Прокуратура
Прокуратура
Руководство генеральной прокуратуры СССР самым тесным образом сотрудничало с главой НКВД в проведении большой чистки, что было надлежащим образом отмечено комиссией ЦК ВКП(б), принимавшей дела у наркома Н. И. Ежова.
«Считаем необходимым отметить, — утверждалось в последнем абзаце сопроводительного письма к акту приема-сдачи дел в НКВД СССР, — что все указанные выше безобразия, извращения и перегибы (в деле арестов и ведения следствия) проводились с санкции и ведома органов прокуратуры СССР (т.т. Вышинский и Рогинский). В особенности в этом деле усердствовал зам. прокурора СССР Рогинский»[287].
«Выкорчевывать врагов народа» Генеральная прокуратура поручала прокуратурам областным. «По нашим делам санкции на арест давались только облпрокурором, а не окрпрокурором», — докладывал начальник окружного отдела НКВД[288]. Впрочем, в те годы прокуратура не была островком безопасности.
Областное управление НКВД Свердловска, основательно погромившее обком партии, приступило к последовательной чистке всех остальных ведомств. В августе 1937 г. был арестован Густав Иванович Лейман — прокурор области, которого обвинили в том, что он
«…являлся участником террористической и диверсионно-вредительской организации правых, существовавшей в Свердловской области, ставившей целью реставрацию капитализма в стране путем вооруженных восстаний и подрыва экономической и политической мощи Советского Союза».
19 января 1938 г. выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР Г. И. Лейман был приговорен к расстрелу. Реабилитировали его спустя 17 лет «…за отсутствием состава преступления»[289].
Вместе с прокурором взяли и несколько его ближайших сотрудников: начальника следственного отдела, помощника прокурора, следователей. Аппарат областной прокуратуры основательно почистили: кого-то просто уволили, кого-то предварительно выгнали из партии. «В октябре 1937 года, — рассказывал следователю через сорок лет после всех этих событий бывший начальник отдела кадров и спецотдела прокуратуры А. И. Бородин, — я в числе других семи работников областной прокуратуры был исключен из членов ВКП(б), а за что, лично мне даже и не поясняли. В феврале 1938 года я в партии был восстановлен, но больше в органах прокуратуры уже не работал, так как не хотел там работать»[290].
Работники прокуратуры не были наивными людьми, не подозревавшими о «квадратно-гнездовом» методе посадки, практикуемом вконец распоясавшимися на Урале органами НКВД. Если взяли областного прокурора, то на очереди представленные им на должность прокуроры городские и районные. И совсем не важно, какова дистанция между ними, или как часто и при каких обстоятельствах они встречались друг с другом. Прокурор города Перми М. И. Волнушкин, например, встречался со своим большим начальством всего три-четыре раза:
«С Лейманом я впервые познакомился весной 1936 года […]; второй раз я с Лейманом встретился в конце 1936 года, когда он приезжал принимать юридический минимум у работников суда и прокуратуры; третий раз я с ним встретился здесь же в Перми, когда он проездом в Коми-Пермяцкий округ заходил в прокуратуру для передачи каких-то директив, в последний раз я виделся с ним на одном из совещаний в областной прокуратуре. В быту я с ним никогда, ни в какой обстановке не встречался, и он меня ни в какую к-p организацию не вербовал»[291].
Разговор о вербовке зашел не случайно. В показания Г. И. Леймана от 28 сентября 1937 г. умельцы из Свердловского управления НКВД добавили абзац:
«В соответствии с директивой Чудновского я создал контрреволюционную группу правых. В эту группу входил Волнушкин — прокурор гор. Перми. Он был вовлечен лично мною, в 1935 году»[292].
В марте 1938 г. М. И. Волнушкина взяли.
«Когда меня арестовали, — писал он в жалобе на имя Генерального прокурора, — мне заявили: „В отношении тебя, Волнушкина, мы не будем соблюдать УПК, виноват ты или нет, все равно тебя угробим“, так оно и вышло: „Все равно угробили“»[293].
