Мотовоз

Это вам не электричка. Мотовоз служил не только средством передвижения, он являлся органической частью военного дебилизма — туда даже запускали по пропускам. В каждом тамбуре стояло по солдату, несмотря на то, что кроме военнослужащих, им никто не ездил. Шпионы, по крайней мере, точно. На полигоне размещался целый батальон железнодорожных войск, хотя чем отличаются «военные» рельсы от «гражданских»? На тепловозе два солдата, помощники машиниста. Однако сам машинист — гражданский. МПС не доверяло вождение составов военнослужащим, даже сверхсрочникам. Чтобы такой выскочил мимо стрелки на магистраль и в Джусалы в самоволку? Задачей помощников было протирать локомотив соляркой. Первоначально блестящий, в пустыне он покрывался пылью, как кокон.

Размещались в мотовозе по чинам: в первом вагоне — управленцы, нудные и скучные, отдельно от них сидели «яйцеголовые». Во втором — замы, которым не полагалась машина, дальше — братва с песнями. Вагоны были разные: сидячие, плацкартные, купейные и с кондиционерами, что немаловажно. За них шли жестокие сражения и тяжбы. Вырвать купе с кондиционером считалось шиком; мне по должности выделялось служебное полукупе, правда маломестное, но на двоих с Жанабаевым хватало. Я его самолично закрывал и открывал. Однажды захожу — купе открыто, сидят Лягина и Плишкина. Плишкина на сносях, своим широким задом и пузом занимает два места. Я говорю:

— Девушки, какого хуя вы тут делаете?

Не скрою, я был зол. В тот день у меня дико болел зуб. И тут Плишкина мне нагло заявляет:

— Я беременная и буду здесь ехать потому, что мне так удобней.

От такой дерзости зуб у меня сразу прошел, но в нутрях начал закипать ливер.

— Так, мадам. Через три купе едет твой ёбарь, или отец твоего ребенка, или хуй его знает, как у вас там; дуй туда и прихвати с собой Лягину. А то я сейчас вместо кондиционера пойду включу печку и ты у меня на третьем подъёме родишь двойню.

Я с большим трудом выбил их из купе, и то благодаря тому, что для пущего страха закрыл снаружи. Лягина со мной не разговаривала до конца моей службы. Зато в мое купе никто больше не совался. Кондиционер тоже отремонтировал. Заинтересовался, почему когда он работает, в купе жарко. Открыли — на сетке в палец пыли; вытрусили в окно — на головы сидящим в соседнем отсеке. Заработал, даже холодно стало.

Входишь в мотовоз — и чувствуешь уважение к своей персоне. Солдат в тамбуре увидит, чеботами хрясь — пахан явился.

— Здравия желаю, товарищ капитан!

В купе фляжку со льдом принесет:

— Только Вы фляжку верните, пожалуйста.

— Что, строевой смотр скоро?

Жора дастархан на столе расстилает, Чирков суетится — рад, что впустили. Спросишь у Ноженко:

— Ты что, сука, взял! (на закусь — Авт.).

— Окуня в томате.

— Что, не мог в масле? Мужики, не наливайте ему!

— Да я что? Это солдат положил.

— Ладно, налей «Бигосу».

Прячется в углу, закусывая мелко трясётся. «Гаврик», как гончий пес, просовывает голову в купе, втягивает носом воздух.

— Спичек у вас нет? А это у вас что? (Как-будто бы у нас армянский коньяк).

— Да не бойся, заходи, не унюхает твоя Алия.

Утром приходит, под глазом синяк — Алия, татарка, всё-таки унюхала.

Купейные вагоны считались «блатными», там можно было закрыться и жрать спирт, не оглядываясь на начальство и халявщиков. И те и другие сновали по вагонам вперемешку. Каждый начальник норовил стать и халявщиком. От него же не отвертишься, не дашь — донёсет, сука:

— Ага, голубчики, а что вы тут делаете? Спирт пьёте?

Сизоносые молча соглашаются с неоспоримым.

— Какой? Ректификат? Не гидрашку?

— Не-не-не, товарищ майор.

Наливают на пробу пол-стакана, чтобы сразу сдурел, но так, чтобы не тащить домой. В купейных вагонах и замполитам было трудно «стучать», кто чем занимается.

Езды до площадки был час, за это время столько судеб решалось. Перед моими глазами проходили целые жизненные драмы. Особенно запомнилось, когда вечером в пятницу шел отлов лейтенантов на наряд в выходные дни. Ушлые ПНШ (день же дурака провалял, на совещании не довел наряды), теперь ошалевшие носились по мотовозу с графиками, чтобы самим не загреметь. Искали безответных, чтобы расписался на обратной стороне приказа. В понедельник утром можно было показать командиру:

— Я ему довёл, а он, сука, не приехал.

И драли «суку». В других купе прапорщики договаривались, как рвануть в Тюратам и за счёт будущего имущества или пайков выпросить у тёти Кати десять бутылок водки. Идейные в купе резались в шахматы, как оказывалось потом, на интерес. Так увлекались, что могли проехать площадку. Нажравшиеся до поросячьего визга, курят прямо в купе; кто-то мечется, ищет закусь. Гришин и Коробков прямо из горла пьют одеколон «Шипр». Капитаны, кому под сорок и старше (т. е., которые уже ничего не боятся), сцеживают из конденсатного бачка воду, запивать спирт. Эти отпетые были бичом мотовозов. К молодым прапорщикам и офицерам они относились с особым презрением и цинизмом. Я сам наблюдал в мотовозе капитана, разлегшегося на нижней полке, высунувшего ноги в проход и презрительно смотрящего на толпящихся в проходе лейтенантов. Такие занимали купе и вязали сети — сесть туда уже никто не мог.

Вечерами мотовоз напоминал разбуженный улей. Все гудело, жизнь била ключом (кому в голову, а кому по ногам, в зависимости от дозы). Зато утром мотовоз напоминал погост. Каждый мечтал только об одном: доползти до места и поспать. На нижних полках сидели по чину. На верхних вповалку валялись лейтенанты в помятых штанах. Голова оперта на фуражку, по подбородку течет слюна. Обращение по любому вопросу вызывало неподдельную злобу. Главным было — не проспать свою станцию и в любом виде попасть на развод.

Дорога от мотовоза до части именовалась «Поле чудес», а часть, соответственно, «Страна дураков». Заставить после мотовоза остаться в расположении, чтобы увидеть всё, что я теперь описываю, было невозможно. Зимой пройти степью триста-четыреста метров до мотовоза — мука. Лейтенант пригонит из автопарка машину для начальства (проверяющих даже подсаживают), его самого из кузова выпихнут, бежит назад, как цуцик. В девять-десять вечера был второй мотовоз. Если и на него опоздаешь, например, из-за совещания, командир может смилостивиться, дать для «управленцев» автобус. Если сбежишь со службы раньше, нужно добираться попутками — до города 70 километров. Мотовозом неудобно, железнодорожная насыпь прикрывала беглецов только по грудь, приходилось красться вдоль неё, пригнувшись и сняв фуражку. С крыши это было хорошо видно. Однажды я, запасшись биноклем, пошел к замполиту:

— Хотите полюбоваться? — на что майор Нежуренко, умница, пьяница и бабник, ответил:

— Да, мы тоже так ходили.

Ничего не меняется, насыпь же не вырастет. За станцией росли кусты, в них можно было спрятаться. В 10:30 свистел утренний мотовоз, в него можно было вскочить под прикрытием движущихся вагонов.