Глава 11 СЫНОВЬЯ ЗАВОЕВАТЕЛЯ

Глава 11

СЫНОВЬЯ ЗАВОЕВАТЕЛЯ

9 сентября 1087 г. умер Завоеватель, оставив трех сыновей спорить о наследстве. Предполагалось, что самый старший сын, Роберт, станет герцогом Нормандским. Средний сын, Вильгельм, был уже наготове на берегу Ла-Манша, чтобы переплыть пролив и захватить корону своего отца. Самый младший, Генрих, имел серебро, но не имел земель, тем не менее ум и удача в конце концов сделали его самым могущественным из трех братьев.

Младший Вильгельм — он был ростом меньше своего отца, но таким же дородным и краснолицым с пронизывающим взглядом и заикающейся речью — привез в Англию письмо от своего отца к Лафранку, в котором говорилось, что Завоеватель избрал Вильгельма для английского трона. Через три недели он был коронован в Вестминстерском аббатстве архиепископом Лафранком, примасом всей Британии, самым доверенным советником его отца. Быстрота его восшествия на престол и поддержка Лафранка не сделали его путь совершенно беспрепятственным. Дважды ему пришлось иметь дело с крупными восстаниями, а отношения с его старшим братом, который не мог полностью примириться с потерей большей части владений своего отца, никогда не были простыми. Но у Вильгельма Рыжего были сила и безжалостность успешного монарха, и с течением лет он все более крепко держал в руках трон, а его вкус к авантюрам в Европе усилился. В 1096 г. герцог Роберт отправился в Первый крестовый поход и заложил все, что оставалось от его герцогства, королю Вильгельму. Честолюбивые замыслы Вильгельма росли. В 1100 г. он похвастался, что проведет Рождество в Пуатье. Но 2 августа во время охоты в Нью-Форесте в него попала стрела, и он умер на месте.

«Несколько крестьян везли его тело на повозке, запряженной лошадьми, в кафедральный собор в Винчестере, и кровь капала с него всю дорогу, — пишет Уильям Мальмсберийский. — Там в соборе, под башней, он был похоронен в присутствии многих великих мужей, оплакиваемый немногими. На следующий год башня рухнула. Я воздержусь от пересказа мнений, которые существовали по поводу этого происшествия, чтобы не показалось, что я верю в пустяки, — так как она все равно рухнула бы, даже если бы он не был там похоронен, потому что она была плохо построена».

Вильгельм Рыжий, по широко распространенному мнению, был не тем человеком, которого хотел бы приютить в себе уважающий себя собор. Он не пользовался любовью церкви и редко — популярностью у современных историков. Недавно профессор Барлоу отнесся к нему с большей добротой и пониманием, но обычно его подвергали критике с жестокостью сродни его собственной. «Отталкивающее воплощение эгоизма в своей самой омерзительной форме, враг Бога и человека» — таким он предстает в «Истории конституции» Стаббса (1873). Для доктора А.Л. Пула (1951) он был «с точки зрения морали... вероятно, самым худшим королем, который занимал трон Англии».

Так, Вильгельм Рыжий, является одним из трех или четырех безнравственных королей, существовавших в истории средневековой Англии. И любопытно, что еще никто не взял на себя труд обелить его. Появлялись различные общества, чтобы защитить драгоценную память о Ричарде III. Серьезные сомнения имелись в отношении традиционного взгляда на короля Иоанна. Но Вильгельм Рыжий хоть и имел друзей, не завладел воображением широких масс — он по-прежнему погребен под булыжниками. Через мгновение мы увидим, что характер Вильгельма не был целиком черен, и лучшие его стороны отмечали некоторые историки, и на них намекали отдельные его современники. Но сравнение с Ричардом III стоит недолгих раздумий. Широкое внимание привлекли к Ричарду III, во-первых, сенсационная тайна, окутавшая смерть его племянников, а затем открытие, которое некоторые профессиональные историки несколько неосторожно приняли на веру, — тюдоровскую легенду о последнем представителе Йоркской династии. Волнение от детективной истории усиливает приятное времяпрепровождение «стрельбы» по знатокам. Это хорошее развлечение; и постепенно знатоки оказались вынуждены признать (то, что многие из них, во всяком случае, говорили на протяжении лет), что он не был таким уж плохим, каким его рисуют. Они также дали ясно понять, что многие тайны, окутывающие Ричарда, по-прежнему являются тайнами. Это не значит, что он мог быть святым. Никто не сомневается (насколько мне известно), что он объявил детей своего брата внебрачными и захватил их трон. Для его ярых защитников это просто иллюстрирует его искреннюю преданность поискам правды. Для большинства из нас это кажется таким же гнусным, как и любые обвинения, которые нельзя доказать.

Внимание к Вильгельму Рыжему было привлечено в последние годы довольно необычным способом. Никто не утверждает, что он христианский святой, зато утверждают, что он вообще не был христианином. А доктор Маргарет Мюррей доказывает, что он был приверженцем подпольной религии ведьм, а его смерть была ритуальным убийством короля сподвижниками по дьявольской вере. «Уолтер, верши свою справедливость, согласно тому, что ты слышал». — «Да, мой господин», — ответил Уолтер Тирел, взял из рук короля стрелу и выстрелил ею в него. Если направление пересмотра хода событий и не такое, как в случае с Ричардом III, некоторые его составные части тем не менее поразительно похожи. Людей с пытливым умом привлекает в Ричарде тайна принцев в Тауэре, в Вильгельме Рыжем — тайна его смерти. Попытка обелить Ричарда означает противоречить большому количеству фактов о его правлении. Попытка привязать Вильгельма к подпольной секте заставляет нас объяснять, почему эта секта ни разу не упоминается летописцами. Другими словами, она вынуждает нас переписать все, что было написано о Вильгельме его современниками. Здесь две тайны — тайна его веры и тайна его смерти. Обе они стоят того, чтобы их расследовать.