Всего по данным полной базы репрессированных ГОПАПО в Прикамье в ходе «кулацкой» операции пострадало девять работников прокуратуры. Из них трое было арестовано в октябре 1937 г., один — в декабре того же года, трое — в январе и двое — в марте 1937 г. НКВД, таким образом, смог отстранить прокуратуру от участия в операции. Реальное исполнение надзорных функций сейчас было уже невозможно. Документооборот шел в обход прокуратуры. «Утверждать о правильности количества дел, находящихся в стадии расследования в органах НКВД, в данное время не представляется возможным, вследствие того, что ряд дел органами НКВД направлялись оконченными следствием для просмотра и дальнейшего направления через УНКВД разных областей, а от последних о движении этих дел точно мне неизвестно»[294]. Это было неудивительно. Перед началом операции «синие канты» получили инструкции.
«На прошедших совещаниях нам указывали, что следствие по делам арестованных необходимо вести упрощенным образом, то есть постановление на арест об избрании меры пресечения не выносить, санкции на арест у прокуроров не испрашивать, прокуроров в КПЗ не допускать»[295].
Между тем бюрократическая логика ведения дел сделала невозможным полное отстранение прокуратуры.
В начале операции НКВД действительно проводил аресты без санкции прокурора. Однако в скором времени свердловское начальство потребовало соблюдения некоторых формальностей.
«Будучи на оформлении следственных дел, последние вначале направлялись в УНКВД г. Свердловск, без санкции прокурора, а затем поступило распоряжение, что не завизированные прокурором следственные дела не высылать, и те, что уже были ранее высланы, также были возвращены»[296].
Интересно, но в поисках «хорошего» прокурора ГО НКВД обратилось не к городскому прокурору Волнушкину, а к и. о. прокурора Камского бассейна Щукину. Первому начальник ГО НКВД Левоцкий не доверял. На то были причины. Во-первых, Левоцкий не мог не знать, что в показаниях арестованного областного прокурора Леймана Волнушкин фигурировал как член контрреволюционной организации правых. Во-вторых, было известно, что по старому месту работы пермский прокурор был хорошо знаком с репрессированным еще в октябре 1937 г. окружным прокурором Юркиным. В-третьих, Волнушкин еще с 1935 г. оставлял после себя «дурной» след в местной прессе. К следственному делу аккуратно были приобщены вырезки из газеты «Звезда» за 1935–1937 гг., в которых Волнушкина критиковали за «бюрократизм»[297]. Ставить на человека, который вот-вот подвергнется аресту, Левоцкий не мог. Персона Щукина напрашивалась сама собой, тем более что осуществление кулацкой операции началось в Прикамье с дела начальника КРП Кандалинцева и репрессий в Камском речном пароходстве. Сержант госбезопасности Распопов давал в 1939 г. показания:
«…Левоцкий вкратце рассказал Щукину, что заставляет его нарушать процессуальный кодекс, сославшись на то, что-де в начале массовой операции была установка аресты производить без санкции прокурора, а сейчас-де предложил заручиться санкцией прокурора, а поскольку-де это уже является пост фактом, то и задумываться над этим не стоит. Заручившись согласием Щукина, что он это сделает, и по его уходу из кабинета Левоцкого, последний в присутствии меня, Горчилина и т. Лизунова иронически бросил реплику: „С таким чудаком можно все сделать“, а Горчилин добавил: „Щукин вообще любит подписывать и давать свою визу, так что мы его тут используем на все 100 %“»[298].
Щукин и его заместитель Сюркаев оправдали надежды энкавэдэшников. «Процесс самой штамповки происходил следующим образом: готовили сразу 200–300 дел, и в те сутки, когда нужно было отправлять дела в Свердловск, вызывали прокурора с печатью, когда он говорит, что [с] этим количеством не справиться, что ему нужно посмотреть, то здесь его уговаривали, что дела во что бы то ни стало необходимо сегодня же отправить, что ему помогут. Действительно, ему выделялось иногда 2–3 человека сотрудников, которые писали на постановлениях: „Арест санкционирую, и. о. прокурора Камского бассейна“, а прокурор только расписывался и ставил печать, правда, слегка перелистывал дела и заносил в свой список, который он вел здесь же при просмотре, успевая только записать имя, отчество и фамилии». Позднее, в 1938–1939 гг. «список Щукина» так и не был обнаружен. Поэтому судить о точном количестве «проштампованных» прокурором Камского бассейна дел затруднительно. Известно, что визировались в том числе и следственные дела, никакого отношения к Камскому пароходству не имеющие. В этом случае копии санкций направлялись Волнушкину. Однако ни санкций, ни списка обнаружить так и не удалось[299]. В октябре 1937 г. заместитель областного прокурора Александров сообщал новому прокурору Камского бассейна:
«…ориентировочно возможно располагать — Сюркаевым до 600 (санкций), Щукиным до 100»[300].
