Глава 4 Трагедия на Ворскле. Примирение Литвы и Москвы. Поход Едигея на Москву. Отношения Василия I и Золотой Орды. Василий II и его борьба за великокняжеский стол. Ослепление Василия Косого. Улуг-Мухаммед и основание Казанского ханства. Пленение Василия II. Дмитрий Шемяка. Победа Василия II, присое

Глава 4

Трагедия на Ворскле. Примирение Литвы и Москвы. Поход Едигея на Москву. Отношения Василия I и Золотой Орды. Василий II и его борьба за великокняжеский стол. Ослепление Василия Косого. Улуг-Мухаммед и основание Казанского ханства. Пленение Василия II. Дмитрий Шемяка. Победа Василия II, присоединение к Москве ранее независимых княжеств, подчинение Новгорода и Рязани. Татары на службе у великого князя. Русская церковь. Митрополиты Иосиф, Кирилл, Максим, Петр, Феогност, Алексий, Пимен, Киприан, Дионисий, Фотий, Герасим, Исидор. Иона — первый митрополит, избранный Собором русских епископов

Итак, мечтая о восстановлении улуса Джучи под своим началом, Тохтамыш не только не достиг желаемого результата, но и потерял все, что имел. После разгрома, нанесенного ему бухарским эмиром, он лишился земель, расположенных восточнее Волги, а после поражения в 1398 году, теперь уже от Темир-Кутлуга, потерял и волжско-донское междуречье. Так некогда всесильный хан стал изгнанником, ищущим могущественных покровителей. Путь на Восток ему был заказан, ибо, кроме смерти, его там ничто не ожидало. Союз с Москвой, в силу прежних разногласий и взаимных обид, был для него также невозможен. Оставался Витовт, который, несмотря на родственные отношения с московским князем, надеялся на расширение границ своих владений за счет русских земель. Ему уже было мало Киева и Чернигова, Брянска и Смоленска. Он предпринимал последовательные шаги к установлению своего суверенитета над Новгородом и Псковом. Когда развенчанный хан предложил ему Московское княжество взамен на военную помощь в борьбе за золотоордынский престол, Витовт согласился, практически не раздумывая. К нему-то и откочевал Тохтамыш с остатками своего войска.

На требование Темир-Кутлуга выдать ему беглеца Витовт ответил гордым отказом. Зима и весна 1399 года прошли в сборах войск. Кроме собственных дружин и татарской конницы Тохтамыша, Витовт призвал под свои знамена поляков, белорусов, немцев, подвластных ему русских. Одних князей в его войске насчитывалось около пятидесяти. В начале лета объединенное стотысячное войско выступило в Подолию против немногочисленной рати Темир-Кутлуга в полной уверенности в скорой и легкой победе, которая, как считал Витовт, затмит победу Дмитрия Донского и принесет ему в качестве приза земли Московского княжества. Однако он просчитался: его войско было наголову разбито на берегах реки Ворсклы ханом и подоспевшим к нему на помощь Едигеем. В этом сражении погибли многие князья западнорусских земель, в том числе герои Куликовской битвы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, Дмитрий Боброк-Волынский. Идейный вдохновитель этой войны Тохтамыш, не вступая в битву, ушел вдоль южно-русской границы в Сибирь, а конница золотоордынского хана преследовала остатки литовского войска на протяжении 500 километров, после чего обогащенная добычей вернулась в свои степи.

Как ни странно, но максимальную выгоду от битвы на Ворскле получил не Тимир-Кутлуг, через год замененный на троне Шадибеком, а Москва, которая не только счастливо избежала нависшей над ней угрозы быть поглощенной своим северо-западным соседом, но сделала и кое-какие земельные приобретения за его счет.

Витовт же на несколько лет притих, но, как прирожденный государь, хорошо умеющий держать удар, весьма быстро восстановил силы. Не прошло и пяти лет, как он вновь овладел Смоленском и Вязьмой, создав угрозу верхневолжским княжествам, находящимся в составе Московского государства. Одновременно с этим он объявил войну Новгороду и начал совершать регулярные набеги на псковские волости. В этих условиях Василий Дмитриевич, не имевший собственных сил в достаточном количестве, вынужден был обратиться к хану Шадибеку с просьбой о военной помощи против тестя, не оставлявшего надежд на поглощение земель своего более молодого и менее опытного зятя. Хан дал ему полки без всяких условий, надеясь лишь на то, что между Москвой и Ордой возобновятся прежние полусоюзнические-полувассальные отношения. Дело в том, что после разгрома Тохтамыша в 1395 году Москва перестала платить «выход» в ослабевшую Орду и на все требования очередного хана и его послов лукаво отвечала, что Русь обезлюдела, что ее хозяйства порушены, а леса оскудели. И рады бы, дескать, да нечем платить. Орде ничего другого не оставалось, как делать вид, что верит. И так продолжалось уже более десяти лет.