«Дух Божий находит прибежище в человеческом существе, обычно короле, который благодаря этому становится тем, кто дарует изобилие всему своему королевству. Когда такой богоподобный человек начинает проявлять признаки старения, он умерщвляется, чтобы дух Божий также не состарился и не ослаб, подобно его человеческой оболочке... В некоторых местах время смерти указывали такие признаки приближающейся старости, как седые волосы или потеря зубов. В других — количество лет было установленным: семь или девять... То, что жертвоприношения многократно совершались на протяжении истории нашей страны и Франции, зависит от фактов, которые были бы приняты, если бы они касались восточной или африканской религии». Сравнительное изучение религий имело свои заблуждения, но я, со своей стороны, не верю, что те, кто исследует ее в настоящее время, примут такое доказательство, как это.

Описание доктором Мюррей характера Вильгельма Рыжего — «послушный долгу сын... верный друг... безрассудно храбрый... расточительно щедрый...» — во многом правдиво. И она права, когда говорит, что его жестокость была чертой того времени, а его характер сам по себе не объясняет враждебность летописцев. Она также права в том, что приписывает эту враждебность его антиклерикализму, притеснению церкви и богохульствам. Но ее объяснения истоков его отношения к церкви и его смерти мне кажутся плодом фантазии.

Новая историческая теория часто берет свое начало в какой-нибудь загадке. Ученый, читая имеющийся отчет о каком-то событии или ходе событий, находит в этой истории какие-нибудь элементы, которые волнуют его. Старания разрешить свои затруднения приводят его к пересмотру этой истории. Если мы хотим понять, где корни изначальной версии, нам следует искать те моменты, которые натолкнули на новую цепь рассуждений. Самое основательное исследование жизни Вильгельма II содержится в книге «Правление Вильгельма Рыжего», написанной в 1882 г. Е.А. Фриманом. «Не имея никаких антропологических знаний, — пишет доктор Мюррей, — Фриман полностью находится под влиянием церковной точки зрения и признает себя совершенно неспособным понять характер Вильгельма Рыжего или объяснить многие события его правления». Да, атмосфера тайны окутывает некоторые события его правления, а в его королевском портрете присутствует некая неуверенность. Отчасти это результат техники его письма: он любил драму, смешанную с долей таинственности; и в то же время он никогда не замалчивал никаких фактов, даже пустяковых, так что острые края современных ему повествований иногда притуплялись сообщениями из более поздних и даже легендарных источников. Он решил никогда не колебаться в поисках правды; он также был полон решимости не изменять нравственным нормам своей церкви и своего времени. Стаббс был еще профессором в Оксфорде, когда Фриман писал свою книгу, а его собственному взгляду на личность Вильгельма Рыжего было менее десяти лет. Они были близкими друзьями, и Фриман, как очень восприимчивый человек, сильно зависел от одобрения Стаббса. Можно заподозрить, что Фриман чувствовал себя обязанным быть достойным порицания своего друга. И все же он сознавал, как указывал сам Стаббс, что в личности Вильгельма была хорошая сторона. Только в одном отношении Фриман выходит за рамки фактов. Вильгельм Рыжий никогда не был женат и, очевидно, не имел детей, и тем не менее его личная жизнь, как говорят, потрясла даже его младшего брата. Это привело к обвинению Вильгельма II в гомосексуализме. В поддержку этого обвинения нет конкретных доказательств: условия того времени и его жизни делают это абсолютно возможным. Но лишь при особых условиях это объясняло бы отсутствие детей, и историки, разделившие взгляды Фримана, который написал, «что нет ни упоминания, ни намека на любовниц», ошибаются. Да, большинство описаний личной жизни Вильгельма II расплывчато. Но все они обвиняют его в вольном поведении. Если не отмечено существование детей, вероятное объяснение этому — либо король не мог иметь детей, либо ни один ребенок не выжил.

Этот последний штрих делает Вильгельма Рыжего, изображенного Фриманом, далеким, нематериальным и непонятным человеком, глубоко развращенным и все же не лишенным хороших черт. Он с важным видом выступает на полотне времен юности Фримана: мрачный, буйный, непостижимый. По аналогии с несчастным случаем, который привел к смерти Вильгельма, Фриман совершенно правильно усмотрел противоречивость в источниках, так что мы не можем точно восстановить, что случилось. Собрав все слухи, которые носились вокруг этого события, Фриман сильно сгустил атмосферу тайны, а сделав это, невольно пригласил других историков к дальнейшим размышлениям, а доктор Мюррей заявила, что принятая версия не имеет смысла.

Два самых полных рассказа называют один и тот же человеческий фактор. Версия Уильяма Мальмсберийского (1125) звучит следующим образом. После обеда 2 августа 1100 г. король в компании нескольких человек поехал верхом в Нью-Форест, чтобы поохотиться. Группа всадников разделилась в поисках оленя, и король остался один с Уолтером Тирелом. Ближе к вечеру мимо них пробежал олень, и король выпустил в него стрелу, но не убил животное. Оно скрылось в западном направлении, а король приставил ладонь козырьком к глазам, чтобы проследить, как оно исчезает в заходящем солнце. Потом мимо проскакал еще один олень, и в мгновение ока Уолтер выпустил еще одну стрелу. Эта стрела попала в короля, который умер мгновенно, не сказав ни слова.

