ГЛАВА 1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как, нако­нец, пришла и остановилась перед местом, где был Младенец.

Евангелие от Матфея (2.9.) 

Исследователи биографий выдающихся людей неизменно об­ращают внимание на происхождение и условия, в которых про­шло детство их героев. Этот интерес естественен, но очевидно и то, что аристократичность происхождения, как правило, не свиде­тельствует о потенциальной значимости исторической личности. Наоборот, уже с эпохи Просвещения наибольшую роль в поворо­тах истории человечества начали играть люди, которым по рожде­нию могла быть предписана обычная судьба.

Как осмысленно отмечает А. Манфред, сын часовщика, не полу­чивший систематического образования, вошел в мировую исто­рию под именем Жан-Жака Руссо как автор «Исповеди» и «Обще­ственного договора». Сын ремесленника-ножовщика, назвавший­ся Дени Дидро, стал известнейшим философом и литератором, а российская императрица Екатерина II, прусский король Фридрих II и польская королева в льстивых письмах заискивали перед Франсуа-Мари Аруэ, известным современникам и их потомкам под именем Вольтера. Штурм восставшим народом Бастилии в июле 1789 года, повлекший за собой падение королевской власти во Франции, явил миру имена Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста и Марата

И все-таки даже эти выдающиеся личности, будоражившие умы своих современников и потомков, находятся значительно ни­же того уровня, на который поднялся в общественной иерархии Иосиф Сталин. Полнота его власти превышала возможности пра­вителей и самодержцев всех времен и народов, а деяния оказали влияние на всю историю не только XX столетия, но и на последую­щее мировое развитие человечества.

Человек необычайной судьбы, знаменитый государственный деятель, тонкий политик, талантливый полководец и дипломат, он не может быть вычеркнут из летописи мировой цивилизации. Еще при жизни Вождя Советского Союза современники понимали его величие.

Государственный секретарь США Корделл Хелл писал: «Ста­лин — удивительная личность... Он один их тех лидеров, наряду с Рузвельтом и Черчиллем, на плечи которых ложится такая ответст­венность, какой не будет знать ни один человек в ближайшие 500 лет».

Неординарность фигуры Сталина признавалась даже людьми, не имевшими оснований испытывать к нему симпатии. Александр Керенский, бывший глава Временного правительства России нача­ла XX века, убежденно утверждал: «Великий человек! Двое таких было: Петр I и он. Оба сделали Россию державой».

Превосходные эпитеты в оценке Сталина звучали из уст круп­нейших политиков минувшего столетия: «Он обладал глубокой, ли­шенной всякой паники, логической и осмысленной мудростью, был непревзойденным мастером находить пути из самого безвы­ходного положения». Лучшая часть трудов Сталина переживет Сталина, как это случилось с достижениями Кромвеля и Наполео­на, пишет немецкий исследователь.

Уже после смерти вождя, выступая в палате лордов, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль убежденно подчер­кивал: «Он создал и подчинил себе огромную империю. Это был че­ловек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, за­ставлял даже нас, которых открыто называл империалистами, вое­вать против империалистов. Сталин был величайшим, не имеющим равных себе в мире диктатором. Он принял Россию с сохой и оставил ее оснащенной атомным оружием. Нет, что бы мы ни говорили о нем, но таких людей не забывают».

Сталин — один из тех немногих людей, который мог бы о себе с полным основанием заявить: все, что мной делалось, — соверша­лось на благо человечества. Он был действительно велик. Даже в личных дневниках люди писали о нем как о земном Боге. И это ощущение «земного Бога» возникало как не зависящее от воли чув­ство. Черчилль рассказывал в своих мемуарах, что однажды он не хотел вставать и держать руки по швам, как почему-то невольно делали все участники конференций при появлении советского ли­дера, но «Сталин вошел, и вдруг, будто потусторонняя сила подняла меня, я встал».

Все это так. И бросается в глаза, что уже само место рождения этого человека отражает некую символичность, как бы предопре­делившую необычность его судьбы.

Кавказ, этот нерукотворный шедевр природы, с дохристиан­ских времен был притягателен для человека. Античная мифология прославила его как родину золотого руна, с богатой Колхидой, ве­личественными заснеженными горами, словно взмывшими из по­топа, где, говоря словами Софокла, «властвует Титан, огонь принес­ший — бог Прометей».

Здесь процветали и рушились царства, вспыхивали междоусоб­ные войны и конфликты; через эту гигантскую дамбу между Чер­ным и Каспийским морями пролегали торговые пути, связываю­щие Европу с Азией. Неотъемлемый образ грузинского эпоса, от­мечает Ю. Емельянов, сказочные крылатые кони «мерани», как память пребывания хеттов, переселявшихся из Европы в Малую Азию: «Здесь пришельцы очаг положили, что из края далекого хет­тов принесли на мерановых крыльях».

Географические и исторические особенности формировали своеобразный уклад жизни проживавших здесь народов. Они сели­лись не только в плодородных долинах, но и в многочисленных ущельях, лепя, как ласточки, неприхотливые жилища и стороже­вые башни на крутых склонах. Расселение в труднодоступных мес­тах способствовало упрочению различных традиций, нравов и язы­ков осевших здесь людей.

Грузия в этом разноплеменном Вавилоне пережила свои пе­риоды величия и упадка и в начале XIX века, ища защиты от «не­уемных соседей», присоединилась к России. К концу столетия она превратилась в южный форпост, охранявший интересы великой империи, раскинувшейся на шестой части суши.

Но еще до этого события, в центре живописной Картлийской долины, там, где своенравная, бурлящая Кура принимает в свое устье два значительных притока, Лихави и Меджуду, расположился древний город Гори, возникший на пересечении дорог, соединяв­ших Черное море с Каспийским, а через Цхинвальский перевал — Кавказ с европейской Россией.