В 1406–1408 годах литовские и русские войска трижды сходились, будучи готовыми к смертельной схватке, но каждый раз дело завершалось малой кровью и перемирием. В конце концов договорились о том, что река Угра впредь будет границей между их княжествами, и враждебные действия Витовта как против Москвы, так и против Новгорода и Пскова прекратились. Объясняется это многими причинами, начиная от близкого родства великокняжеских родов и заканчивая подготовкой польско-литовских войск к решительной борьбе с немецким орденом (Грюнвальдская битва 1410 года).

Тем временем в Орде произошли очередные изменения. В 1406 году Шадибек нанес окончательное поражение Тохтамышу где-то на просторах Западной Сибири. Возмутитель спокойствия погиб, а дети его, как ни странно, нашли приют у московского князя. Однако в следующем году с исторической сцены исчезает и сам Шадибек. На его место всесильный Едигей сажает малолетнего Пулад-Темира и, как во времена Мамая, берет власть в собственные руки, преисполненный решительности наказать Москву за презрительное отношение к своим бывшим повелителям. Но, как и его предшественники, Едигей боится открытого боя, поэтому прибегает к хитрости и лукавству. Уведомив Василия, что идет по приказу хана на Витовта, он форсированным маршем двинулся на Москву, оборону которой великий князь поручил Владимиру Андреевичу Серпуховскому — первому в русской истории дяде из рода Рюриковичей, как отмечают историки, верой и правдой служившему своему венценосному племяннику. И он выполнил стоящую перед ним задачу, Москва выдержала осаду. Однако другие города подверглись жестокому разорению. Опустели Переславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец, Клин, Верея. В Орду потянулись невольничьи караваны и обозы с добычей, оставляя за спиной пепелища и трупы мирных жителей.

Примечательно в этой связи поведение тверского князя, которому Едигей в приказном порядке предложил поучаствовать в походе на Москву. Понимая, что татарские рати приходят и уходят, а Москва остается, Иоанн Михайлович Тверской сделал вид, что выполняет волю призвавшего его, и даже вместе со своими боярами начал движение в сторону Москвы, но без войск и орудий, а всего лишь с немногочисленной дружиной. Более того, дойдя до Клина, он, сославшись на болезнь, повернул назад, избавив себя таким образом от позора, а русский народ от лишних страданий.

Почти месяц стоял под Москвой Едигей. За это время не произошло ни одного более-менее крупного столкновения ни с полками великого князя, ни с дружинами Свидригайло Ольгердовича, накануне получившего от великого князя в кормление пол-Руси со стольным городом Владимиром. Но если войска Василия I Дмитриевича не были готовы к встрече с профессиональной татарской армией, то не менее профессиональные литовские дружины, не желая рисковать, просто покидали вверенные им города при приближении татар. Однако судьба, а может быть, и спланированные Москвой обстоятельства заставили татарского военачальника в спешном порядке возвращаться в Орду. Дело в том, что, отправляясь в поход на Москву, Едигей оставил Сарай и хана практически без войск, чем не преминули воспользоваться то ли противники хана, то ли сторонники Москвы. В Орде началась очередная междоусобица, жизнь хана и благополучие Едигея оказались под угрозой.

По большому счету, поход на Москву своей цели не достиг; уходя в степи, ордынцы были вынуждены довольствоваться лишь грабежом да тремя тысячами рублей, полученными ими за снятие осады с Москвы. О состоянии русско-ордынских отношений того периода красноречиво и весьма убедительно свидетельствует письмо Едигея, отправленное московскому князю после неудавшейся осады Московского Кремля. Вот что в нем говорится: «…Великий хан послал меня на тебя с войском, узнав, что дети Тохтамыша нашли убежище в земле твоей. Ведаем также происходящее в Областях Московского Княжения: вы ругаетесь не только над купцами нашими, не только всячески тесните их, но и самих Послов Царских осмеиваете. Так ли водилось прежде? Спроси у старцев: земля Русская была нашим верным Улусом; держала страх, платила дань, чтила Послов и гостей Ордынских. Ты не хочешь знать того — и что же делаешь? Когда Тимур сел на Царство, ты не видел его в глаза, не присылал к нему ни Князя, ни Боярина. Минуло Царство Тимурово: Шадибек 8 лет властвовал: ты не был у него! Ныне царствует Булат уже третий год: ты, старейший Князь в Улусе Русском, не являешься в Орду! Все дела твои не добры… Хочешь ли княжить мирно? Призови в совет Бояр старейших… пришли к нам одного из них с древними оброками… да не погибнет вконец Держава твоя. Все, писанное тобой к Ханам о бедности народа Русского, есть ложь: мы… сведали, что ты собираешь… по рублю с двух сох: куда же идет серебро? Земля Христианская осталась бы цела и невредима, когда бы ты исправно платил Ханскую дань… Размысли и научися!» (Как похоже содержание этого письма на письма и устные угрозы «чеченских», «измайловских», «солнцевских» вымогателей времен реставрации капитализма в России в конце ХХ — начале ХХI в.) Весьма многозначительное письмо, раскрывающее глаза на многие события того времени, в том числе и на суть татаро-монгольского ига.