Известно также, что в ряде областей работников водного транспорта могли арестовать и с санкции территориальных прокуроров[301]. Входили ли Свердловская область и Прикамье в разряд этих областей — неизвестно. Важно другое. Работникам НКВД нужно было, чтобы какой-нибудь прокурор завизировал дело.
Впрочем, послушный подручный из прокурора получался не всегда. Городской прокурор г. Лысьвы Кукарских усилиями начальника ГО НКВД Корнилова в ноябре 1937 г. был исключен из партии, а 7 января 1938 г. арестован.
«…Кухарских отказывал в арестах Корнилову, т. е. без предварительного просмотра материалов отказывал в санкциях на аресты, этим лишал возможности Корнилова создавать искусственные дела и не из врагов народа делать врагов», —
напишет в докладной записке помощнику прокурора РСФСР в июле 1939 г. его бывший подчиненный Гилев[302]. Вряд ли возможно установить мотивы непослушания прокурора. Применительно к лысьвенскому энкавэдэшнику — помимо очевидных мотивов (прокурор тормозил работу) — можно усмотреть и другое. Для Корнилова прокурор был человеком, чрезвычайно тесно связанным со старым, арестованным летом 1937 г. начальством. В материалах дела Кукарских есть свидетельства того, что он состоял в дружеских отношениях с секретарем горкома, пытался прикрыть редактора районной газеты Степанова, обвиняемого в изнасиловании домработницы, и оградить некоторых хозяйственных руководителей от террора[303]. Пьяная драка, затеянная во Дворце культуры его коллегой — народным судьей, повлекла за собой не более чем разбор на партсобрании с последующим строгим выговором[304]. Лысьва не являлась здесь исключением из правил. Подобным образом ситуация складывалась и в Коми-округе[305], и в других районах Прикамья[306]. Этим объясняется то, что во всех рассмотренных следственных делах на работников прокуратуры — вне зависимости от даты ареста — отчетливо прослеживается связь арестованных с делом Кабакова.
Советская прокуратура выполняла не только надзорные, но и следственные функции. С начала массовой операции прокуратура, подобно НКВД, пытается активизировать свои структуры в борьбе с «контрреволюцией». Уже 7 августа 1937 г. в циркуляре Прокурора СССР за № 5/051580 осуждается практика квалификации некоторых дел как хулиганских вместо статей 58–10 и 59-7. Из Свердловска этот циркуляр 21 августа был направлен районным и городским прокурорам[307]. В дальнейшем прокуратура пытается ускорить темпы своей работы. 11 сентября областное начальство с подачи Вышинского дает указание сократить сроки рассмотрения дел о фактах вредительства и диверсий в системе заготзерна до пяти дней и проводить их через суды по ст. 58-7[308]. Этого оказалось мало. В конце октября дается указание о пересмотре прошлых дел. «…Предлагаем Вам под личную ответственность немедленно выбрать из архивного дела, рассмотренные Вашим судом в период 1934, 1935, 1936 и 1937 гг. независимо от того были они в рассмотрении в вышестоящих судебных органах или нет (вплоть до Верхсуда) по ст. 60, 61. 79, 79 п. 1, 2, 3, 4, 109, 110. 111, 112, 113, 115, 116, 117, 120, 128, 78, 105, 62, 182 п. а, б, в, г, и, д, 169 п. 1-12»[309]. Большинство из представленных статей с легкостью можно переквалифицировать из обычных уголовных на пункты 58-й, «контрреволюционной» статьи. Сколько было подобных дел, сказать, к сожалению, невозможно. В прокурорских отчетах таких данных не обнаружено. Сложно говорить и о работе районных прокуратур, материалы которых за редким исключением отсутствуют в фондах ГАПО. В наиболее полном виде в ГАПО представлены материалы прокуратуры Камского бассейна, поэтому судить об общих тенденциях работы ведомства приходится именно на основании этих весьма фрагментарных для Прикамья данных.