Грузинские летописи упоминают о Гори с начала XVII века, ко­гда он стал столицей Картли. Историк пишет, что в основе грузин­ского языка лежит картлийский диалект, и название города про­изошло от слова «гори» (в переводе с грузинского — «холм»).

Действительно, город расположился у подножия высокого и утесистого холма, на вершине которого поднялись стены средневе­ковой крепости Горисцихе. Неподалеку от нее горы с укрывшимся в их пустотах пещерным городом, а еще дальше — вершины Глав­ного Кавказского хребта, величаво белеющие шапками нетающего снега Окрркенный с трех сторон реками, Гори открыт только с се­верной стороны, обращенной к обширным долинам с цветущими садами, плодородными нивами и виноградниками.

Гори долгое время оставался стратегическим пунктом. К сте­нам возведенной здесь крепости потянулись купеческие караваны армян — этих предприимчивых «евреев» Закавказья. Грузинская дворянская аристократия и многочисленные ветви правящей ди­настии Багратионов построили в городе и его окрестностях свои усадьбы — лелеемые гнезда феодального благополучия, а брат Александра II великий князь Михаил Николаевич, являвшийся с 1862-го по 1881 год наместником на Кавказе, облюбовал находя­щееся неподалеку селение Боржоми.

Князь «приватизировал» живописное местечко, и вскоре к его целебным водам устремились на летний отдых не только члены его семьи, но и остальные представители многочисленной император­ской фамилии. Кратчайшая дорога от Тифлиса — «столицы» Кав­каза, следуя изгибам своенравной Куры, проходила через Гори.

В этом небольшом и умиротворенном с течением времени, ти­хом грузинском городке Тифлисской губернии, в семье Виссарио­на (Бесо) и Екатерины (Кеке) Джугашвили 18 декабря (6 декабря по старому стилю) 1878 года родился мальчик, который при кре­щении был наречен Иосифом.

Мудрые волхвы не потревожили покой ни российского импе­ратора, ни его наместника на Кавказе известием об этом событии. Не было и других символических знамений. Как писал грузинский поэт Георгий Леонидзе: «Не сидел на кровле ястреб, и орлы не кле­котали, крылья птахи над лачугой мерзлым бисером блистали». По грузинским народным приметам, при рождении ребенка, которо­му суждено стать великим, на крышу дома садится ястреб, и в небе слышен клекот гордых орлов.

Впрочем, пророки не смогли предсказать российскому царю даже того, что, благополучно избежав три покушения народоволь­цев, через год с небольшим он будет убит Гриневицким, и на пре­стол сядет Александр III, а организаторы «казни монарха» — пла­менный Андрей Желябов и целеустремленная Софья Перов­ская — взойдут на эшафот. Но, возможно, знамения были — просто на них никто не обратил внимания.

Маленький Coco (уменьшительное имя от Иосиф) был в семье не первым ребенком, но единственным. Первенец, родившийся у Бесо и Кеке 14 февраля 1875 года, которого окрестили Михаилом, умер, прожив лишь неделю. Второй сын, названный Георгием, уви­девший свет 24 декабря 1876 г., тоже не задержался в этом мире; 19 июня 1877 г. он умер от кори. Поэтому появление третьего сы­на родители восприняли с неутраченной надеждой и почти суевер­ным трепетом.

Крещение мальчика состоялось через одиннадцать дней после рождения. Оно прошло в Успенском соборе. И, когда протоиерей Хахалов с причетником Квиникидзе совершили обряд таинства, счастливые родители, сопровождаемые родными и близкими, тор­жественной процессией проследовали в русский квартал.

Квартал Руссис-убани, где жили Джугашвили, считался рус­ским по той причине, что недалеко располагались солдатские ка­зармы, но дом, в котором снимали комнату родители Coco, при­надлежал осетинам.

Дом представлял собой небольшую грубую прямоугольную по­стройку, с тремя узкими окнами и такой же дверью, выходившими на улицу. Над помещением был чердак, сколоченный из грубых до­сок. Дом находился на Красногорской улице, и семья занимала лишь комнату в три окошка Благодаря сохранившимся свидетель­ствам, у нас есть возможность заглянуть за их стекла

Единственная маленькая комната; обеденный стол, накрытый полотняной скатертью с серовато-голубоватой каймой, за кото­рым могли уместиться лишь четверо. Четыре некрашеных дере­вянных табуретки. На столе кувшин для воды из обожженной «желтовато-коричневой» глины и такая же тарелка. Рядом медная, старинная керосиновая лампа В стене встроены неглубокие шка­фы для посуды и одежды, но все имущество семьи можно было сло­жить в небольшой сундук, стоящий рядом с кроватью, застеленной двумя рукодельными крестьянскими покрывалами. В «парадной» части комнаты маленький «буфетец», покрытый желтой клеенкой, с медным начищенным самоваром

В доме есть и еще одно «помещение» — это подвал с обмазан­ными простой глиной стенами и прокопченным сводом Туда ве­дут установленные винтообразно семь ступенек. Здесь, около со­вершенно черного от копоти очага, колыбель. В стене три ниши для хранения сапожных материалов: кожи, дратвы и инструментов, и запасов домашних продуктов. Свет проникает сюда только через маленькие оконца, едва выступавшие над землей. В доме царит библейский аскетизм и аккуратность — единственная гордость до­стойной бедности.

Исследователи жизни И.В. Сталина, особенно западные, не пре­минут упомянуть, что семья его родителей жила в «отчаянной бед­ности», забывая, что в еще более ужасающей нищете пребывала почти вся трудовая Россия. Но можно с уверенностью утверждать, что любой из биографов вождя, переночевав в такой хижине хотя бы раз, с утра стал бы готовить свою «бомбу на царя»... «Мир хижи­нам — война дворцам» — это не просто образный лозунг угнетен­ных.

