Глава 7 Подводя итоги

Глава 7

Подводя итоги

Завершая наше краткое повествование о древней истории Руси, ее доордынском периоде, и суммируя все те преобразования, которые она претерпела с «призванием» варяжских князей и византийских священников, а также в ходе естественно-исторического развития под влиянием внутриплеменных и внешнеполитических факторов, мы должны признать, что история восточнославянских, угро-финских и других племен, участвовавших в многовековом этногенезе, в результате которого появилась такая общность, как русский православный народ, мало чем отличалась от истории их южных и западных соседей. Как те, так и другие прошли долгий эволюционный путь родоплеменных отношений с выстраиванием властных структур, формированием правил поведения, созданием иерархии духовных ценностей, вполне соответствовавших уровню развития производительных сил того времени, природно-климатическим условиям, численности и плотности населения, а также того жизненного пространства, на котором эти народы формировались и жили.

Обычное право было настолько хорошо внедрено в сознание и быт древних русичей, что им продолжали руководствоваться пять поколений Рюриковичей, и только Ярослав Мудрый догадался в конце концов «положить его на бумагу», внеся исправления, связанные с изменением классового состава общества и особым положением князей «с чадами и домочадцами».

Ни в VI веке, когда славяне появились в районе Ильменя, ни тем более в IX веке, когда первые варяжские князья отметились на Руси, праотцы наши не вели «зверьский» образ жизни, как о том говорит ангажированный летописец. Предки знали «Правду Сварога» и князей, умели возделывать поля и добывать металл, ткать холсты и проводить селекционную работу. Они чтили род свой, своих старейшин, своих богов, т. е. вопросы управления в родах и племенах решались на Руси не хуже и не лучше, чем у других европейских племен. Знакомы были им и межплеменные союзы, возникавшие во времена нашествий гуннов, готов, обров, венгров, но существовавшие недолго и с разной степенью эффективности: когда терпели поражение и отходили в дикие неосвоенные места севера и востока, когда побеждали — и тогда уже осваивали южные степи и Северное Причерноморье.

Человек — составная часть живой природы, а в природе идет постоянная борьба за выживание и жизненное пространство. Если эта борьба происходит на острове или на каком-либо другом ограниченном пространстве (оазис, горная долина), она приобретает беспощадный характер, ибо лишиться своей территории означает если не неминуемую смерть, то неисчислимые страдания — не зря изгнание из рода считалось самым суровым наказанием практически у всех народов мира. Но одно дело — остров, и совсем другое дело — бескрайний материк. Одно дело изгой — одинокий беспомощный человек в лесу, в горах, в пустыне, и другое дело — род, племя, странствующее по просторам земли. Наши пращуры, насколько мы вообще осведомлены о своей истории, всегда жили на этих бескрайних просторах, хотя и не в бог весть каких условиях (леса, болота, холода и постоянное чувство голода), поэтому в случае нашествия более сильного противника они имели возможность, бросив поля, охотничьи угодья и убогие жилища, отойти дальше в леса и начать все сначала на новом месте, смешавшись с автохтонным угро-финским населением или оттеснив его. А те предпочитали худой мир доброй ссоре по той же причине: бескрайность необжитого жизненного пространства. Этим, вероятно, объясняется и то обстоятельство, что как те, так и другие издревле не заботились о красоте и благоустройстве своих жилищ, которые им приходилось часто бросать либо из-за непрошеных гостей, либо из-за истощения суглинистых почв и оскудения охотничьих угодий. Инстинкт самосохранения подсказывал: все, чем они владеют, не стоит того, чтобы за это «ложиться костьми». Отсюда, видимо, и идет непротивленчество, так характерное и финнам, и русским.

