Глава первая

Глава первая

Нам ветер бездомный шепнул в тишине,

Что сбудутся наши надежды:

Для нового солнца в далекой стране,

Проснувшись, откроем мы вежды.

Бальмонт

Ранним утром четырнадцатого августа я подходил из города к пристани. В порту кипела обыкновенная суета трудового дня. «Святой Фока» стоял у пристани дальнего плавания. На бледном осеннем небе — его высокие, стройные мачты, расцвеченные праздничными флагами. На пристани — группы любопытных, привлеченных лаем и воем восьмидесяти собак на палубе и в клетках. Дымится труба. — Так неужели же все нити окончательно отрезаны, а этот громоздкий в порту, как богатырь-степняк в горнице, — «Фока» унесет нас в царство Белого?

Да, мы уезжаем. Корабль готов к отплытию. И вместе вот с этим берегом оторвется вся прежняя жизнь, родина и все, с чем до слияния сжился.

К двенадцати часам набережную запрудила толпа. Архангелогородцы устроили экспедиции торжественные проводы — с речами и музыкой. Трещал кинематограф, щелкали без конца затворы кодаков, бегали суетливые фотографы, лились речи и пожелания со всех сторон. Только около трех часов отвалил «Фока» от пристани.

Много раз потом в тесной, еле освещенной каюте вспоминалось это прелестное августовское утро, яркость и пестрота одежд на берегу, тысячи блестящих глаз, лес трепещущих рук со шляпами, платками и зонтиками — вся толпа на фоне чуть желтеющих деревьев сквера и золотых церковных глав, могучая Двина, пестрые группы людей по ее берегам, флотилии катеров, лодок и моторов, как стая мошек вокруг «Фоки» носившихся, какое-то поморское судно, усердно салютовавшее из своей пушчонки до тех пор, пока она не разорвалась — вся пестрота и жизнь. Мы плыли вдоль низменных берегов с редкими строениями и лесопильными заводами, а с берегов все еще приветы! За последним пригородом — кучка ребят — они так старательно кричали нам, махая чем-то похожим на простыню. Седов ответил им гудком. Какой восторг для всей этой детворы!

В устье Северной Двины, после бара — мелкого места при впадении реки в море, наш корабль остановился для догрузки. Полный груз «Фока» не мог взять в Архангельске — корабль не прошел бы по мелким местам.

К утру пятнадцатого — все было готово. Вот и долго откладывавшийся момент прощания с близкими. Уходят пароход и баржи, привезшие груз. Провожавшие нас уезжают. Мы остаемся одни. Вот последняя нить — и та перерезана! Смотрит в море тучный механик, и не оглядывается. Причитает на палубе отвалившего парохода жена матроса, а тот нахмурил брови, не смотрит, — сосредоточенно тянет какую-то снасть. Преувеличенно громким голосом отдает приказание поднять якорь и быстро уходит в каюту Седов. Начинаем медленно двигаться на север.

Белое море тихое, как озеро, ласково встретило «Фоку». Скоро уплыли назад мысы двинского устья, от них только марево [7] осталось. Тихо всплескивалась играющая рыба. Как застыли — треугольные копья — паруса поморских судов. Тихо. Мы плыли медленно: без парусов, скорость «Фоки» всего четыре мили в час.

Обзорная карта плавания экспедиции Седова 1912–1914 г. и дрейфа «Св. Анны»

Только сутки длилась тихая погода. 17-го, едва мы вошли в узкое место, «горло» Белого моря, подул навстречу свежий северный ветер. Мы быстро познали истину: с четырьмя узлами [8] хода «Фоке» трудно бороться с противными ветрами. Наш корабль сразу потерял ход и даже перестал слушаться руля.

Горло Белого моря имеет заслуженно худую славу среди страдающих морской болезнью. Даже в тихую погоду здесь вечная толчея волн — «сувой» называют поморы зыбь, образующуюся от встречи различных течений. «Фоку» этим «сувоем» швыряло как щепку в пучине водопада, — хорошее испытание для некоторых новых моряков на «Фоке»!

Этот день принес целую кучу неприятностей. Для парохода, нагруженного нормально, качка в горле Белого моря, конечно, не представляет никакой опасности. Но для «Фоки», перегруженного сверх всякой меры — с грудами бревен, собачьих клеток и ящиков на палубе, перескакивание волн через нее — совсем не безразлично. — Так торопимся на север, а ветер во второй же день гонит нас обратно, — жаловались мы все! Ветер крепчал. По мере усиления его, пришлось убрать все паруса, немного помогавшие ходу и сдерживавшие качку.

