Веселая «Крыша» в Больших Гнездниках
Веселая «Крыша» в Больших Гнездниках
Конечно, для своего времени ресторан Крынкина по части панорамы был вне конкуренции. Однако если касаться центра, то наилучшая картина в начале второго десятилетия XX века открывалась сначала из кафе, а потом и ресторана, у которых было одно и то же название — «Крыша». Оба заведения располагались в одних и тех же стенах одного и того же здания. Точнее, над ним. Поскольку размещались на крыше первого в Москве небоскреба в Большом Гнездниковском переулке, 10. То есть близ Тверской (ныне Пушкинской) площади. Жизнь обоих заведений тоже оказалась недолгой. Но весьма насыщенной. И потому заслуживающей особого рассказа.
Обзор с крыши дома Нирнзее
Очаг семейный, слегка богемный
Появилась эта точка на карте Москвы в 1912 году — с окончанием строительства самого тогда высокого в городе доходного десятиэтажного дома Нирнзее, прозванного так москвичами по имени его строителя и первого владельца. Для своего времени дом считался ультрасовременным, комфортабельным и был снабжен всеми возможными тогда удобствами. Однако некое неудобство все же изначально присутствовало. В соответствии со своим назначением приносить доход, здание планировалось так, чтобы каждый квадратный метр в нем максимально использовался и окупался. На каждом этаже — длинные, разбегающиеся в стороны коридоры. По сторонам, как в пчелином улье, соты-квартиры. Почти во всех крохотные прихожие и отсутствие кухонь — только ниши, где можно поставить плиту. Питаться предполагалось в общественной столовой, для которой на крыше было построено специальное помещение. Ну а для усвоения пищи духовной отвели подвальные помещения, специально спланированные так, чтобы в них было удобно проводить зрелищные мероприятия.
Жилплощадь, архитектурно лишенная самой возможности обустройства какого-либо домашнего очага и более подобающая для передыха от богемно-тусовочной жизни, привлекла соответствующий контингент. В первой волне съемщиков нескольких сот холостяцких квартир преобладали артисты, кинорежиссеры, антрепренеры, писатели и поэты.
Подвал «плясал», а крыша «ехала»
Исключение составили лишь угловые, с двумя-тремя небольшими комнатами квартиры. Их арендовали кинофирмы.
Первыми своей особой, отдельной от коммунального быта жизнью зажили подвал и крыша. В подвале — с 1915 года и почти на целое десятилетие — поселился популярный, заразительно озорной и веселый театр-кабаре «Летучая мышь» под руководством Никиты Балиева. Так что очень скоро в программке балиевского кабаре появилось объявление: «Дирекция просит публику не отбивать тактов ногами, руками, ножами и вилками, так как дирижер блестяще музыкально образован, знает все виды тактов и получает за это хорошее жалованье…»
На следующий год «такты ногами, руками, ножами и вилками» стали отбивать уже и на окруженной высоким парапетом крыше, куда гостей поднимал отдельный лифт.
Вид с крыши дома Нирнзее на Пушкинскую площадь
На заливаемом там зимой катке самозабвенно кружились на коньках пары. А летом гоняли на ставших вдруг страшно модными роликовых коньках. В тамошней Москве получить такое удовольствие можно было только тут. И нигде более.
Кофеманы, неформалы, экстремаль!
Пробовали нечто подобное сотворить над рестораном «Прага». Но разрешения на то не получили. А если бы и получили, то все равно оказалась бы «пражская площадка» и меньше и ниже. Что же касается небоскреба в Гнездниковском, то пространства наверху было несравненно больше, а горизонт распахивался шире. В 1916 году на его обнесенной высоким парапетом «макушке», как раз в надстройке, где первоначально планировалась столовая, открылась кофейня. С этого момента к прежним завсегдатаям крыши — любителям погулять на высоте, спортсменам и вообще экстремалам — добавилась еще одна категория — посетители кафе. Некую особую группу составляли чистые созерцатели. Но все же в основном кафе облюбовали для своих посиделок литераторы. А из экстремалов больше всех заставляли о себе говорить киношники и акробат, исполнитель уникальных цирковых номеров Виталий Лазаренко.
