Дело «Общества трудового духовенства»

Дело «Общества трудового духовенства»

Ибо Писание говорит:

«не заграждай рта у вола молотящего»;

и:

«трудящийся достоин награды своей».

1-е Тимофею, 5-18

Дело № 12396, хранящееся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (ГОПАПО), уникально во многих отношениях.

Во-первых, своим масштабом. В обвинительном заключении, направленном тройке при УНКВД по Свердловской области, фигурирует 37 человек, и все они были осуждены по первой категории и расстреляны (за исключением одного, скончавшегося еще в ходе следствия в психиатрической больнице). Материалы следствия и документы, связанные с реабилитацией осужденных, занимают семь пухлых томов.

Во-вторых, продолжительностью ведения следствия. Первый арест по делу «Общества трудового духовенства» (далее — ОТД) был произведен 30 марта 1937 г., а последний — 7 августа, уже после вступления в силу «Оперативного приказа народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00447». Тщательный анализ материалов дела позволяет еще больше расширить его хронологические рамки. Первые признаки активности V отдела Пермского ГО НКВД фиксируются с начала 1937 года: в справке на арест пяти красноармейцев 9 отдельного строительного батальона пермского гарнизона, направленной прокурору Уральского военного округа, приводятся свидетельские показания, собранные 8–9 марта. Следовательно, в разработку (один из инициаторов дела, сержант ГБ А. М. Аликин, в 1939 г. назовет это «реализацией») группа бывших тыл ополченцев попала еще раньше.

В-третьих, еще на стадии ведения следствия дело ОТД было признано образцовым, можно сказать, «модельным». В нашем распоряжении имеется свидетельство того же А. М. Аликина:

«Протоколы, написанные Демченко и Поносовым, как наиболее удачные через УНКВД по Свердловской области были направлены в НКВД СССР. Последний размножил эти протоколы и как показательные с соответствующим циркуляром разослал периферийным органам. Циркуляр НКВД СССР и протоколы Демченко и Поносова, поступив из Москвы в Пермь, были изучены на оперативном совещании всех сотрудников Горотдела, после чего бывший начальник Горотдела Лосос, отметив заслуги Мозжерина, Демченко и Поносова, рекомендовал в практической работе равняться по ним, а методы, практикуемые ими в следствии приказал широко применять на практике»[90].

Таким образом, дело № 12396 предоставляет исследователю редкую возможность реконструировать фактически всю предысторию «кулацкой операции»: формирование ее концепции и идеологии, апробацию тех методов, которые будут широко применяться в августе-декабре 1937 г. Ближайшей задачей при этом является выяснение того, как и почему скромный оперативно-тактический успех, достигнутый сотрудниками Пермского ГО НКВД, оказался, как это выяснилось post factum, абсолютно конгениален «большой стратегии» общесоюзного масштаба.

Однако именно виртуозность, с которой было сверстано дело ОТД, оказалась главным препятствием для историка, поскольку с первой же страницы он сам в нем словно бы присутствует как «возможный читатель», для которого (а вовсе не для выяснения истины) оно и ведется. Первый том, целиком составленный из документов, сопутствующих аресту[91], выглажен до блеска: в нем нет никаких свидетельств, предшествующих задержанию красноармейца Г. Н. Гуляева. Как будто на оперуполномоченного Ф. П. Мозжерина вдруг озарение снизошло: а не арестовать ли мне этого бойца? А заодно еще пятерых, да еще попов штук эдак двадцать… И только чудом сохранившаяся в шестом томе папка наблюдательного дела позволяет увидеть кухню, где действительно заваривалась каша. Складывается впечатление, что концы прятались в воду осознанно и очень старательно. Совершенно бесследно исчезла, к примеру, вся изъятая при обысках переписка (а только у Гуляева было обнаружено три тетради со стихами и 63 письма).

Помимо этого, нельзя ни на секунду забывать о том, что дело ОТД — первый опыт поточной фальсификации показаний (на это указывали все участники ведения следствия). Только путем скрупулезного сравнительного анализа протоколов, составленных всей следовательской бригадой, нам удалось примерно вычислить типичные паттерны дискурса власти и отделить их от спонтанной речи обвиняемых. Последняя точна в деталях и бытовых подробностях, всегда окрашена эмоциями и личностными коллизиями и в большинстве случаев идет «поперек» вполне предсказуемых ожиданий следствия. Однако даже после этого достоверность некоторых деталей оказывается под сомнением, и, руководствуясь принципом «да не прими неистинное за истинное», мы их опустим в тех случаях, когда они не играют существенной роли.

Основную сюжетную линию удалось проследить с 1935 г., некоторые побочные — с начала 1930-х гг. В нашей реконструкции мы будем придерживаться хронологической последовательности событий. Итак…

В марте 1935 г. в войсковой сборный пункт, располагавшийся на крупной узловой станции г. Буй, стали прибывать телячьи вагоны с новобранцами. Среди массы двадцатилетних парней, призванных на службу в ряды РККА, выделялась группа граждан второго сорта — «лишенцев». В личном деле каждого из них имелась лаконичная выписка из протокола заседания избирательной комиссии соответствующего уровня, сообщавшая, что имярек лишен избирательных прав как служитель религиозного культа (сын служителя религиозного культа), кулак (сын кулака). Разумеется, доверить подобной публике защищать с оружием в руках государство диктатуры пролетариата было никак невозможно. Поэтому их зачисляли в тылополчение и использовали в народном хозяйстве, преимущественно на тяжелых строительных работах.