Однако бескрайности просторов когда-то приходит конец: остается все меньше лесов и болот, пригодных для проживания. К тому же нарастает сопротивление угрофиннов, а славянские племена в свою очередь становятся все более агрессивными. Пружина межплеменных отношений (пришельцы — русичи — угро-финны) сжимается, грозя раздавить более слабых и менее организованных. Если раньше племя все-таки худо-бедно, но удовлетворяло потребности своих членов в пище и тепле, как-то защищало их в условиях дикой природы, то в условиях массового нашествия иноплеменников оно исчерпало свои возможности и безопасность людей оказалась под угрозой. Нужно было искать новые силы, новые формы организации общества. И они были найдены славяно-русами: появились так называемые варяжские князья и их наемные дружины. Задачу свою варяги в общем-то выполнили: с их приходом прекратились набеги скандинавских викингов, князья потеснили хазар и печенегов, обеспечили относительную безопасность торговых путей, приносящих богатство горожанам, дружине и самому князю. Более организованные и более опытные в военном деле, варяги постепенно оттеснили от управления прежнюю родоплеменную верхушку, а потом захватили и всю полноту власти. Они стали владельцами, хозяевами городов и пригородов, охотничьих угодий и рыбных рек, сельских поселений, в их пользу взимались торговые пошлины, виры, дани. Но это еще не было самодержавием. Более двухсот лет им приходилось считаться с народным вечем, пока старанием князей Владимиро-Суздальской Руси их влияние не сошло на нет (кроме Пскова и Новгорода). Еще дольше они мирились с ролью бояр, сохранивших за собой право выбора — какому князю служить. Княжеской властью поддерживалась и роль сельской общины как органа местного самоуправления, хотя делалось это совсем не из демократических устремлений, а в угоду разумной традиции и экономии княжеской казны: на каждое сельцо тиунов не напасешься.

Упрочению княжеской власти служило и крещение Руси. Наличие пантеона древних языческих богов многоплеменного населения Киевской Руси не то что не способствовало объединению русских земель и сплочению русского народа, как это зачастую подается официальной и церковной историографией, а затрудняло внедрение в сознание людей идеи о божественном происхождении княжеской власти и создание «первых политорганов», с помощью которых князья не без основания надеялись добиться лучшей управляемости обществом. Чьи интересы отстаивала Православная церковь, видно хотя бы из истории канонизации святых земли Русской.

Девятый век дал нам четырех святых, заложивших основы христианства на Руси: учителей славянских Кирилла и Мефодия да двух греков — Сергия и Германа, основателей Валаамского монастыря.

Следующий, X век открывается Андреем, Христа ради юродивым, свидетелем явления Влахернской Божьей Матери, простирающей свой покров над всеми верующими во время нападения на Византию войск Аскольда и Дира, состоящих из варяжских дружинников и ополченцев из числа приднепровских полян. Затем идут княгиня Ольга, два варяга (Федор и Иоанн) — первые мученики киевские, воспротивившиеся человеческим жертвоприношениям, и Михаил — первый митрополит Киевский.

Одиннадцатый век дал нам уже 12 святителей и около 30 преподобных монахов. Канонизации были удостоены 12 греческих строителей Великой церкви в Киевско-Печерской обители, два монаха-лекаря, знаменитый Илья Муромец и телохранитель князя Бориса, пытавшийся закрыть его собой от последних ударов убийц.

Однозначно протекционистские отношения складывались между православием и княжеским семейством. Члены княжеского рода были неподсудны человеческому суду. Если боярин за свою вину отвечал головой, то князь — только волостью. Покушение на жизнь князя считалось тягчайшим преступлением, насильственной смерти было достаточно, чтобы причислить погибшего Рюриковича к лику святых, не говоря уже о князьях, хоть чего-то достигших за время своего правления. Судите сами: святое княжеское семейство зачинает равноапостольный Владимир, святитель Руси; за ним идут два его любимых сына — Глеб и Борис, погибшие по злой воле его третьего сына, Святополка. Четвертый сын Владимира, Ярослав Мудрый, удостаивается канонизации вместе с женой Индегердой (в монашестве Анной Новгородской) и сыновьями — Владимиром Новгородским, построившим там Софийский собор, Святославом Черниговским и Изяславом Киевским, дважды изгонявшимся с киевского престола за безвольное княжение и убитым в сражении со своим племянником, сыном святого Святослава, Олегом. Последний сын Ярослава, Всеволод, занимавший великокняжеский стол, не удостоился канонизации, зато прославлены были сын его Владимир Мономах, внук Мстислав Великий и правнук Ростислав. Так церковь поднимала авторитет великих князей и утверждала в сознании людей представление о божественном происхождении их власти, о правильности и безгрешности их поступков.

Ту же самую практику мы наблюдаем потом и в Северо-Восточной Руси, где в ранг святых благоверных князей были возведены Андрей Боголюбский, его брат Михаил, племянники Георгий и Ярослав Всеволодовичи, сын последнего Александр Невский и внук Дмитрий Александрович, мало чем запомнившийся потомкам.