Ордерик Виталий (1135) рассказывает похожую историю. Упомянув знамения, он быстро ведет короля к смерти. «Он встал, сел на коня и устремился в лес. Граф Генрих (его брат), Вильгельм де Бретей и другие великие мужи были с ним. Они углубились в лес, и охотники рассыпались по своим местам. Король и Уолтер де Пуа (т. е. Тирел) расположились с несколькими охотниками в лесу и стали с нетерпением поджидать добычу, держа оружие наготове. Внезапно зверь пробежал между ними. Король отскочил назад со своего места, а Уолтер выпустил стрелу. Стрела задела шерсть на спине оленя, устремилась дальше и ранила короля. Он упал на землю и умер — proh dolor! — мгновенно».

В общих чертах оба летописца рассказывают одну и ту же историю, и ясно, что в нее все верили, хотя есть и другие версии. Но настоятель аббатства Св. Дени Сугерий в написанной им «Жизни» короля Франции Людовика VI (1144) утверждает, что он своими ушами слышал, как Уолтер Тирел отрицал, что в тот день находился в той же части леса, что и король, да и вообще он не видел его во время охоты. Это отрицание также упоминается в качестве торжественного заявления, которое сделал Тирел на смертном одре, в «Житии св. Ансельма» Иоанна Солсберийского (середина — конец XII в.). Иоанн добавляет, что, по мнению многих, Вильгельм сам выпустил стрелу. В конце XII в. Герард Камбрейский рассказывает похожую историю о случайном выстреле, но называет имя другого стрелка. Ни один ранний источник не приписывает его кончину именно человеческому злому умыслу. Эдмер пишет, что возник спор относительно того, как Вильгельм умер на самом деле — попала ли в него стрела, или же он споткнулся и упал на нее. В «Англосаксонской хронике» (не позднее 1121 г., а возможно, и гораздо раньше) говорится, что он «был убит стрелой во время охоты одним из своих людей... Его ненавидели почти все его приближенные, и он был отвратителен Богу. Этому свидетельствует его конец, так как он умер нераскаявшимся грешником, не искупившим своих злых деяний». Это можно посчитать убийством, но ясно, что его конец, по мнению автора, свидетельствует о свершении суда Божьего; человеческий фактор не имел значения.

Если Уильям Мальмсберийский был прав, говоря, что король и Уолтер были одни в той части леса, то только Уолтер мог рассказать эту историю. Тем не менее Уолтер решительно и неоднократно отрицал это. Это противоречие сбивает с толку. Цареубийство всегда было серьезным делом, но в этом случае можно было бы ожидать, что, если общепринятая история соответствует действительности, Тирел был бы счастлив стать (по мнению многих) орудием Божиим для устранения грешника. Если это был несчастный случай, мы должны были бы склоняться к тому, что Тирел не был таким орудием. Но что, если это все было подстроено? Мы не должны слишком поспешно делать такой вывод. Ни один современник не обвиняет Тирела в убийстве. Официальной версией, которой все поверили, был несчастный случай.

Несчастные случаи на охоте часто случались в любой стране, так что это вполне могло быть несчастным случаем. Но мы должны принять во внимание две другие возможности — колдовство и убийство. Сначала давайте взглянем на замечательную версию этой истории доктора Мюррей. «Ясно, что его смерти ждали, и рассказ о его последних минутах указывает на то, что он знал: его час пробил. Он не мог заснуть в ночь накануне охоты; он приказал принести в спальню свечи, вызвал туда управляющих двором и начал разговаривать с ними...» Все связанное с этим событием звучит как сага. Самый ранний источник сообщает, что св. Ансельму во Франции о нем стало известно немедленно (благодаря посланцу-ангелу). Уильям Мальмсберийский описывает сон, который приснился королю в ту ночь, и затем как сон монаха был рассказан ему: «Он монах, — сказал Вильгельм, — и как монах он мечтает о деньгах; дай ему сто шиллингов». Так разрасталась легенда о необычных знамениях.

Для современного читателя все это звучит весьма подозрительно; ему хочется дать какое-то рациональное объяснение. Хитрость объяснения доктора Мюррей состоит в том, что оно и в самом деле истолковывает предупреждения и предзнаменования, даже сны короля. Все знали, что он умрет! К сожалению, ее объяснение содержит ряд допущений, которым нет доказательств и которые являются дико невероятными.

Прежде всего, давайте посмотрим, что именно нуждается в объяснениях. О таких случаях рассказывают как о чудесах, знамениях по милости Господней и Божьем промысле. Св. Ансельм знал об этом, потому что был тем человеком, которому ангелы приносили вести. Вильгельму снились сны, потому что Бог не оставляет жертв своего суда без предостережения. Смерть Вильгельма произвела колоссальное впечатление не из-за каких-то подозрений в преступлении или человеческом жертвоприношении, а потому что в нем увидели Божий суд над грешником. Она произвела тем большее впечатление, потому что на человеческом уровне все считали ее несчастным случаем. Великий человек был убит в расцвете лет, находясь на вершине власти.

В объяснении нуждается не аура таинственности, а простой факт смерти короля. Слухи, окружавшие смерть Вильгельма Рыжего, были обычным явлением в то время. Такие же байки возникали и вокруг других заметных событий точно таким же образом. Предсказания подобного рода часто встречаются в литературе этого века. Легенды вокруг кончины Томаса Бекета даже еще более удивительны, потому что мы знаем, как быстро они возникли и какое широкое признание имели. Эта параллель не укрылась от доктора Мюррей. Бекет тоже был Божьей жертвой. Но столько всего нуждается в объяснении в отношении Бекета, что будет утомительно прослеживать все искажения.