Именно из подобного контингента формировался 61 отдельный батальон тылополчения, который после принятия новой, сталинской конституции (формально ликвидировавшей саму категорию «лишенцев») в апреле 1937 года будет торжественно переименован в 9 отдельный строительный батальон РККА. По завершении формирования батальон убыл к месту несения службы — в г. Пермь на строительство завода № 19. Так, волею случая, и повстречались два основных действующих лица будущей драмы — Георгий Гуляев и Николай Лебедев.

Из показаний свидетеля Ощепкова от 9 марта 1937 г.:

«В ноябре месяце 1935 года в конторку жилстроительства завода им. Сталина зашли трое тылополченцев, один из них, фамилию я его не знаю, лет 24-х, среднего роста, лицо белое румяное, продолговатое»[92].

Вот этим-то белолицым румяным красавцем и был, согласно материалам Пермского ГО НКВД, Георгий Никифорович Гуляев. Родился он в г. Тихвине Ленинградской области в очень религиозной семье. В шестнадцать лет Гуляев устроился служкой в тихвинский монастырь, где вскоре попался на глаза епископу-обновленцу Степанову Гавриилу Григорьевичу (в монашестве — Досифею). Водился за епископом один грешок — любил он окружать себя молоденькими смазливыми прислужниками. По его настоянию Гуляев вскоре был посвящен в дьяконы, и между ними установились очень близкие отношения. Во всяком случае, когда Степанова перевели служить в г. Гомель, он взял с собой Гуляева, и тот «жил у него на квартире»[93].

Этот «гомельский эпизод» (а от Гомеля рукой подать до польской границы) и знакомство со Степановым в дальнейшем сыграют существенную роль. В 1931 году по не известным нам причинам Гуляев возвратился в Тихвин, а епископа вскоре арестовали и сослали под Вологду, в деревню Кузовлево Харовского сельсовета, где он и находился к моменту начала следствия. Но из виду они, по-видимому, друг друга не теряли. Во всяком случае, Степанов на следствии показал, что писал Гуляеву письма на адрес 61 батальона, а Гуляев признался, что, по крайней мере, одно письмо в феврале 1936 года получил, в нем епископ звал его после окончания службы заехать к нему в гостив Не исключено, что это письмо (письма?) оказалось одним из факторов, повлиявших на «реализацию» группы.

«Родители его имели церковной земли около 20 га, которую обрабатывали крестьяне с. Домнино: Храпалов, Шустин, Беляев за ничтожные гроши, в своем хозяйстве имели лошадь, корову и очуменную (sic!) стройку — дом, в котором они жили», — сообщалось в характеристике на Николая Семеновича Лебедева, присланной из Перевозского сельсовета Молвитинского района Ярославской области. Как выглядел Николай Лебедев, нам не известно. Можно с уверенностью сказать лишь одно: он принадлежал к тому никогда не переводившемуся на Руси типу людей, которых смолоду отличает зуд в пятках и смутные, неясные, но настоятельные влечения души. К моменту призыва в тылополчение он успел поменять четыре места службы. Дважды — в 1929 и 1930 гг., потеряв очередное место, он обращался прямо в Москву, в Сергиевский синод. Уже будучи тылополченцем, Лебедев писал стихи и песни на расхожие мотивчики (а затем сам их исполнял) и вместе с Гуляевым даже пробовал сочинить пьесу «Сын кулака». На допросе 8 мая 1937 г. оперуполномоченный V отдела Пермского ГО НКВД сержант госбезопасности Былкин беседовал с ним исключительно о его литературном творчестве, никаких следов которого, кстати, среди материалов следствия не удалось обнаружить[94]. В конце концов, он действительно выносил и взлелеял доморощенный проект церковной реформы и в ходе следствия упрямо настаивал на своем авторстве.

Лебедев и Гуляев быстро нашли общий язык, и вскоре, к лету 1935 г., вокруг них сложилась небольшая группа, участников которой объединяло многое: религиозные убеждения, общее происхождение, коммунальность казарменного быта, трудности и редкие радости нелегкой службы тылополченца. Все они, мягко говоря, недолюбливали советскую власть — и было за что. Первоначально костяк группы составляли Г. Гуляев, Н. Лебедев, сын священника Иван Кожевников, сын священника и в прошлом дьякон Михаил Чухлов, сын священника Михаил Юферов. Время от времени маленькое «землячество» собиралось вместе.

Поначалу им пришлось очень нелегко. Монотонная, изнуряющая работа на рытье траншей, кладке фундаментов, выведении стен сочеталась со скудным пайком, а уж о том, чтобы Богу помолиться, и речи быть не могло. Если верить характеристике, данной Михаилу Юферову временным командующим батальона, интендантом 3 ранга Земляным, и военкомом, старшим политруком Галиевым,

«…были случаи, когда Юферов и его сторонники, презираемые сознательной частью тылополченцев, собирались даже в уборных, где пели религиозные песни»[95].

Правда, начальство попалось не свирепое. В ротные командиры тылополченцев, как правило, попадали стопроцентные неудачники и служебные тихоходы, пившие так, что служба в обычной строевой части оказывалась для них закрытой. Комроты Степанов был как раз из таких: систематически пьянствовал на пару с десятником Седченко, на производстве не показывался по целым шестидневкам, за качеством работ не следил, а срывы работы, по выражению Ивана Кожевникова, «…объяснял атмосферным влиянием погоды»[96]. Тяжесть подневольного труда и попустительство вечно пьяного командира в совокупности приводили к тому, что работа выполнялась халтурно. Вырытые траншеи осыпались, заложенные фундаменты шатались, на месте дверей выкладывались окна, а на месте окон появлялись двери, работу приходилось переделывать снова и снова. Знали бы тогда тылополченцы 61 отдельного батальона о том, с какой легкостью все эти шалости и отлынивание от работы под пером оперуполномоченного НКВД могут превратиться в злонамеренное вредительство…

