Начало междуцарствия

Начало междуцарствия

В столице никто уже не верил в способность царя Василия Шуйского справиться с надвигавшимися противниками. На языке летописца это называлось так: «Бысть же в лето 7118 году, месяца июля, на Москве на царя Василья пришло мнение великое». Впрочем, «мнения» эти были давно известны, только на этот раз нужно было принимать решение, причем безотлагательно, в виду подошедшего к Москве войска самозваного царя Дмитрия. Оборонять город было попросту не с кем. Начались переговоры с бывшими тушинцами, суть которых сводилась к тому, чтобы расчистить место какому-либо новому претенденту, а не тем, из-за кого уже несколько лет продолжалась междоусобная брань. В «воровские полки» ездили «уговариватца, чтоб они отстали от Тушинского». За это обещали свести с престола Шуйского: «А мы де все отстанем от Московского царя от Василья»[453].

Какой мог найтись в этих условиях претендент? Наиболее естественный вариант предложил гетман Станислав Жолкевский — переход в подданство к королевичу Владиславу. Коронный гетман тоже действовал стремительно, но очень тонко, используя не силу и обман, как бывшие тушинцы, а договоры и убеждения. После клушинской битвы у воевод князя Федора Андреевича Елецкого и Григория Валуева под Царевым Займищем уже не было возможности сопротивляться полкам гетмана. Но вместо возможной расправы с врагами гетман повел себя по-другому, сделав из бывших врагов настоящих союзников. 25 июня 1610 года он выдал царским воеводам крестоцеловальную запись в обмен на признание ими кандидатуры королевича Владислава на русский престол. Гетман обещал всем, кто подчинится Сигизмунду III, от своего имени и от имени находившегося при нем польского и литовского «рыцарства» «веры християнские у московских людей не отымати, престолов Божьих не разоряти, и костелов римских в Московском государстве не строити, и шкоты умышленьем никакия над московскими людьми не зделати, а быти государем королевичу Владиславу на Московском государстве, как и прежние природные государи, и правити во всем Российском государстве».

Это означало сохранение незыблемого положения церкви, существующего государственного устройства и территориальной целостности Московского государства. Более того, гетман обещал помощь в борьбе с калужским Вором: «А котори вор называется царевичем Дмитриевым имянем, и на того стояти и битися, и промышляти над ним заодно»[454]. С этой-то записью в Москву явился Григорий Валуев (тот самый убийца первого Лжедмитрия). Он и показал самый верный путь тем, кто ни при каких обстоятельствах не хотел возвращения к власти самозванца. Слишком уж очевиден был выбор между погружением в хаос и грабеж, что всегда сопровождало Вора, и сохранением устоев под властью пусть иноземного, но настоящего, «прироженного» государя. Именно так должны были разрешиться все споры, ибо, по словам Авраамия Палицына, победили те, кто учел прошлые уроки: «Лучше убо государичю служити, нежели от холопей своих побитым быти и в вечной работе у них мучитися»[455].

Когда 17 июля 1610 года Захар Ляпунов и Федор Хомутов «завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья», все уже были готовы к такому повороту. Все, кроме самих князей Шуйских и их потерявших влияние советников. В «Новом летописце» сохранилось описание того, как происходило сведе?ние с престола царя Василия Ивановича. Главную роль, по версии летописца, вновь играл Прокофий Ляпунов, изображенный последовательным сторонником боярина князя Василия Васильевича Голицына. Конечно, скорее всего, братья Ляпуновы действительно готовили переворот, но одни бы они ничего не решили. Кроме того, не все ясно и с тем, кого они поддерживали. Гетман Жолкевский, например, был уверен, что Прокофий Ляпунов договаривался с Лжедмитрием II, обещавшим «навечно» отдать ему Рязань[456]. Василий Шуйский, свергая самозванца в Москве в 1606 году, действовал во главе Боярской думы. Против же самого царя Василия Шуйского открыто выступили «дворяне мелкие», по выражению одной из разрядных книг. Они первыми вышли на Лобное место и на короткое время оказались во главе московского «мира». Когда они явились в царские покои, то, согласно «Запискам» гетмана Жолкевского, царь Василий Шуйский вел себя весьма смело и даже попытался ударить ножом Захара Ляпунова. Царю удалось выгнать мятежных служилых людей, указав, что среди них не было бояр. Решение судьбы царя Василия, таким образом, все равно оставалось в руках Боярской думы и патриарха. Никто не дерзал на то, чтобы убить царя, но и соглашаться дальше с его властью не хотели. Поэтому-то произошло примечательное даже по меркам Смуты событие. Справиться с небывалым делом мирного отречения от власти русского царя удалось только с помощью обращения к какой-то очень древней, почти вечевой, традиции. «Вся Москва», по словам автора «Нового летописца», «внидоша во град и бояр взяша и патриарха Ермогена насильством и ведоша за Москву реку к Серпуховским воротам и начата вопити, чтобы царя Василья отставити».