Дом Нирнзее
Деятели кино, правда, больше пугали своими кошмарными замыслами. Могли, например, дать в газете объявление о начале съемок сцены пожара в доме Нирнзее, во время которой загримированные под жильцов каскадеры будут сигать с крыши вниз — на специально натянутые простыни. Однако все объявлением и закончилось.
Зато Лазаренко был человеком дела. Недаром еженедельный киножурнал «Патэ» по всему миру крутил сенсационный сюжет, где непревзойденный акробат в прыжке перелетает над живым барьером из трех огромных индийских слонов. Через парапет на крыше дома Нирнзее Лазаренко, конечно, не прыгал. Но по водосточной трубе спускался. И на парапете стойку на руках несколько минут держал. Причем периодически переносил тяжесть тела на одну руку, отвечая при этом на вопросы поднявшихся вместе с ним на крышу репортеров. Да еще и свободной рукой приветственно помахивал оцепеневшим внизу от ужаса прохожим…
О, это ощущение полета!
Вся остальная публика наведывалась на крышу главным образом из-за неповторимого, сходного с полетом ощущения, которое возникало при созерцании разворачивающейся отсюда на все стороны панорамы. Это завораживающее чувство посещало всех — даже тех, кто, казалось, капитально обосновался за своими столиками исключительно ради еды, напитков и богемного трепа. Вот что написал по этому поводу репортер журнала «Сцена и арена»: «Сине-лиловатая вечерняя даль Москвы, вышитая бисером огней, силуэты высоких зданий и колоколен на янтарном фоне заката, свежесть ветра, высотой огражденного от пыли, яркие огни кафе и грандиозность крыши, нисколько на понятие «крыша» не похожей, а скорее напоминающей здание курзала в каком-нибудь не из последних курорте».
Ощущение эдакого особого парения особенно усиливалось во время прогулок. Потому что, обойдя хотя бы раз неспешным шагом площадку по периметру, можно было обозреть почти всю разбегающуюся от центра к окраинам Москву. Такой, например, какой запечатлел ее автор редких фотоснимков, сделанных с крыши дома Нирнзее в 1915–1917 годах. Состыковав их сегодня один за другим, можно получить круговую панораму Москвы, какой она была в начале XX века. И как бы с высоты птичьего полета в деталях рассмотреть Пушкинскую площадь, на которой еще возвышались стены Страстного монастыря. Не спеша оглядеть убегающую к Кремлю необычно узенькую для современного взгляда Тверскую, приземистые строения Замоскворечья и прежний, варварски взорванный в декабре 1931 года храм Христа Спасителя. В конце этого своеобразного путешествия в далеком от нас времени и пространстве фотографии снова возвращают нас по аллеям Тверского бульвара к памятнику Пушкину, который тогда еще стоял лицом к месту, на котором через полвека соорудят кинотеатр его имени…
«Как сумасшедший с бритвою в руке…»
Понятно, что возможность наиболее часто любоваться замечательной панорамой была конечно же у жильцов богемного дома в Гнездниковском. Каких только знаменитостей не заманивала на его крышу эта высота! Долгими вечерами прогуливалась здесь влюбленная пара — будущий создатель Камерного театра Александр Таиров и знаменитая актриса, одна из самых тогда очаровательных женщин столицы Алиса Коонен. Увлеченно вышагивали обдуваемые свежим ветерком Владимир Маяковский с Давидом Бурлюком, в респектабельной холостяцкой квартире которого, расположенной прямо над «Летучей мышью», изобретательные по части эскапад лидеры русских футуристов обосновали свой штаб.
