Шестидесятые, пузатые. Союз пера, серпа и молота

Шестидесятые, пузатые. Союз пера, серпа и молота

На исходе 1950-х и особенно с начала 1960-х в жизни даже обычных, незатейливых, как дачный туалет, советских пивных вдруг все стало как-то необычно меняться. Но на этот раз не в инфраструктуре. Главная перемена касалась социального состава завсегдатаев.

Маугли социалистических джунглей

Нет, передовой, давно сроднившийся с пивной кружкой отряд старожилов по-прежнему продолжал самозабвенно выручать социалистическую экономику своим мятым-перемятым рублем. Однако их довольно брутальные, как рашпиль, ряды уже перемешивались, а кое-где и оттеснялись новым отрядом «друзей бутылки, врагов геморроя». Это уже был несколько иного «замеса» человеческий материал. Его основу составили граждане, которые потом войдут в историю как поколение 1960-х. Некоторые из них — преимущественно с художественно-творческим уклоном — довольно скоро докажут, что интеллигенция может пить не только больше пролетариата, но и быстрее. Однако озаботит власти не столько этим, сколько своей склонностью к фронде. Какой-то неистребимо упрямой манере иметь на все свой собственный, порой очень уж насмешливый взгляд.

Предчувствие больших перемен

Генетически новый посетитель как раз был связан с теми далекими предшественниками, которых даже в кабак влекло не питие, а общение. Исторически же самую большую роль сыграли смерть Сталина, начавшаяся «оттепель» и сильно «подтаявший» в связи с этим всеобщий страх. Последнее обстоятельство в обстановке прежних пивных забегаловок поменяло все куда более радикально, чем последующее внедрение баров и автоматов. Ведь и там, и там пива пили не меньше. Водку также приносили с собой. Как, впрочем, и закуску. Ассортимент более или менее радовал только в лучших точках. Но то, что предлагалось в основной массе забегаловок 1960-х, 1970-х и особенно 1980-х, все равно вызывало бурное отторжение одним только своим внешним видом.

Однако что-то при этом все равно повсеместно и стремительно менялось. Причем проникая даже в старые, недобрые традиции.

Шапка пенная, от шампуня обалденная

Взять хотя бы освященный десятилетиями «фокус» с незавершенным отстоем и фальшивым пенообразованием. Раньше обслуга нагло разбавляла популярный напиток любой подвернувшейся под руку водой. Потом в целях лучшего пенообразования изощрилась подмешивать в него питьевую соду. Но новые времена предоставили и новую, куда более эффективную «присадку». Появившийся в продаже шампунь создавал белопенную «шапку» невероятно соблазнительной красоты. А на слабый привкус парфюма непритязательные ценители тройного одеколона внимание не обращали. Иное дело — более чуткая к вкусовым ощущениям студенческая молодежь. Или относительно продвинутая в западном направлении интеллигенция. Те на грядущий Hi-Tech откликнулись по-своему. Кто-то резко отказался считать простонародно-былинный «ерш» коктейлем. А кто-то вдруг взял да и смешал «Жигулевское» не с водкой, а с вермутом. Так родился первый советский аперитив, возле которого затем преимущественно топталась интеллигенция.

Та самая, на коей еще три десятилетия держалась интеллектуальная мощь СССР. Но которую официально относили даже не к «классу», а «прослойке».

«Свободу Юрию Деточкину!»

Увы! К концу прошлого и в начале нынешнего века эта «прослойка» обнаружила себя «прокладкой». Но мы вспоминаем о ее молодости. А тогда этот передовой отряд «юношей бледных со взором горящим» весьма решительно разбавил пролетарский, люмпен-пролетарский, а также сильно приблатненный контингент прежних забегаловок. Эта тенденция мощно проявилась даже в печально знаменитой «Яме». Вообще-то ее официальное, всеми почти сразу же забытое имя было «Ладья». Не говоря уже о том, что все пивбары в Москве больше значились под номерами. Но имели у москвичей свои прозвища.