Слухи, витавшие вокруг смерти Вильгельма Рыжего, подчеркивают тот факт, что люди считали его кончину судом Божьим, и это является частью объяснения того неблагосклонного отношения, которое он сразу же заслужил у летописцев. До 1100 г. церковь в основном враждебно относилась к нему, и не без причины.

В этой враждебности церковных летописцев есть одно исключение. Монахи аббатства Бэттл (основанного его отцом на месте сражения при Гастингсе) помнили его как благотворителя, и весьма вероятно, что он увеличил солидные пожертвования, которые у его отца зависели от непредвиденных обстоятельств. Монастырский летописец был склонен основывать свое мнение о короле на его отношении к его собственному хозяйству и доходам, и это, безусловно, отражено в отношении Эдмера, историка и биографа св. Ансельма, архиепископа Кентерберийского, и в версии, представленной в «Англосаксонской хронике», которая также исходит из Кентербери. Большую часть своего царствования под тем или иным предлогом Вильгельм Рыжий пользовался доходами епархии и монахов Кентербери, а самих монахов содержал на небольшую сумму денег. Это была его отличительная черта. Подобно многим феодальным властителям, он считал церкви главным образом объектами собственности. Ансельм просил его позволить аббатам избираться на вакантные должности в аббатствах, которые он «обирал». «Вам-то что? Разве аббатства не мои?» — был резкий ответ короля.

Вильгельм Рыжий был обязан своей короной поддержке архиепископа Лафранка, и нам сообщают, что он вел себя хорошо и выполнял свое обещание править справедливо, пока Лафранк был жив. В 1089 г. Лафранк умер, и Вильгельм начал пользоваться своими доходами. Лафранк часть лучших лет своей жизни был монахом и настоятелем монастыря Бека, и после его смерти не было никого в англо-нормандской церкви, кто обладал бы более высоким авторитетом, чем его друг и ученик Ансельм, бекский аббат. Ансельм был одной из тех редких личностей, которые пользовались восхищением и любовью даже у своих врагов. В 1092—1093 гг. его обманом заставили приехать в Англию, хотя он и знал, что его имя было у всех на устах как имя следующего архиепископа. Очень своевременно король заболел и решил, что умирает. Он немедленно предложил Ансельму архиепископство и настойчиво упрашивал принять его. Он вбил себе в голову, что его болезнь была расплатой за то, что он никого не назначал на место архиепископа, и пройти она может только в том случае, если он заполнит эту вакансию св. Ансельмом. Ансельм не хотел этой должности, он также не был суеверным. Он сказал королю, что тот поправится в любом случае. «Да знаете ли вы, что вы собираетесь сделать? — будто бы сказал он епископам, которые побуждали его принять предложение короля. — Вы задумали впрячь дикого быка и немощную старую овцу в один плуг под одним ярмом. И что из этого выйдет? Неукрощаемая дикость быка потащит плуг через тернии и заросли и так искалечит овцу, что она станет совершенно бесполезной...»

Король выздоровел, но сдержал слово, данное Ансельму, и настоял на том, чтобы сделать его архиепископом. Однако это не принесло ничего хорошего ни одному из них. Король, видимо, считал, что его обманом вынудили сделать это назначение, и не ладил со святым отцом. Ансельм обнаружил, что невозможно поддерживать мирные отношения с Вильгельмом, не идя на недопустимые компромиссы по принципиальным вопросам. В конце концов Ансельм попросил разрешения поехать к папе римскому за мантией архиепископа, символом его сана. В то время в Европе два человека претендовали на то, чтобы быть папой римским, из-за полемики, которая не прекращалась между папой Григорием VII и императором Генрихом IV в предыдущее десятилетие. Официально в Англии не был признан ни один папа римский — ситуация, явно устраивавшая Вильгельма II. У какого папы, спросил он, собирается Ансельм требовать свою архиепископскую мантию? На это Ансельм, который был в Беке, когда начался этот раскол, и уже сделал свой выбор вместе с остальными церковнослужителями Нормандии, ответил: «У Урбана». Король возразил, что он еще не принял решения, а по обычаю, заведенному у его отца и у него самого, никто в его королевстве не может считать человека папой римским без его разрешения, и всякий, кто хочет забрать у него это исключительное право, пытается отнять у него его корону.

В конечном счете Ансельм победил, и Урбан был признан папой римским. Но разногласия между Ансельмом и королем росли, и, когда Ансельм понял, что Вильгельм намерен подвергать его гонениням во что бы то ни стало, он уехал из страны и провел оставшиеся годы правления короля, пользуясь гостеприимством то папского двора, то архиепископа Лиона. Вильгельму Рыжему грозило отлучение от церкви, но оно было отсрочено по просьбе Ансельма. Затем Урбан умер. Когда Вильгельм спросил, каков его преемник, ему ответили, что в чем-то он похож на Ансельма. С проклятием король выпалил: «Его папство на этот раз не возьмет надо мной верх. Я добился для себя свободы и буду делать что захочу». «Но он недолго наслаждался ею; не прошло и года, как смерть нашла его...»

