ГЛАВА 4. ТУРЦИЯ И ПРУССИЯ

ГЛАВА 4. ТУРЦИЯ И ПРУССИЯ

Положение дел на Дунае после тильзитского свидания. – Миссия Гюльмино и заключение перемирия. – Оскорбительные статьи для России; Александр отказывается утвердить перемирие и удерживает свои войска в княжествах. – Наполеон понимает невозможность добиться эвакуации. – Он сознает необходимость покончить одно из дел с Россией. – Его затруднения. – Он придумывает разные комбинации, которые могли бы заменить друг друга. – Он желает мира, который обеспечил бы Турции почти полную неприкосновенность ее владений, но не надеется на это. – Наполеон соглашается предоставить русским княжества за территориальную компенсацию Франции. – Причины, заставлявшие его отложить раздел Оттоманской империи. – Его постоянные виды на Египет. – Он думает вознаградить себя за счет Пруссии. – Отсрочка эвакуации; финансовые затруднения. – Наполеон хочет поставить Пруссию окончательно вне возможности вредить нам. – Коленкуру поручено предложить царю княжества за Силезию. – Фридрих II и Наполеон. – Роль, предписанная Коленкуру; ампутация Пруссии, как средство избавить ее от страданий. – Заметка императора на полях инструкции. – В случае неудачи с прусско-турецкой комбинацией Наполеон не отклоняет в принципе полный раздел Оттоманской империи, но откладывает его исполнение на неопределенный срок и после нового свидания.

После тильзитского свидания в главную квартиру русской армии в Валахии был отправлен французский офицер генерального штаба Гюльмино с поручением быть посредником между Россией и Турцией и подготовить между воюющими сторонами дело прекращения враждебных действий. Благодаря его стараниям 24 августа в Злободцах было подписано перемирие. В 22-й статье этого договора был параграф, которым предусматривалось очищение русскими обоих княжеств. Но Александр никогда не относился серьезно к этому обязательству и ждал только случая от него избавиться. По своей воле или нет, но только его генералы доставили ему такой случай, допустив включить в условия о перемирии обычно недопустимые статьи. Россия обязывалась не только отвести свои войска по эту сторону Днестра, но и должна была возвратить военную добычу и захваченные корабли; она должна была отдать не только свои завоевания, но и трофеи. Опираясь на то, что такие требования оскорбительны для чести его оружия, и, сверх того, ссылаясь на набеги турок по ту сторону Дуная, царь отказался утвердить перемирие. Его армия, начавшая уже отступление, получила приказание немедленно занять прежние позиции и более не покидать обеих провинций, не возобновляя, однако, враждебных действий ранее установленного срока.

Император узнал об этом событии в октябре, еще до разрыва России с Англией, и не скрыл своей досады. Он отправил Гюльмино строгие приказания: выразил желание, чтобы неприемлемые статьи исчезли из условия о перемирии для того, чтобы отнять у русских всякий предлог к отсрочке эвакуации. Однако полуобязательства, которые он на словах принял на себя в Тильзите, не позволяли ему быть очень настойчивым. К тому же он не создавал себе иллюзий относительно возможности исправить неудавшийся план. Он понял, что Россия, освободившись от пут, наложенных на нее тильзитским договором, не позволит вновь связать себя, что прием, придуманный им для отсрочки на несколько месяцев восточного вопроса, т. е. такое перемирие, которое вернуло бы все в первоначальное состояние, делался неприменимым.