Однако и после этого великий князь, хорошо осведомленный о происходящем в Орде, еще три года уклонялся от каких бы то ни было сношений с Едигеем, пока на ханский престол не сел сын Тохтамыша — Джелаль-Еддин, который, по обыкновению ордынских властителей, решил спровоцировать очередную усобицу между великим князем и удельными суздальскими князьями, выдав последним ярлык на нижегородское княжество, которое Москва уже давно считала своей собственностью. Узнав об этом, Василий Дмитриевич в августе 1412 года после двадцатилетнего (!) перерыва и второй раз за время своего княжения идет в Орду вместе со всеми своими вельможами и большими дарами.

Как ни странно, но время этой поездки совпадает с покушением на Джелаль-Еддина и восшествием на трон Керим-Берды (?), четыре года до этого отсиживавшегося в Москве под покровительством Василия I. Само собой разумеется, что в сентябре того же года московский князь возвращается домой с отменой всех ярлыков, выданных Джелаль-Еддином. С большой степенью вероятности можно предположить, что новый хан сел на престол не без помощи великого князя и что между Москвой и Ордой на время установились особые отношения, о которых летописцы почему-то умалчивают.

Но не все зависело от хана Большой Орды. В условиях непрекращающейся внутриордынской междоусобной борьбы гарантировать неприкосновенность русских земель от набегов многочисленных и своенравных царевичей было невозможно, поэтому в летописях мы встречаем сообщения о татарских набегах на Елец (1414 г.), Одоевскую область (1422 г.) и Рязань (1424 г.), что было лишь малозначительными эпизодами того жестокого века.

Умер Василий Дмитриевич 53 лет от роду, оставив вдову Софью Витовтовну и единственного сына — десятилетнего Василия, которого он в завещании поручает братьям своим, детям Владимира Андреевича Серпуховского, и тестю Витовту. Он благословил сына на великокняжеский стол, но с оговоркой: «А даст Бог сыну моему великое княжение». Дело в том, что следующий за ним брат Юрий Дмитриевич, корыстно толкуя завещание Дмитрия Донского, так и не признал за племянником права наследовать Владимирский стол. Молодому князю оставалось уповать лишь на помощь душеприказчиков, Православную церковь и опять же на волю ордынского хана.

Так получилось, но после смерти Ивана Калиты, его царствующих сыновей и внука споров о престолонаследии не возникало по той простой причине, что наследник был очевиден и эта очевидность, по счастливому стечению обстоятельств, создала за три княжеских поколения практику прямого наследования от отца к сыну. Эта практика мирного перехода власти, при которой старая боярская команда сохраняла за собой все командные посты и привилегии, вполне устраивала и бояр, и черное сословие. Вот почему, когда у малолетнего Василия Васильевича возник соперник в лице пятидесятилетнего дяди Юрия Дмитриевича, по праву снискавшего себе славу доблестного военачальника и решившего воспользоваться лествичным правом для того, чтобы занять великокняжеский стол, у молодого княжича появилось так много союзников и помощников.

После смерти Василия Дмитриевича власть, как и во времена малолетства Дмитрия Донского, взяла на себя боярская команда во главе с митрополитом Фотием, имевшая внушительную поддержку в лице великого князя литовского. Через три года князь Юрий «под давлением превосходящих сил противника» признал себя «молодшим братом» своего племянника. Но после смерти Витовта, который неплохо попользовался своим положением попечителя, подчинив себе Тверское и Рязанское княжества, он разорвал договор и перенес спор о престолонаследии в Орду. Спор этот он проиграл то ли по причине дипломатической ошибки своих бояр, то ли из-за того, что Василий пообещал восстановить выплату дани. Как бы то ни было, но великим князем хан Улуг-Мухаммед утвердил племянника, причем церемония возведения на престол впервые состоялась в Москве, что фактически означало перенос столицы Северо-Восточной Руси из Владимира в Москву (1432 г.).