Этого достаточно, чтобы объяснить отношение летописцев, и особенно тех, кто восхищался св. Ансельмом или служил ему. Они ненавидели короля, но им нравилось рассказывать о нем разные истории. Его вспыльчивый характер, находчивость и характерная божба «Клянусь ликом Божьим!», «Клянусь образом Лукки!» (изображение лика Христа) способствовали тому, что его поступки и высказывания переходили из уст в уста. Перед нами портрет Вильгельма Рыжего, «героя», появляющегося даже в истории у Эдмера, первое издание которой было написано не более чем через пятнадцать лет после смерти Вильгельма. Некоторые истории могут быть неканоническими, но изображаемая ими картина, вероятно, достаточно правдива. Вильгельм был богохульником, алчным и скупым человеком, он ни в грош не ставил церковь, за исключением того момента, когда думал, что умирает. Ему доставляло большое удовольствие возмущать духовных лиц из числа своих сторонников, хотя, наверное, оно было не больше, чем их удовольствие перечислять его грехи — в общем, обаятельный негодяй.

Это не тот случай, когда надо обелить кого-то. В своем отношении к церкви Вильгельм Рыжий был вспыльчив и неразборчив в средствах. Его нельзя оправдать никакими христианскими нормами. Возникает вопрос, а был ли он вообще христианином. Для доктора Мюррей он был дьяволопоклонником, как мы уже видели. Но ее реальные доказательства чрезвычайно бессвязны и косвенного рода. Весьма вероятно, что в XI в. существовали приверженцы культа дьявола: есть факты разнообразного колдовства, и поклонники Люцифера, ритуалы которых были подробно описаны в конце XII в., вполне могли существовать веком раньше. Но они жили в Германии, а у нас нет подробных доказательств черной магии или поклонения дьяволу в тех странах, в которых побывал Вильгельм Рыжий. Чтобы заполнить этот пробел, доктор Мюррей привлекает факты XVI и XVII вв. Именно из более поздних источников она извлекает доказательства учения и обрядности, на основе которых она восстанавливает события.

Ее теорию на самом деле можно отвергнуть как фантазию, но проблема вероисповедания Вильгельма Рыжего остается. Совершенно невероятно, чтобы он был рациональным агностиком. Под воздействием болезни он немедленно попытался умилостивить Всевышнего. Так часто, как он осмеливался, он относился к Богу неуважительно, как к своему старшему брату. В каждом веке у веры свои богохульники, а Вильгельм был исключительным примером этого явления, вероятно, более широко распространенного, чем мы себе представляем, — человеком, который принял основные догматы церкви, но с отвращением; которому доставляло удовольствие наносить резкие удары по ее наиболее фанатичным, педантичным или зловещим взглядам; которому нравилось богохульствовать в открытую при придворных, равно как и в относительном уединении лагеря и на охоте. В конце своего правления Вильгельм провел некоторое время в столице Нормандии Руане. Эдмер рассказывает историю о том, как евреи Руана подкупили короля, чтобы он приказал некоторым представителям их нации, которые не так давно были обращены в христианство, вернуться к своему исконному иудаизму. Он излагает трогательную историю о том, как один еврейский мальчик был обращен в христианство явившимся ему первомучеником св. Стефаном. Его отец пошел к королю и предложил ему 60 марок (40 фунтов стерлингов в современном выражении) за то, чтобы он заставил юношу вернуться к своей старой вере. Король с радостью взялся за это дело и позвал к себе молодого человека. «Твой отец жалуется, что ты стал христианином без его разрешения. Если это так, то я приказываю тебе подчиниться его воле без всяких увиливаний и немедленно вернуться к иудаизму». Юноша ответил: «О король, я думаю, что ты шутишь». Вильгельм рассердился: «Стал бы я шутить с тобой, дрянной мальчишка? Иди домой и быстро делай, как я сказал, или — клянусь образом Лукки — я прикажу выколоть тебе глаза!» Молодой человек стоял на своем; он упрекнул короля за его отношение и был вышвырнут со двора. За свои усилия король получил вознаграждение в размере половины обещанной платы.

Внешние атрибуты этой истории отчасти комичны, отчасти отвратительны. Она призвана проиллюстрировать цинизм и богохульство короля и, очень вероятно, выполняет эту задачу. Но она также, по-видимому, указывает на кое-что еще: церковь не всегда была справедливой или честной по отношению к евреям. Вильгельм не был передовым свободным мыслителем, а еще меньше исследователем религии. Но за внешностью циника и богохульника скрывались проницательный ум, находчивость, даже своего рода кодекс — для узкого круга его рыцарей он был щедрым и великодушным, — а также склонность к суевериям (как это проявилось во время его болезни).

В глазах многих его современников смерть Вильгельма Рыжего была судом Божиим. Это объясняет зловещую атмосферу, чудеса и отчасти тайну, которая ее окружает. Для этого нам не нужно эзотерическое разъяснение. Но на более приземленном уровне тайна остается: как же он умер?

Невозможно совсем избежать подозрений в том, что смерть Вильгельма была результатом заговора, в котором был замешан его младший брат и преемник. Генрих участвовал в той охоте. Как только он услышал о смерти своего брата, он не стал ждать, когда его тело перевезут для похорон, а повернул коня и галопом поскакал в Винчестер, чтобы завладеть королевской казной. После спора с Вильгельмом де Бретеем, видным нормандским бароном, который подчеркнул, что старший брат Генриха еще жив, Генриху было позволено забрать сокровища и перевезти их в Лондон. Тем, кто возражал, что законным наследником является Роберт, он, видимо, лицемерно отвечал, что он «порфирородный», рожденный после того, как его отец стал королем, так что его титул лучше.