Царская отставка была освящена решением коллективного съезда (в прямом смысле) — импровизированного земского собора, состоявшегося в открытом поле. В источниках по-разному называется то место, на котором и была решена судьба царя Василия Шуйского: либо радом с Даниловским монастырем, либо «у Арбатских ворот»[457]. В любом случае заметно стремление жителей столицы подкрепить свои действия ссылкой на участие всего «мира», если не всей «земли».

Патриарха Гермогена, делавшего слабые попытки «укреплять» и «заклинать» мятежников, просто не слушали: «Они же отнюдь не уклоняхусь и на том положиша, что свести с царства царя Василья». Боярская дума скоро тоже отказалась от защиты царя: «Бояре же немногие постояху за него, и те тут же уклонишась. Царь же Василей, седя на царстве своем, многие беды прияй, и позор, и лай». Более того, исполнить формальную процедуру перевода царя Василия вместе с царицей «на старой двор» досталось царскому «свояку» князю Ивану Михайловичу Воротынскому. Автор «Нового летописца» заметил по этому поводу, что царь «напоследи же от своих сродник прия конечное бесчестие»[458]. В разрядных книгах объяснено, почему боярину князю Воротынскому удалось уговорить царя Василия Ивановича добровольно отдать царский посох. Конечно, царь не первый год слышал, что «при ево государстве смуты и крови не престали и во всех городех служити ему не хотят». Но на этот раз произошло то, о чем он сам говорил выступившим против него в «неделю сыропустную»: царь подчинялся «прошенью всех людей Московского государьства». Однако если дорогу от боярина до царя уже прошли и Борис Годунов, и Василий Шуйский, то обратный путь, из царей в бояре, был никому не известен.

17 июля 1610 года царь Василий Шуйский «сам съехал и с царицею на свой на старой двор, где жил в боярех». Последние слова можно понять двояко — то ли как уточнение того, где стал жить бывший царь Василий, то ли как указание на его новый статус. Вполне возможно, что вначале царю Василию Шуйскому обещали, что он сможет остаться членом Боярской думы. При сведе?нии царя с престола, как подчеркнуто в разрядах, «бояре ему и все люди крест целовали на том, что над ним никакова дурна не учинити и тесноты никакой не делать»[459]. По сведениям гетмана Жолкевского, привезенным его гонцами в королевский лагерь под Смоленск, царя Василия Шуйского отдали под стражу «князю Лыкову и Нагому». То есть охрана царя Василия была поручена тем, кому он должен был доверять: одному из царских приближенных князю Борису Михайловичу Лыкову и представителю обласканного царем Шуйским клана Нагих[460].

