Отложенная казнь

Отложенная казнь

Князь Василий Шуйский попал в самое двусмысленное положение. Никто его, конечно, не мог бы заподозрить в симпатиях к Годуновым, но ему нельзя было простить и того, что он уже неоднократно свидетельствовал о смерти царевича Дмитрия, начиная с того самого мая 1591 года, когда в Угличе случилось непоправимое несчастье. Боярин Шуйский помогал разоблачать расстригу Григория Отрепьева при царе Борисе Годунове, он нанес жестокое поражение самозванцу при селе Добрыничах в Комарицкой волости. В столице тоже еще не должны были забыть речи князя Василия Ивановича Шуйского, поддержавшего сына Бориса Годунова, а не «сына» Ивана Грозного…

При въезде царя Дмитрия Ивановича в Москву все, конечно же, со вниманием смотрели на будущего самодержца. Кого увидел боярин князь Василий Иванович Шуйский? Не узнал ли он, подобно другим, Григория Отрепьева? По словам летописца, узнавшие «растригу» «не можаху что соделати кроме рыдания и слез». История сохранила и имена тех, кто речами обличения встретил самозванца. Об этом написал келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын в своем знаменитом «Сказании» (цитировавшееся выше «Иное сказание» было написано и получило свое название как еще один, «иной», вариант исторического повествования о Смуте, отличный от сочинения Авраамия Палицына): «Мученицы же новии явлынеся тогда дворянин Петр Тургенев, да Федор Колачник: без боязни бо того обличивше, им же по многих муках главы отсекоша среди царьствующего града Москвы»[162]. Однако москвичи, предвкушая радость новых коронационных торжеств, не восприняли предупреждений, «ни во что же вмениша» эти казни.

Не менее, чем на царя, все смотрели на его ближайших бояр, пытаясь понять, действительно ли у них на глазах происходит чудо возвращения «прирожденного» царевича. Самозванец придумал тонкий ход, чтобы обезопасить себя от их возможной нелояльности. Когда он въезжал в Москву, то посадил к себе в карету руководителя Боярской думы боярина князя Федора Ивановича Мстиславского и боярина князя Василия Ивановича Шуйского. Так, окруженный первейшими князьями крови, оказывая им почет своим приглашением, он одновременно держал под присмотром бывших главных воевод рати Бориса Годунова.

Истинность царя Дмитрия Ивановича лучше всего могла быть подтверждена или опровергнута царевыми боярами. На этот счет по Москве ходили разные слухи. Жертвой одного из откровенных разговоров, подслушанных соглядатаем, стал боярин князь Василий Шуйский. Царю Дмитрию Ивановичу быстро пришлось столкнуться с тем, что за видимостью покорности может скрываться измена. Слишком уж неприятным было раболепие, с которым встречали «истинное солнышко наше», настоящего царевича, поэтому кому-то из тех, кто подходил с поздравлениями к Шуйскому (говорят, что это был известный зодчий и строитель Смоленской крепости Федор Конь), боярин якобы высказал то, что думал на самом деле: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить. Не царевич это, но расстрига и изменник наш»[163]. Конечно, слова эти, даже если они действительно были произнесены, прошли через многократную передачу и не могут быть восприняты как протокольная запись сказанного боярином. Однако можно обратить внимание на совпадение акцентов в разговоре Шуйского со своим торговым агентом и речами несчастного Федора Калачника, кричавшего собравшейся на казнь толпе: «Се прияли образ антихристов, и поклонистеся посланному от сатаны». Пришествие «царевича» из ниоткуда явно смущало жителей Москвы, и боярин князь Василий Иванович Шуйский имел неосторожность подтвердить их опасения.