Это, наверное, на тот момент сослужило свою службу, и он сам вроде поверил в это. Но, по существу, Генрих стал королем благодаря решительным и энергичным действиям. Вильгельм II умер 2 августа, а 5-го Генрих был уже миропомазан и коронован на царство в Вестминстерском аббатстве епископом Лондонским (архиепископ Ансельм был все еще в изгнании). Так он стал королем де-факто; он стал помазанником Божьим, и его нелегко было бы сместить. В ноябре он укрепил свое положение, женившись на принцессе Эдит или Матильде, дочери св. Маргариты Шотландской, племяннице Эдгара Этелинга, потомка Альфреда и Кердика.

Скорость, с которой Генрих захватил трон, поразительна. Она провоцирует вопрос: могло ли все это совершиться — в частности, мог ли он быть коронован в Вестминстере через три дня после смерти своего брата в Гемпшире? Неужели не было никаких приготовлений? Не сформировалось ядро сторонников? На эти вопросы едва ли есть ответы, но Генриху, безусловно, нужно было спешить. Вильгельм Рыжий умер как раз вовремя. В сентябре их старший брат Роберт возвратился из Крестового похода и, что еще хуже, привез с собой жену, и можно было ожидать, что у него появится законный наследник. Когда Роберт отправился в Первый крестовый поход, он договорился с Вильгельмом о том, что каждый из них является наследником другого. О Генрихе не упоминалось. Если бы Роберт возвратился из Первого крестового похода до смерти Вильгельма, он вполне мог стать его преемником на английском троне. Как выяснилось, он совершил почти удачное вторжение и на несколько лет добился сильной поддержки в английском королевстве. Генрих в свои молодые годы, возможно, надеялся, что его братья умрут, не оставив законных наследников. Но женитьба Роберта, видимо, отдалила эту перспективу. Август 1100 г. вполне мог показаться Генриху его последним реальным шансом завладеть английским троном, и было исключительно удачно, что король скончался неподалеку от Винчестера. Это дало Генриху возможность захватить королевские сокровища и поспешить прямо в Вестминстер в сопровождении тех баронов и епископов, которые были готовы его поддержать. Не странное ли совпадение, что Вильгельм умер в этот месяц и в этой части Англии?

Жена Тирела Алиса была из рода Клеров; его теща Рогезия — из рода Жиффаров. Главные представители большого рода Клеров, его шурины и крупные землевладельцы пользовались покровительством Генриха. Один из них в тот год стал настоятелем Элийского аббатства, а свояченица вышла замуж за Эвдодворецкого, одного из вернейших друзей Генриха. Один из братьев Рогезии, похоже, мгновенно стал эрлом Бакингемским, другой брат — епископом Винчестера, самой богатой епархии в Англии. Сам Тирел сразу же бежал: даже если он и не был виновен, он явно попал под подозрение у преданных Вильгельму рыцарей. В конечном итоге он не пострадал, а его семья явно извлекла пользу из смены короля. Тирел едва ли имел прямую выгоду. Трудно представить, что он сам был в центре заговора. Но он вполне может предполагать, что Тирел был орудием в руках своих высокопоставленных родственников. На некоторые эти семейные подробности указал Дж.Х. Раунд. Они добавляются к косвенным доказательствам существования заговора, но остаются, по его словам, косвенными. Генрих назначил многих епископами и аббатами в 1100 г. и после него. Вильгельм завел обычай держать должности епископов и аббатов вакантными и пользоваться доходами епархий и аббатств. Генрих, естественно, был хорошим покровителем тем баронам, которые помогли ему: в 1100 г. ему были нужны сторонники. Не следует также придавать слишком большое значение родству по линии жены как политическому фактору. Сословие английских аристократов состояло из крепкого ядра не более двухсот «главных землевладельцев». Церковь запрещала любому человеку жениться на троюродных (а иногда и шестиюродных) сестрах. И хотя это правило часто нарушалось, оно означало, что браки среди баронов были широко распространены, так как нередкостью были случаи, когда один мужчина имел двух жен, а женщина — трех мужей. Так что немало баронов неизбежно были связаны между собой кровными узами или через брак с любым бароном, заподозренным в том, что он выпустил ту роковую стрелу. Поэтому было неудивительно, что бароны, связанные такими узами, находились под покровительством короля. А Клеры и Жиффары пользовались его покровительством, и пользовались давно.

Шесть лет спустя, после многих треволнений, Генрих встретился со своим старшим братом в ожесточенном сражении у Теншебрэ в Нормандии, разгромил его, захватил его герцогство, а его самого взял в плен, где и держал до конца его жизни. Решающее сражение было редким событием в то время, но даже Теншебрэ едва ли могло бы стать решающим, если бы Генрих вел себя в соответствии с обычной системой правил того времени. Высокопоставленных знатных людей редко держали в плену всю жизнь, а старших братьев — почти никогда.

Нечто очень похожее произошло на севере Испании во времена, когда Генрих был ребенком. Мы не знаем, насколько хорошо был информирован нормандский герцог о делах в христианской Испании, но есть причины полагать, что эта история была прекрасно известна Генриху. И любопытно, что ее никогда не вспоминали при обсуждении действий Генриха. Большая часть Испании была по-прежнему в руках мусульман, хотя движение реконкисты уже шло полным ходом. Главным христианским государством было королевство, или «империя», Леон, которое в разные времена объединяло большую часть Северной Испании. В 1065 г. Фердинанд I умер и, согласно обычаю, его королевство было поделено между его тремя сыновьями: Санчо взял Кастилию, Альфонс — Леон, а Гарсия — Галисию. Вскоре три брата перессорились. В 1071 г. Санчо и Альфонс свергли Гарсию и поделили между собой Галисию. В 1072 г. Альфонс был низложен и отправлен в ссылку в Толедо. Однако колесо фортуны не переставало крутиться, и 7 октября 1072 г. (когда Генриху было года четыре) Санчо был убит.