Не прошло и года, как их положение изменилось к лучшему. Во многом этому виной то, что сплошь грамотные, развитые, активные «поповичи» выгодно выделялись на общем фоне набранных с бору по сосенке тылополченцев. Из показаний Кожевникова, подтверждаемых другими свидетельствами, мы узнаем, что в 1936 году Гуляев и Лебедев взяли в свои руки ведение всей культмассовой работы и стенную печать в батальоне. Гуляев организовал драмкружок, неоднократно премировался как активный общественник, часто получал увольнительные. Да и трудился он давно не на стройке, а кладовщиком на продуктовом складе. Юферов работал заведующим столовой. Примкнувший к их группе Николай Теплов служил писарем штаба батальона. Всякий, кто хоть недолго побыл солдатом, поймет, что наши герои выбились в казарменную аристократию.

Жить стало веселей.

«Пользуясь отсутствием контроля, остатки хлеба и масла на складе беспощадно растаскивались. Юферов, Лебедев и др. кормили лошадей, продавали вольнонаемным рабочим, а после проводили антисоветскую агитацию, „что вот, мол, как заботится о нас командование, держат голодом и т. д.“. В результате поднимались волынки, росло недовольство среди красноармейцев»[97].

Появилась возможность собираться после отбоя «в культ-уголке, под игру гитары, а были случаи и с выпивкой (дежурным по роте это допускалось)»[98]. Под гитару и водочку велись задушевные разговоры о гонениях на церковь, о нелегкой судьбе «служителя культа», о голодающих колхозниках — словом, обо всем, с чем каждый был знаком не понаслышке. Не обходили стороной и события текущей политики — внутренней и внешней[99]. Разумеется, эти беседы впоследствии будут вменены в вину всем участникам как «антисоветская агитация».

Теперь приятели, уже не таясь, коллективно посещали пока еще открытые пермские церкви: Новокладбищенскую, Старокладбищенскую и Никольскую. Как нам удалось установить, в марте 1936 года в Великий пост Николай Лебедев, как и положено всякому православному, отправился исповедоваться к священнику-тихоновцу о. Савве (Беклемышеву), служившему как раз в Никольской церкви. Встреча окажется поистине судьбоносной, хотя вряд ли ее участники в тот момент об этом догадывались.

В июне 1936 г. наше маленькое «землячество» было взбудоражено публикацией проекта новой конституции. Всегда реагировавший на все быстро и остро Лебедев поймал во дворе батальона Гуляева и разразился речью, в которой с удивительной точностью охарактеризовал сложившийся в СССР режим как диктатуру Сталина, а затем предложил:

«После увольнения из батальона продолжать службу в церкви, развивать религиозную деятельность и создать общество трудового духовенства»[100]

[выделено нами. — А.  К.].

Так по версии Гуляева, были произнесены эти роковые слова. Существует и другая версия происхождения термина «общество трудового духовенства», изложенная Кожевниковым. Выглядит она совершенно маргинально и нигде более во всех семи томах дела не встречается. Пожалуй, это может быть косвенным свидетельством того, что она не навязана следствием. По этой версии, «в 1935 году в период зарождения контрреволюционной группы в строительном батальоне Лебедев и Теплов сделали сообщение о том, что в гор. Ленинграде существует „Общество трудового духовенства“, состоящее из лиц быв. служителей религиозного культа, которые работают в различных учреждениях, а после работы собираются и обсуждают некоторые вопросы, касающиеся религии»[101] [выделено нами — А. К.]. Существовало ли в те годы в Ленинграде такое общество в действительности, нам выяснить не удалось. Следователей эта проблема, похоже, вовсе не интересовала. Правда, Кожевников относит возникновение ОТД к 1935 году, но это, скорее всего, «склейка» — результат проекции контуров организации всесоюзного масштаба, задуманной Лебедевым позднее, в 1936 г., на реальный процесс оформления их маленькой неформальной группы.

То, что замыслы Лебедева были непосредственно связаны с демократической риторикой сталинской конституции, подтвердили и последующие события, и его собственные признания: в беседах с друзьями он развивал идею необходимости реформирования всей церковной организации в СССР — не более и не менее. Программа реформации «Лютера из 9 стройбатальона» включала следующие пункты:

1. Объединить все разрозненные религиозные течения, «…которые, по моему мнению, в данный момент не укрепляют религию, а наоборот разваливают ее»[102].

2. Принимать участие в выборах в Советы и органы управления государством.

3. Изменить способ оплаты труда духовенства — они «…должны были бы получать деньги от доходов церкви не таким образом, как это делается сейчас, а по плану, т. е. чтоб каждый служитель культа мог получать деньги в виде зарплаты»[103].

Гуляев дополнил план предложением отправиться после демобилизации вдвоем в Москву к своим архиереям (обновленческому и сергиевскому) «…и просить их принять участие и помощь в организации „общества трудового духовенства“»[104].

Тому, что подобный замысел мог родиться в голове простого красноармейца, обитавшего в казарме, выполнявшего малярные работы на строительстве рабочих бараков завода № 19, и, главное, что это сугубо спонтанный порыв, так сказать, «революционное творчество масс», откажутся поверить даже оперативники Пермского ГО НКВД. Раз за разом «крестный» Лебедева сержант Бурылов будет возвращаться к теме зарождения замысла ОТД, пытаясь вынудить его рассказать, по чьему наущению он действовал. Но Лебедев, опять-таки по-лютеровски, будет повторять, что придумал все сам, на том, мол, стою и не могу иначе.