Сверх того, выясняющееся общее положение обязывало Наполеона и со своей стороны установить на определенных началах свою политику. В надежде, что уже одна угроза франко-русского союза принудит Англию смириться, он избегал подписания с Александром в Тильзите вполне определенного договора, который лишил бы его возможности вернуть себе свободу действий. Но Англия отказалась вести переговоры; она держалась стойко и непримиримо; следовательно, необходимо было, чтобы союз обеих империй стал на твердую почву и от слов перешел к делу. Правда, Наполеон рассчитывал получить в скором времени извещение, что Александр объявил себя врагом Англии; но он сознавал, что даже и в этом случае его содействие будет только условным, обставленным известными оговорками, что только соглашение по турецкому вопросу сделает содействие Александра абсолютным. С ноября месяца эта истина сделалась для него очевидной, он писал: “Я сознаю необходимость покончить одно из дел и готов сговориться по этому поводу с Россией”.[236] Таким образом, восточный вопрос, который всегда искушал его воображение, который он уже не в первый раз, правда, не решая его, выдвигал на сцену, предстал перед ним и потребовал решения. Его судьба, вознося его на все более головокружительную высоту, ставя его гений перед решением все более трудных задач, возлагала на него теперь обязанности решить великий спор, который уже полвека занимал внимание Европы и был ее мучением. Решить его во время борьбы, необычайные условия которой сложились так, как будто их целью было создавать повсюду осложнения.

В подлежащей решению задаче главное затруднение состояло в удовлетворении Александра, не слишком компрометируя и даже, если возможно, вполне ограждая интересы Франции. А они были так значительны и так разносторонни, что Наполеон останавливался в нерешительности и почти в смущении перед их ужасающей сложностью. Его мысль работала медленно, шаг за шагом, с бесконечными предосторожностями. “Это дело меня очень интересует, – писал он, – оно требует больших соображений, к нему нужно подходить очень осторожно”. В зависимости от тех планов, требований и уступок, которые он предполагал встретить в Петербурге, он придумывал разные решения, способные замещать друг друга и хотя бы отчасти согласоваться с принципами его политики.

Самым простым решением и наиболее легко осуществимым на деле был бы мир, обеспечивающий почти полную целостность оттоманских владений, по которому Россия удовольствовалась бы незначительными выгодами в настоящем и большими надеждами на будущее. Конечно, такая развязка всего более соответствовала бы желаниям Наполеона, и он, безусловно, не отказывался от нее. Хотя он и ставил ее на первом месте в ряду своих излюбленных планов, но не останавливался на ней, будучи убежден, что Россия отвергнет или, по крайней мере, только в силу необходимости допустит ее, сохраняя в сердце горечь обманутых надежд. Ясно было, что, вызвав ее высказать свои притязания, было крайне трудно отложить их удовлетворение на неопределенный срок, что только значительное расширение на Востоке, полученное теперь же, могло окончательно привязать к нам царя и, быть может, привлечь на нашу сторону общественное мнение России. При том, продолжая занимать Молдавию и Валахию, оставляя в них, вопреки букве договора, свои войска, Александр тем самым позволял угадать его желание – удержать за собой по крайней мере эту часть Турции. Не зная о положительных в этом отношении и намерениях России, Наполеон смотрел на отдачу обеих провинций, как на досадное, но почти неизбежное зло и занялся другой комбинацией, другим соглашением, приемлемым обеими империями, в основу которого как один из элементов входила бы уступка России княжеств.

При обдумывании этой комбинации его преследовала одна мысль: он не допускал для России какого-либо приобретения без равной выгоды для Франции. Обе империи, говорил он, должны идти нога в ногу. Как ни был странен такой взгляд в то время, когда император уже далеко перегнал на завоевательном поприще своего союзника, было бы ошибочно видеть в этом простую страсть к захватам. Наполеон глубоко обдумывал все свои честолюбивые замыслы, и только, сказал бы я, злоупотребление логикой, расчетом и предусмотрительностью делало его ненасытным. Если он хотел противопоставить всякому усилению России параллельное усиление Франции, то только из предосторожности, надо сказать, имеющей свое оправдание. По сведениям, собранным в Петербурге, он знает, что русский союз, каким бы искренним он ни считался, зависит только от того, как долго продержатся дружественные к нам чувства впечатлительного и непостоянного монарха, окруженного нашими врагами, лично не обеспеченного от всех случайностей, которые угрожают трону и жизни царя; он знает также, что в отношениях между Францией и Россией в том виде, как их установили события, нет средины между дружбой и враждой, между союзом и войной; что если Петербургский двор разойдется с нами, то только для того, чтобы вернуться к нашим врагам.[237] Поэтому, сознавая необходимость дать широкое удовлетворение нашему теперешнему союзнику, он в то же время хочет подготовить против него, как против возможного в будущем противника, свои оборонительные средства. Он не столько хочет соответствующего вознаграждения, сколько обеспечения своей безопасности, работа о назначении своей доли чрезвычайно задерживает его выбор. В равномерном распределении прибылей, которые он хочет установить между двумя государствами, он не принимает в расчет и не вносит на свой актив ни Италии, где он берет Тосканские провинции, ни Испании, которую он уже замышляет присоединить к себе, ни Португалии, до которой вскоре доберутся его войска и которую его политика разделит на части. Он считает, что ему необходимо усиление в тех странах, где Россия может действовать непосредственно, где произойдет столкновение обеих империй в случае, если бы между ними возобновилась вражда, т. е. в той территориальной зоне, которая разрезает Европу поперек с северо-запада на юго-восток и тянется от берегов Балтийского моря до берегов Босфора. Если он и согласен, чтобы Россия сделала здесь один шаг вперед, то только при условии, что он сам сделает другой и сам наметит точку на той громадной шахматной доске, где встретятся и вступят в игру интересы обеих сторон.