Фамилия Джугашвили буквально означает «сын Джуги». Отец И.В. Сталина Виссарион (Бесо) Иванович Джугашвили родился в 1850 году в селении Диди Лило. Виссарион объяснял происхожде­ние своей фамилии тем, что его прадед жил в горах Мтиулетии (со­временная Южная Осетия), где был пастухом За старательность в работе и любовь к животным ему дали прозвище Джогисшвили, что означает «сын стада», позднее трансформировавшееся в Джу­гашвили.

Войны, нашествия и распри присущи любому времени. И в XVIII веке в горах Мтиулетии шла упорная борьба между грузина­ми и вторгшимися с севера на их территорию осетинами. Это про­тивостояние закончилось победой осетин, заселивших часть Гру­зии, ставшую позже Южной Осетией, но жажда независимости никогда не оставляла эти края. И хотя грузинские крестьяне поко­рялись своим феодалам, они никогда не гнулись рабски под их вла­стью. Писатель А. Казбеги отмечает, что в гордых горцах неистре­бимо жили «зов свободы, ненависть к несправедливости».

Но то, что в Грузии не было таких непосильных повинностей, которые появились под влиянием царизма, скорее связано не с на­циональными, а с природными особенностями этих мест. Укрыва­ясь от внешних врагов на вершинах гор и в тенистых ущельях, ро­довые племена стойко сопротивлялись не только иноземным вра­гам, но и собственной знати.

Сохраняя значительные вольности, горцы решительно отстаи­вали свои права, и эта борьба не обошла стороной предков Стали­на. Существуют свидетельства, что между 1902—1904 годами они принимали активное участие в крестьянских выступлениях про­тив царских колонизаторов и местных феодалов. Исследователями установлено, что в начале девятнадцатого столетия предки И.В. Сталина проживали в Арагвинском ущелье и принимали уча­стие в крестьянских выступлениях против царизма.

В показаниях священника Иосифа Пурцеладзе из селения Мерети, данных им 8 декабря 1805 года майору Рейху в отношении участников антирусского восстания, возглавляемого князем Элиз-баром Эристави, указывалось, что «к сыну кулар агаси Элизбару ха­живали осетины, жившие по ту и сию сторону; не проходило и но­чи, чтобы одни из них не приходили, а другие не уходили. Элизбаром посылаемые люди были Джугашвили Заза и Таури-хата, но Заза чаще хаживал днем и приводил осетин по ночам».

Видимо, это и был дед Бесо Джугашвили, известный по имени Заза, проживавший в Анауре Душетского района. Его образ дейст­вий и жизнь откровенно напоминают волнующие легенды евро­пейских народов о Робине Гуде или Тиле Уленшпигеле.

Арестованный в числе десяти других повстанцев, он бежал из-под стражи и, спасаясь от преследования, перебрался в Горийский уезд, где стал крепостным князей Эристави. Здесь он снова оказал­ся в эпицентре крестьянских волнений и некоторое время был вы­нужден скрываться в горах, в районе церкви Геристави (вершина горы), где стал пастухом, а позже поселился в Диди Лило, селении близ Тифлиса.

Горные районы Кавказа восхитительно живописны. Величавые склоны гор с древними сторожевыми башнями; глубокие ущелья с водопадами и струящимися в каменистых руслах потоками, где да­же днем висят клочья тумана; благодатные долины, покрытые щед­рой зеленью. Здесь, среди почти первобытного буйства природы, и возник горный аул Гери.

Селение Гери, образовавшееся на берегу большой Лиахвы, в ко­тором жил Заза Джугашвили, находилось в северной части Горийского уезда. Это был горный аул, расположенный неподалеку от бу­дущей столицы Южной Осетии Цхинвали и удаленный от Гори на сорок километров. К 1869 году в нем было около 350 жителей. Все крестьяне Лиахванского ущелья были крепостными князя Мачибели.

Как уже говорилось, крепостная зависимость горцев Грузии но­сила иной, более «демократический» характер, нежели положение крестьян в России, а Заза Джугашвили даже пользовался особым расположением Баадура Мачабели — старейшины княжеского ро­да. Однако князь умер, и после его смерти Заза попросил «нового владетеля» переселить его детей и внуков куда-нибудь по направ­лению к Кахетии.

Правнук князя, бежавший из турецкого плена и принявший христианство, поступил на русскую службу и, став полковником, в 1812 году был назначен правителем селений Лило, Марткоби и Мори. Он благосклонно отнесся к просьбе горцев, поселив их вско­ре в селении Лило. Считается, что переселение рода Джугашвили из Гери произошло между 1812—1819 годами. Историк А. Ост­ровский отмечает, что имя первого Джугашвили, упоминаемого в документах аула Диди Лило, было Иосиф и у него имелось два сы­на — Вано (Иван) и Никола.

К началу семидесятых годов XIX века Диди Лило представляло собой горный аул, состоявший из 81 двора с населением 477 чело­век. Селение являлось административным центром Лилойской во­лости и входило в состав Сартачальского полицейского участка, центром которого стала немецкая колония Мариенфельд. Среди его жителей скоро «выдвинулся» Вано (Иван) Джугашвили, тоже имевший двух сыновей — Георгия и Бесо.

Дед И.В. Сталина занялся земледелием. Потомок свободолюби­вых горцев оказался предприимчивым человеком; он развел обиль­но плодоносящие виноградники и приобрел устойчивые торговые связи с городом. Отправляясь по делам в Тифлис, он часто брал с со­бой сыновей. Мальчики, жадно впитывающие атмосферу большого города, очень любили эти будоражившие их воображение поездки. В путь отправлялись рано утром, когда солнце еще не было паля­щим, а в кустарнике, покрывавшем подступавшие к дороге скло­ны, разноголосо щебетали птицы.