Тем не менее, в окончательном варианте следствия история возникновения ОТД будет изложена в двух, пусть и плохо согласованных между собой, но все же радикально отличающихся от вышеизложенной версиях. Вопрос о том, почему это произошло, может иметь принципиальное значение для понимания сути готовящейся «кулацкой операции» и поэтому нуждается во всестороннем рассмотрении.

После арестов Гуляева и Лебедева и первых же допросов, проведенных еще в начале апреля 1937 г., оперуполномоченные Пермского ГО НКВД должны были понять: волею судьбы им прямо в руки упала «готовенькая» (так сказать — самородная) если и не контрреволюционная организация, то уж во всяком случае — антисоветская группа. Ее лидеры во всем признались, оставалось только оформить бумаги. Наклевывалось рутинное, но вполне убедительное дело: антисоветская агитация и контрреволюционная пропаганда, совершаемая в составе группы. Судя по всему, таков и был первоначальный замысел следствия. Но вскоре от него откажутся, и в апреле-мае 1936 г. красноармейцев 9 отдельного стройбатальона представили как один из элементов разветвленной повстанческо-диверсионной сети, структурой, инициированной сверху. По одной версии ОТД создано по распоряжению митрополита М. Трубина, впоследствии «назначенного» чекистами членом церковно-политического областного центра (ЦПОЦ) и Уральского повстанческого штаба (УПШ); по другой версии это распоряжение отдал уже известный нам ссыльный гомельский епископ Досифей (Степанов), произведенный «органами» в агенты польского генштаба с личным кодовым номером Р-32.

Вот как в феврале 1939 г. изложил по памяти суть происходивших событий бывший начальник V отделения Пермского ГО НКВД А. М. Аликин:

«В конце 1936 года Особым Отделом Пермского ГО НКВД была вскрыта антисоветская группа в 61 батальоне тыл-ополчения, состоящая преимущественно из числа бывших служителей религиозного культа, которая, установив связь с местным духовенством, проводила антисоветскую деятельность среди отдельных групп верующих г. Перми и т/о батальона. Реализация указанной группы совпала с предстоящей подготовкой к выборам в Верховный Совет СССР, на основе чего бывшим начальником УНКВД по Свердловской области Дмитриевым было дано указание Пермскому Горотделу реализовать эту группировку, придав ей шпионско-диверсионную окраску»[105] [выделено нами. — А. К.].

Итак, если суммировать последствия сознательно произведенной переквалификации группировки Гуляева-Лебедева в 9 отдельном стройбатальоне, получится следующее:

а) она возникла не сама собой, а была создана по указанию свыше;

б) она занималась не только агитацией, но и подготовкой диверсий и шпионажем, в конечном счете — подготовкой вооруженного восстания, т. е. представили более опасной, чем она была на самом деле;

в) она была не изолированной, а одной из многочисленных, скрытых пока еще повстанческих ячеек, связанных с заграничной резидентурой.

Осуществлявший эту переквалификацию Дмитриев должен был отдавать себе отчет в том, что он, во-первых, выдвигает прямое обвинение в адрес самого НКВД. Раскрыть маленькую, ничтожную антисоветскую группку, состоящую из маргиналов-церковников, и ликвидировать ее — заслуга. Прошляпить масштабный, грозный, тщательно организованный заговор — преступление. Во-вторых, необходимо было ясно представлять себе, какой именно интенсивности сигнал тревоги подается власти. Если вместо дисперсной, неорганизованной, аморфной антисоветской оппозиции рисуется картина хорошо структурированной, отмобилизованной и готовой действовать пятой колонны, то власть предержащим следует немедля дуть в трубы, бить в барабаны, расчехлять пушки, свистать всех наверх и готовить абордажную команду.

Остается только признать, что начальник УНКВД по Свердловской области достаточно тонко уловил политическую конъюнктуру. В заочном диалоге сталинского руководства и репрессивных органов (несомненно, имевшем место в действительности) поданная им реплика была уместна, своевременна и, пожалуй, даже ожидаема. Именно поэтому дело ОТД станет образцом-парадигмой, а пермский опыт попадет в приказ союзного наркомата как пример для подражания.

Заметим, что критиковать НКВД в ситуации весны-лета 1937 г. для Дмитриева уже не означало бить себя по голове. Подлежал критике другой НКВД, и пример тому подал сам вождь. После направленной в ЦК в сентябре 1936 г. знаменитой сочинской телеграммы Сталина-Жданова, где указывалось на нерасторопность («опоздал как минимум на четыре года») ведомства Г. Ягоды и содержалось требование его немедленной замены Н. Ежовым, в «органах» начался процесс перетряски кадров. В этой ситуации отмежеваться от прежнего, «ягодинского» ведомства, выступив от имени новой, подрастающей и рвущейся к карьерным высотам «ежовской» генерации, было не только можно, но и нужно. «Они» утратили бдительность и недооценили существующие угрозы, мы — нет, мы другие (вспомним упомянутое ранее секретное письмо секретаря Уральского обкома ВКП(б) И. Д. Кабакова, разосланное как раз в двадцатых числах апреля).

Помимо этого, на проходившем с 23 февраля по 5 марта пленуме ЦК было внятно заявлено о существовании в СССР контрреволюционной организации правых, а дела «генералов» этой организации (Н. Бухарина и А. Рыкова) были переданы в НКВД. Но если «генералы» уже арестованы, то где-то же должна находиться и их «армия»? И вот тут-то и становится окончательно ясным смысл переквалификации группы Гуляева-Лебедева. Поступающие из Перми материалы расследования дела Общества трудового духовенства должны были быть именно такими:

— подтверждать опасения власти: пятая колонна действительно существует;

— продемонстрировать, что нити заговора прошивают буквально насквозь все советское общество, тянутся до каждой армейской казармы, заводской проходной, церковного прихода, не признают социальных, национальных, конфессиональных, партийных и прочих границ;

— бить тревогу: угроза, быть может, даже более значительна, чем вы думаете, битва будет жестокой;

— самим фактом раскрытия заговора свидетельствовать о том, что НКВД неусыпно бдит и готов действовать. Он всех спасет, и только он.