Но свести с престола царя Василия Шуйского оказалось полдела. Надо было еще добиться, чтобы он никогда больше не претендовал на трон. Способ решения когда-то придумал Борис Годунов, навсегда усмиривший царские амбиции боярина Федора Никитича Романова монашеским постригом. Не прошло и трех дней, как все клятвы и обещания, данные бывшему царю Василию Ивановичу, оказались нарушенными. Трудно сказать, кому принадлежала инициатива сослать Василия Шуйского в монастырь. Возможно, что это было частью первоначального плана мятежа, потому что одним из зачинщиков снова выступил известный Захар Ляпунов. Как сказано в разрядной книге, опять «взволновалися немногие дворяне: князь Василей Тюфякин, Михайло Оксенов, князь Федор Мерин Волконской, Захар Лепунов и иные дворяне мелкие, и дети боярские городовые, и стрельцы немногия, и всякия московския земския люди, самоволством собрався, пришли на царя Васильев на старый двор, и царя Василья Ивановича постригли в чернцы и отвезли ево в Чюдов монастырь»[461].

По сообщению «Нового летописца», царь не признал насильственно проведенный над ним обряд пострижения и на все полагавшиеся по обряду вопросы отвечал твердо: «Несть моево желания и обещания к постриганию». Царица Мария Шуйская последовала примеру мужа: «царица ж тако на постригании ответу не даяше»[462]. Однако такую «тонкость», как нежелание бывшего самодержца менять царские одежды на чернецкое платье, обошли своеобразным способом. Вместо царя Василия положенные по чину слова произносил один из участников заговора, князь Василий Тюфякин (по другим источникам — князь Василий Туренин). Патриарх Гермоген не признал насильственного пострига и снова стал называть царя «мирским имянем, царем», а князя Василия Тюфякина «проклинаше и называше иноком». Но отыграть ситуацию назад было уже невозможно.

Царскую семью разлучили: царь Василий Шуйский оказался в Чудовом монастыре, а его жена — в Вознесенском. Где в этот момент оказалась их дочь царевна Анастасия, неизвестно…

Первая окружная грамота 20 июля 1610 года, извещавшая о низложении царя Василия Шуйского, была отправлена в города и уезды от имени разных чинов и «всего Московского государства всяких служилых и жилецких людей». В грамоте объяснялись тревожные обстоятельства времени, связанные с «межеусобьем», вторжением короля Сигизмунда III и походом гетмана Станислава Жолкевского, находившегося в Можайске. Гетман Жолкевский еще не стал союзником и рассматривался наравне с Вором. Последний пришел под Москву и встал в том самом Коломенском, где уже когда-то стояли войска Болотникова (казакам в войске Лжедмитрия II эти места были особенно памятны). Всех врагов обвиняли в намерении «православную крестьянскую веру разорите, а свою латынскую веру учинити». В окружной грамоте подчеркивалось, что царь Василий Шуйский якобы добровольно согласился на сведе?ние с престола после челобитья ему «всею землею». Здесь уже начиналась неправда, поэтому, прикрывая ее, составители грамоты изобрели замысловатую формулу, предвидя новое недовольство в Северской земле, и так находившейся в подчинении Лжедмитрия II, а также украинных уездах. Инициаторами перемен на престоле названы прежде всего земские представители: «дворяне и дети боярские всех городов, и гости, и торговые люди, и стрелцы, и казаки, и посадские и всяких чинов люди всего Московского государства» (показательно отсутствие в этом перечне Боярской думы и чинов Государева двора). Но они действовали не сами по себе, а отвечая на недовольство, идущее от мятежных территорий: «Услыша украинных городов ото всяких людей, что государя царя и великого князя Василья Ивановича всея Русии на Московском государьстве не любят, и к нему к государю не обращаются, и служити ему не хотят, и кровь крестьянская межусобная льется многое время, и встал отец на сына, и сын на отца, и друг на друга, и видя всякие люди Московскому государьству такое конечное разоренье, били челом ему государю всею землею, всякие люди, чтобы государь государство оставил для межусобныя брани». Другой важной причиной для смены царя была названа неспособность Василия Шуйского привлечь на свою сторону тех, кто воевал против него или боялся возвратиться к нему на службу: «Или которые его государя не любя, и к нему к государю и ко всему Московскому государьству не обращаются, и те б все были в соединенье». Общая присяга тех, кто собрался для сведе?ния с престола Шуйского, состояла в том, чтобы «всем против воров стояти всем государьством заодно и Вора на государьство не хотети». Поэтому в окружной грамоте, из которой впервые узнавали о переменах в Москве, писали об общей цели: «А на Московское б государьство выбрати нам государя всею землею, сослався со всеми городы, кого нам государя Бог даст, а до тех мест правити бояром, князю Федору Ивановичу Мстисловскому с товарыщи». Царя Василия Шуйского ни в чем не обвиняли, лишь извещали, что он согласился с этим челобитьем и сложил с себя царские регалии: «И июля в 17 день государь царь и великий князь Василей Ивановичь всеа Русии, по челобитью всех людей, государьство отставил и съехал на свой на старой двор, и ныне в чернцех»[463]. О том, что постриг в монахи был произведен вопреки воле царя Василия Шуйского, естественно, умалчивалось.