Торговля Вано в Тифлисе складывалась успешно, и опыт отца стал примером для старшего сына. Повзрослевший Георгий сумел открыть харчевню, расположившуюся на проезжей дороге, веду­щей в селение Манглис. Это живописное селение, ставшее местом отдыха грузинской аристократии, привлекало поток посетителей и к хозяину харчевни. Семья Джугашвили уверенно упрочивала свое положение, и следует предположить, что при достаточной ак­тивности дети Вано со временем могли выбиться в ряды «добропо­рядочной» мелкой буржуазии.

Однако провидение, видимо, имело на этот счет свои более да­леко идущие планы. Не дожив до пятидесяти лет, Вано Джугашви­ли неожиданно умирает, а вскоре при нападении на харчевню гра­бители убили его старшего сына Георгия. Все переменилось почти в одночасье. Оставшись без близких и видов на будущее, кроме ре­альных долгов и налогов, Бесо Джугашвили отправился в Цинанда­ли, а оттуда перебрался в Тифлис.

Чем занимался он в этом большом городе, твердо не установле­но; вероятно, Бесо каким-то образом приобщился к сапожному ремеслу. И когда горийский купец Иосиф Барамов (Барамянц) от­крыл в Гори обувную мастерскую, заключив с военным ведомством договор на поставку и ремонт обуви для местного гарнизона, то в числе двадцати пяти приглашенных специалистов-сапожников был и Бесо Джугашвили.

«Виссарион, — вспоминала А. Цихитатрашвили, — приехал в Гори из Тбилиси. Торговец обувью В(ано) Барамов выписал его из города как лучшего мастера». Он поселился в русском квартале в доме выходца из Южной Осетии сапожника Александра Кулумбе-гова. «Лучшему мастеру» еще не исполнилось и двадцати лет.

Отец будущего вождя был молчаливым человеком. Среднего роста, худощавым и смуглым, с небольшой черной бородой и гус­тыми усами, придававшими лицу строгое выражение, с резко очерченными бровями, приподнятыми над открытыми проница­тельными глазами. Он носил короткий карачогельский архалук и длинную карачогельскую черкеску, опоясанную узким кожаным ремнем, а шаровары, по национальному обычаю, заправлял в голе­нища сапог.

Нет ничего удивительного в том, что в глазах маленьких сверст­ников Coco внешний вид Виссариона Джугашвили, носившего усы и бороду, создавал впечатление суровости и строгости натуры. «Ко­гда приходил отец Coco, Бесо, — вспоминал Н. Тлашадзе, сверстник Иосифа, живший по соседству, — мы избегали играть в комнате».

Странно другое. То, что под влиянием детских воспоминаний приятелей мальчика, в инфантильное заблуждение впадают и ис­торики. Словно сговорившись, они пытаются представить отца Сталина «мрачным» человеком.

Верен ли такой вывод? С единственной сохранившейся фото­графии Виссариона Ивановича Джугашвили смотрит уже немоло­дой, в сдвинутой набок фуражке и с лицом, заросшим бородой, мужчина; в его облике нет ни мрачности, ни напряженности пози­рующего перед камерой. Поражают глаза — в них угадывается за­думчивость и легкая грусть углубленного в свои мысли человека; это почти джокондовский взгляд с затаенной улыбкой в уголках рта и тихой печалью.

Исследователи биографии Сталина за рубежом стараются не упоминать, что сапожник Виссарион Джугашвили не только умел читать по-грузински. Он цитировал по памяти целые фрагменты из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», и это оче­видно свидетельствует о врожденном интеллекте. В Тифлисской гу­бернии лишь 16 процентов населения знали грамоту, а в сельской местности — только 8. Виссарион обладал и способностями к язы­кам; он общался на четырех — армянском, грузинском, русском и тюркском

Но важно даже не это. Помимо природных способностей, Бесо имел не вычитанные, а привитые поколениями предков понятия о чести, гордости и справедливости. В нем текла кровь вольнолюби­вых горцев, славящихся зажигательными танцами, чарующими песнями, воинским мужеством и природным романтизмом Гру­зинский народ, который столетиями вел борьбу за свою независи­мость, гордился родиной и всегда чтил свою историю. Как пишет поэт: «Гордой свободы рыцари здесь вырастали лучшие, крепли они в сражениях, горем отчизны мучаясь...»

Это не поэтическое преувеличение. Эталоном мужества в Гру­зии всегда считалась воинская храбрость — «чтили здесь меч и тигрову силу превыше прочего, деды клялись и правнуки силой ору­жья отчего... Нас враги покорить не сумели, хоть терзали и гнали жестоко, дух свободы в лесах и ущельях, в сердце гор затаился до срока».

Народ бережно хранил в памяти историю и традиции предков. Культурные ценности, сопровождавшие человека от рождения до смерти, романтизировались в устных пересказах, и Бесо Джуга­швили, слышавший чарующие легенды с детства, при всей его ка­жущейся суровости был истинным сыном своего народа и немно­го... романтиком

К иному складу характера принадлежала мать И.В. Сталина. Екатерина (Кеке) Георгиевна Джугашвили родилась в 1856 году в Гамбареули близ города Гори в семье крепостного крестьянина. Фамилия ее отца пишется: Геладзе, но в грузинской интерпрета­ции и как Гелашвили, а имя обозначается — Георгий (Глах, Габри­эль); соответственно варьируется и отчество: Георгиевна (Гаври­ловна, Габриэловна).

Известно, что до вступления в брак Глах Геладзе проживал в се­лении Свенети, где был гончаром, а его жена Мелания Хомезурашвили произошла из селения Плави Горийского уезда После же­нитьбы родители Екатерины (Кеке) перебрались в поисках зара­ботка в Гамбареули, где отец девочки стал садовником Гамбареули утопал в садах, и в теплые весенние вечера воздух города словно пропитывался ароматом цветов.