С помощью своей сестры Урраки Альфонс теперь получил возможность вернуться и стать единственным правителем империи. Гарсию временно переправили в мусульманскую Севилью. Но взойти на престол Альфонсу VI было непросто. Его заподозрили в соучастии в убийстве Санчо и заставили дать торжественную клятву перед всеми знатными людьми во главе со знаменитым Родриго Диасом, Сидом. За это, возможно, Альфонс никогда не простил Сида. После этого их отношения уже никогда не были хорошими, и король-император отказался использовать великолепный полководческий дар своего знаменитого подданного. Но трон Альфонса стоял довольно прочно. Чтобы обезопасить себя, в 1073 г. Альфонс вызвал Гарсию на встречу, а затем отправил его в пожизненное заключение в замок Луны в Леоне, где тот и умер через семнадцать лет. Альфонсу не грозило соперничество со стороны своих братьев, и он мог властвовать безраздельно. Но у него не было сыновей, и поэтому он передал свое королевство дочери, которую тоже звали Уррака (1109— 1126). Ее правление было непростым, но оно показало, что женщина может стать наследницей трона.

Аналогия с карьерой Генриха I просто поразительна: три брата, один из них внезапно умирает, другого убирают, отправив в пожизненное заключение; огромное наследство объединено в одних руках; правление заканчивается тем, что наследницей становится дочь. У нас есть основания полагать, что начальная часть этой истории была известна отцу Генриха. В 1072 г. два брата-испанца соперничали за руку одной из дочерей Завоевателя. Браку помешала смерть девушки. В 1087 г., в конце жизни Завоевателя, когда Генрих, вероятно, сопровождал его, посланцы от мятежных представителей знати Галисии предложили Вильгельму эту провинцию. Из этого предложения ничего не вышло, но Вильгельм и Генрих, без сомнения, размышляли над рассказом, который лежал в его основе.

Если Генрих был причастен к заговору с целью устранения Вильгельма Рыжего, то история Альфонса должна была предупредить его о необходимости соблюдать осторожность. Альфонс мог поклясться в своей невиновности. Но когда Санчо умер, Альфонс стал бесспорным наследником Леона. Когда умер Вильгельм, положение Генриха как младшего брата было гораздо более неопределенным. Он не мог позволить себе рисковать. Малейшее подозрение могло бы разрушить его дело раз и навсегда. Испанская история была суровым предупреждением об опасности быть заподозренным в братоубийстве. В 1076 г. Санчо Наваррский был убит по наущению своего брата Рамона. Но Рамон не стал преемником — он был отвергнут из-за своего преступления, и Наварра перешла к королю Арагона. В 1082 г. Рамон Барселонский был убит. Его брат взял в свои руки управление, хотя у Рамона оставался сын, который мог бы стать его преемником. Но он был признан соучастником в убийстве Рамона, заклеймен братоубийцей и в конце концов в 1096 г. бежал из Барселоны под предлогом Первого крестового похода.

Эти случаи могли отвратить Генриха от братоубийства. Безусловно, они сделали бы его чрезвычайно осторожным, чтобы не быть раскрытым. Они показывают, что братоубийство (виновен в нем Генрих или нет) не было чем-то неизвестным в среде знати, из которой вышли Вильгельм и Генрих.

В целом Генрих I получил хорошие отклики от современных ему летописцев. Отчасти это можно приписать страху или надежде на покровительство, отчасти такту, так как, например, «История» Уильяма Мальмсберийского была посвящена (помимо других людей) самому прославленному незаконнорожденному сыну Генриха Роберту, эрлу Глостерскому. Но эти мотивы неприменимы к писателям, вроде аббата Сугерия, который писал в Париже, когда Генрих был уже благополучно мертв, тепло отзываясь о короле, который никогда не был другом его покровителю королю Людовику. Также не возникает впечатления того, что летописцы испытывали страх или стремились заслужить одобрение: некоторые из них откровенно пишут о кое-каких его слабостях, и все восхваляют его достоинства. Бог наградил его, пишет Генрих из Хантингдона, тремя дарами: мудростью, победой и богатствами, но компенсировал их тремя пороками: алчностью, жестокостью и похотью. Его ненасытные поиски денег отмечали некоторые современники, а официальные записи его казначейства (казначейский свиток за 1130 г. — первый дошедший до наших дней отчет) обнажают эту голую правду. В этом он следовал примеру своего отца и брата; скупость не была редким пороком среди средневековых королей и правителей. Удивителен был успех Генриха в собирании и сохранении сокровищ.

От его набожной и популярной в народе первой супруги-королевы Матильды у Генриха было трое детей: первый умер в младенчестве, вторая — Матильда — королева Англии в 1141 г., третий — Вильгельм — погиб в кораблекрушении в 1120 г. Помимо этих он признал около двадцати незаконнорожденных детей; некоторые из них, как эрл Роберт Глостерский, родились до его брака, многие — когда он был королем — от разных матерей. Неверность супруге была далеко не редким явлением в тех кругах, в которых вращался Генрих. Он отличался только своим положением и, наверное, великодушием, с которым он признал такое большое количество своих детей. К некоторым из них он, видимо, был глубоко привязан. Но он никогда не позволял никому из них вообразить, будто он мог бы унаследовать Англию и Нормандию. В 1118 г. королева Матильда умерла. В 1120 г. единственный наследник мужского пола последовал за ней. Через три месяца Генрих женился вновь, но законных детей у него больше не было.

