ПИСЬМО ВТОРОЕ

ПИСЬМО ВТОРОЕ

В прошлом письме я говорил о чрезвычайном значении для России кавказского перешейка, значении, которое до сих пор было ясно только для правительства. В восточную войну, когда внимание общества и народа в России было исключительно приковано к Севастополю, несмотря на потребность войск по всем границам империи, несмотря на то, что к зиме 1855 года наша крымская армия уступала численностью союзной, правительство содержало 280 000 войска на Кавказе и не только не думало выводить отсюда ни одного солдата, даже в самые критические минуты, но еще постоянно усиливало его состав. Между тем очевидно, что содержание на Кавказе такой массы войск, незаменимых миллионами резервов и ополчений, стоивших вдобавок вдвое больше, чем стоят войска в России, чрезвычайно ослабляло военное могущество государства. Можно утвердительно сказать, что Россия в 1855 году через отвлечение, произведенное Кавказом, сделалось слабее, чем в 1815 году, хотя население ее в этот период времени почти удвоилось. Но покуда Закавказье отделялось от России сплошным населением непокорных горцев, потерять его на один час значило потерять навсегда. Лучше было прямо очистить загорный край, чем ослаблять кавказскую армию. Необходимость заставляла нас быть всегда победителями в этом крае, при какой бы ни было несоразмерности в силах, не мечтая даже о том, чтобы воспользоваться плодами победы, для того только, чтобы не погибнуть. Горская война до такой степени развлекла наши силы, что из 280 000 войска, занимавшего Кавказ, можно было выставить только 9000 под Баш-Кадыкляр и 1700 под Кюрук-Дара, несмотря на то, что на этих полях сражения решалась участь всего Кавказа. Никакое искусство соображений не могло помочь в этом положении дела. Надобно было держать непокорных горцев в тесной блокаде непрерывною цепью самостоятельных отрядов такой силы, чтобы каждый из них мог вовремя встретить и разбить самое значительное горское скопище. Если бы один только промежуток образовался в блокадной линии, горцы могли бы хлынуть на равнину и, поднявши сочувствовавшее им подгорное население, поставить нас между двух огней. При несравненном численном превосходстве неприятеля, наступавшего на границу, такой оборот дела поставил бы нас в крайнее положение, и потому, естественно, мы предпочитали встречать опасность с лица, чем рисковать ею с тыла.

Обе группы непокорных гор, каспийская и черноморская, были для нас одинаково опасны, хотя по разным причинам. Горцы каспийской группы, связанные мюридизмом в одно целое под властью Шамиля, могли при первой оплошности с нашей стороны зажечь пожар от Терека до Аракса, увлекая везде суннитское население, достаточно приготовленное к бунту проповедью исправительного тариката; не подавленное сразу восстание в этой стране грозило нам потерею сообщений с Каспийским морем и, может быть, пресечением пути на Военно-Грузинской дороге, так как при разливе мусульманского восстания нельзя было отвечать и за Кабарду. Горцы западной группы, окруженные христианскими народами, кроме одной стороны, где они прикасались к покорным мусульманским племенам Кара-чая и Кабарды, не могли увлечь за собою соседей и в этом отношении не были опасны; но занимаемая ими страна, простиравшаяся на триста верст по морскому берегу и входившая глубоким клином в северную часть Кавказа, могла служить открытыми воротами неприятельскому вторжению с моря. Европейский десант, поддержанный тучею горцев, мог совершенно безопасно для себя пройти так далеко в глубь наших владений, что одно неудачное дело на первом пункте, где представилась бы нам возможность оказать сопротивление, подвергало кавказскую армию неотвратимой опасности потерять разом все сообщения с Россией. Нет сомнения, что при подобном нашествии горцы восточного Кавказа ринулись бы всеми силами на равнину и обе опасности нагрянули бы нас разом. Опасение подобного десанта в 1855 году парализовало все силы Северного Кавказа и заставило держать их целый год в бездействии ружье у ноги, в ожидании неосуществившейся опасности.