«Дело Шуйского» — один из самых темных сюжетов, связанных с воцарением Дмитрия. Многие его детали по-прежнему остаются неясными: слишком уж непохоже на Шуйского, чтобы он потерял присущую ему осторожность. На самом деле причиной расправы, видимо, стал тайный донос царю Дмитрию, о котором позднее писал коронный подстолий Станислав Немоевский. Он находился в ссылке вместе с доверенным человеком Лжедмитрия, его секретарем Станиславом Слоньским, от которого и знал обстоятельства «дела Шуйского». Роковую для князя Василия Ивановича «записочку» в руки Дмитрию передал именно Станислав Слоньский, который, правда, не знал ее содержания. Если секретарь Дмитрия не лукавил и действительно не распечатывал документ, то это значит, что он принял его от кого-то, кому безусловно доверял. Кто был тот человек, который осуществил интригу против князя Василия Шуйского, ныне остается только догадываться.

В первые дни своего царствования царь Дмитрий Иванович еще стремился демонстрировать то, что он никому не будет мстить за прежние службы Борису Годунову. «Дело Шуйского» в любом случае выглядело бы как месть, поэтому царю оказалось выгоднее добиться лояльности князей Шуйских, в то время как другие бояре были не прочь устранить вечных конкурентов руками самозванца. Показательно, что царь Дмитрий не стал ни с кем советоваться, созвав для решения участи боярина князя Василия Ивановича Шуйского подобие земского собора. Во всяком случае, новый царь не побоялся придать широкую огласку всему делу и именно совместному заседанию освященного собора и Боярской думы предложил решить участь братьев князей Шуйских[164]. Князя Василия Ивановича Шуйского даже не арестовывали. Он вместе с другими членами Думы приехал в Кремль, не зная, что будет решаться его судьба и что он окажется так близок к смерти.

В речи на соборе царь Дмитрий выступал как продолжатель «лествицы» князей московского царствующего дома, обвиняя весь род Шуйских в измене: «Припоминаю, как эта семья всегда была изменническою по отношению к моему дому; как еще при отце моем, Иване Васильевиче, она делала усилия искоренить мой дом, желая самим сделаться господами нашего наследственного государства, разделивши его между собою». Царь переходил в наступление и осуждал желание самих Шуйских искать царства («задумали идти путем изменника нашего Бориса»). О самом главном вопросе — о своей «прирожденное™» — царь Дмитрий говорил вскользь, приводя дополнительные доводы в пользу измены всех трех братьев князей Василия, Дмитрия и Ивана Ивановичей Шуйских: «Не меньшая вина, что меня, вашего прирожденного государя, изменником и неправым наследником (царевичем) вашим представлял Василий перед теми, которых следует понимать такими же изменниками, как он сам; но еще в пути, едучи сюда, после только что принесенной присяги в верности и повиновении, они все трое подстерегали, как бы нас, заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доводы. Почему, хотя и в мощи нашей есть, но мы не желаем быть судьей в собственном деле, требуем от вас и желаем слышать ваше мнение, как таким людям следует заплатить»[165].

Однако никаких доказательств вины князьям Шуйским предъявить не смогли. Впрочем, этого и не требовалось еще со времен Ивана Грозного, казнившего бояр по своему усмотрению. Пример князей Шуйских должен был показать, как новый царь собирался расправляться с изменниками. Но Лжедмитрий неожиданно доверил боярам самим решить судьбу рода Шуйских на соборном заседании. И боярин князь Василий Иванович Шуйский быстрее остальных членов Думы сумел приспособиться к этим правилам игры. Он стал каяться в произнесенных словах перед царем, освященным собором и Боярской думой: «Виноват я тебе, великий князь Дмитрий Иванович, царь-государь всея Руси, — я говорил, но смилосердись надо мною, прости глупость мою, и ты, святейший патриарх всея Руси, ты, преосвященный митрополит, вы, владыки-богомольцы, и все князья и думные бояре, сжальтесь надо мною, страдником, предстаньте за меня, несчастного, который оскорбил не только своего государя, но в особе его Бога всемогущего»[166].