Вслед за сведе?нием царя Василия Шуйского Боярская дума повторила тот самый «грех», в котором сами бояре и все жители Московского государства постоянно обвиняли царя Василия Ивановича: дума самостоятельно, без «земского совета», начала готовить избрание царя. Хотя в окружной грамоте 20 июля 1610 года декларировали идею избрания царя на соборе: «…и на Московское б государьство обирати б нам государя всем заодин всею землею, сослався со всеми городы, кого нам государя Бог даст». Созыв избирательного собора подтверждался и в крестоцеловальной записи Боярской думе во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским 24 июля 1610 года. Однако надо учитывать русские пространства. Июльские грамоты и крестоцеловальные записи были доставлены, например, в Пермь Великую и в Сибирь только в сентябре, когда в Москве был уже сделан выбор в пользу королевича Владислава.

Присяга Боярской думе содержала важные пункты, касавшиеся низвергнутых братьев князей Шуйских. Опыт предшествующих переворотов, особенно антигодуновского, был тоже учтен. Хотя царю Василию и его братьям обещалась неприкосновенность, но все они устранялись от дальнейшего участия в делах государства: «А бывшему государю царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии отказати, и на государеве дворе не быти, и вперед на государьстве не сидети; и нам над государем, и над государынею, и над его братьями, убивства не учинити и никакова дурна; а князю Дмитрею да князю Ивану Шуйским с бояры в приговоре не сидети»[464]. «Опасность от мира» князьям Шуйским была настолько реальной, что младшие братья царя стали искать заступничества у гетмана Жолкевского[465]. Пройдет немного времени, и к нему же как к арбитру обратится сама Боярская дума во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским.

Однако сначала гетмана Жолкевского, подошедшего к Москве неделю спустя после низложения царя Василия Шуйского, 24 июля (3 августа) 1610 года, попытались вовлечь во внутренние московские дела. Боярская дума призывала помочь ей в борьбе с отрядами Лжедмитрия II, а послы самозванца надеялись, что гетман Жолкевский обеспечит им королевскую поддержку.

Роль Лжедмитрия II в момент сведе?ния с престола царя Василия Шуйского оказалась очень темной, как из-за тайных предварительных переговоров с его сторонниками, так и по самой сути событий. Обычно считается, что лишение престола царя Василия Шуйского было частью плана, предусматривавшего еще и общий отказ от поддержки Лжедмитрия II. По версии «Нового летописца», заговорщики якобы заранее договорились с собравшимися под стенами Москвы тушинцами, что те тоже оставят своего «царика» и объединятся с ними для борьбы с «литвой». Но если кто-то думал, что с отстранением от власти царя Василия Ивановича все само собой устроится, то он глубоко заблуждался. Попытка Боярской думы использовать уход Шуйского от власти, чтобы устранить еще и Лжедмитрия II, провалилась (если такие планы вообще существовали). Как рассказывал автор «Нового летописца», «по сведении ж царя Василья начаша бояре владети и начаша посылать к тушинским, чтоб оне Тушинсково Вора своего поимали; а мы де уж царя Василья с царства ссадили». Все, что они услышали в ответ, было язвительное нравоучение, «что вы не помните государева крестново целования, царя своего с царства ссадили, а нам де за своево помереть»[466]. Дума жестоко поплатилась за то, что пыталась расчистить дорогу к трону кому-то из бояр. Устранить самозванца не удалось. Более того, царь Дмитрий Иванович оказался единственным претендентом, опиравшимся на силу своего войска. Если не считать державшего нейтралитет и наблюдавшего за столкновением московских бояр с Лжедмитрием II гетмана Жолкевского, исполнявшего королевскую инструкцию о приведении жителей Московского государства к присяге королевичу Владиславу.