В Тильзите, когда оба императора, давая волю своему воображению, замышляли великие переделки, Турции одной предназначено было за все расплачиваться. Как помнят, Франция приобретала на западе Балканского полуострова положение достаточно сильное, чтобы уравновесить положение России, которой предоставлялось занять нижнее течение Дуная. Однако после Тильзита Наполеон передумал; его взгляды изменились, ибо части не казались ему равноценными. России, которая фактически владела Молдавией и Валахией, оставалось только удержаться там, чтобы завладеть своей долей; Франции же свою пришлось бы завоевывать. Присоединяя румынские провинции, наша союзница приобретала пограничные со своим государством области, которые составляли ее географическое продолжение. Босния, Албания, даже Эпир и Греция будут в наших руках только отдаленными владениями, трудно соединимыми с главными частями империи. Россия приобретала провинции, Франция – колонии; и какие колонии! Суровые, бедные, недоступные страны, защищаемые воинственным племенем. Для завоевания их нужно было сражаться и опять-таки сражаться, чтобы их сохранить. Такая бесславная борьба привела бы только к сомнительным выгодам, и Наполеон был недалек от мысли, что подобные крохи Турции не стоили крови и одного гренадера его армии.

Захват этих стран имел бы еще другое неудобство. Потеря Молдавии и Валахии не приводила неизбежно к падению Оттоманской империи. Турция могла жить ампутированной. Но перенесет ли она двустороннее увечье? Если после того, как Россия отнимет у нее дунайские провинции, и Франция, со своей стороны, нападет на нее и врежется в ее западные владения, Оттоманская империя почти неминуемо падет от страшного удара. Она или сама собой расшатается и распадется на куски, или, собравшись с силами для отчаянной борьбы, бросится на завоевателей, разобьется об их оружие и погибнет у их ног. В том и другом случае обоим императорам придется собрать ее останки и принять на себя трудную задачу их распределения. Мысль о возможности частичного раздела, допущенная императором в Тильзите, теперь не казалась ему осуществимой. В его глазах пожертвование княжествами за приобретение Францией прав на западные провинции Турции вовсе не было надлежащим решением вопроса. Он обдумывал полный раздел оттоманской империи и увлекался этим планом.

Наполеон считал, что рано или поздно это громадное дело будет неизбежным. Для него дело шло вовсе не о том, могла ли Турция существовать, но только о том, следовало ли силой ускорить ее конец или предоставить ей умирать медленной смертью. Впрочем, Наполеон отступал перед первым решением и по причинам чисто политическим. После падения Селима он полагал, что новое правительство – слабое, необъединенное, воспитанное в ненависти к иностранцам, – станет по отношению к нам в безразличное или даже враждебное положение. Более свежие известия опровергли такое предположение. Несмотря на то, что мир между Францией и Россией вызвал беспокойство в Константинополе, турки не обнаружили своего неудовольствия; они по-прежнему называли себя нашими друзьями, искали покровительства императора и вручали в его руки свою судьбу. Они снабдили своего посланника в Париже полными полномочиями для переговоров с Россией при нашем посредничестве и не возобновляли отношений с Англией. Мог ли решиться Наполеон разрушить собственными руками государство, которое в отчаянии снова льнуло к нему и могло еще принести ему некоторую пользу? Как ни казалось ему важным это обстоятельство, однако следует искать в ином месте главную причину, которая не позволяла ему поднять руку на Турцию. Чтобы понять секрет его отрицательного отношения к разделу, следует проникнуть до тайников одной из его заветных и глубоких мыслей, которая возникла у него во время события, составившего эпоху в истории его идей, как и в истории его жизни.