Мольба князя Василия Ивановича о предстательстве поначалу была тщетной. В источниках сохранились сведения, что за него якобы просила мать царя Дмитрия — инокиня Марфа. Но этого не могло быть: царица в тот момент еще не успела вернуться в Москву. Даже польским секретарям приписывалось заступничество за Шуйских. Боярская же дума, напротив, выдала князей Шуйских на расправу царю. Автор «Нового летописца» писал, что «на том же соборе ни власти, ни из бояр, ни ис простых людей нихто же им пособствующе, все на них же кричаху»[167]. Дело дошло до плахи. Подобно тому, как Борис Годунов наносил удары по старшему в роде, так и царь Дмитрий решил наказать первого из братьев Шуйских. Все понимали последствия такой политической казни в самом начале царствования Дмитрия, и это был тот шанс, которым воспользовался боярин князь Василий Иванович. Стоя на площади в окружении палачей, с обнаженной шеей, он и на пороге гибели продолжал убеждать о помиловании… но не ради себя, а ради славы того государя, в подлинности которого он теперь клялся: «монархи милосердием приобретают себе любовь подданных», пусть все скажут, что Господь дал «не только справедливого, но и милосердного государя». Да, такие разговоры были нужнее новому царю, чем голова его первого боярина. Сама казнь была назначена, по сведениям иезуитов из свиты царя Дмитрия, на 10 июля 1605 года по григорианскому календарю или 30 июня по юлианскому, принятому в России. В этот воскресный день на свой престол вступал новый патриарх Игнатий, и совсем негоже было омрачать громкой казнью такое событие.

«Подлинный сфинкс тогдашней Москвы», по выражению о. Павла Пирлинга, сумел устоять и на этот раз, избежав казни в самый последний момент[168]. Конечно, Шуйских постигла опала, они были лишены имущества и удалены из Москвы, но это не сравнимо с теми последствиями, которые могли бы случиться в результате физического устранения старшего князя из суздальской ветви Рюриковичей. Прекратив всякие надежды на то, что боярин князь Василий Иванович Шуйский может разоблачить царя Дмитрия Ивановича, самозванец достиг цели. Царь выбрал милость, а не грозу в отношении бояр. Но руку сына Грозного царя они тоже должны были почувствовать. В этом устрашении Боярской думы и в расправе с кланом князей-Рюриковичей, претендовавших на московский престол по одному праву рождения, и состоял главный итог их дела.

Отправив братьев Шуйских в ссылку в Галич (туда же, где они уже однажды пережили опалу в начале царствования Федора Ивановича), царь Дмитрий Иванович сделал следующий беспроигрышный ход, чтобы компенсировать отсутствие суздальских князей в Думе. Он приблизил к себе молодого князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Тому едва исполнилось 17 лет, и он только вступил в службу в конце царствования Бориса Годунова. Единственное упоминание его имени в разрядных книгах относится к приему кизылбашского посла Лачин-бека 4 сентября 1603 года, на который пригласили когда-то бояр князей Василия и Дмитрия Ивановичей Шуйских. Их молодой родственник князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский был стольником и «в большой стол смотрел»[169]. В 1604 году, когда собирали войско для борьбы с самозванцем, его еще продолжали считать недорослем, поэтому князь Михаил Васильевич выставил вместо себя на службу даточных людей. С огромных владений его отца боярина князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского, перешедших по наследству к сыну, полагалось снарядить в войско целых 56 человек[170]. В любом случае то, что князь Михаил Скопин-Шуйский не успел лично поучаствовать в боях с армией «царевича Дмитрия», сказалось на отношении к нему уже царя Дмитрия. Воцарившийся «наследник» царя Ивана Грозного внес изменения в чины русского двора и по образцу Речи Посполитой сделал князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского своим «мечником». Все это обещало то, что князья Скопины-Шуйские, и так имевшие генеалогическое преимущество в суздальском доме, получат предпочтение и при дворе царя Дмитрия. Тем более, что молодой двор и молодые забавы явно больше привлекали царя Дмитрия Ивановича, сразу показавшего, что он презирает погрязших в старых счетах бояр Бориса Годунова.