В течение 1937 г. прокуратура водного транспорта все чаще привлекает к ответственности по контрреволюционным делам. Если в первом квартале 1937 г. таковых было 188 человек, во втором — 323 человека, в третьем — 307 человек, то в четвертом количество привлеченных практически удваивается и достигает 602 человек[310]. Напомним, что именно в это время начинается и достигает своего пика «кулацкая операция» НКВД.
Подобное рвение прокуроров в 1937 г. (особенно в четвертом квартале) было неслучайным. Осенью 1937 г. надзорному ведомству оставалось послушно подписывать дела, параллельно пытаясь — в соответствии с правилами самосохранения и межведомственной борьбы — «соревноваться» с НКВД. В этой гонке прокуратура неизбежно проигрывала: проводить свои дела через «тройки» она не могла; как сторона, участвующая в проведении операции, ведомство часто становилось заложником советского законодательства. В ходе выполнения приказа № 00447 прокуроры сталкивались с множеством «мелких» проблем. Так, надо было определиться с ответом на вопросы: как реагировать на увольнение родственника арестованного? должна ли проводиться конфискация имущества, и в каком объеме она должна осуществляться? и т. д. О формулировке самого приказа районные, окружные и городские прокуроры имели, видимо, весьма смутные представления. Иначе не было бы необходимости областному прокурору отправлять 8 октября 1937 г. на места инструкцию следующего содержания. «Операция, проводимая органами УГБ НКВД по решениям тройки, регулируется рядом совершенно секретных указаний. Поэтому, если Вам что-либо непонятно в этой области, Вам надлежит предварительно запросить Облпрокуратуру, прежде чем принимать то или иное решение или давать предложение органам НКВД. Так как в противном случае Вы рискуете тем, что я буду вынужден отменять ваше решение, так как подтвердить их для выполнения НКВД я могу только в том случае если это находится в соответствии с существующими на сей счет законами. В данном случае разъясняю Вам, что конфискация лиц, осужденных тройкой, проводится правильно, причем размеры ее должны быть такие же, как и по приговору суда. Никаких постановлений тройки семьям осужденных контрреволюционеров НКВД представлять не должно…»[311].
С февраля 1938 г. курс прокуратуры изменяется на 180 градусов. С этого времени московское начальство упорно пытается ограничить рвение своих подчиненных. Вслед за приказом прокурора СССР от 7 февраля 1938 г. о восстановлении ошибочно уволенных прокуроров в 1937–1938 гг., 25 февраля Вышинский в приказе № 187/7с требует от своих подчиненных прекратить порочную практику переквалификации обычных дел на дела по 58-й статье без достаточных на то оснований. Кроме того, райпрокурорам запрещалось возбуждать «контрреволюционные» дела без санкции областного прокурора. Чуть позже райпрокурорам запретили выдавать санкции органам НКВД без разрешения областного начальства[312]. Наконец, с 3 мая 1938 г. приказом № 436/13с всем прокурорам было запрещено возбуждать дела о контрреволюционных преступлениях без санкции Прокурора СССР и производить аресты по всем делам без санкции областного начальства[313]. Эти усилия были результативны. В 1938 г. прокуратура Камского бассейна не завела ни одного «контрреволюционного» дела, полностью уступив эту деятельность органам НКВД. Резкое снижение прокурорской активности можно объяснить межведомственной борьбой. Выражаясь футбольным языком, такая позиция прокуратуры ставила органы НКВД в положение «вне игры». Вышинский организованно выводил своих людей из-под удара. С сентября 1937 г. надзор над НКВД со стороны прокуратуры усиливается, а после 17 ноября — завершения операции — прокуратура начинает брать реванш за страх и бессилие августа 1937 — марта 1938 гг.