Экспедиция в Египет не была только героическим предприятием, внушенным Бонапарту его эгоистическим желанием заставить признать себя великим человеком в стране древних. В 1797 г., одержав победу над природой Альп и выйдя к Адриатическому морю, молодой генерал увидал за покоренной Италией, по ту сторону моря, Восток. В восторге от этого нового мира он охватил его быстрым взглядом, обратил внимание на его рельеф, на его выдающиеся позиции и, пораженный несравненными выгодами, какие представляло положение Египта, наметил его как долю Франции в будущем разделе Турции. Год спустя он был в Каире. Он тотчас же подпал под чарующее обаяние Египта. Ни с чем не сравнимая страна, ее почва, дающая по два урожая в год, ее кормилица-река, ее положение при слиянии двух миров, обаяние прошлого, теряющегося в безграничной глубине веков, – все производило на него неизгладимое впечатление. Он не считал себя вправе отказаться от надежды восстановить значение этой страны чудес и возвратить ее цивилизованному миру, упрочив ее за Францией. Вынужденный покинуть Египет, он не забывает о нем. Тотчас же после Маренго, все его усилия были направлены на то, чтобы выручить Египет, и утрата нами этой колонии примешивает горечь к опьянению, вызванному его победами. В течение следующих лет, будучи вынужден двинуться на Север и там сражаться, побеждать и делать завоевания, ценность которых казалась ему только относительной или преходящей, он часто мысленно переносится к той стране солнца, которая некогда предстала перед ним по ту сторону морей и завоевание которой было его заветной мечтой.

Он страстно желал снова привести Францию на берега Нила, но в то же время сознавал, что в 1807 г. время для этого еще не наступило, и его политика сводилась к отсрочке дела на будущее время. В этом отношении более продолжительнее существование Оттоманского правительства отвечало его планам. Турки, дни которых, по-видимому, были сочтены, являлись на Ниле скорее временными, чем настоящими владельцами. Они только хранили для других наследство, на страже которого были поставлены. Приговорить к смерти Оттоманскую империю, и, следовательно, объявить Египет совершенно свободным, не имеющим хозяина, значило предоставить его тому, кто первый его займет. По всему вероятию, Англия опередит нас. В ее руках было море. Занимая войсками Мальту и Сицилию, поместившись при входе в Адриатическое море, там, где перекрещиваются все пути, она владела всеми подступами к Египту. Она не сводила глаз с богатой провинции, куда Бонапарт показал ей дорогу. Хотя во время своих дурных отношений с Портой она и ограничилась угрозой только Константинополю, все-таки она не прочь была бы отнять Египет. Теперь желание быть в добрых отношениях с Константинополем и высокое значение, которое она придавала сохранению Оттоманской империи, препятствовали ей возобновить этот план и самой дать сигнал к разделу. Но если только Наполеон и Александр возьмут на себя почин в этом перевороте, она, не будучи в состоянии воспрепятствовать ему, оградит свои интересы и захватит лучшую часть из добычи. Прежде чем наши войска доберутся до Константинополя и Салоник, она наложит руку на Александрию и Каир. В то же время она возьмет Кипр, Кандию, Циклады, быть может, Морею и Дарданеллы, – все наиболее ценные морские части империи, т. е. те, которые только одни и были желательны для Франции. Пытаясь отнять эти области теперь, Наполеон лишал себя обладания ими в будущем и заранее отдавал их Англии: “Это самое сильное возражение Императора против раздела Оттоманской империи”,– писал Шампаньи.[238]