После этой реплики, адресованной власти органами НКВД, в сгущающейся политической атмосфере неизбежно должно было повиснуть невысказанное, но почти осязаемое «Позвольте…?». Не следует забывать и о том, что были раскрыты и другие дела, пусть не столь масштабные (чернушинские диверсанты, «черная свадьба» и т. п.), а информация подобного сорта стекалась в Москву отовсюду. На что и последовал ответ: «Арестуйте их всех!», оформленный в виде «Оперативного приказа народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00447».

Но пора вернуться к нашим героям. В сентябре 1936 г. никто из них, разумеется, и не догадывался о том, что активность их компании уже привлекла к себе внимание, что жить им осталось чуть менее года, а на свободе (относительной) гулять — и того меньше. Просто Михаил Чухлов уже украл «малярных красок». И не только украл, но и попытался продать. Захватив с собой Лебедева, он отправился в город, зашел на квартиру к о. Савве (Беклемышеву) и предложил свой товар. Так состоялась вторая встреча Лебедева и Беклемышева, оказавшаяся последней. Покупать краску Беклемышев отказался, но тут любопытный Лебедев стал донимать его вопросами о новой конституции.

У о. Саввы представления о ней были совершенно фантастические:

«…я заявил Лебедеву, что теперь у нас будет введено такое же положение, как и в Англии, т. е. можно будет служить в церкви и беспрепятственно работать в организации»[106].

Раз как в Англии, то, видимо, представив себя почти англичанами, Лебедев и Беклемышев принялись обстоятельно обсуждать предстоящие выборы:

«В этой беседе с Лебедевым я разъяснил ему, что выборы должны происходить с низов, т. е. сначала при всех церквях нужно провести приходские собрания с приглашением всех верующих и на этих собраниях выбрать делегатов; одного от крестьян, а другого от служителей культа на благочинные съезды. И на этих благочинных съездах, как я разъяснил Лебедеву, так же выбрать делегатов по одному человеку от верующих крестьян и по одному человеку служителей культа на епархиальный съезд, а на последнем съезде выбрать делегатов тоже по два человека на Всероссийский съезд, а на этом съезде выбрать представителей в Верховный совет СССР»[107].

Все участники беседы впоследствии подтвердят и то, что она действительно имела место, и то, что речь действительно шла о выборах в Верховный Совет. Для следствия эта встреча превратится в один из «швертпунктов», основных опорных точек дела ОТД.

Вот, собственно, и все, что удается вычленить из материалов дела относительно событий, действительно происходивших в 9 отдельном стройбатальоне РККА. Дальше начинается совсем другая история.

Сейчас совершенно невозможно определить, что именно привлекло внимание Особого Отдела Пермского ГО НКВД к группе Гуляева-Лебедева. Возможно, приятели просто утратили чувство реальности. Довольно долго их публичные и явно антисоветские высказывания сходили им с рук. Как мы увидим далее, они болтали повсюду: в умывальнике батальона, в столовой, в конторе жилстроительства завода им. Сталина, в пермских церквях, собираясь после отбоя в культурном уголке. А Лебедев был еще и автором-исполнителем:

«За время своего пребывания в РККА мной была написана контрреволюционная песня, которую я пел среди красноармейцев батальона. Песня носила также к-p характер, разлагающий настроения красноармейцев по вопросу питания в нашем батальоне. Помимо этой песни я также пел среди красноармейцев батальона контрреволюционную песню, которой дискредитировал Красную конницу РККА во главе с маршалом Советского Союза Буденным»[108].

Рано или поздно кто-то все равно бы донес на них. Возможно, до органов НКВД дошла информация о том, что Гуляеву приходят письма от какого-то ссыльного епископа — переписка красноармейцев всегда как-то контролировалась. Как бы то ни было, в начале марта 1937 года были допрошены первые свидетели, и 10 марта в прокуратуру Уральского Военного Округа была направлена «Справка на арест красноармейцев 9 строительного батальона РККА: Гуляева, Лебедева, Юферова, Чухлова и Кожевникова», подписанная начальником Пермского ГО НКВД капитаном ГБ Лососом и временным начальником V отделения Пермского ГО НКВД сержантом ГБ Аликиным.

В справке сообщалось:

«Группа красноармейцев 9-го строительного батальона РККА в составе Гуляева, Лебедева, Юферова, Чухлова и Кожевникова, в прошлом дети служителей религиозного культа и сами служители указанного культа, являясь фанатиками так называемой православной религии и враждебно настроенными по отношению к Советской власти и ВКП(б), находясь с осени 1934 в 9-м строительном батальоне РККА, систематически проводят среди красноармейского состава Пермского гарнизона контрреволюционную и религиозную пропаганду и агитацию, распространяют религиозную литературу, нелегально в расположении части проводят богослужения и громкие читки молитв, коллективно посещают городские церковные богослужения, принимая в них активное участие, одновременно распространяют провокационные слухи о войне на Дальнем Востоке, нерентабельности колхозов, высмеивают лиц, награжденных орденами Советского Союза и т. д. и т. п.»[109].

