I

I

Со второй половины XV века в ряде приморских западноевропейских стран появилось стремление к дальним плаваниям, целью которых было открытие прямого морского пути к «Индиям», т. е. к странам Южной и Восточной Азии, которые считались «родиной пряностей» и якобы изобиловали золотом. Феодализм в Западной Европе в это время находился в стадии разложения, вырастали крупные города, развивалась торговля как между европейскими странами, так и с рядом внеевропейских стран.

Всеобщим средством обмена стали деньги, потребность в которых резко увеличилась, поэтому в Европе сильно возрос спрос на золото, что еще более усилило стремление к «Индиям». Но в то же время для западноевропейцев в результате турецких завоеваний в Аравии и Малой Азии становилось все труднее пользоваться старыми, восточными, комбинированными сухопутными и морскими путями, ведущими к Южной и Восточной Азии. Начались поиски других путей – южных, вокруг Африки, и западных – через Атлантический океан. Поисками южных морских путей к «Индиям» занималась только Португалия. Для прочих атлантических стран к концу XV века оставался открытым только морской путь к странам Востока – путь на запад, через неведомый океан. Мысль о таком пути появилась в Европе эпохи Возрождения благодаря распространению античного учения о шарообразности Земли, а дальние плавания стали возможными благодаря достигнутым во второй половине XV века успехам в кораблестроении и кораблевождении.

Таковы были общие предпосылки заокеанской экспансии западноевропейских стран. То обстоятельство, что именно Испания первая выслала в 1492 г. в западном направлении маленькую флотилию Христофора Колумба, объясняется теми условиями, которые исторически сложились в этой стране к концу XV века.

Одним из этих условий было усиление в последней четверти XV века испанской королевской власти, ранее ограниченной.

«В формировании испанского королевства, – говорит Маркс, – имелись условия, исключительно благоприятные для ограничения королевской власти. С одной стороны, отдельные участки территории были отвоеваны и превращены в особые королевства в течение долгих войн с арабами. В этих войнах возникли народные законы и обычаи. Постепенное завоевание, совершонное главным образом знатью, чрезвычайно усилило ее могущество и в то же время уменьшило власть короля. С другой стороны, населенные пункты и города внутри страны достигли крупного значения, ибо жители вынуждены были селиться вместе в укрепленных местах и искать безопасности от непрерывных вторжений мавров; в то же время полуостровная форма Испании и постоянные сношения с Провансом и Италией создали первоклассные торговые приморские города на побережьи.» [1].

Перелом в сторону усиления королевской власти наметился в конце 60-х годов XV века. B 1469 г. королева кастильская Изабелла вышла замуж за наследника арагонского престола Фердинанда, который через десять лет стал королем Арагона. Так произошло объединение двух самых крупных государств Пиренейского полуострова – Кастилии и Арагона – и возникла испанская монархия.

Недолго могло устоять последнее мусульманское государство в Испании – Гранадский эмират – перед натиском соединенных кастильских и арагонских сил, которым содействовал также мощный каталонский флот. Через несколько лет после взятия испанцами Малаги и Альмерии – последних мусульманских портовых городов – испанские войска в начале 1492 г. вступили в Гранаду. Закончился восьмивековый процесс реконкисты – обратного завоевания христианскими государствами пиренейских стран, завоеванных в 711 г. мусульманами-маврами.

Объединение Кастилии с Арагоном и искусная политика усилили королевскую власть в обеих странах. Чтобы обуздать испанское дворянство, не желавшее им подчиниться, короли организовали союз городов «Святое братство» (Санта эрмандад), которое выставило несколько тысяч человек для полицейской службы и в несколько лет очистило страну от разбойничьих шаек разорившихся дворян.

«…со времени Фердинанда Католика Святое братство… оказалось в руках городов мощным орудием против кастильского дворянства, обвинявшего их в нарушении своих древних привилегий и юрисдикции» (Маркс) [2].