Но разве только на Востоке, думал Наполеон, надлежит искать компенсацию за приобретения России? Без сомнения, если союз порвется, французское и русское влияния, снова сделавшись враждебными, столкнутся на Дунае и Босфоре. Но разве там постарается царь нанести нам решительный удар? Прежде всего он позаботится поднять против нас Европу. Эту-то задачу можно будет легко, почти мгновенно, привести в исполнение. Первым следствием возобновления враждебных действий с Россией будет союз против нас, трех монархий континента, обладающих внушительными военными силами, т. е. коалиция более грозная, чем предыдущие. При появлении русских армий на Немане Пруссия, непримиримая со времени Иены и Тильзита, бросится им навстречу и будет служить их авангардом. Австрия нам глубоко враждебна. Хотя тяжкие раны 1805 г. и не позволили ей в 1807 г. подняться и броситься на правый фланг великой армии, но она деятельно продолжала восстанавливать свои силы. Может быть, не пройдет и нескольких лет, даже нескольких месяцев, как она снова займет положение великой державы. И если тогда представится случай, столь же благоприятный как тот, которым она не могла воспользоваться во время кампании в Польше, она поспешит ухватиться за него, будет действовать заодно с Россией и Пруссией, и, таким образом, создастся тот тройственный союз, который петербургская дипломатия тщетно пыталась завязать накануне Аустерлица и непосредственно после Иены. Наполеон победил Австрию и Россию без Пруссии. Пруссию и Россию без Австрии. Если ему придется сражаться одному против троих, борьба станет уже более неравной и может завершиться столь грозным нападением, какому до сих пор не подвергалась еще императорская Франция.

Но если бы одно из трех государств, вражды которых нужно было опасаться, было заблаговременно поставлено вне возможности борьбы, сделано неспособным вредить нам, вычеркнуто из числа государств, способных к активной деятельности, коалиция хромала бы на одну ногу, была бы недостаточно сильной и, следовательно, менее грозной. Чтобы справиться с ней, Наполеону достаточно было бы повторить Аустерлиц или нанести громовой фридландский удар. Как мы помним, со времени Иены мысль о полном уничтожении одного из членов европейской лиги вовсе не принадлежала к разряду тех, от которых бы Наполеон легко отказался, вынужденный в Тильзите согласиться на решение, не отвечающее его планам по отношению к Пруссии, нарушая, скрепя сердце, завет Фридриха Великого: “Никогда не оставлять противника недобитым”, он ничуть не закрывал глаз на опасность обещания возвратить Фридриху-Вильгельму его владения. Мы видели, с какой недоверчивой заботливостью изыскивал он средства отсрочить исполнение обещания, ставя его в зависимость от уплаты тяжелой контрибуции.

С тех пор его великая армия отступила только на один шаг. Он отвел свои войска по эту сторону Пассарга, возвратил Фридриху-Вильгельму Кенигсберг, но удержал за собой остальную часть королевства и держал свои главные силы между Эльбой и Вислой, а авангард даже по ту сторону Вислы. Прикрываясь соглашением от 12 июля, он ставил эвакуацию в зависимость от соглашения относительно размеров и способа уплаты вознаграждения. Он был крайне тяжел в своих требованиях и в деле установления платежей. Первым делом его комиссар Дарю потребовал сумму в сто пятьдесят миллионов, несоразмерную с доходами Пруссии. К этому он присоединил другие требования, создавал бесконечные затруднения и систематически затягивал переговоры. В то же время военная оккупация угнетала Пруссию неслыханной суровостью. Наши агенты хозяйничали повсюду, лишали страну свободы действий, изнуряли ее налогами и систематически истощали источники ее доходов; а так как пруссаки, приведенные в отчаяние таким ведением дела, изливались в жалобах, в протестах и давали повод заподозрить их в страстном стремлении к восстанию, то император чувствовал, как в нем росли вражда и недоверие к их родине. Теперь он думал о средствах совсем избавиться от исполнения договора. Когда он спрашивал себя, каким путем окончательно и прочно обезопасить от Пруссии, требования, предъявленные Россией, явились для него лучом света. Вопреки статьям договора, по которым дробление Турции допускалось только в том случае, если бы она уклонилась от переговоров, царь желал получить теперь же известные провинции. Что мог бы он иметь против того, чтобы путем точно такого же нарушения договора император получил компенсацию за счет Пруссии, прибавил бы к наложенным уже на нее обязательствам новые и подверг ее новой ампутации? В случае его согласия Наполеон, ссылаясь на неисполнение Пруссией ее денежных обязательств, обошелся бы с ней как с несостоятельным должником и повел бы дело путем экспроприации. Согласно его первой мысли в Тильзите, он вынудил уступить ему Силезию, обеспечив сперва за царем Молдавию и Валахию. Он предоставил своему союзнику княжества, Александр ему Силезию. Оба императора принесут за чужой счет взаимную жертву, и двойной грабеж восстановит между ними равновесие.