Далее приводятся показания четырех свидетелей. Красноармеец Будыко сообщает, что 6 февраля в умывальной комнате 2-й роты Юферов и Гуляев осмеивали орденоносцев, сравнивая их с тыл-ополченцами, награжденными значками. А значки, утверждал Гуляев, введены для того, чтобы последние силы из тылополченцев тянуть. Красноармеец Лосев[110] сообщает имена всех «хороших приятелей» Гуляева и приводит высказывание последнего о колхозах. Якобы они нерентабельны и крестьян не обеспечивают. Еще более интересную историю рассказал свидетель Цветков. Во время обеда в солдатской столовой Гуляев завел следующую речь:

«В Японии солдат кормят лучше, чем у нас, живут они хорошо, благодаря этого они будут и хорошо защищать свою буржуазию, но сейчас их приучают есть нашу пищу — худшую, чем у них, чтобы потом не испытывать затруднений, так как во время военных действий им придется есть наш хлеб»[111].

И, наконец, свидетель Ощепков, оставивший нам описание Гуляева, пересказал его слова о том, что:

«Советская власть — это власть грабежа и насилия, разорившая крестьянство и выславшая их затем „помирать с голоду“, а нас согнала в тыловое ополчение, где эксплоатирует так, как не эксплоатирует ни один капиталист. Говорят, что нас перевоспитывают, этим перевоспитанием „они“ ничего не добьются, а как были мы против Советской власти, так и останемся»[112].

На «Справке» имеется резолюция Военного прокурора Урал ВО от 17 марта:

«Арест Гуляева Г. Н. санкционирую. Что касается Лебедева, Кожевникова, Юферова и Чухлова, то, как из справки, так и приложенных протоколов допроса не видно конкретных фактов их к-p агитации, поэтому от ареста их надо воздержаться»[113].

Вернулась «Справка» в сопровождении документа, напечатанного на бланке Особого отдела ГУГБ Уральского Военного Округа:

«Препровождаем справку и постановление с санкцией Прокурора Урал ВО на арест Гуляева Г. Н. В присланных материалах совершенно недостаточно выявлена преступная к-p деятельность Лебедева, Кожевникова, Юферова и Чухлова, ввиду этого их арест Прокурором Урал ВО пока не санкционирован.

Следствием по делу Гуляева необходимо вскрыть организованную к-p деятельность, как Гуляева, так и Лебедева, Кожевникова, Юферова и Чухлова, после чего вновь ставьте вопрос об их аресте. О ходе следствия информируйте»[114]

[выделено нами. — А. К.]

Хотя этот документ был адресован Особому отделу ГУГБ 82-й стрелковой дивизии, попал он все-таки на стол начальника Пермского ГО НКВД Лососа. И тот своей рукой прямо поперек текста черкнул два слова: «Мозжерину исполнить», поставил дату (29 марта) и подпись.

У всякого Бонапарта есть свой Тулон. Звездным часом лейтенанта госбезопасности Федора Павловича Мозжерина стало дело Общества трудового духовенства. Именно с него и начался стремительный карьерный взлет Мозжерина, завершившийся на должности помощника начальника Особого отдела НКВД Урал ВО. Именно там в 1939 г. его настиг арест и приговор Военного трибунала войск НКВД Московского округа. Поскольку люди типа Федора Мозжерина и являлись основными «рабочими лошадками» большого террора, есть смысл приглядеться к нему попристальнее. Он родился в селе Серебрянское Тобольской губернии в семье крестьянина в 1901 г., образование имел начальное. В партию вступил поздно, только к 1931 г. 29 марта 1937 года он занимал должность начальника V отделения Пермского ГО НКВД, но уже через десять дней был назначен начальником Особого отдела 82 стрелковой дивизии. За проведенное расследование Мозжерин был награжден именным боевым оружием и переведен в аппарат Особого отдела Урал ВО в г. Свердловск. Там о нем вскоре начали слагать легенды:

«…Прибыв в Свердловск в аппарат Особого отдела, Мозжерин очень скоро стал на большом счету у Граховского и Дмитриева. Всех арестованных, которые не признавались у работников, передавали Мозжерину, и они у него буквально через день, через два сознавались. Так, например, я лично с арестованным Алехиным сидел около месяца, он сидел у меня на „конвейере“, но никак не признавался. У меня же в отделении, у Ефимова был арестованный Лаукман, с которым Ефимов также упорно работал около месяца, Лаукман не признавался. Как только этих арестованных передали Мозжерину, на другой же день они оба сознались. […] Граховский на совещании начальников отделений часто в шутку говорил Мозжерину: „Скажи, что ты обладаешь за словом, что арестованные у тебя сдаются так быстро…“»[115].

К счастью, у нас есть возможность проникнуть, так сказать, в творческую лабораторию Федора Мозжерина. Вспоминает И. П. Ветошкин, один из оперативников, работавших над делом Общества трудового духовенства:

«Оперработник, поговорив предварительно с арестованным, уходил к себе в кабинет, заранее составлял объемистый протокол допроса с указанием в нем как участников к/p организации до 10 и более лиц, затем вызывался арестованный, и с ним разговаривали так, что он должен помочь следствию в деле разоблачения ряда лиц контрреволюционно настроенных, брали 1–2 пачки папирос, какое-нибудь мясное блюдо из буфета, кормили арестованного, и он подписывал протокол допроса (Гуляев, Кожевников, Фирсаков, Юферов и др.). После этого разрешалось свидание арестованного с женой и продуктовые передачи.