Еще до рождения дочери здесь же, в предместье Гори, у Геладзе появились два сына — Глах и Сандал. Но семья ненадолго задержа­лась на новом месте. После отмены крепостного права Геладзе в 1864 году переселились в город, обосновавшись в Русском кварта­ле. Казалось, все складывалось к лучшему, но, как и в биографии Бе­со, жизнь круто изменила свое течение. Горе настигло семью тогда, когда его никто не ожидал. Внезапно и неожиданно рано, оставив жену без средств к существованию с тремя малолетними деть­ми, — Глах Геладзе умирает.

Смерть кормильца стала непоправимой трагедией для семьи. Потеряв мужа, мать Кеке была вынуждена искать помощи у своего брата Петра Хомезурашвили, проживавшего тоже в Гори. Но вско­ре умерла и она Осиротевшие дети полностью оказались на попе­чении своего дяди, и то, что Кеке с детства была приучена к труду, явилось не результатом продуманного воспитания, а неизбежно­стью сиротства

Семья бывшего крепостного Петра Хомезурашвили тоже была необычной семьей. Если в середине XIX века в Грузии редкостью был грамотный крестьянин, то уже несомненным исключением являлась грамотная крестьянка И Кеке попала в разряд этого ис­ключения: получив домашнее образование, она научилась читать и писать по-грузински.

Мир Кеке Геладзе был реальным миром, в котором расчет и прагматизм преобладали над романтическими иллюзиями, и в 1872 году, когда Кеке исполнилось шестнадцать лет, ей стали по­дыскивать жениха Однако возможность взять в жены круглую си­роту не вызвала очередь претендентов. Время шло, и к делу присту­пили свахи, которые сосватали ее за Бесо Джугашвили. Жениху бы­ло двадцать четыре, а невесте шел уже восемнадцатый год.

Теплым солнечным днем 17 мая 1874 года в высоких сводах горийского Успенского собора гулко отдавался голос протоиерея Хахалова, совершавшего обряд венчания. Жених был в черной черке­ске, фата невесты спадала мягкой волной на плечи длинного, пере­тянутого в талии платья; торжественны и нарядны были присутствующие. На венчании невесту представляли торговцы Иван Мечитов, Степан Галустов и торговец колониальными това­рами Иван Мамасахилов. Свидетелями со стороны жениха приш­ли горожане Алексей Зазаев и Николай Копинов и купец второй гильдии Иван Барамов.

Что окружало маленького Coco в его детстве? В какой среде проходила жизнь его родителей? Велик ли был круг их общения?

Гори стал уездным городом еще в 1801 году, но торговцы, купе­чество еще до этого составляли привилегированную часть его насе­ления. Горийские купцы традиционно торговали с Персией, Тур­цией и странами Западной Европы. В прошлом один из центров караванного пути, после строительства в 1871 году железной доро­ги город оказался станцией на линии, соединявшей порт Поти с Тифлисом.

Гори возник у подножия горы как крепость, в основание кото­рой, по сохранившемуся преданию, Уплос — внук предка грузин­ского рода Картлоса — сложил кости погибших воинов, защищав­ших свою родину. Прошлое этих мест переполнено исторически­ми событиями и потрясениями.

Поэт пишет «О сколько здесь, под сенью персиков, азийских, римских орд положено!.. Здесь Искандер (Александр Македон­ский) бил дверь скалистую, тряся страну, как ветку тополя, ломал монгол щиты неистово и к небу вел костей Акрополя. Здесь Митридат дружины римские призвал для собственной погибели. Араб рыча здесь ров обрыскивал, меч халифата зноем выбелив».

Это сама история, и Дж. С. Стейнбек не без умысла отмечает, что «Грузия была христианской уже тогда, когда Франция, Герма­ния и Англия были еще языческими», но предания здесь имели восточный оттенок.

Как уже говорилось, город, где прошло детство Сталина, стал столицей Картли еще в VII веке. И Картли, представлявшая собой «один блестящий сад, осыпанный эмалью, сад, где яхонтовы ливни, где цветущей веет далью», не могли не повлиять на эстетические пристрастия и вкусы будущего вождя, что очевидно проявилось в советское время.

Подобно большинству грузинских городов, внешне Гори похо­дил на большую театральную декорацию, в которой переплетения улиц с домами выглядели сценой, а задником служил поросший зе­ленью силуэт горы, вписанный в лазурную синеву неба. Знойное небо над городом, буйные шумные воды Куры и отдаленные горы Главного хребта, осыпанные нетающим снегом. И солнечные лучи, падающие на землю почти отвесно.

От стен построенной на холме старинной крепости улицы сту­пенчатыми эстакадами сбегали вниз, открывая взору разноэтаж­ные крыши и возвышающиеся над ними купола храмов. Верхняя часть города, примыкавшая к подножию крепостной стены, име­новалась крепостным участком — Цихисубани. Новые строения, принадлежавшие зажиточной части горожан, церкви и админист­ративные здания располагались в средней части, Вардиубани — ро­довом участке; окраина города называлась Гаретубани.

Полные радужных планов и честолюбивых надежд, после свадьбы молодожены поселились на Красногорской улице. Квар­тал, в котором они сняли комнату, находился в верхней части Гори. От базара к нему вели петляющие улочки, которые вдруг неожи­данно расступались, открывая маленький одноэтажный кирпич­ный дом с неуклюжим чердаком, напоминавшим своей односкат­ной крышей шалаш.

По масштабам Европы город был далеко не мал. К последним десятилетиям XIX века в Гори насчитывалось около восьми тысяч жителей. Половину из них составляли грузины; вторую часть — огрузинившиеся, перешедшие в православие армяне, и лишь чуть больше 350 человек относилось к русскоязычному населению. Особое положение в Гори занимала небольшая римско-католиче­ская община, имевшая связи не только с Россией, но и вне ее пре­делов.

По вечерам город наполнялся благозвучным колокольным зво­ном, возносившим славу многоликому Богу голосами семи армя­но-григорианских храмов, шести православных церквей и одного католического собора.