С потерей Силезии Пруссия вернется в границы прежнего Бранденбургского курфюршества. Монархия Гогенцоллернов после временного господства над всеми своими соседями – Швецией, Саксонией, Австрией, Польшей – будет умирать медленной смертью в тех самых местах, которые были ее колыбелью. Отброшенная к берегам Балтийского моря, имея в своем распоряжении только бедные провинции, доходы с которых не позволят ей содержать армии, она вступит в число второстепенных государств и, как слабосильная, отныне будет или только присутствовать при борьбе на континенте, или бросит на весы тяжесть, не имеющую значения. Силезия же, не состоя непосредственно в нашей власти, будет способствовать укреплению оборонительной системы империи. По всей вероятности, ее придется присоединить к Саксонскому королевству для того, чтобы установить связь между ним и состоящим под скипетром саксонского короля великим герцогством Варшавским. Получив опять то назначение, которое в самом начале думал ей дать Наполеон, она усилит могущество германо-польского государства, создаваемого нами в качестве передовой позиции. И в этот раз мысль восстановить именно Польшу, составленную из однородных элементов, не проглядывает у Наполеона. Он не намерен воскрешать польскую нацию, но хочет парализовать этим путем другую нацию, ту самую Пруссию, в которой он видит вечного врага, а вместе с тем он стремится увеличить свои средства обороны и против России. Он все настойчивее стремится обеспечить себе против России пункт сопротивления – “блокгауз”, как сказали бы теперь. Что ему за дело, что для постройки этого ретраншемента[239] он смешивает разношерстные материалы, прибавляя несколько обломков Прусского королевства к тем, которые найдены в развалинах Польши.

За тридцать пять лет до описываемых событий некий прусский король, дальновидный и коварный гений, усмотрел в соперничестве на Востоке средство для удовлетворения своих честолюбивых замыслов за счет несчастного народа. Екатерина II, победительница турок, намеревалась подвергнуть их империю безжалостной операции. Австрия, смущенная успехами своей соседки, волновалась, угрожала и вооружалась. По-видимому, столкновение между обеими империями было неизбежно, когда Фридрих II задумал примирить их, указав им на обширную и в то же время слабую Польшу, провинции которой могли вполне насытить их честолюбивые аппетиты. Австрия нашла бы в Галиции компенсацию за успехи русского государства. Россия, прекратив свои завоевания на Востоке, вознаградила бы себя другими частями Польши, Фридрих же, завладев третьей частью приговоренного к смерти государства, получил бы плату за добрый совет. Это внушение привело к первому разделу Польши.

В 1807 г. планы Наполеона относительно Пруссии исходили из принципа, недавно установленного самой же Пруссией. Делая из ее лучшей провинции предмет обмена, добавку при разверстке территорий, которую имелось в виду произвести на континенте с севера на юг, французский монарх возобновлял и сам применял политику разделов и вознаграждений, первые и незабвенные уроки которой дал Европе Фридрих II. Правда, сравнение грешит в одном. Когда Наполеон задумал нанести новый удар государству, которое в 1806 г. безрассудно вызвало его на бой, он свел к нулю условия недавнего мира, наказав его уже после помилования. Фридрих же не мог даже сослаться на высшие интересы относительно Польши, на интересы своей собственной обороны. Он напал на нее врасплох и ограбил во время столетнего мира под единственным предлогом захватить ее владения и только потому, что знал, что она бессильна их защитить. Кроме этой разницы, прием был тот же и жестокость одинакова. Это было отрицание за слабым права на жизнь со стороны сильнейшего. По неисповедимой превратности судьбы, по той справедливости, которая содержится в мировых переворотах и почти всегда воздает злом за зло, побежденная, униженная и бессильная Пруссия предназначалась по планам победителя для точно такой же роли, какую один из ее самых способных королей недавно предписал Польше. Доставляя нам соответствующую завоеваниям России на Востоке компенсацию, она избавила бы Наполеона от необходимости вознаграждать себя за счет Оттоманской империи, способствовала бы продлению существования этого государства и, подобно Польше, в свою очередь, послужила бы выкупом за сохранение Турции.