С одним штормовым стакселем мы пытались ломаными курсами двигаться вперед, но скоро поняли, что вместо бесполезной траты угля следует подумать — нет ли поблизости места, где можно переждать начавшийся шторм. Мы укрылись в первом попавшемся заливчике под «Тремя Островами».

Мы-то мечтали: скоро увидим Землю Франца-Иосифа, поставим свой корабль у ее белых берегов, а вместо того — стоянка где-то в Белом море! Вместо открытия новых земель открытие все новых неприятностей: там — сильные удары волн повыбивали конопатку из борта, тут разбилась бочка машинного масла; засорилась паровая помпа, и в трюме сразу скопилось на 40 дюймов воды, — надо откачивать ручными насосами, чтоб не залило топки и не потопило бы вконец механиков.

Стоянка у Трех Островов неспокойна. Едва ветер немного поутих, Седов счел за лучшее перейти к Городецкому маяку и уже там заняться чисткой помп и врачеванием иных недугов «Фоки».

Со штопанием прорех мы покончили только девятнадцатого и в 7 часов вечера покинули последний родной берег.

Уходили уже в сгущающейся мгле. Неожиданно ее прорезала яркая вспышка. То был последний привет с родины. Военно-гидрографическое судно «Соломбала» подходило к маяку, оттуда донесся гулом по морю пушечный салют, взлетели к небу ракеты. Луч прожектора как солнцем залил паруса «Фоки», и замигал сигнальный фонарь: «Счастливого плавания и достижений».

А «Фока» забирал ветер в паруса и, лениво пересаживаясь с бока на бок, весело постукивал машиной. Гасли огни «Соломбалы», только маяк каждые две секунды приподнимал еще свое ленивое веко. Погас и он. Одно широкое море лежало пред нами.

Однообразно океанское плавание. Все три дня — до Новой Земли ровно тянул попутный зюйд-вест, ясная погода стояла постоянно. Волнения сумбурных месяцев и дней перед отъездом как-то удивительно быстро отошли назад, — все казалось далеко ушедшим, так давно прожитым после двух-трех дней созерцания одного только моря да неба. Зайдя в каюты, можно подумать: эти люди наладили свой обиход, они совершают давно начатое путешествие. Только палуба никак не принимала облика обыкновенного парусного судна. Бревна построек, собачьи клетки по бортам, на спардэке [9] в художественном беспорядке нарты [10], каяки [11], лыжи и ящики с метеорологическими будками, — все это перепутано тросами [12] и стянуто цепями. Штурман окрестил «Фоку» Ноевым ковчегом. Он неодобрительно покачивал головой и ворчал: «Разве такой бывает палуба «честного» парусного судна? — Сущий Ноев ковчег, да и пассажиров то — двенадцать пар чистых и сорок нечистых».

В моем дневнике не отмечено никаких событий за все время перехода до Новой Земли. Кроме личных и рабочих заметок, описаний таких происшествий, как драки собак в клетках, я ничего бы не мог перенести на эти страницы. Ограничусь несколькими пейзажными страницами.

«21 августа. 70° северной широты и 45° восточной долготы.

Прелестный ясный день. Ждали, что ветер будет крепчать: закат вчера горел багрово-красными тонами. Не сбылось — утром и днем чистое небо. Сейчас плывет по небу полная луна и отражается играющий столбом в тяжелых, словно масляных волнах. Я — на вахте с 8 часов вечера. Ширь океана, над головой нежные просветы неба, оно же отражается и в густо-синем море. Хорошо стоять на мостике в такую погоду и пить всей грудью бодрящий холодноватый воздух. На широком горизонте, кроме ряби моря, — ничего. Разве тучка-туман, вздумав отдохнуть на груди океана, застелет часть горизонта. Проходим влажное объятье, и снова пред глазами простор. Третий день в море — и хоть бы один парус или дымок. — Ничего.