После урока, полученного заговорщиками от сторонников Лжедмитрия II, выбор в Москве был сделан в пользу унии с Речью Посполитой. Но и ответственность за последовавшее в результате превращение Думы в декорацию власти наместника иноземного короля, за пережитый национальный позор легла именно на тех, кому придумали хлесткий ярлык, навсегда обогативший русский политической лексикон, — «семибоярщина». Автор Хронографа 1617 года писал, что «прияша власть государства Русскаго седмь московских бояринов, но ничто же им правлыиим, точию два месяца власти насладишася». Итогом недолгого боярского правления стал переход власти из рук Думы к иноземным управителям: «Седмичисленные же бояре Московские державы всю власть Русские земли предаша в руце литовских воевод»[467]. Впрочем, слова автора хронографа надо понимать в ироническом, а не в буквальном смысле. Тот же С. Ф. Платонов с очень большими оговорками выделяет имена семи бояр, участвовавших в переговорах с гетманом Станиславом Жолкевским, — князья Федор Иванович Мстиславский, Иван Михайлович Воротынский, Андрей Васильевич Трубецкой, Андрей Васильевич Голицын, а также Иван Никитич Романов, Федор Иванович Шереметев и князь Борис Михайлович Лыков, не закрывая этот список от других имен (всего боярский титул в то время носили 17 человек). Возможно, что слово «седмочисленные», употребленное автором хронографа по отношению к боярам, должно было подчеркнуть, что их было много, и все они не смогли справиться с принятой на себя властью. (В этом случае «семибоярщина» должна восприниматься в том же семантическом ряду, что и известная русская пословица про «семь нянек».)

Читая обвинения Боярской думы в недальновидных действиях, надо учитывать, что первоначальная идея состояла в том, чтобы созвать земский собор для избрания нового царя. «Всем заодин», «всею землею», «сослався со всеми городы» — так собирались действовать бояре сразу после низвержения царя Василия Шуйского. Об этом они извещали города и уезды в своих грамотах, на этом присягали сами и договаривались с «миром». Стремление опереться на авторитет «земли» отражает крестоцеловальная запись, по которой власть передавалась временному правительству Боярской думы, «чтоб пожаловали приняли Московское государство, докуды нам даст Бог государя на Московское государство». Запись содержит своеобразный договор бояр с остальными «чинами» о том, как будет осуществляться управление, пока не выберут нового царя. Оставшиеся без царя подданные обещались «слушати» бояр и «суд их всякой любити, что они кому за службу и за вину приговорят, и за Московское государьство и за них стояти и с изменники битись до смерти». Крестоцеловальная запись не оставляла сомнений, что главным врагом являлся «Вор, кто называется царевичем Дмитреем». Жители, а в этом случае можно сказать граждане, Московского государства принимали добровольное обязательство о прекращении гражданской войны: «…и меж себя, друг над другом и над недругом, никакого дурна не хотети и недружбы своей никому не мстити, и не убивати, и не грабити, и зла никому ни над кем не мыслити, и в измену во всякую никому никуда не хотети».

Даже если бы мы ничего не знали о предшествующих событиях, а имели в руках только два документа, которые отделяют четыре года, — «ограничительную» запись царя Василия Шуйского и цитируемый документ, мы уже поняли бы, сколь велики были произошедшие изменения! Запись 1610 года обязывала людей не грабить и не убивать друг друга. Но и бояре принимали на себя обязательство «нас всех праведным судом судити» и осуществить выбор нового царя «всею землею, сослався с городы»[468]. Такова была «конституция» нового переходного порядка, установившегося после 17 июля 1610 года.