Оставаясь верен этой идее, Наполеон решил сообщить ее императору Александру и указать ему на ее выгодные стороны. Об этом должен был первым долгом позаботиться наш новый посланник Коленкур тотчас же по приезде в Петербург; это была главная статья в его инструкциях. Этот замечательный документ, помеченный 12 ноября 1807 г., составленный Шампаньи, но просмотренный и одобренный императором, дает возможность проследить весь ход его мысли.[240] По мнению Наполеона, Коленкур, посвященный вполне в развитие мысли, создавшейся в уме его государя, лучше поймет, сколь важно обеспечить ее успех. В это дело он должен будет вложить все свое усердие, всю силу убеждения. Не предлагая с самого начала княжеств, он даст понять, что император, чрезвычайно желая быть приятным своему союзнику и другу, ничего не имеет против этой важной уступки. Но тем не менее тождественный тильзитский акт не должен быть изменяем ради исключительной выгоды одной из сторон. Нарушение, допущенное в пользу России, должно повлечь за собой такое же в пользу Франции. “Таков принцип, которым будет обусловливаться поведение Императора. Разум, справедливость и осторожность не позволяют ему принять другого решения, и никакое препятствие не будет в состоянии сбить его с этого пути”.

Установив это, Коленкур укажет причины, которые побуждают императора отсрочить раздел и не позволяют ему искать себе на Адриатике компенсации русских завоеваний. При таких условиях только одна Силезия может послужить для него справедливым возмещением. Конечно, самым трудным будет заставить царя принять вторую часть предложения. Коленкур должен будет пустить в ход откровенные объяснения. Он не скроет, что при настоящем положении Европы император не может отказаться ни от одного из условий, обеспечивающих его выгоды; что упорная враждебность Пруссии оправдывает все принимаемые против нее меры предосторожности. Итак, Франция будет занимать ее, пока русские будут оставаться в Валахии и Молдавии, если только уступкой Силезии не будет дано нам соответствующей гарантии. Таким образом, Пруссия должна выбрать одно из двух: или она должна на неопределенный срок оставаться в наших руках как военнопленная, или же должна откупиться, пожертвовав своей провинцией. Следует постараться доказать, что из двух решений второе не самое для нее невыгодное. Нашему посланнику предстоит трудная, довольно оригинальная задача – доказать, что Пруссия меньше будет страдать после грозящей ей операции, что для ее же блага оба императора должны сделать ей ампутацию, что только живое участие побуждает лишить ее положения великой державы, несовместимого с ее настоящим состоянием, дабы, низведя ее к ничтожеству, обеспечить ей спокойное существование. “У Пруссии, – говорится в инструкции, – будет население только в два миллиона жителей. Но разве этого не достаточно для счастья королевской семьи и разве не в ее интересах занять тотчас же и вполне покорно место среди второстепенных государств, тогда как все ее усилия вернуть утраченное положение послужат только к тому, чтобы терзать ее подданных и питать бесплодные сожаления”?

Если царь согласится на предложенный обмен, все может быть кончено теперь же. Оба императора обменяются договором, который заменит тильзитский, под предлогом его истолкования. Он останется в тайне, но будет служить руководящей нитью для условий мира, который будет заключен между Россией и Портой при нашем посредничестве, и для новой сделки между Францией и Пруссией при посредничестве царя. Наполеон возьмет на себя труд дать совет султану покориться своей участи, Александр исполнит то же относительно Фридриха-Вильгельма. Восточный вопрос и прусский будут разрешены одновременно, и за решение одного будет отплачено решением другого.