Протоколы допроса я не умел писать, так меня учил писать протоколы Мозжерин. Мозжерин делал это так: вызывал меня к себе в кабинет, диктовал мне, а я писал под диктовку протокол допроса арестованного, затем протокол печатался на машинке и подписывался арестованным. Не помню когда и на какого арестованного необходимо было дать показания от арестованных Шаврина и Кожевникова, но так как эти арестованные должны были быть погружены в вагон-зак и в эту же ночь этапированы в Свердловскую тюрьму, то Мозжерин вызвал меня к себе в кабинет в 3 часа ночи и стал диктовать протокол допроса арестованных Шаврина и Кожевникова, а я под диктовку писал протоколы допроса. Таким образом, было составлено два небольших протокола допроса, которые по его приказанию я и арестованные Шаврин и Кожевников подписали в вагон-заке на станции Пермь II»[116].

Разумеется, помимо Мозжерина к следствию будет привлечена целая бригада оперативников: Демченко, Бурылов, Поносов, Ветошкин, Стуков, Назукин, Голдобеев. Иногда на допросах присутствовало начальство: Лосос, сменивший его Былкин, а однажды даже сам «комиссар» Дмитриев. Но тональность все-таки была задана Мозжериным. Арестовав Г. Гуляева 30 марта, он быстро добился от него признания о существовании в 9 строительном батальоне контрреволюционной группы, состоящей из антисоветски настроенных детей церковников. Гуляев сообщает также о проекте создания Общества трудового духовенства. Это название отныне прочно приклеится к их неформальной группе, более того — фантомная организация, рожденная бурной фантазией мечтателя Лебедева, начнет приобретать плоть и кровь. На основании показаний Гуляева 8 апреля в батальоне будет произведено еще пять арестов: Лебедева Н. С., Юферова М. Л., Кожевникова И. Д., Чухлова М. К., Дмитриева Е. Ф. Чуть позже, 23 апреля, арестуют уже успевшего уволиться с действительной службы Теплова Н. А.

Мозжерину крупно повезло в другом — на первом же допросе Гуляев показывает, что

«…красноармеец Чухлов поддерживал связь с духовенством из Никольской церкви. В частности, Чухлов и Лебедев бывали на квартире у священника Саввы»[117]

(имеется в виду тот самый визит с малярными красками).

Таким образом, у следствия оказался предлог связать дело группы Гуляева-Лебедева с маленьким, тесным и довольно склочным мирком пермского духовенства. До самого окончания следствия встреча Лебедева и Чухлова с Беклемышевым останется единственным достоверным контактом, связывающим группу бывших тылополченцев и церковные структуры.

Тема получила развитие в протоколе допроса Гуляева от 20 апреля. Он явно составлен Мозжериным по уже известной технологии — «по мотивам» сведений, сообщенных арестованным:

«Во время этого посещения квартиры Беклемышева, он с Лебедевым и Чухловым подробно разговаривал о методах использования легальных возможностей, предоставленных конституцией с тем, чтобы в этой связи развивать организованную контрреволюционную деятельность. Конкретно Беклемышев дал им установку о необходимости создания к-p формирований под названием „Общество трудового духовенства“ в целях объединения в единую силу всех религиозных течений, дабы суметь противопоставить себя советским, партийным и общественным организациям во время выборов и организованным путем провести своих делегатов в Советы и органы управления с тем расчетом, чтобы через этих делегатов проводить свою контрреволюционную линию»[118].

Как видно из текста, акцент уже немного смещен: инициатором создания организации назначен о. Савва.

В тот же день, 20 апреля, допрашивался еще один красноармеец — Кожевников. Из всей группы арестованных бойцов 9 строительного батальона он выделялся тем, что с самого начала изъявлял явное желание сотрудничать со следствием (в деле имеются заявления соответствующего содержания). Допрос вели трое — Мозжерин, Демченко и Лосос. В результате в протоколе появилась следующая запись:

«Приурочивая свои активные действия к моменту войны, организация ставила своей задачей создать крепкую подпольную организацию и развернуть работу по насаждению контрреволюционных повстанческих групп, в которые вовлекать обиженных и недовольных советской властью…. На этом же сборище Гуляев заявил, что сейчас ведется большая работа по объединению всех религиозных течений в одно целое и создается единый „крестовый фронт“ против Советской власти»[119].

Помимо общего, почти текстуально совпадающего положения об объединении всех религиозных течений, видно, как развивается сюжет заговора: наряду с легальными формами борьбы существуют и нелегальные. Впервые фиксируется упоминание о повстанческих группах, в которые вовлекаются все обиженные и недовольные, а также об активном выступлении в момент начала войны.

26 апреля арестован о. Савва (Беклемышев), а Гуляев «вспомнил» о своих близких отношениях с архиепископом Досифеем (Степановым), от которого, что немаловажно, получал письма. Выяснилось, что тот был ярым антисоветчиком и в бытность свою в Гомеле поддерживал загадочную

«…тесную связь с католическим ксендзом по имени Константин [Андрекус], которого он часто посещал вечерами. В чем конкретно заключалась эта связь с ксендзом я не знаю, однако считаю, что данная связь была необычной, т. к. Степанов в разговорах со мной делал вид, что он является ярым противником католиков и, в частности, в этой связи запрещал мне посещать костел, в то время как сам поддерживал тесную связь с ксендзом»[120].

Цель разговоров о Степанове понятна — Гуляева подробнейшим образом расспрашивали обо всех возможных связях епископа с заграницей. Но кроме информации о давным-давно отбывшем в Палестину некоем архимандрите да еще, пожалуй, ксендзе по имени Константин Андрекус, с которым Степанов таинственно уединялся по вечерам, ничего добыть не удалось. Однако и этого окажется вполне достаточно. Епископа Степанова арестуют 4 мая.