Католические короли разрушили несколько десятков феодальных замков и запретили строить новые. Они использовали огромные средства трех рыцарских духовных орденов, владевших в Кастилии большими территориями и миллионами голов овец. Для достижения этой цели Изабелла добилась того, чтобы главой всех трех могущественных орденов был ее муж. Наконец, короли создали в 1483 г. для борьбы с «еретиками» жестокий церковный суд – инквизицию: «…благодаря инквизиции церковь превратилась в самое страшное орудие абсолютизма» (Маркс) [3].

Усилившаяся в ходе реконкисты и еще более после ее окончания и ставшая самым могущественным западноевропейским государством, объединенная Испания вышла на мировую арену. В 1492 г., через несколько месяцев после падения последнего испано-мусульманского государства – Гранады, первая эскадра Колумба отплыла из андалузского атлантического порта Палоса «а запад, за океан, «для открытия и приобретения некоторых островов и материка в море-океане» – как глухо было сказано в дошедшем до нас официальном документе (см. ниже, стр. 60).

Заокеанская экспансия была в интересах как самой королевской власти, так и ее могущественных союзников в борьбе против феодальной знати – городской буржуазии и католической церкви. Молодая испанская буржуазия стремилась к расширению источников первоначального накопления и завидовала успехам заморской экспансии соседней Португалии, столичный город которой (Лиссабон) стал к этому времени крупнейшим в мире рынком рабов. Католическая («вселенская») церковь стремилась распространить свое влияние на «языческие» страны Южной и Восточной Азии, которые в средние века объединяли под общим названием «Индий».

Военную силу для завоевания новых «языческих» стран должно было дать испанское дворянство. Это было и в его интересах и в интересах его основных противников – абсолютистской королевской власти и городской буржуазии.

До 1492 г. испанское дворянство еще было занято войной с «неверными» – маврами. Завоевание Гранады положило конец этой, почти беспрерывной, войне в самой Испании, войне, бывшей ремеслом для тысяч мелкопоместных дворян – «идальго». Теперь они были без дела и стали еще более опасны для монархии и развивающихся испанских городов, чем в последние годы реконкисты, когда королям в союзе с городами пришлось вести упорную борьбу против разбойничьих дворянских шаек.

Королям нужно было избавиться от беспокойных элементов. Выходом, выгодным для королей и городов, для духовенства и дворянства, была заокеанская экспансия. Но для того, чтобы можно было приступить к заокеанской экспансии, нужна была разведывательная заокеанская экспедиция. Проект такой экспедиции уже много лет предлагал Колумб. Королевская казна, особенно кастильская, постоянно пустовала. Если заморские африканские экспедиции приносили португальским королям огромные барыши, то заокеанские экспедиции, которые могли привести и к открытию новых, еще неведомых земель, и к старым богатейшим восточноазиатским странам, сулили испанским государям и их союзникам еще большие доходы.

Испанское дворянство, в свою очередь, мечтало о приобретении земельных владений за океаном и еще больше – о золоте и драгоценностях «Катая» и «Индий», так как большинство дворян было в неоплатном долгу у ростовщиков.

В XV веке в Испании, как и в других странах Европы, по словам Энгельса, «…деньги снова стали всеобщим средством обмена, и в силу этого масса их значительно увеличилась. И дворянство тоже уже не могло обходиться без них. А так как у него очень мало было или даже вовсе ничего не было такого, что можно было бы продавать, – грабить же теперь стало также не так-то уж легко, – ему пришлось решиться прибегать к займам у городского ростовщика» [4].

«До какой степени в конце XV столетия, – продолжает Энгельс, – деньги подкопали и разъели изнутри феодализм, ясно видно по той жажде золота, которая в эту эпоху овладела Западной Европой; золота искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всем дальнем Востоке; золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан; золото – вот чего первым делом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый берег. Но эта тяга к далеким путешествиям, приключениям в поисках золота хотя и осуществлялась сначала в феодальных и полуфеодальных формах, все же была в корне несовместима с феодализмом; основой последнего было земледелие, и завоевательные походы его по существу дела имели целью приобретение земель. К тому же мореплавание было определенно буржуазным промыслом, который наложил печать своего антифеодального характера также и на все современные военные флоты» [5].