«Яма» располагалась в подвальном помещении на углу Пушкинской и Столешникова переулка. Туда, как сейчас помню, вниз вело ровно двенадцать ступенек. Но чтобы по ним спуститься, частенько приходилось отстоять длиннющую очередь. Она клубилась еще на подступах, заворачиваясь у железных перил, ограждающих вход. Краеведы правильно утверждают, что именно в «Яме» в середине 1960-х годов снималась знаменитая сцена из фильма «Берегись автомобиля!». Действительно, именно там над кружками с местным, «по-фирменному» разбавленным водкой пивом душевно побратались следователь Максим Подберезовиков и благородный автоугонщик-страховик Юрий Деточкин.

«Яма» молодости нашей

Лично я эту припомаженную на время съемок «Яму» на экране не сразу признал. И поскольку от нее сегодня мало что осталось (в конце 1990-х этот пивбар закрыли, а в 2008 году разобрали и сам дом, воссоздав нечто отдаленно напоминающее прежние фасады), эскизно обрисую, как все выглядело на самом деле. Чистенько отмытые по случаю съемки кафельные стены, временно доставленные откуда-то «модерновые» столы с креслицами, миленькие официантки в белоснежных фартучках — в будничной повседневности ничего такого не существовало. А был сумрачный сводчатый зал, пивные лужи на полу и уставленные кружками длинные деревянные столы, под которыми катались пустые бутылки. Меж посетителей деловито сновали официанты, малочувствительные ко всему, кроме чаевых. Их несвежие белые куртки сразу же делали излишним любой вопрос, касающийся содержания местного меню и царящих в заведении порядков. Однако и этот красноречивый знак обнаруживался лишь в первом приближении. Ибо уже на «втором плане» все расплывалось и меркло. Атмосфера в «Яме» была столь плотно задымлена любителями «засмолить косячок», так «утрамбована» запахами один сногшибательнее другого, что хоть топор вешай.

Приют «шестидесяхнутых»

Чего ж удивляться, если буквально с первых дней своего открытия эта «пивточка», случайно как-то расцвеченная музой кино, стала пристанищем личностей брутальных. Или, иными словами, широко известных в узких кругах «центровых», катал и прочих граждан «в авторитете». Поэтому последовавший спустя несколько лет «тектонический» сдвиг в контингенте потрясал с особой силой. Еще бы! Уже к середине 1960-х в этой, казалось бы, навек заблатованной «Яме» на регулярный, — как они сами говорили — «душевный ремонт» стали становиться те, кого потом назовут типичными представителями поколения 1960-х: будущие известные инженеры, врачи, художники, актеры, спортсмены. Именно они, вместе со спившимися интеллигентами и освоившими в 1970-х эту территорию для себя первыми рокерами с «хаэрами» ниже пояса, составляли в «Яме» основу общества — так называемую «систему». Могу засвидетельствовать, что попасть в эту разномастную, но крепко сбитую компанию было так же непросто, как в нынешние времена вступить в престижный клуб. Чему — и то за десятилетие до этого — в Москве соответствовал разве что пивной зальчик «Есенинский», на месте которого теперь стоит «Детский мир». В отличие от малоопрятной «Ямы» в обитых хорошим деревом стенах «Есенинского» было чисто, уютно и даже, можно сказать, чинно. Причем совсем не потому, что в стране тогда царил сталинский порядок, при котором якобы никто не баловал. А из-за того, что в последние годы своего существования «Есенинский» стал любимым местом отдыха очень серьезных, не допускающих посторонних в свой круг людей — профессиональных игроков на бегах.

Красиво жить не запретишь

Кстати, «Есенинским» то пивное заведение в народе прозвали потому, что в 1920-х годах на его месте находилась закусочная, в которой якобы шумно гулял поэт Сергей Есенин.

Господи, но где только этот певец «Руси уходящей» не гулял? Куда только не проникал в целях непосредственного и предметного изучения материала на тему «Москва кабацкая»?