Однако противостояние внутри Калитиного дома только началось, и не Юрий Дмитриевич был инициатором, а его властолюбивые сыновья Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Для активных действий был нужен только повод, и он нашелся после скандала на свадьбе великого князя, мать которого, Софья Витовтовна, публично обвинила Василия Косого в присвоении драгоценного пояса из великокняжеской казны (1433 г.).

В России наступила двадцатилетняя междоусобная борьба, в которой обе противоборствующие силы показали себя не с лучшей стороны. Оскорбление на свадьбе спровоцировало войну, разгром великокняжеской рати и взятие Москвы (1433 г.). Но народ был на стороне молодого князя. Убедившись в этом, Юрий Дмитриевич вторично признал его старшинство. Тем не менее этот благоразумный и где-то благородный поступок дяди не вразумил венценосного племянника — он начал мстить, проявляя жестокость в отношении не только своих обидчиков, но и безоружного населения подвластных им уделов. Теперь уже против Василия II настраивается общественное мнение, и он вторично теряет Москву (31 марта 1434 г.). Ни один из городов русских не дает ему убежища.

Но судьбе было угодно сохранить за Василием великокняжеский стол: через два-три месяца после этих событий умирает Юрий Дмитриевич, и он вновь возвращается в Москву, уже по праву старшего в роду. Еще два года продолжается его война с Василием Косым, которого он берет в плен в мае 1436 года. То, как он поступает с поверженным врагом дальше, нельзя отнести к разряду распространенных явлений даже в тот жестокий век: Василий II приказывает ослепить Василия Косого.

На Руси наступило относительное затишье, нарушаемое лишь малозначительными пограничными столкновениями с Литвой и татарскими царьками, появлявшимися на южных границах Московского княжества.

На дальнейшую историю Руси оказал особое влияние свергнутый с золотоордынского престола Улуг-Мухаммед, откочевавший в пределы Московского княжества в расчете на помощь Василия II. В свое время он решил спор за великокняжеский стол в его пользу. Однако Василий поступил, с одной стороны, неблагодарно, а с другой — опрометчиво, отказав ему в поддержке и послав против него московские полки под командованием Дмитрия Шемяки — брата Василия Косого. Шемяка либо сознательно, либо по недомыслию проиграл сражение в районе города Белева. К счастью для московского князя, Улуг-Мухаммед не стал развивать успех. Он отправился на ослабленные постоянными набегами земли Волжской Болгарии, где за один год построил себе деревянный город неподалеку от прежней Казани, заложив таким образом будущее Казанское ханство. Сил у него было, видимо, достаточно, если менее чем через два года мы видим его уже осаждающим Москву. Есть веские подозрения, что в этом набеге ему активно помогал Дмитрий Шемяка. Город они не взяли, но зла причинили немало. В 1444 году Улуг-Мухаммед захватывает Нижний Новгород и Муром, а через год (7 июля 1445 г.) его сыновья разбивают в бою полуторатысячную дружину Василия II и берут в плен самого великого князя. Существует мнение, что и здесь не обошлось без Дмитрия Шемяки — уж больно высокомерно он вел себя после этого с семьей двоюродного брата.

Судьба берегла Василия Васильевича и в этих трагических событиях. Через три месяца казанский хан под обещание выплаты 200 тысяч рублей выкупа (баснословная сумма по тем временам) освобождает великого князя, и тот в сопровождении многочисленного татарского войска возвращается в Москву. Прибывшие с ним татарские царьки и военачальники растекаются по городам и весям кто для сбора обещанного выкупа, а кто и на кормление, как служивые татары. У современников создалось полное впечатление, что князь-неудачник за свое освобождение из плена пожертвовал всей землей Русской и всем православным населением, что вызвало протест не только у сторонников Юрьевичей, но и в ближайшем окружении князя. Не прошло и полгода, как Шемяка и Иван Андреевич Можайский, под благовидным предлогом устрашения казанских татар и уменьшения выкупа, вошли в сговор с частью московского боярства, при содействии которого захватили Московский Кремль, пленили мать и жену великого князя, ограбили его казну и дома верных ему бояр, после чего кинулись в Троицкий монастырь, где в то время на молении находился и сам великий князь. Взяв в плен Василия II, они привезли его в Москву, где 16 февраля 1446 года поступили с ним так же, как и он некогда поступил с Василием Косым: его ослепили и сослали в Углич.