До сих пор были обвинения в жадности и похоти. Как насчет жестокости? Как король Генрих был силен и безжалостен; он не питал отвращения к жестоким наказаниям. Говорят, Завоеватель запретил смертную казнь, предпочитая ослепление, причинение увечий и другие, менее радикальные виды наказаний. У Генриха в ходу были все эти средства. Воров могли повесить. В 1124 г. сорок четыре вора были повешены в один день, и в том же году были изувечены фальшивомонетчики. А в 1124—1125 гг. всех фальшивомонетчиков в Англии обезображивали, не проводя расследование вины или невиновности. В более поздние годы у Генриха, однако, появилась склонность — то ли от жадности, то ли из человеколюбия — заменять более жестокие наказания штрафами. Тому времени не была характерна щепетильность, а посредником Генриха в делах с фальшивомонетчиками был епископ. Его выбор наказаний показывает, наверное, всего лишь то, что он был особенно деятельным и неразборчивым при назначении наказаний, о чем немногие глубоко горевали. Но обвинение в жестокости не основывается исключительно на этом. В молодости Генрих участвовал в подавлении восстания в Руане, помогая своему брату Роберту против брата Вильгельма. Завершающим аккордом стал поступок Генриха, когда он лично сбросил богатого жителя Руана, возглавлявшего восстание, со стены замка или, по версии другого летописца, выбросил его в окно. В другом случае две его внучки (от незаконнорожденной дочери Юлианы) были с его разрешения или по его приказу ослеплены. Здесь он действовал буквально по принципу «око за око» — они были заложницами, и с ними обращались так, как их собственный отец поступил с заложниками, на которых их обменяли. Внуков у Генриха, вероятно, было так же много, как и английских баронов в Англии. Но ясно, что Генрих был способен на настоящую жестокость.

Для современного человека, изучающего эту тему, Генрих, наверное, кажется самым непривлекательным членом его семьи. К беспощадности своего отца он добавил элемент жестокости, достаточный для того, чтобы его боялись современники, хотя они и не испытывали к нему ненависти. Вильгельм Рыжий был открытым и щедрым. Генрих научился придерживаться своего плана действий и умел изображать благочестие. Иногда он был великодушным: он купил многих своих сторонников, даровав им титулы баронов и поместья, а в некоторых случаях — особенно в случае со своим сыном эрлом Робертом и племянником эрлом Стефаном — в его щедрости можно усмотреть элемент настоящей любви. По-видимому, он не отказывался от ответственности за своих детей. Он умел завоевывать доверие людей и почти не знал, что такое мятежи. Но он также умел внушить им страх и всегда мог совершить внезапные безжалостные и эффективные действия, и ему никогда не изменяла сила духа при применении крайних мер. «Его облик был характерен для членов его семьи: коренастый и крепкий, среднего роста, со склонностью к полноте; но его черные волосы ниспадали со лба, как у Траяна, а мягкое выражение глаз контрастировало с жестоким взглядом Вильгельма Рыжего — вот его отличительные черты» — так писал Фриман вслед за Уильямом Мальмсберийским и Ордериком. Но его «мягкое выражение глаз» не обманет нас; мы по-прежнему трепещем передо львом правосудия спустя более 800 лет после его смерти.

Жестокость Генриха помогает нам ответить на вопрос, был ли он способен строить планы смерти брата. Мы не должны недооценивать серьезность этого обвинения: это было убийство брата и, более того, убийство своего сюзерена. Можно легко поверить в его причастность к братоубийству; не так легко, наверное, — к предательству, учитывая его масштаб. Вероятно, следует принимать во внимание возможность того, что он действительно верил в то, что имеет право на трон. Нам трудно поверить, что есть серьезные указания на то, что Генрих считал, будто он, а не Вильгельм или Роберт должен стать королем. Мы узнаем, что он основывал свои претензии к Роберту на том, что сын, рожденный тогда, когда его отец был королем, имеет преимущество перед сыном, рожденным в то время, когда отец был обычным смертным. Это утверждение «работало» и против Вильгельма. Подобно многим королям, чей титул был сомнителен, Генрих был очень озабочен тем, кто станет его преемником. И когда все надежды на появление наследника мужского пола не оправдались, он попытался связать своих баронов самыми крепкими узами со своей дочерью Матильдой. Нам кажется странным, что король, который не был явным наследником своего предшественника и старший брат которого был на самом деле еще жив (Роберт умер в 1134 г.), так настойчив в вопросе наследственного права. Последние годы его жизни были бы гораздо легче и успешнее, если бы он согласился сделать своим наследником одного из своих племянников или даже незаконнорожденного сына; он вроде бы неплохо к ним относился. Это он сделать отказался, и его отказ легче понять, если мы серьезно отнесемся к тому, что он сам претендовал на трон как старший, «порфирородный» сын.

Генрих не женился, пока не стал королем. Верно, что в то время его рука не очень высоко ценилась на брачном рынке, но его быстрая женитьба на наследнице древнего английского рода после его восшествия на престол кажется хорошо продуманной. По крайней мере, все его законные дети были «порфирородными», и это, возможно, укрепило его желание увидеть Матильду своей наследницей. Можно развить это предположение и сказать: если бы на его совести было убийство брата, побуждение установить правление «порфирородного» наследника было бы гораздо сильнее, ведь оно делало бы убийство Вильгельма Рыжего не предательством, а устранением нечестивого узурпатора.