К моменту рождения Coco его еще молодые родители уже со­ставили круг знакомств и родственных связей, определявших вза­имные интересы и социальное положение семьи. Кроме братьев Кеке — кирпичника Галаха и гончара Сандала, в Гори жил ее

Петр Хомезурашвили, дочь которого Мария стала женой владель­ца харчевни Михаила Мамунова, находившегося в родстве с семья­ми горийских дворян Алохазовых и князей Эристави.

Но, безусловно, не князья определяли духовную и житейскую среду, в которой обитали супруги Джугашвили. Люди практиче­ского мышления, они искали дружбы и поддержки у близких им по характеру обывателей среднего класса. Преимущественно это были купцы, торговцы, владельцы лавок. К этому же слою принад­лежали и лица, находившиеся с Джугашвили в так называемом крестном родстве.

Бесо Джугашвили являлся кумом Давида Гавриловича Шебуева, а жена Кирила Абрамидзе и мать Кеке были крестницами. Кре­стный второго сына Бесо Яков Эгнатошвили «имел винный погреб и торговал белым атенским вином», а крестный отец Coco, Михаил Цихитатришвили, владел бакалейной лавкой напротив духовного училища.

К этому же социальному слою мелких предпринимателей от­носились уже названные свидетели бракосочетания Бесо и Кеке, их соседи и знакомые. Из перечня этих лиц с труднопроизносимы­ми фамилиями нужно выделить Марию Айвазову, с которой Кеке поддерживала отношения; она была женой армянского торговца Аршака Тер-Петросянца и матерью будущего знаменитого боеви­ка Камо.

Даже скудно сохранившиеся свидетельства показывают, что окружение семьи Джугашвили составляла мелкая городская бур­жуазия; представители разных национальностей: армяне, грузины, осетины, немцы, русские. На этой же ступени социальной лестни­цы стремился упрочиться и Бесо Джугашвили. Вскоре после же­нитьбы он оставил работу у Иосифа Барамова и открыл собствен­ную мастерскую.

Начатое им дело складывалось успешно. Мастерская процвета­ет, заказы поступают бесперебойно, и, не успевая с ними справ­ляться в одиночку, Бесо нанимает помощников. К этому времени в его сознании уже сформировался кодекс житейской философии, где романтические народные представления о справедливости по­слушно уживались с тщеславной самонадеянностью удачливого мастера.

«Когда меня определили к Бесо, — вспоминает один из учени­ков Виссариона Джугашвили, Давид Гаситашвили, — среди людей нашего ремесла Бесо жил лучше всех. Масло у него дома было всег­да. Продажу вещей он считал позором». Семья имела достаток и считала себя счастливой. В эти годы Кеке занималась только до­машним хозяйством и воспитанием сына.

Ему было около двух лет, когда он серьезно заболел. Его болезнь вызвала смятение родителей, и от одной мысли о том, что она мо­жет лишиться третьего сына, Кеке не находила себе места. Мать исступленно просит Бога сохранить ее ребенка; она часто ходит молиться за его здоровье в селение Арбо, расположенное близ Гери и Мерети. Мальчик выздоравливает, и Кеке сохраняет убеждение, что Бог услышал ее молитвы.

Бесо работал много и старательно, и появившийся достаток по­зволил семье Джугашвили вскоре сменить жилье. В 1883 году они переселились на Артиллерийскую улицу. К этому времени Coco ис­полнилось уже четыре года, и вскоре сына Бесо и Кеке снова по­стигла тяжелая болезнь.

В. Пикуль отмечает: «Брейгель на картине «Слепые» увековечил ужас Европы... глаза его слепцов выжрала оспа». Россия не избежа­ла этой жуткой беды Средневековья; в период царствования Екате­рины II, переболев оспой, придворные красавицы появлялись на балах в Зимнем дворце покрытые рубцами несчастья. «С детст­ва, — писала императрица Фридриху II, — меня преследовал ужас перед оспой».

Уродовавшая человечество болезнь не щадила ни бедных хи­жин, ни дворцов королей; в семье музыканта при дворе Габсбургов оспа «выжгла глаза мальчику, и все думали, что он ослепнет... Звали этого мальчика — Вольфганг Амадей Моцарт!».

Императрица избавилась от преследовавшего ее ужаса, прибег­нув к вариоляции, которую провел приехавший из Англии Фома Димсдаль; но ни она, ни унаследовавшие ее трон российские мо­нархи не спешили спасать детей своих подданных. Поэтому спустя сто лет со времен правления «просвещенной немки» в маленьком городке Российской империи страшная болезнь истязала очеред­ного мальчика. И все-таки Coco выжил, но лицо и руки у него оста­лись рябыми.

Молилась ли Кеке во время этой тяжелой болезни сына своему Богу? Несомненно. И словно проверкой крепости ее веры, как у библейского Иова, на маленького Coco обрушивается новое несча­стье — он повредил руку. По одним свидетельствам, это произош­ло в шестилетнем возрасте, когда он катался на санках, по дру­гим — он получил травму во время борьбы. Но вследствие ушиба, полученного в детстве, позднее в медицинском заключении вождя была отмечена «атрофия плечевого и локтевого суставов левой ру­ки». Осложнение случится позже, после того, как при побеге из ссылки он попадет в ледяную полынью.

Несчастья, сыпавшиеся, как из «ящика Пандоры», на долю ма­ленького Coco, приводили к неизбежным конфликтам между ро­дителями, но были и другие причины. «Сосо, — вспоминала сосед­ка Джугашвили, — был в детстве живой, шаловливый ребенок. Я помню, он очень любил убивать птичек из рогатки».

«Опасное» свидетельство — оно может вдохновить щелкопе­ров к навешиванию на Сосо ярлыка «немилосердности». Тем более что Кеке не ругала сына за подобные шалости. «До того, как его оп­ределили в училище, — отмечала Коте Чарквиани, — не проходило дня, чтобы на улице кто-либо не побил его, и он не возвратился бы с плачем или сам кого-либо не отколотил».