Заняв великокняжеский стол, Шемяка, не искушенный в государственных делах и не имевший твердых моральных убеждений, начал с того, что своими неправильными действиями настроил против себя духовенство, под чью гарантию были привезены в Москву княжичи Иван и Юрий Васильевичи, — вместо того чтобы получить обещанный удел, они разделили судьбу своего отца-узника. Опасаясь расправы со стороны новоиспеченного великого князя, приверженцы Василия II либо попрятались по дальним волостям, либо ушли — кто в Литву, кто в Орду. Сподвижники Шемяки в свою очередь потребовали от него дополнительных волостей за счет противной стороны. Это вызвало противодействие не только бояр, но и смердов, страдавших от любых резких перемен, и в первую очередь от перемены земельных собственников. Расправляясь с неугодными, Шемяка не считался с реальной виновностью избранной жертвы, а руководствовался выгодой, которую мог получить от новых фаворитов. Отсюда и появилось выражение «шемякин суд», ставшее в дальнейшем нарицательным.

Недолго покняжил Дмитрий Шемяка. Как и тринадцать лет назад, вокруг Василия при активном участии церковных иерархов начали группироваться сторонники московского княжеского рода, зарекомендовавшего себя собирателем русских земель и гарантом стабильности. Обручив семилетнего сына Ивана с пятилетней тверской княжной, Василий перетянул на свою сторону недавнего противника, тверского князя Бориса Александровича. На помощь Василию II уже спешили князья и бояре, бежавшие от Шемяки в Литву, а также татарские царевичи Касим и Эгун, сыновья Улуг-Мухаммеда. Как только Шемяка вышел из Москвы навстречу войску Василия Васильевича, москвичи на Рождество, 25 декабря 1446 года, без боя сдали столицу подошедшему отряду, возглавляемому боярином Плещеевым. После этого Дмитрий Шемяка семь лет укрывался в отдаленных волостях, пытаясь противодействовать великому князю, пока не был отравлен в Новгороде своим же поваром.

Покончив с внутрисемейной неурядицей, московский князь, пренебрегая христианскими заповедями, тут же принялся укреплять личную власть и наказывать бывших союзников Шемяки. Летом 1454 года он присоединил к московским владениям земли недавних противников: Можайское и Суздальское княжества. После этого, лишенный чувства благодарности, подверг несправедливой опале и своего верного союзника Василия Ярославича Серпуховского: отобрал в великокняжескую казну его вотчину, а самого князя сослал в Углич. Семья серпуховского князя скрылась в Литве, где в то время находились и другие опальные вельможи. Воспользовавшись смертью рязанского князя Ивана Федоровича, московский князь забрал в Москву его восьмилетнего сына и дочь, а в Рязань послал своих наместников, сделавшись ее фактическим хозяином. Корыстолюбивых посягательств московского князя избежали лишь Тверь да незначительный Верейский удел, который еще какое-то время сохранял относительную независимость.

Почувствовав в своих руках силу, Василий в 1456 году приступил к поэтапному решению многовековой новгородской проблемы. Под предлогом того, что в Новгороде нашли приют его недавние противники, он направил туда многочисленное войско. К счастью, до военных действий дело так и не дошло. Во избежание кровопролития, новгородцы согласились выплатить огромную контрибуцию, подписать договор «по всей воле Великого князя», принять московских наместников и отказаться от самостоятельности во внешних сношениях.

Достигнув успеха на северо-западе, Василий II обращает свой мысленный взор на север. В 1458–1459 годах его полки уже вершат суд над жителями Вятки, бывшими союзниками Юрия Дмитриевича и его сыновей. Воеводы Василия взяли ряд городков, однако полной покорности населения, воспитанного на новгородских вольностях, добиться так и не смогли, посему удовлетворились пока умеренной данью и обязанностью вятчан выставлять потребное количество войск по приказу великого князя.