Стремление к наживе сочеталось на Пиренейском полуострове с религиозными фанатизмом – результатом многовековой борьбы христиан против мусульман, – постоянно подогревавшимся духовенством, которое мечтало о распространении католической веры среди миллионов «язычников», живущих в Южной и Восточной Азии. Не следует, однако, преувеличивать значение религиозного фанатизма в испанской заокеанской экспансии. Им заражены были только часть духовенства и некоторые второстепенные конкистадоры (завоеватели). Для инициаторов и организаторов заокеанской экспансии Испании, для прославленных вождей конкисты религиозное рвение было привычной и удобной маской, под которой скрывались стремления к власти или к личной наживе, очень часто – к тому и другому вместе. С потрясающей силой охарактеризовал конкистадоров Лас Касас, автор «Кратчайшей истории разрушения Индий», своей знаменитой лаконической фразой: «они шли с крестом в руке и с ненасытной жаждой золота в сердце». Для «католических» королей религиозное рвение также служило только маской.

«Ханжой-фанатичкой» назвал Маркс королеву кастильскую Изабеллу, лицемерную покровительницу Колумба. Но среди буржуазных историков было и есть у нее много верных льстецов, и среди них такие известные авторы XIX века, как американский писатель Ирвинг и американский историк Прескотт. По-видимому, Изабелла была очень искусной лицемеркой: лишь в конце XIX века «ученые историки узнали из архивных документов самые тайные ее помыслы и взвесили самые сокровенные ее желания, которые тщательно были скрыты от современников, и они отразились в тысяче разоблачающих ее линз». И только тогда известный американский историк открытия Америки, один из крупнейших колумбианцев, не пощадивший и Колумба, с полным правом написал об Изабелле и ее муже, короле арагонском Фердинанде: «Историк, изучающий их характеры по документам того времени, не может не признать, что они отличались свойствами, мало согласовавшимися с требованиями благородства и благочестия… Можно утверждать, что часто эти испанские монархи проявляли гораздо больше вероломства и обмана, чем оно допускалось учениями их времени… и в этом отношении королева была виновнее короля» (Уинсор).

Несомненно, что «католические короли», как их называют испанские историки, ревностно защищали интересы церкви лишь в том случае, когда они совпадали с их личными интересами. «Недостаток благочестия», т. е. ханжеское лицемерие Изабеллы, разгадали только потомки, рывшиеся в исторических архивах; но Фердинанд, по-видимому, был менее искусным актером, чем его супруга: его лицемерие было очевидно и для его современников, по крайней мере таких проницательных, как Макиавелли. Вот что писал Макиавелли в своем знаменитом трактате «Князь», где в одном месте он недвусмысленно намекает на Фердинанда, а ниже – прямо называет его: «Князь должен особенно заботиться… чтобы, слушая и глядя на него, казалось, что князь – весь благочестие, верность, человечность, искренность, религия. Всего же важнее видимость этой последней добродетели… Есть, в наше время один князь – не надо его называть, – который никогда ничего, кроме мира и верности, не проповедует, на деле же он и тому и другому великий враг…» (глава XVIII).

«Фернандо Арагонского, теперешнего короля Испании, почти можно назвать новым князем, потому что из слабого короля он стал… первым государем христианского мира… В начале своего царствования он напал на Гранаду, и это предприятие стало основой его мощи… Он мог на средства церкви и народа содержать войска и положить, благодаря этой долгой войне, начало собственной военной силе… Чтобы получить возможность отважиться на еще более крупные предприятия, он, действуя всегда во имя веры, предался благочестивой жестокости, изгоняя из своего королевства марранов и разоряя их… Прикрываясь той же религией, он захватил Африку, потом двинулся в Италию и напал, наконец, на Францию» (гл. XXI).

Что Колумб в этом отношении не отличался от королей, на службе которых совершил свои великие открытия, особенно отчетливо видно из тех, данных нами в переводе, документов, которые лично написаны или продиктованы им. Его подлинные дневники, к сожалению, дошли до нас лишь в обработке Лас Касаса; но этот пламенный обличитель жестоких и жадных конкистадоров из личных симпатий к Колумбу сделал для него исключение: он старался изобразить его подлинным «ревнителем веры». Только сделал он это неумело, и у его Колумба из-под маски рыцаря креста постоянно выглядывает облик рыцаря наживы.