Таково было положение Кавказа, покуда продолжалась горская война. С первым появлением неприятеля на Черном море, сто лет гигантских усилий ничего не значили на весах судьбы. Многочисленная, закаленная в бою армия, назначенная для одной этой частной цели, армия, отсутствие которой оставляло страшный недочет в итоге действующих русских сил, оказывалась в случае внешней войны недостаточною для обороны Кавказа. До такой степени приходилось раздроблять войска, не имевшие уже потом между собой никакого сообщения, что на всяком пункте, куда захотел бы прийти неприятель, он всегда мог быть гораздо сильнее нас, и нам приходилось рассчитывать везде не на соразмерность сил, как бывает во всякой войне, а исключительно на геройские подвиги и на счастье. Во время восточной войны одно проигранное дело, где бы оно ни случилось, на турецкой ли границе, на кутаисском ли прибрежье, на Кубани, на Алазани, в Дагестане ли, одинаково было бы для нас гибельно; тем более что при чрезвычайной разобщенности войск не было уже потом почти никакой возможности восстановить дело. В самых блестящих своих кампаниях Наполеон имел частные неуспехи, нисколько не мешавшие конечному торжеству; кавказская же армия была поставлена в необходимость побеждать везде, всегда, во что бы то ни стало, или погибнуть. В противоположность стоглавой гидре, она была телом уязвимом смертельно в каждой точке. Покуда продолжалась горская война, русское владычество на Кавказе было не владычеством, а только временным занятием до первой неудачи.

Если России было необходимо, в силу великих народных интересов, удержать за собою кавказский перешеек, то было так же точно необходимо покорить горцев; одно без другого ничего не значило.

В Европе, так же точно, как в России, не понимали причин нескончаемости кавказской войны. Всем казалось удивительным, что такое могущественное государство, как Россия, в продолжение более полувека не может сладить с несколькими стами тысяч варваров; вообще все думали, что наступление наше на Кавказе продолжается настойчиво и непрерывно, и не постигали, как мы не можем, хоть шаг за шагом, достигнуть цели.

Надобно сказать с первого же слова, что ничего подобного в действительности не было. Систематическое и непрерывное наступление, с твердою волей кончить, началось только в 1856 году осенью и заключилось в мае 1864 года безусловным покорением гор, продолжавшись всего 7,5 года.

До тех пор усилия с нашей стороны против горцев были только разрозненными попытками. Кавказская война несколько раз изменила свой характер, несколько раз перерывалась вовсе и после этих перерывов принимала до того новый вид, что все старое как бы не существовало; всякий раз потом приходилось приниматься за дело сызнова.

Горская война началась собственно только с 1817 года, по возвращении генерала Ермолова из Персии. Тогда западный Кавказ принадлежал еще нарицательно Турции[41]; наши усилия могли быть обращены лишь против восточной группы гор, но усилия эти вовсе не имели тогда характера, который был им придан впоследствии; ни в документах, ни в воспоминаниях того времени не сохранилось даже намека на какой-либо систематический план общего покорения гор; да и силы кавказского корпуса были до такой степени несоразмерны с этой целью, что об ней нечего было и думать. Все военные действия того времени носили характер случайности, были вызываемы движениями самых горцев! Генерал Ермолов сделал возможное по своим силам; но это возможное заключалось поневоле лишь в том, чтобы были покорены некоторые плоскости и предгорья, необходимые для наших сообщений; самая масса гор осталась нетронутою. Мысль о систематическом покорении гор и соединение необходимых для того средств принадлежит царствованию императора Николая.

Но, кроме твердой решимости правительства покончить с горцами и соразмерных тому средств, для полного успеха, нужны были еще две вещи: положительное знакомство с препятствиями, которые предстояло преодолеть, и неуклонное преследование раз предположенной цели. То и другое, разумеется, было делом местных исполнителей. Но прошло много времени, прежде чем познакомились с особенностями Кавказской войны, и еще больше времени, прежде чем двинулись прямо к цели.

Я не имею в виду писать в этих очерках историю Кавказской войны, кроме последних событий, которые и составляют собственно предмет писем; но для того, чтобы показать наглядно в нескольких словах, как долго в Кавказской войне не было положительно определенной цели, я приведу на память читателям главные усилия, которыми думали одолеть горцев, и следовавшие за ними годы затишья.

С конца 1825 по 1830 год по поводу персидской и турецкой кампаний совершенный перерыв в горской войне. В 1830 году действия в большом размере на двух противоположных концах Кавказа, в земле черкесов, вновь приобретенной по Андрианопольскому трактату, и в земле джарских лезгин, на южной подошве восточного Кавказа.

В 1831 году учение мюридизма увлекло весь Дагестан в поголовное восстание против нас, и мы должны были обороняться на каспийском прибрежье.

В 1832 году опасность от мюридизма заставила обратить все внимание на восточный Кавказ. Действия были направлены в Чечню и северный Дагестан. Но после однолетней экспедиции, счастливо для нас окончившейся, главные силы опять были переведены на Кубань.

С 1832 по 1839 год, в продолжение семи лет, восточный, шамилевский Кавказ был предоставлен сам себе, и в это время мюридизм успел разлиться во всем горам. В этот период было совершено в Дагестане лишь несколько военных прогулок со слабыми средствами, больше для вида, чем для дела. Серьезные же усилия были направлены на противоположный конец Кавказа, где стали закладывать с великими усилиями и потерями черноморскую береговую линию, которую потом пришлось бросить при первом появлении неприятеля на Черном море[42]. Одновременные с этим сухопутные экспедиции на западном Кавказе не принесли также ни малейшего материального результата, потому что мы нигде не подвигались вперед систематически.