При Василии II мы впервые встречаемся и с новой формой взаимоотношений великого князя с многочисленными татарскими царевичами, которые в поисках средств к существованию стали отказываться от разбойничьего промысла и переходить к нему на службу, получая в кормление русские города и села. Из летописных источников мы узнаем, что уже в 1444 году московский князь послал двух служивших ему монгольских царевичей на Брянск и Вязьму. В летописях следующего года встречается упоминание о некоем царевиче Бердате, «друге и слуге Россиян» — он опоздал к месту боя, в ходе которого великий князь был взят в плен. А еще через несколько месяцев, по возвращении князя из плена, на Руси начался массовый переход татар на московскую службу. Дело дошло до того, что сыну Улуг-Мухаммеда Касиму Василий отдал на кормление древний Городец-Мещерский, создав таким образом буферное государственное образование, получившее впоследствии название Касимовское Царство, верой и правдой служившее Москве около двухсот лет. Так, в 1449 и 1450 годах Касим в первый раз самостоятельно, а потом вместе с коломенским воеводой разбил два татарских отряда — на Пахре и Битюге, что в определенной степени обелило Василия в глазах россиян за его благорасположение к татарам.

Казалось бы, что нужно человеку, лишенному одного из главных органов чувств — зрения? Неужели ему в его положении было мало любви ближних и материального достатка во всем? Но Василий, сын, внук и правнук великих князей, уже вкусил горький мед власти и считал себя не просто хозяином земли Русской, а и помазанником Божьим, свыше обязанным не только сохранить за собой свое наследство, но и преумножить его, а уходя в мир иной, передать его своему сыну. Не этим ли объясняется свойственная ему неуемность и не это ли его предназначение так заботливо оберегало его все тридцать семь лет, что он занимал великокняжеский стол?

Мы все о князьях да о князьях. Но если смотреть на историю только через их жизнеописание, то может сложиться неверное, однобокое представление о том, «что» и «как» происходило на самом деле. Увлекшись «помазанниками», можно недооценить тех, на чей авторитет и пример ориентировались сами великие князья, незаслуженно обидеть людей, поддерживавших их в собирании русских земель и делавших все для того, чтобы на Руси прекратились братоубийственные войны. Речь о Русской церкви, ее иерархах, и в первую очередь о митрополитах, чьи деяния отражены в исторических хрониках почти в таком же масштабе, что и великокняжеские. И еще одним подвигом прославился Феогност. В те времена существовал такой порядок — при смене ордынского царя все подвластные ему улусники, а Русь в то время была-таки всего лишь улусом Золотой Орды, обязаны были прибывать в ставку хана с подобающими случаю подарками, чтобы убедить нового царя в своей лояльности и получить соответствующий ярлык на управление своей же отчиной и дединой. Поступали так не только удельные и великие князья, но и главы религиозных конфессий. Когда на ордынском троне утвердился хан Джанибек, к нему на аудиенцию прибыли Иван Калита и митрополит Феогност. Если первый достаточно быстро выкупил свой ярлык, то митрополита хан решил задержать для того, чтобы склонить к «добровольному» отказу от ранее дарованных церкви льгот и привилегий, заключавшихся в полном освобождении священнослужителей от выплаты ордынской дани. Просто отменить эти льготы хан не мог, так как это было бы нарушением ранее выданных охранных грамот. Вот он и решил силой вырвать «добровольный» отказ от них, не стесняясь при этом в выборе средств, вплоть до морального унижения и телесных истязаний. Пройдя через все эти испытания и раздав кучу денег алчным вельможам, Феогност тем не менее сохранил за церковью ранее полученные льготы, что способствовало дальнейшему росту влияния церкви на внутреннюю и внешнюю политику, а в конечном итоге — укреплению Московского княжества. Таким же хорошим помощником, союзником и наставником был Феогност и для Симеона Гордого, которого он вдохновлял и поддерживал во всех его делах по примирению и сплочению князей, а также в его честолюбивых планах стать великим князем «всея Руси». Желая обеспечить преемственность церковной политики, Феогност загодя подготовил себе преемника в лице своего помощника по церковным судебным делам епископа владимирского Алексия.

Возможно, мы в чем-то и повторимся, но эти великие люди того стоят, и даже большего.

Итак, накануне Батыева нашествия в Киев прибыл новопоставленный митрополит Иосиф Грек. К сожалению, о нем практически ничего не известно — слишком короткое время он находился на своем посту. Существует лишь версия его гибели во время штурма Киева.

