XXVIII Разрыв Сталина с идеей мировой революции

XXVIII

Разрыв Сталина с идеей мировой революции

Позитивные оценки Сталина крупнейшими лидерами буржуазного мира 30-х — 40-х годов (начиная Гитлером и кончая Черчиллем) объяснялись в первую очередь тем, что последние видели в Сталине носителя национально-государственных задач, порвавшего с интернационалистской доктриной марксизма. Такой взгляд усиленно внушался политикам и общественному мнению Запада советской пропагандой, причем роль первой скрипки в этой идеологической кампании играл сам Сталин.

Разумеется, линия на окончательный разрыв со стратегией мировой революции развёртывалась Сталиным постепенно и осторожно. Её открытое провозглашение могло бы вызвать замешательство в зарубежных компартиях и оттолкнуть от них множество коммунистов. Поэтому в 1932 году Сталин опубликовал статью, специально посвящённую опровержению суждений о том, что он отказался от доктрины мировой революции. Эта статья была написана в связи с выходом в США книги американского технического специалиста Т. Кэмпбелла, работавшего в 20-х годах в Советском Союзе. В этой книге, озаглавленной «Россия — рынок или угроза», Кэмпбелл проводил идею о том, что Советский Союз больше не представляет угрозы для мирового капитализма, а является выгодным рынком для сбыта капиталистическими фирмами своих товаров. В подтверждение этого он ссылался на свою беседу со Сталиным, состоявшуюся в январе 1929 года. В этой беседе, как рассказывал Кэмпбелл, Сталин утверждал, что «при Троцком действительно пытались распространить коммунизм во всём мире, что это было первой причиной разрыва между Троцким и им (Сталиным.— В. Р.), что Троцкий верил в мировой коммунизм, тогда как он, Сталин, хотел ограничить свою деятельность собственной страной» [405].

В декабре 1932 года Троцкий откликнулся на сообщение Кэмпбелла статьёй, в которой подчёркивал, что эти слова Сталина, подтверждаемые его политикой на дипломатической арене и в Коминтерне, доказывают, что «сталинская фракция будет поворачиваться спиною к международной революции» [406].

Как бы стремясь предвосхитить своим опровержением эти разоблачения Троцкого, Сталин опубликовал в ноябрьском номере журнала «Большевик» статью «Господин Кэмпбелл привирает». Процитировав приведённое выше сообщение Кэмпбелла, он заявил, что оно представляет «бессмысленную нелепицу, переворачивающую факты вверх дном… На самом деле беседа с Кэмпбеллом не имела никакого отношения к вопросу о Троцком и имя Троцкого не упоминалось вовсе во время беседы» [407].

Между тем в 1936 году, когда Сталин почувствовал себя значительно увереннее как внутри страны, так и на международной арене, он фактически повторил версию Кэмпбелла в интервью американскому журналисту Рою Говарду. Отвечая на вопрос последнего: оставил ли Советский Союз «свои планы и намерения произвести мировую революцию?», Сталин заявил, что «таких планов и намерений у нас никогда не было» и приписывание их большевикам является «плодом недоразумения». На это заявление Говард отреагировал вопросом: «Трагическим недоразумением?» Сталин ответил: «Нет, комическим. Или, пожалуй, трагикомическим» [408]^, [409].

Смысл разрыва Сталина с большевистской традицией в коренном вопросе политической стратегии лучше всего уловили наиболее реакционные силы в лагере империализма и русской эмиграции. В 1935 году газета «Бодрость» — орган одной из групп русских монархо-фашистов, с удовлетворением отмечала, что «Сталин, стремясь удержать в своих руках власть, стал открытым и вполне явным предателем и вредителем марксизма, искусно приспосабливаясь к требованиям нации и жизни. Из лидера компартии Сталин стремится стать народным, национальным вождём. Именно в этом сейчас весь смысл происходящего в России» [410].

Аналогичный взгляд на Сталина как «национального вождя» (в фашистском или во всяком случае имперском смысле) проводился в книге бывшего советского дипломата Дмитриевского, ставшего в начале 30-х годов невозвращенцем и сторонником русского фашизма. В эмиграции Дмитриевский выпустил книгу о Сталине, в которой писал: «Сталин — это человек из стали. Это значит — человек такой же твёрдый и гибкий, как сталь» [411]. Дмитриевский защищал Сталина от Троцкого, который-де «создал карикатурно-уродливый образ Сталина, легший в основу ходячего о нём представления» [412]. Главную заслугу Сталина Дмитриевский усматривал в том, что он расчищает путь для движения страны через национальный коммунизм к реставрации монархии.

Этот максималистский прогноз, пусть и не оправдавшийся в буквальном смысле, тем не менее верно схватывал реальные тенденции перерождения марксистской доктрины интернационализма в национально-государственническую доктрину. Характеризуя социальный смысл этого процесса, Троцкий подчёркивал, что интернационалистские идеи «совершенно не отвечают социальному положению и интересам мощного мелкобуржуазного слоя, который сосредоточил в своих руках постепенно силу и привилегии всех прежних господствующих классов». Ещё в меньшей степени эти идеи отвечают идеологии и психологии самого Сталина, для которого международная политика полностью стоит на службе внутренней. «Внутренняя политика означает для него прежде всего борьбу за самосохранение. Политические проблемы подчинены полицейским. Только в этой области мысль Сталина работает непрерывно и неутомимо» [413].

В середине 30-х годов, когда основные политические цели Сталина сводились к борьбе с оппозиционными силами в партии и мировом коммунистическом движении, он стремился к сохранению status quo на международной арене. Орудиями внешней политики, всецело подчинённой этой цели, служили в его руках Коминтерн и советская дипломатия.