Каждую четверть часа делаем промеры глубинным лотом Клаузена, каждый час определяем соленость морской воды, ее температуру и через четыре часа производим полную серию метеорологических [13] наблюдений. Все это заносится в журнал плавания вместе со всем заслуживающим внимания. Так, сегодня отмечено появление большого количества плавающих птиц. Чайки и раньше шныряли вокруг корабля, но с утра видим много других: гаг-самцов (Somateria molissima), чистиков (Alca torda), гагар и гагарок (Uria troille). Пролетела стайка куличков-побережников. Видя столько птиц, мы предполагали, — не приблизились ли к ближайшей земле — Канину Носу? Но, по полуденным наблюдениям, оказалось, что берег далек от нас: никак не ближе 80 миль.

22 августа. С вечера барометр стал сильно падать; однако, погода не переменилась — утро сегодняшнего дня такое же чистое и спокойное.

По всему видно, начинаем забираться в холодные страны; при том же самом ветре, воздух значительно холоднее, все чаще пересекаем полосы тумана. Со вчерашнего дня продвинулись на север больше градуса широты.

23 августа. Сегодня я стоял «собаку» [14]. Погода резко изменилась. Крепко дует встречный пронзительный ветер с В.-С.-В., снег и крупа. Подвигались вперед очень медленно. С 12 до 3-х — прошли не больше мили. В 3 часа, когда ветер еще покрепчал, я разбудил Седова. Он изменил курс, направив «Фоку» прямо к берегу Новой Земли, которая, по нашему счислению, должна быть очень близка. В самом деле, через полчаса открылись очертания нехарактерных гор, — острые хребты с косыми полосами снега от вершин. Угрюмый вид! Иногда самая земля сливалась с небом. Снежные полосы на горах тогда казались ребрами какого-то исполинского допотопного зверя.

Встречный ветер между том усилился до степени шторма. Мы неслись куда угодно, только не на север. Седов, боясь потери драгоценного времени и угля, не захотел упорствовать, а счел за лучшее переждать неблагоприятную погоду в одной из бухт Новой Земли. Однако, до самой Белушьей губы не нашлось среди этих суровых берегов ни одного изгиба, который мог бы счесться безопасной стоянкой. Под вечер мы были в глубине Белушьей губы, против самоедского становища. В шлюпку, отправившуюся на берег, набралось много охотников осмотреть становище: никто из нас, исключая Седова, не бывал еще в этой части Новой Земли.

Становище стояло без хозяев — все уехали на промысел гольца [15] в соседнюю губу. В бревенчатом доме мы нашли только одного самоеда с женой и несколькими невероятно грязными ребятишками. Этот охотник только что приехал из Архангельска на пароходе, приходившем сюда за грузом медной руды. Он дожидался земляков, чтобы вместе отправиться на промысел в Пуховую губу.

В избе — обычная самоедская грязь и примечательная смесь новинок культуры с первобытнейшим варварством. На столе рядом с тюленьими пимами [16] блестящий никелированный самовар; тут же убитые утки, связка баранок, кучка маузеровских патронов и весло. На полу рядом с граммофоном, пренебрегая стулом, сидит самоедка в панице [17] и сует грудь грязному, как сама грязь, самоеденку. В жилище неописуемо тяжелый запах, но среди живописного хаоса на полу красуется… непочатый флакон одеколона.

После недолгого разговора о промысле и оленях мы вышли осмотреть окрестности становища. Пустынная голая земля. Низкие части — без снега, но у берегов и в горных ущельях снег не сошел. Около становища несколько «остаточных», «реликтовых» озер, обращающих на себя внимание исследователя. Трудно найти в другом месте столь наглядный пример образования озер такого рода. Самый залив Белушьей губы отделен от моря валами щебня. Они похожи на искусственные плотины, на самом же деле валы образованы морским прибоем во время страшных осенних бурь. Кое-где вода из залива попадает еще в протоки валов, в некоторые озерки она переливается через валы во время приливов, и есть пространства воды, отделенные от моря совершенно. Дальше от берега лежат такие же озерки, но уровень воды в них значительно выше уровня моря. Становится очевидным медленное поднятие всего берега Новой Земли.

Мы переходили с озерка на озерко и пробовали свои новые ружья, стреляя в бесчисленные стайки куличков-побережников и по пролетавшим уткам. Вернулись на корабль к четырем часам утра, проходив всю здесь еще светлую ночь.

24 августа. К утру заштилело, разошлись облака, ветер затем переменился на попутный В.-Ю.-В. В полдень, когда я проснулся, мы шли под всеми парусами в виду Новой Земли».