Более десяти лет на Руси не было митрополита. Епископы, как и удельные князья, были предоставлены сами себе до тех пор, пока съезд южнорусских князей (1243 г.) не избрал на этот пост игумена Кирилла, который смог приступить к исполнению своих обязанностей только после того, как обстоятельства позволили ему принять посвящение от Константинопольского патриарха (1250 г.). В связи с тем что разрушенный татарами Киев в те времена представлял собой заштатный городок, превращенный завоевателями не то в ям, не то в разбойничий вертеп, Кирилл, будучи Киевским митрополитом, откровенно тяготел к северо-восточным землям. С 1251 года его можно увидеть то в Суздале, то в Новгороде, то во Владимире. В 1252 году он руководит торжествами по случаю восшествия на Владимирский стол Александра Невского (он же его и погребает в 1263 г.). При непосредственном участии Кирилла создается Тверское епископство (1258 г.) и принимается Кормчая книга — собрание церковных установлений. Кирилл добивается у хана Берке, а затем и Менгу-Тимура права на неприкосновенность церковного имущества и освобождения Русской церкви от различных налогов. При нем учреждается и Сарская епископия, являвшаяся одновременно и духовным центром православия в столице Золотой Орды, и дипломатическим представительством великого князя и митрополита. Кирилл сделал все, что он мог сделать в той обстановке для упорядочения внутрицерковной жизни и будущего объединения Руси. О его расположении к Северо-Восточной Руси говорит даже то, что он и умер-то в Переславле-Залесском (1280 г.).

Преемником Кирилла стал грек Максим, поставленный Патриархом без согласования с русскими князьями. Все его двадцатилетнее митрополичье служение состояло из сплошных скитаний по разоренной Русской земле в поисках места, достойного его духовного сана и обеспечивающего эффективное управление епархиями: в Киеве бесчинствовали татары, в Твери и Переславле не прекращалась междоусобная вражда наследников Александра Невского, которую он неоднократно унимал. В итоге Максим остановил свой выбор на столице Северо-Восточной Руси городе Владимире (1300 г.), что означало окончательную потерю Киевом своего значения как духовного центра Православия и в то же время возвышение Владимира, который соединил в себе церковную и великокняжескую власть. Кстати, в споре Михаила Ярославича и Юрия Даниловича за великокняжеский стол он поддерживал тверского князя, как более достойного.

Южные князья после смерти Максима сразу же поставили вопрос перед константинопольским Патриархом об учреждении для них особой митрополии, предложив на нее кандидатуру игумена Ратского монастыря на Волыни Петра. Северо-Восточная Русь в свою очередь выставила кандидата, но Патриарх не захотел дробить митрополию и назначил Петра главой всей Русской церкви (1308 г.). Приняли нового митрополита на Севере настороженно, а тверской епископ, состоявший тогда при великом князе, видимо, в надежде самому занять митрополичью кафедру, написал Патриарху ложный донос на Петра, обвинив его в симонии — продаже церковных должностей. На состоявшемся церковном Соборе в присутствии представителя Патриарха ложь была изобличена, но Петр, не желая дальнейшего раскола, простил клеветника. Это миролюбие и высокое чувство пастырского долга сблизили его с удельным князем Иваном Даниловичем Московским, который последовательно, шаг за шагом обустраивал свой удел, максимально избегая насильственных действий как по отношению к соседям, так и по отношению к московитам. Петр подолгу гостил в Москве, а под конец своей жизни, в период кровавого противостояния Твери и Владимира, когда погибли и Юрий Данилович и Дмитрий Михайлович Грозные Очи, он перенес в Москву, этот третьестепенный городок, первосвятительскую кафедру, чем положил прочное основание его будущего величия и величия младшей ветви рода Александра Невского, которой выпала честь стать собирательницей русских земель.

Так Москва стала духовной столицей Руси. В столицу же великого княжества она превратилась де-факто лишь через семь лет, после изгнания из Твери Александра Михайловича и смерти Александра Васильевича Суздальского, последовательно обладавших ярлыком на владимирское княжение, а де-юре — еще через сто лет (1432 г.), когда в Москве впервые состоялся торжественный обряд возведения на великокняжеский стол Василия II. Какой же прозорливостью нужно было обладать, чтобы разглядеть в этом заштатном городишке и в потомстве невоинственного Ивана Калиты будущий Третий Рим и царственную династию!

Следующим митрополитом опять был грек — Феогност. Но побольше бы таких греков на Русской земле. Разобравшись во внутрироссийских делах, митрополит раз и навсегда занял сторону Ивана Калиты, в чем ему не пришлось раскаиваться до конца дней своих. В 1329 году он одним своим пасторским словом одержал бескровную победу, когда Александр Васильевич Суздальский и Иван Калита, выполняя приказ хана Узбека, подступили к Пскову, чтобы изгнать оттуда Александра Михайловича Тверского, которого псковитяне поклялись защищать до последнего воина, вопреки требованию князей и увещеванию митрополита. Во избежание кровопролития, неизбежного при штурме города, Феогност пригрозил предать анафеме жителей Пскова, после чего Александр Михайлович созвал вече и сказал: «Да не будет проклятие на друзьях и братьях моих ради меня», — и покинул город.