А сколько раз поднимался на эту смотровую площадку и в воображении перемещал по раскинувшейся внизу Москве героев своего будущего романа «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков? Вот уж в чьей судьбе дом в Гнездниковском сыграл особую роль! Именно здесь в 1923 году на вечеринке, устроенной литератором Потехиным, писатель встретил свою вторую жену — Любовь Евгеньевну Белозерскую. Правда, тогда даже не подозревал, что их брак станет лишь предисловием к главной любви его жизни.
Потому что в 1929 году и снова в этом доме писатель на Масленицу познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской — той, что стала прообразом главной героини романа Маргариты. Чувство, которое между ними почти сразу же вспыхнуло, отлилось в романе Булгакова знаменитой фразой: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих».
Когда отшелестели белые салфетки
В дни октябрьских событий 1917 года небоскреб в Гнездниковском оказался в самом эпицентре боев. После того как отряд красногвардейцев под командованием Юрия Саблина, который перед тем, как стать прапорщиком и левым эсером, был известным танцором, лучше всех в Москве плясавшим кекуок, отбил у юнкеров эту господствующую над местностью высоту, почти половина окон в доме зияла провалами.
Однако стекла вставили на удивление быстро. Ибо новая власть, объявив здание четвертым Домом Московского совета, забрала его для нового советского начальства. В итоге перед стылым комиссарским оком стушевалась даже бойкая «Летучая мышь».
Как пелось в одном из последних балиевских номеров (перед долгим отъездом в 1919 году на гастроли в Киев): «Вот была Москва какая, сы-ы-тая да сонная, а теперь она другая — революционная!» В Москве революционной оказалось не очень-то уютно. Новая «Летучая мышь» быстро «прикусила язык». И очень скоро, растеряв всю свою задиристость, закончила свой век с насмешливой, данной ей своими былыми верными поклонниками кличкой «Засахаренная мышь».
А вот общепит на крыше легендарного дома в Гнездниковском только укрепился. В годы нэпа вместо кафе там открыли довольно дорогой ресторан, о котором не раз его посещавший Булгаков позже ностальгически написал: «На нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах, и фрачные лакеи бегали с блестящими блюдами». О том же — гораздо громче, но, естественно, менее талантливо — кричала в 1925 году реклама: «Крыша московского небоскреба! Единственное летом место отдыха, где в центре города предоставляется возможность дышать горным воздухом и наслаждаться широким открытым горизонтом. Ежедневно пиво, вино, дешево, свежо и вкусно».
С «горным воздухом» реклама, конечно, погорячилась. Хотя дышалось и впрямь легко. Да и аппетит нагуливался прямо-таки зверский. Вследствие чего ежедневно с шести вечера до двух часов ночи в ресторане было не протолкнуться.
Другие времена — другие виды
К концу 1920-х — началу 1930-х годов от былой публики в доме Нирнзее не осталось и следа. Кто-то сам покинул не только жилплощадь, но и страну. Кого-то бесцеремонно выселили. Тем более что с некоторых пор на отдельном, специально выделенном только для него лифте в свое новое жилище на 7-м этаже стал подниматься Андрей Януарьевич Вышинский. Прозванный за свою вдохновенную свирепость Ягуарьевичем Вышинский в 1933 году стал Генеральным прокурором СССР. И в этой роли почти для всех обвиняемых требовал только одного наказания — смертной казни. Досталось и соседям Вышинского по месту жительства. К концу 1930-х из 600 квартиросъемщиков дома в тюрьмах и лагерях сидела ровно треть. Отныне и на целых два десятилетия в Москве стала наиболее востребованной совсем другая крыша — над внутренним корпусом известного здания на Большой Лубянке, которую руководство НКВД приспособило в качестве прогулочной площадки Внутренней тюрьмы. Ну а на верхней площадке бывшего дома Нирнзее больше никто не сидел и не прогуливался. Негде было. Ресторан закрыли, а вход на площадку опечатали. Да так, оказалось, прочно, что сегодня ресторан «Крыша» есть только на верхнем этаже гостиницы «Европейская» в Санкт-Петербурге. А на Москву мы сегодня глядим сверху совсем с других смотровых площадок.