Как ни была соблазнительна для Александра перспектива скорого окончания дела, как ни были обильны доводы, данные в распоряжение Коленкуру, как ни велико было доверие императора к его умению, тем не менее нельзя было быть уверенным, что русское правительство согласится на предложенную комбинацию. По некоторым донесениям Савари, Наполеон думал, что к Пруссии царь питает только незначительный интерес. Вспоминая же о горячности, с которой царь, видимо, подхватил в Тильзите идею о разделе, он спрашивал себя, не поклялся ли он покончить с турками и не потребует ли он большего, чем Молдавия и Валахия. Если бы было предъявлено такое требование, нужно ли его отвергнуть? Наполеон рассуждал иначе. Он хотел, чтобы его идея о разделе была представлена царю как дело в принципе решенное и неотложное, но чтобы формальное предложение об этом не было его последним словом. В случае, если бы император Александр стал настаивать на расчленении Турции, Коленкуру следовало не отказываться от этого, но он должен был заметить, что вопрос настолько серьезен, что, согласно принципам, установленным в Тильзите, делает необходимым новое свидание и непосредственные переговоры между императорами. Отсюда мы видим, что, как ни желал Наполеон избегнуть раздела в настоящее время, он не отвергал безусловно идеи о нем, но допускал его только как последний довод при окончательном обсуждении и как последнее средство выйти из затруднительного положения. Он, впрочем, позаботился лично указать на это своему посланнику. В изложении инструкции есть момент, когда стушевывается государственный секретарь и начинает говорить сам император. Заметка на полях, гласящая “продиктовано Императором”, как молния, озаряет тайники его мысли. “Итак, – говорится в ней, – в настоящий момент истинное желание Императора состоит в том, чтобы Оттоманская империя осталась в своей нынешней неприкосновенности (этим словом Наполеон исключал княжества, фактически уже отделенные от оттоманских владений), чтобы она жила в мире с Россией и Францией, чтобы ее границей было течение Дуная, сверх того крепости, которые принадлежат Турции на этой реке, – как например: Измаил, – конечно, все это при условии, что Россия согласится на приобретение Францией соответствующего увеличения за счет Пруссии. Однако возможно, что вопрос о разделе Оттоманской империи уже решен в Петербурге. В таком случае Император желает, чтобы самолюбие России никоим образом не было задето по этому поводу. Он предпочитает совершить раздел вдвоем с нею, ибо лучше доставить Франции в деле раздела возможно большее влияние, чем заставить русских впутать в него Австрию. Итак, никоим образом не следует отказываться от раздела, но заявить, что по этому поводу необходимо лично сговориться”.

Словом, Наполеон признавал три способа решения в восточном вопросе: во-первых, мир, обеспечивающий Турции возврат всех ее провинций, включая и княжества, если бы царь добровольно согласился отложить обсуждаемые в Тильзите проекты; во-вторых, уступка России княжеств за предоставление в наше распоряжение Силезии, причем Наполеон объявляет, что на этой основе он готов тотчас же начать переговоры. Наконец, полный раздел Оттоманской империи при условии, что оба императора лично сговорятся о средствах направить его к общей пользе их государств. “Таковы намерения Императора по этому важному политическому вопросу, – заключала инструкция. – Самое предпочтительное для него, чтобы турки могли мирно владеть Валахией и Молдавией. Однако, в силу желания быть в добрых отношениях с петербургским кабинетом и еще более привлечь к себе императора Александра, он не против того, чтобы предоставить ему обе провинции за справедливое вознаграждение, которое надлежит взять в прусских провинциях. Наконец, хотя он очень далек от раздела Турецкой империи, видя в нем меру, чреватую опасностями, он все-таки не желает, чтобы при ваших объяснениях с императором Александром и его министром вы осудили ее безусловно; но, тем не менее, он предписывает вам твердо представить причины, которые вынуждают отдалить время ее исполнения. Этот старинный проект русских честолюбивых стремлений представляет узы, которые могут привязать Россию к Франции, и поэтому-то следует остерегаться вполне разрушать ее надежды”.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.