27 апреля сержант госбезопасности Поносов приступил к допросам Беклемышева. О. Савва, как мы выяснили ранее, стал для следствия ключевой фигурой. Он рассказал о встрече с Лебедевым и Чухловым, поведал о своем взгляде на предстоящие выборы в Верховный Совет, куда, по мнению Беклемышева, непременно нужно провести своего представителя. Хотя бы для того, чтобы поднять вопрос об открытии закрытых церквей. И тут же получил вопрос от Поносова: от кого получена подобная установка? Беклемышев счел за благо указать на священника Заборной церкви на станции Нижняя Курья — Коровина:

«Коровин тогда мне говорил, что это его инициатива и что он, кроме того, по этому вопросу посылал свою жену с письмом в Москву к архиепископу Лебедеву, который предложил ему, Коровину для получения по этому вопросу подробной установки, самому приехать в Москву лично, но, как мне известно, Коровин в Москву еще не ездил»[121].

Поносов поинтересовался, ставился ли Беклемышевым вопрос о необходимости объединения всех церковных течений, и получил утвердительный ответ. Помимо Лебедева, оказывается, по этому вопросу он

«…еще имел разговор со священником Ново-Кладбищенской церкви Шавриным Феодосием Яковлевичем в феврале месяце 1937 года и также вел разговоры на эту тему со священником Никольской церкви Юферовым, протодьяконом Упоровым и псаломщиком Зыковым»[122].

Далее в протоколе допроса следует явная вставка «по мотивам». Оказывается, объединение всех течений священнослужителей и верующих имеет целью борьбу с Советской властью:

«Имелось в виду организовать верующих из священнослужителей для того, чтобы быть готовым в период начала военных действий со стороны Германии и Японии оказать им помощь в войне против Советского Союза. Об этом говорил мне Коровин в присутствии его жены. Кроме того, в беседе с Лебедевым последний говорил мне также о том, что духовенство, которое стало на путь активной борьбы с Советской властью, объединяется в одну организацию под названием „Общество трудового духовенства“»[123].

Сюжет с пятой колонной продолжал развиваться — теперь ясно, что повстанцы ожидают нападения на СССР именно Германии и Японии. Но вместе с тем каждая названная Беклемышевым фамилия означает расширение круга обреченных: арестуют и Коровина, и его жену (29 апреля), и Шаврина (18 мая), и Юферова (15 мая), и Упорова (15 мая).

Интересно сравнить протокол допроса Беклемышева от 27 апреля и протокол, якобы составленный на основе его показаний и им подписанный, от 8 мая. За это время никаких новых сведений не поступило. Арестованный Коровин оказался крепким орешком — не признался ни в чем, Гуляев 8 мая рассказывал невыносимо скучные вещи о вредительстве на стройке завода № 19, с Лебедевым 8 мая велся разговор о поэзии. И вдруг, опровергая почти все сказанное ранее, Беклемышев выдает развернутое признание. Буквально накануне он не знал ни времени создания ОТД, ни его организатора, а из членов общества называл только Лебедева, Чухлова, Коровина и Шаврина. А 8 мая он со всей определенностью заявляет, что организатором контрреволюционного формирования является обновленческий митрополит Трубин,

«периодически приезжавший в Пермь по делам организации. На месте же в Перми деятельность этой к-p организации возглавляли Коровин и Шаврин, а по 9-му строительному батальону Лебедев»[124].

Помимо Трубина, в список организации включены два новых лица — упоминавшийся ранее протодьякон Василий Упоров и бывший председатель церковного совета Иван Нечаев (арестован 15 мая). Далее суконным языком газетных передовиц сообщается о деятельности организации:

«…участники организации в своей практической работе главным образом объединяли вокруг себя все враждебные элементы для борьбы с Советской властью, среди которых вели вербовку новых членов. Участниками организации всемерно популяризовывались идеи фашизма с таким расчетом, чтобы уже в данное время подготовить население к активной поддержке фашистов на случай войны. В случае нападения на СССР Германии и Японии участники организации имели в виду организовать террор против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, проводить диверсионную работу на заводах оборонного значения и, в конечном счете, подготовлять в тылу вооруженное восстание»[125].

Перед нами, несомненно, отшлифованная до блеска, обогащенная деталями идея крепкой подпольной диверсионно-террористической организации, связанной с руководством епархии (митрополитом Трубиным), исповедующей (по последней версии) фашистскую идеологию, объединяющей все реакционные антисоветские элементы, готовящей восстание в тылу в случае нападения на СССР Германии и Японии.

Кстати, поскольку Заборная церковь, в которой служил Коровин, располагалась рядом с оборонным заводом № 98, в показания Беклемышева Поносов счел нужным вставить следующую новеллу:

«…в марте месяце 1937 года Коровин в моей квартире в беседе со мной проявлял очень большой интерес к заводу № 98, причем из его разговоров на эту тему было видно, что он хорошо был ориентирован о выпускаемой продукции завода и принимал меры к тому, чтобы иметь больше своих людей на прямом производстве завода № 98 для того, чтобы через них вести там свою к-p работу. Из этого разговора я понял, что Коровин на 98 заводе насаждает диверсионные ячейки»[126]. Этот сюжет будет позабыт до августа, во всяком случае Коровина о диверсионных ячейках допрашивать не будут.

В этой версии Общество трудового духовенства уже практически полностью соответствует замыслу следствия. Недостает только нескольких деталей. Первая: с диверсионно-террористической деятельностью очень хорошо сочетается шпионаж. Но канал, который связал бы наших героев с заграницей, все не обнаруживался. Вторая — линия, связывающая организацию с областным центром, обрывается на митрополите Трубине. А он что, ни с кем не связан? Такого в принципе быть не может.

Проблема шпионажа была решена после того, как епископ Досифей (Степанов) был представлен в качестве агента польской разведки: