных горшков мастерицы и мастера стали делать так называемые котлы с внутренними ушками. Это по существу обычные горшки, иногда более низкие и еще реже — с круглым дном. На венчике или шейке с внутренней стороны примазывались довольно массивные выступы с двумя отверстиями (очковидные). Сквозь отверстия продевался ремень для подвешивания такого сосуда над пламенем очага. Этот тип посуды у кочевников появлялся на стойбищах, как правило там, где намечались тенденции к оседанию. На поселениях тех этнических групп, где еще не был освоен гончарный круг, их делали подобными лепным горшкам, а на болгарских — гончарным, с линейным орнаментом по всему тулову[103]. Кочевники готовили пищу па кострах или открытых очагах, и поэтому подвешивающиеся сосуды-котлы были им абсолютно необходимы. Обычно они были металлические (бронзовые или железные, литые, кованые, клепанные из нескольких листов). Подвешивались они на крупнозвеньевых цепях[104]. Видимо, это были довольно дорогие сосуды, недаром они не только играли практическую роль в быту, но и были символами единства аила, рода и пр. Оставшиеся на поселениях бедняки вряд ли могли пользоваться этой дорогостоящей посудой. Поэтому и был изобретен для нее глиняный дешевый «заменитель». До тех пор, пока в жилищах преобладающим типом отопительного устройства оставался открытый очаг, такие котлы были, вероятно, необходимой принадлежностью каждой семьи. Возможно даже, что и они, подобно металлическим, в бедняцкой семье служили наряду с очагом символом единения семьи или символом «главенства» — пользовались ими только главы семей. Последнее предположение подтверждается как будто тем, что на поселениях котлов с внутренними ушками немного, хотя очаги были в каждой юрте, в каждой полуземлянке.

Так складывался характерный для болгар Хазарского каганата керамический комплекс. Мы специально подробно остановились на этом частном вопросе для того, чтобы на конкретном примере, на массовом материале продемонстрировать начало формирования культуры внутри кочевой этнической общности. Отчетливо выявляется при этом синкретичность новой культуры: древние традиции (формы горшков) переплетаются с заимствованиями в первую очередь от непосредственных соседей. Сначала кочевники привозили в степи обмененные или захваченные сосуды (лощеные, амфоры), затем осваивали гончарный круг и новый ассортимент сосудов. Характерная для римской и византийской посуды орнаментация — линейный узор — была принесена в степь вместе с гончарным кругом, на котором особенно легко было наносить на сосуд линейный орнамент. Параллельно с освоением круга и производства рождались и необходимые только для кочевников новые формы керамики (котлы).

Логично предположить, что те же явления, выявляющиеся с большей или меньшей четкостью, можно проследить и на других категориях вещей и в других общностях, на других территориях. Нам представляется, что таков был общий ход сложения культуры оседающих кочевников в целом.

Наиболее выразительным и освещенным письменными и археологическими источниками примером перерастания первой формы кочевания во вторую представляют собой в восточноевропейских степях половцы[105].

Мы уже говорили, что пришедшие в южнорусские степи половцы в первые пятьдесят лет, как и печенеги, вели таборное кочевание. Однако печенеги так и не смогли, очевидно, перейти на вторую стадию кочевания или во всяком случае находились в начале первого этапа этой стадии, почти неразличимого по источникам от таборной стадии. Половцы прошли полностью через оба периода, как через полукочевой, так и через полуоседлый.

Переход ко второй стадии знаменуется ограничением территорий кочевания и четким определением границ кочевок. Этот процесс у половцев, как уже говорилось в первой главе, начался довольно быстро после завоевания южнорусской степи — примерно в конце XI в. Это выявляется прежде всего благодаря данным русских летописей. На протяжении всего XI в. русские князья ни разу не смогли ударить по кочевникам в степи — на их территории. Разгром печенегов и торков произошел благодаря тому, что сами кочевники подступили (подкочевали) к границам Руси, к русским городам для войны и были там уничтожены. Половцы же первое время вообще отказывались от столкновений с Русью, и в 1055 г. хан Блуш постарался даже заключить мир с русскими князьями. Однако уже через два года быстро набиравшие силы половцы нарушили мир и началась, как писал летописец, «от половец... рать беспрестани». В основе отношений половцев с Русью в XI в. лежали постоянные и ожесточенные военные действия, заключавшиеся в ежегодных набегах на русские земли, грабежах, угоне пленных. Летопись пестрит описаниями результатов этих набегов. Под 1092 г. летописец говорит: «рать велика бяше от половец отовсюду», а в следующем году он рассказывает о взятии Тор-ческа на Роси: «половце же, приемыне град, запалиша огнем, и людие разделиша и ведоша я оу веже к сердо-болям своим и сродникам своим»[106]. В этом сообщении существенно то, что после взятия и разрушения города половцы вовсе не оставались на захваченной земле, а, забрав полон, уходили в свои степи. Так поступали они всегда, даже в случае больших удач, когда доходили до Киева (1096 г.) и Переславля (1096, 1107, 1110, 1167, 1179, 1185 гг.).

Несмотря на несомненную силу молодого русского государства, русские не отвечали им тем же, хотя и успешно в целом отбивались от набегов и сохраняли прежние южную и юго-восточную границы. Объясняется это только тем, что подвижные степняки были неуловимы — вежи на колесах отходили в глубь степей, стада отгонялись при первых тревожных сообщениях о намерениях русских выйти в поход.

Первые походы в степь были организованы только в начале XII в. Очевидно, к этому времени степь была уже поделена на отдельные кочевья, а вежи с колес перебазировались на землю — появились более или менее постоянные зимники и летники, постоянные кочевые маршруты. Получившие относительную оседлость половцы стали наконец уязвимыми для своих грозных соседей.