В 1839 году главные массы опять воротились на восточный Кавказ, взяли после кровопролитной осады и затем опять бросили аул Ахульго, на северной оконечности Дагестана; в то же время другие войска совершили экспедицию на южную оконечность этой страны.

Восстание в следующем году полупокорной до тех пор Чечни привлекло туда главные усилия кавказских войск. 1840-й и 1841 годы были употреблены на то, чтоб убедиться в невозможности покорить эту страну одними движениями и передвижениями войск.

В 1842 году были совершены в Чечне и Дагестане две экспедиции, в которых мы понесли сильное поражение. Вторжение Шамиля отбито в южном Дагестане.

В этом же году приехал на Кавказ военный министр князь Чернышев и, видя, что горская война не приводила ни к чему до тех пор, кроме потери людей и времени, остановил все действия. Но только этот мир вышел еще неудачнее предшествовавшей войны. Не тревожимый более русскими, Шамиль одолел последнее противодействие, которое до тех пор он встречал со стороны некоторых племен, и в следующем году сам ринулся на нас со всею силой соединенных горцев, побрал наши дагестанские укрепления и захватил весь край до самого Каспийского моря, так что пришлось посылать в подкрепление из России на Кавказ 5-й пехотный корпус для возвращения давно нам принадлежавшего.

С назначением главнокомандующим князя Воронцова прекратились дальнейшие успехи Шамиля; он не сделал больше шага вперед. Прекратились и с нашей стороны бесплодные экспедиции. Война приняла характер постоянной блокады с очень осторожными наступательными движениями.

Никто на Кавказе не забудет великих заслуг князя Воронцова как воина и государственного человека, заслуг, след которых остался на всем. Но нельзя не сказать, что и в этот период мы почти нисколько не подвинулись вперед.

Вот короткий перечень главным экспедициям при князе Воронцове.

В 1845 году даргинская экспедиция, принадлежащая по мысли еще к прежнему образу действий, более уже не повторявшемуся.

В Дагестане три летних наступления с 1847 по 1849 год, результатом которых было взятие трех пограничных аулов, вслед за тем же брошенных.

Несколько движений в горы с Лезгинской линии, которые имели только характер набега и не могли вести за собой никаких последствий.

С 1846 года постоянные зимние экспедиции в Чечне, для постепенного расчищения страны, продолжавшиеся недель по шести в году и вообще увенчанные хорошим успехом.

На западном Кавказе, занятом небольшими силами, необходимыми для обороны наших линий, с 1839 года до последней турецкой войны, военное дело, кроме постепенного заселения Лабинской линии, вовсе не подвигалось вперед. Во время восточной войны опять трехлетний перерыв наступления против горцев.

Очень естественно, что рядом таких несвязных действий, как с 1830 по 1845 г., и таких осторожных, как с 1845 по 1853 год, нельзя было покорить трудно доступную местность в 1200 верст длины и 200 ширины, защищаемую чрезвычайно воинственным населением, часто более опасным в своих трущобах, чем могло быть лучшее европейское войско.

Притом, как уже сказано, Кавказская война несколько раз совершенно изменяла свой характер. Фанатическая секта мюридов, против которой нам пришлось бороться с 1830 г., требовала совсем другого образа действий, чем наступления на разобщенные и часто враждебные между собой племена времен Ермолова; так же точно война против государства, основанного Шамилем в горах с 1840 года, не подходила уже под условия преследования мюридских скопищ прежнего десятилетия. Война на западном Кавказе, то есть в земле черкесов, представляла опять совсем особенные обстоятельства. Приходилось через каждые десять лет изменять свою цель и иначе прилаживать к ней средства действия. К несчастью, общий итог нашей кавказской опытности постоянно отставал от действительности именно десятью годами; так что против первого мюридизма мы действовали, как можно было действовать только во времена Ермолова; а при Шамиле — как следовало действовать против первого мюридизма; наконец, против Шамиля пятидесятых годов, когда горское население начинало уже охладевать к мюридизму, — как против Шамиля сороковых годов, когда горцы дрались за веру с увлечением. Очень естественно, что результаты выходили не совсем удачные.