Хотя трудно осудить горячо любившую сына мать за ее снисхо­ждение к его проделкам и жалость при причиненных ему обидах, но Бесо, со своей стороны, придерживался несколько иных взгля­дов на воспитание. Он считал, что Кеке балует сына и делает из него не приспособленного к жизни человека.

В Грузии всегда существовал своеобразный «культ наследника», мальчик — продолжатель рода, и гордый горец хотел видеть в сы­не-потомке достойного представителя своего народа и, безусловно, не «длиннополого попа».

Нет, Бесо не был атеистом, но он не разделял религиозного рве­ния своей супруги и не видел причин славословить Господа, прино­сящего одни несчастья на долю семьи. Женщина должна быть по­слушна своему мужу, содержать хозяйство, пока он занят делом, и смотреть за ребенком, а не «бегать по молельням». В народной фи­лософии Бесо было мало места Богу.

Возникавшие в семье разногласия касались будущего сына. Се­мен Гогличидзе вспоминал, что Бесо был того мнения, что сын дол­жен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иной позиции. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал ми­трополитом? Ты никогда не дождешься этого! Я сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он са­пожником!» — шумел возмущенный Бесо. Не находя слов для убе­ждений и отвесив подзатыльник сыну, он шел в погребок крестно­го Якова. Ему было чем гордиться — «мастером он был знатным, и сработанные им сапоги славились в Гори».

Пока «консерватор» Бесо излагал друзьям свои взгляды на жизнь, сдобрив их грузинским вином и цитатами из великого Шота Руставели, обиженная Кеке спешила к подругам, чтобы пожало­ваться на своего мужа. «Дядя Бесо, — вспоминала Коте Чарквиани, — с каждым днем сворачивал с пути, начал пить, бывали не­приятности с тетей Кеке. Бедная тетя Кеке! Входила, бывало, к нам и изливала душу с бабушкой. Жаловалась, что дядяБесо не содер­жит семью».

Впрочем, помимо «воспитательных» проблем, у Бесо были и другие причины искать утешения в дарах Бахуса. Дела его пошли хуже. Массовое производство и продажа фабричной обуви отни­мали у него выгодные заказы на пошив, а простой ремонт «штиб­лет» небогатых сограждан не давал хорошего заработка.

В своей работе «Анархизм или социализм?», написанной Иоси­фом Джугашвили в 1906—1907 годах, он явно имел в виду своего отца, когда говорил о новых пролетариях, стремившихся разбога­теть и стать собственниками: «Представьте себе сапожника, кото­рый имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабри­ку Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую... Работает пролетаризиро­ванный сапожник и видит, что скопить деньги — дело очень труд­ное, так как заработка едва хватает даже на существование. Как ви­дите, у этого сапожника положение уже пролетарское, но созна­ние его пока еще не пролетарское, оно насквозь мелкобуржуазное».

Надеждам Виссариона Джугашвили не суждено было сбыться, как не удалось сбыться надеждам миллионов трудящихся, рассчи­тывавших выбиться в состоятельные слои общества, но Бесо честно пытался добиться положения «хозяина своего дела». Поэтому не­справедливо и незаслуженно пренебрежение, проявляемое к нему, как и высокомерное навешивание ярлыка «грубости и жестоко­сти» его характера, что делают, «переписывая» друг у друга такую характеристику Бесо, некоторые авторы.

Наоборот, символично то, что в будущем сын родовитого и, на­до понимать, не «грубого» отца Уинстон Черчилль, родившийся во дворце Бленхейм, потомок древнего, богатого и влиятельного рода английских герцогов Мальборо, по собственному признанию, на совещаниях «большой тройки» при входе в зал сына кавказского сапожника «вставал и невольно» вытягивал «руки по швам»!

Конечно, биографы вождя упрощают характеристику Висса­риона Джугашвили. С одной стороны, это следствие ограниченных сведений о его жизни, с другой — этим «огрублением» его челове­ческого существа они пользуются как логической мотивировкой, чтобы приписать самому И.В. Сталину качества, которые, по их мнению, являются следствием «обстоятельств происхождения».

При этом они ссылаются на впечатления субъективного дет­ского восприятия Виссариона Джугашвили приятелями его сына. Английский историк сэр Алан Буллок утверждает, что «отец Ста­лина был грубым, жестоким человеком, сильно пил, избивал жену и сына и с трудом мог содержать семью».

Но так ли уж «груб и жесток» был Виссарион Джугашвили в своих «непедагогических» методах воспитания? Так ли он много «начал пить», чтобы порицать его за это? Выделялся ли он такими чертами среди своих современников?

В пуританской Англии девятнадцатого века узаконенной ме­рой наказания в школах была порка. У. Черчилля, аристократа и потомка «Мальбрука», недисциплинированного и плохо успеваю­щего ученика в школе, нередко секли розгами. Конечно, и Россия не пренебрегала этой «прогрессивной» системой воспитания.

Впрочем, сошлемся на другой пример. Бесо Джугашвили был лишь на пять лет моложе царствующего императора Александ­ра III, о котором В. Пикуль писал: «Этот — тип! Грубый и нетерпи­мый, зато яркий и выразительный. Не анекдот, что боцмана Бал­тийского флота учились материться у этого императора». Бывший начальник царской охраны генерал Петр Червин перед смертью рассказывал профессору физики П.Н. Лебедеву:

«Мы с Его Величеством дураками не были. Заказывали сапоги с такими голенищами, куда входила плоская фляжка. Почти целая бутылка коньяку! На двоих у нас четыре ноги — выходит четыре бутылки. Царица подле нас — глаз не сводит. Мы сидим будто па­иньки. Трезвые! Отошла она, мы переглянемся — раз, два, три! — вытащили фляги из сапог, пососем и опять сидим Царю ужасно та­кая забава нравилась. Вроде игры. И называлась она у нас так — «голь на выдумку хитра». Хитра ли голь, Петя? — спрашивает меня царь. Ну до чего ж хитра, говорю. Раз, два, три — и сосем! Императ­рица никак не поймет, с чего мы налакались. А Его Величество уже на спинке барахтается, визжит от восторга и лапками болтает. Да, были люди в наше время...»