По такой логике «Есенинским» мог бы стать любой кабак, в который он якобы заглядывал. Да только и реальный список — от чудовищно осрамившей общество трезвенников пивнушки на Трубной до «Стойла Пегаса» и «Кафе поэтов» на Тверской — весьма внушителен.

А вот уж куда Есенин никак не мог попасть, так это в пивной зал № 1 на Пушкинской площади — еще одну легенду Москвы середины прошлого века. Находилось это заведение в торцовой части старого двухэтажного здания, на месте которого сегодня разбит сквер с «пивными» — опять же — скамейками. По сравнению с интерьером «Ямы» это был просто Эрмитаж. Мраморные столики. На них кружка пенного ячменного напитка. К ней — моченый горох или соленые сухарики. И поверх этого натюрморта — вид на лепной портик, под которым были запечатлены три танцующие женские фигуры.

«Пивцы» зоны неустойчивого землепользования

На вопрос, что же это такое, еще совсем юный тогда Миша Ардов, зашедший в пивбар вместе с отцом, известным, напомню, советским писателем-сатириком Виктором Ефимовичем Ардовым, получил от родителя совершенно, по-моему, исчерпывающий ответ:

— Три грации! Набузовались пива и пляшут!

Впрочем, настоящие завсегдатаи пивного зала № 1 если и плясали, то главным образом в гонорарные дни. И не здесь! Дело в том, что в непосредственной близости от данного заведения находились редакции двух газет: «Труд» и «Известия», чуть дальше, в Путниковском переулке, издавался журнал «Новый мир», а по соседству, в доме, где сейчас Федеральное агентство по печати, размещался Радиокомитет.

Если добавить, что буквально в двух шагах от бара воспитывал «инженеров человеческих душ» и «ковал» мастеров пера Литературный институт, то станет понятно, почему ни одно пивное заведение в стране не упоминалось потом в отечественной литературе так часто и обстоятельно, как это.

Рюмочное вмешательство

Мощный наплыв интеллигентной публики, жаждущей не просто пивка попить, а еще общения, самовыражения и «свободной циркуляции идей», разительно повлиял даже на доминирующую в подобного рода заведениях лексику. Процесс не исказило даже, по обычаю, бездарное госвмешательство. В начале описываемого десятилетия партия и правительство, проявив в очередной раз заботу о воспитании в народе культуры пития, закрыло забегаловки, а для конкуренции с пивбарами повсеместно открыло рюмочные. Водку в этих, как правило, крошечных заведениях, где принципиально царил «стояк», продавали в разлив. Но при этом надо было обязательно прикупить хотя бы один бутерброд. Мужики, понятное дело, после первой рюмки переходили к следующим, а из приданных бутербродов складывали Пизанские башни. Все дальнейшее ничем не отличалось от пивбара. Зато лексика просто преобразилась. Вместо былого засилья однообразных слов-паразитов в речах посетителей зазвучали почти шекспировские тексты — естественно, в русском — и увы! — тоже не всегда цензурном переводе.

Что предвещал подстольный звон

«Подстольной» эту «музыку» называли из-за того, что бутылку — что в рюмочную, что в пивную — мужики предпочитали приносить с собой. И украдкой, нервно постукивая посудой, осуществляли тайный разлив под столом. Что говорить — процесс был унизительный. Зато застольные речи прямо-таки завораживали гамлетовским слогом. Например: «Ну что, брат Вася! Как пить-то будем: из фуфыря (то есть прямо из горла) или через кидало (стакана, значит)?» В то историческое время целая плеяда лингвистов из МГУ подслушала в общепите и донесла до науки целые пласты и россыпи устного народного словотворчества. Так в кандидатских и даже докторских диссертациях языковедов замелькало слово «дуреха», означавшее четвертинку. Или, скажем, «Сестры Федоровы». Именем этого популярного тогда женского хорового квинтета, в котором пели сразу пять родных сестер, называли обязательный в рюмочных бутерброд: кусок обыкновенного черного хлеба с маслом, на котором сиротливо размещали пяток килечек, сострадательно присыпанных сверху зеленым лучком.