Надобно сказать и то, что в двух главных периодах, на которые естественно делится Кавказская война, до 1845 года и после того, выразилась, как я полагаю, одна особенная черта нашего, не знаю как сказать, народного ли, общественного ли, одним словом, русского характера; именно, похвальба перед делом и ни на чем не основанное недоверие к себе после первых неудач, в которых мы же сами были виноваты; тот же легкомысленный поворот, который произошел в мнении общества по поводу восточной войны и держался довольно долго. До сороковых годов наши военные действия на Кавказе основывались на аксиоме «как русской империи не задавить горцев сразу», а потом на аксиоме противоположной — «горцев вовсе нельзя задавить». Очевидно, то и другое грешило крайностью.

Между тем на Кавказе проходил целый ряд высокоталантливых военных людей. Россия помнит еще много имен, прогремевших в былое время; для успеха недоставало только объединения; т. е. правильной оценки положения и направления всех Усилий к одной цели.

Таким образом прошло 33 года в перемежающихся усилиях, ни разу даже не приблизивших нас к цели. В постоянных стычках, которым тогда не предвиделось никакого конца, мы дожили понемногу до 1853 года.

Гром восточной войны заставил нас, русских, перекреститься не на одном только Кавказе.

Надо вспомнить дело, как оно было. С расстояния, отделяющего нас от этих событий, они видны очень ясно. В 1855 году дело шло под Севастополем только о народной чести и влиянии, которое энергия обороны могла иметь на дипломатические переговоры; все остальное было уже решено в 1854 году. На Кавказе же дело шло о существовании.

Не знаю, насколько успел я выказать значение Кавказа для русской империи. Лично я убежден, что Кавказ составляет половину всей политической будущности России, и потому естественно смотрю на дело с этой точки зрения.

Теперь спросите каждого кавказского солдата 1855 года и каждого закавказского уроженца, в каком положении мы были на Кавказе зимой с 1854 по 1855 год, во время вторжения Омер-паши, когда на тифлисском базаре не хотели менять русских ассигнаций. Здесь не место рисовать эту картину, для которой пришлось бы написать десять лишних писем, но спросите, и каждый вам ответит, что в то время оборона Кавказа против европейского союза лежала на десяти тысячах солдат без провианта, собранных около Кутаиса; и если бы в то время из 200 тысяч союзников, стоявших в бездействии на развалинах Севастополя, отделили какой-нибудь сикурс Омер-паше, то исход войны не подлежал бы никакому сомнению. Мы не могли соединиться. Десять тысяч кутаисских бойцов обложили бы себя трупами врагов и сами легли бы костьми. А затем Кавказ был бы безвозвратно потерян для России.

Отчего союзники не прислали сикурса Омер-паше, это теперь также достаточно известно. Англия хотела перенести весной военные действия на Кавказ и даже после взятия Севастополя усиливала свою армию сколько было возможно; Франция, достигшая в то время своих целей, решилась покончить и заключила мир. Этому только обстоятельству мы обязаны спасением Кавказа.

Нечего было дожидаться второй восточной войны. Чрез несколько месяцев после заключения парижского мира мы возобновили Кавказскую войну, с возможною энергий, не с тем, чтобы на этот раз покончить. Началось непрерывное и решительное семилетнее наступление, заключавшееся прошлою весной исходом, которого никакие случайности будущего уже не переделают.

Надобно сказать, однако ж, что если в ту пору урок 1855 года был памятен для всех и все чувствовали необходимость покончить с горцами во что бы то ни стало, то это общее чувство нисколько еще не облегчало разрешения дела. Я ссылаюсь на всех кавказцев 1856 года без исключения: было ли тогда в нашей армии десять человек, которые бы верили в возможность близкого покорения гор? А кавказская армия знала положение и могла надеяться на себя. Русское общество должно помнить, что покорение Кавказа совершено длинным рядом военных подвигов; что не судьба и не утомление, как говорили некоторые, а верное энергическое направление, данное делам князем Барятинским, поддержанное последовательностью действий наместника его, великого князя Михаила Николаевича, решило судьбу Кавказа; что в этом случае невероятное по суждению самой боевой армии в свете совершено с безостановочным успехом, свидетельствующим о верности плана и энергии исполнения. Неужели нам нужно напоминать имена людей, оказавших столь великие услуги отечеству?

Завоевание восточного Кавказа совершено в три года. Плен Шамиля и покорение прикаспийских гор избавили нас от страшной домашней опасности, разъедавшей, как язва, внутренности Кавказа. Покуда вооруженный враг стоял посреди подвластного России мусульманского населения, пользуясь всем его сочувствием, мы не были обеспечены ни в одном дне спокойствия и должны были в мирное время напрягать силы целой армии, чтобы только сдерживать покушения неприятеля. Покончивши с опасностью домашней, надобно было приступить с такими же усилиями к другой кавказской опасности, внешней, к земле черкесов, манившей врагов России, как открытые ворота в самую сердцевину Кавказа. В три с половиной года пал и этот последний притон врага.