Церковь, видимо, пошла бы на канонизацию и других великих князей, если бы у них не было грехов перед Богом и людьми, которые невозможно было ни скрыть, ни интерпретировать. Потом, по мере упрочения династии, необходимость в такой массовой канонизации отпала. Но канонизация не исчезла совсем, она стала применяться для увековечивания в памяти православных князей страстотерпцев (Михаил и Дмитрий Тверские), собирателей земель русских (Иван Калита), воинов (Дмитрий Донской) и… последних царей династий (Федор Иоаннович, Николай II).

И все-таки, несмотря на сословную ангажированность иерархов церкви и ее прислужническую роль перед княжеской властью, мы должны сказать слова благодарности тем, кто нес на Русь учение Христа, за то, что православие открыло нам двери к более высокой византийской культуре, закрепило государственные начала древнерусского общества, активно противодействовало междоусобным войнам между членами многочисленного княжеского рода, утвердило принципиально новое отношение к семье и женщине, способствовало ликвидации грубых и жестоких форм рабства. Но главное, православие смогло объединить под своей сенью полян и древлян, вятичей и кривичей, потомков варягов-руси и часть угро-финских племен, бродников, берендеев, половцев и массу иных народов в единый русский православный народ, исповедующий Единого Бога Вседержителя и Святую Троицу, одинаково и на одном языке отправляющий церковную службу. Православие вселило в этот народ терпение, силу и готовность на ратный и духовный подвиг ради спасения Русской земли — этой хранительницы, по утверждению Православной церкви, истинного христианства, на которое покушались как мусульманский мир в лице многочисленных татаро-монгольских войск, так и папский престол, погрязший и упорствующий в многочисленных грехах.

Разветвленная сеть православных епархий и приходов, имеющая четкую вертикаль духовной власти, предвосхитившую будущую самодержавную гражданскую власть, оказалась той цементирующей силой, с помощью которой князья, успевшие убедить себя в своем праве на власть, все же смогли сохранить и волости, и их православное население. Первое, что восстанавливалось после пожаров и вражеских вторжений, были церкви, потому что в сознании людей уже утвердилось: где церковь, там и село; где епархия, там и город; где митрополит, там и главный князь, не только по праву силы, но и по благословению церковному.

А где же народ? Увы, но народ уже тогда стал и «движущей силой», и «пушечным мясом», и средством платежа. Умножением народонаселения умножались и военная мощь, и экономическое благосостояние князей. И наоборот. Поэтому настоящий князь-хозяин, князь-государственник — достаточно редкое явление в нашей истории, заботился о своих подданных, защищал их от произвола тиунов, набегов степняков. С другой стороны, в истории мы часто наблюдали такую картину: вождь из высших соображений рисковал и жертвовал не только имуществом, а свободой и жизнью своих подданных, и даже жизнью близких себе людей.

Ну а если подойти к почти четырехсотлетней истории Древней Руси с точки зрения рядового селянина и горожанина, далеких от каких бы то ни было государственных интересов? Картина окажется безрадостной, и нам придется констатировать, что с приходом князей, варягов и христианских священников простому человеку пришлось платить больше дани. Мало того, его стали «тягать» на войну за непонятные ему интересы. У него отняли родовые тотемы и заменили их попами, которые только и делали, что убеждали всех и каждого, что князь всегда прав, ибо власть его от Бога. Но и это еще не все! Братья-князья почему-то ссорились между собой, в результате посевы селянина вытаптывались, дом сжигался, жену его уводили, детей продавали басурманам, а сам он под страхом смерти принужден был стеречь чужой скот, пахать чужую землю. Княжеские усобицы вынуждали смерда скрываться в лесах, в поисках пропитания осваивать новые клочки земли, а потом вновь убегать от алчности поганых, приведенных на Русь то ли своим, то ли чужим князем. А когда пришла общая большая беда, князь-защитник бросил на произвол судьбы свои волости, люди оказывались легкой добычей врагов, их сабель и арканов. Если же смерд умудрялся каким-то чудом спастись от такой участи, то его ждал бесплатный труд по восстановлению княжеских теремов, крепостных стен и… повышенная дань, теперь уже и на Орду.

В качестве компенсации за все эти страдания русский человек получал возможность, надеясь на вечное блаженство в загробном мире, умолять («Спаси и сохрани») и каяться («Господи, помилуй»).