Человек своей эпохи, император имел и соответствующие взгляды на вопросы воспитания. Он говорил в отношении герман­ского императора Вильгельма II: «Вилли производит впечатление дурно воспитанного. Не мое это дело, но будь он моим сыном, я бы порол его с утра до ночи!» Подобные обещания не расходились с практикой; три его сына: Николай, Георгий и Михаил вкусили пло­ды этой монаршей педагогики: «старшего он порол как Сидорову козу, среднего поднимал за уши и показывал Кронштадт, а млад­шего...»

Впрочем, по свидетельству современников, будущий россий­ский монарх вызывал у окружающих недоуменное впечатление: «Наполовину ребенок, наполовину мужчина, маленького роста, ху­дощавый и незначительный... Говорят, он упрям и проявляет уди­вительное легкомыслие и бесчувственность!» «Повесить щенка на березе или прищемить в дверях беременную кошку было для Ни­ки парою пустяков. «Визжат? Хотят жить? Интересно, как они по­дыхают», — говорил Ники, смеясь».

Правда, уже взойдя на престол, «Николай II был достаточно воспитан, чтобы не выражать свою кровожадность открыто. Зато на охоте проявлял себя настоящим убийцей! Бывали дни, когда царь успевал набить тысячу четыреста штук дичи; в особом приме­чании Николай II записывал в дневнике с садизмом: «Убил еще кошку».

Нельзя не признать, что проказы юного Сосо бледнеют перед «шалостями» цесаревича, как и характер его отца — перед деспо­тичной индивидуальностью самодержца. Но не следует забывать, что и горийский сапожник, и российский император прежде всего были детьми своего времени, в котором потомство воспитывали не только нравоучениями. Кстати, отец Троцкого тоже порол своего сына, но, видимо, мало порол...

Конечно, Сосо был обычным ребенком, живым и жизнерадост­ным, любившим лазать по деревьям и карабкаться по скалам. Он смело бросался в бурные потоки рек у плотов, сплавляемых вниз по течению. Резвый и азартный, любознательный и активный, в дет­ских играх он принимал на себя роль вожака, и товарищи интуи­тивно ощущали и принимали его превосходство. Это были живые ребячьи игры с прятками, погонями и засадами, волнующими дет­ское воображение, которые он придумывал сам. Нарисовав углем усы и прилепив бороду, он изображал хевсура — горца Восточной Грузии или представлял народного героя Миндию.

Его сверстник П. Капанадзе вспоминал: «С виду Иосиф Джуга­швили был худой, но крепкий мальчик. Жизнерадостный, общи­тельный, он всегда окружен был товарищами. Он особенно любил играть со сверстниками в мяч (лапту) и «лахати». Это были излюб­ленные игры учеников. Иосиф умел подбирать лучших игроков, и наша группа всегда выигрывала».

Сосо шел восьмой год, когда была предпринята первая попытка определить его в школу. Бытует мнение, что мать будущего вождя мечтала о духовной карьере сына. Однако дело не только в желани­ях Кеке.

В уездном Гори было шесть учебных заведений: учительская се­минария, женская прогимназия, женская начальная школа, а так­же три училища — городское, духовное православное и духовное армянское. И по существу у Кеке не было выбора. По возрасту, на­циональности и даже полу выбор места учебы для мальчика был ог­раничен. Кроме того, обучение в училищах велось на русском язы­ке, а Сосо, хотя и слышавший русскую речь с детства, не имел дос­таточной подготовки для занятий в школах, где преподавание велось на русском языке.

Осуществлению материнских планов помог случай. В1887 году, когда Сосо было около семи лет, Джугашвили переселились в дом православного священника Христофора Чаркивани, имевшего приход в окрестностях Гори. Двухэтажный дом священника нахо­дился в переулке Павловской улицы, и его многочисленная семья, состоявшая из двух сыновей, дочерей и их бабушки, жила наверху, а одну из сдаваемых внаем комнат на первом этаже заняли Бесо и Кеке с сыном.

Поскольку первая попытка отдать Сосо в школу не удалась, Ке­ке обратилась к детям священника с просьбой обучить ее сына рус­скому языку. Занятия начались успешно, и к лету 1888 года он при­обрел необходимые знания. Священник тоже проявил участие к заинтересовавшему его ребенку и помог устроить его в училище. Знания, продемонстрированные способным мальчиком, были на­столько очевидны, что его приняли сразу во второй подготовитель­ный класс

Пожалуй, в этот период в первый раз проявился исключитель­ный дар И.В. Сталина, сохраненный им до конца жизни, — редкая память. Эта природная черта его ума порой поражала современни­ков. К. Ворошилов, познакомившийся с ним на Стокгольмской конференции в 1906 году, был удивлен тем, что его сосед по комна­те с удивительной легкостью на память «читал большие отрывки из различных литературных произведений».

Максим Горький рассказывал французскому писателю Ромену Роллану, что, «прочитав страницу», Сталин «повторял ее наизусть почти без ошибок». Он без какого-либо напряжения запоминал массу прочитанных, услышанных или изученных сведений, имею­щих для него практическое значение. Сами знания он усваивал глубже, чем окружавшие его люди.

Позже, в довоенный и особенно в военный периоды, феноме­нальная память и способность быстрой ориентации помогали ему руководить огромным военно-промышленным комплексом стра­ны; заниматься дипломатической, культурной и экономической деятельностью государства, принимая своевременные и скорые решения.