Митрополичье служение Алексий начал практически одновременно с получением ярлыка на великокняжеский стол братом Симеона Иваном Красным (1354 г.) в тяжелые послеморовые годы. Будучи митрополитом Киевским и всея Руси, Алексий управлял не только северными и южными православными епархиями, но и церквями западных русских областей, находившихся в составе Великого княжества Литовского, что явно не устраивало Ольгерда. Воспользовавшись бедами Руси и политической неискушенностью ее новых правителей, литовский князь в 1355 году добивается у константинопольского Патриарха учреждения отдельной литовской митрополии, во главе которой утверждается его тверской родственник Роман. Однако последний, недовольный тем, что в подчинение ему перешли лишь Туровское и Полоцкое епископства, самовольно провозглашает себя митрополитом Киевским с намерением подчинить себе Тверскую, Новгородскую и Псковскую епархии. Как раз те земли, на которые претендовала и светская власть Литовского княжества. Эта борьба за титул Киевского митрополита была омрачена не только взаимными обвинениями перед Патриархом, но и двухлетним пленом Алексия, прибывшего с пасторской миссией в Киев. По возвращении в Москву он не застал в живых великого князя Ивана II и вынужден был принять на себя бремя наставника и руководителя его малолетнего сына Дмитрия. Через два года московское боярство, возглавляемое Алексием, добивается для двенадцатилетнего князя права на великое княжение, и с этого момента митрополит становится главой исполнительной власти, вдохновителем и активным проводником политики по объединению русских земель вокруг Москвы. Причем действовал он так активно, что был обоснованно обвинен тверским и литовским князьями в предвзятости и в том, что отдает предпочтение интересам московского князя и потакает его насильственным действиям в отношении Твери. Эта прямолинейность Алексия привела к тому, что он утратил поддержку со стороны Патриарха, который еще при его жизни и без согласования с ним назначил ему преемника — болгарина Киприана (1375 г.). Да и Дмитрий (еще не Донской), практически всем обязанный митрополиту, не очень-то жаловал последние годы своего учителя и наставника. Ему наскучило быть ведомым, он страстно желал стать первым не только по титулу, но и в делах — больших и малых. С этой же целью Дмитрий настойчиво продвигал в преемники Алексию своего духовника Митяя в расчете на то, что тот будет во всем послушен его воле, а не наоборот. По этой же причине Дмитрий не хотел видеть на митрополичьей кафедре и преподобного Сергия Радонежского.

Однако пастырский посох и высокое духовное звание еще не гарантируют самоотверженное служение их носителей вере православной и земле Русской. Как будто в наказание великому князю, Русская церковь после кончины Алексия (1378 г.) вступает в более чем десятилетний период церковного неустройства. Любимец Дмитрия Митяй по пути в Константинополь внезапно умирает. Тогда русское посольство, воспользовавшись имевшимися у них чистыми листами бумаги с великокняжеской печатью, без ведома Дмитрия Донского составляет от его имени прошение о том, чтобы поставить митрополитом переславского епископа Пимена, которого московский князь в итоге не признает и по возвращении, сорвав с него митрополичьи одеяния, отправляет в ссылку. Оказавшись в безвыходном положении, Дмитрий соглашается принять Киприана. Но новый митрополит не оправдал возлагавшихся на него надежд, он не защитил Москву во время Тохтамышева нашествия, а хуже того — сбежал к враждовавшему с Дмитрием Михаилу Тверскому, поэтому был изгнан из Москвы. По настоянию Патриарха из ссылки на время возвращается Пимен, но этот честолюбец ни в коей мере не устраивает Донского. В Константинополь направляется архиепископ Дионисий, знаменитый своей непримиримостью к татаро-монгольскому игу, борьбой с ересями, а главное — духовной близостью с Сергием Радонежским и смелостью в отстаивании своих убеждений перед лицом великого князя, за что ранее подвергался опале и тюремному заключению. Но и этому достойнейшему пастырю не суждено было стать во главе Русской церкви. По пути в Москву его задержал в Киеве князь Владимир Ольгердович и заточил в темницу, где через два года, в октябре 1385-го, Дионисий скончался.

Последние годы жизни Дмитрия Донского и вся чехарда с русскими митрополитами происходили на фоне то улучшающихся, то ухудшающихся русско-литовских отношений. Ни Римскому Папе, ни Орде не был выгоден союз этих двух великих княжеств древнерусской земли, обещавший стать настолько могущественным, что и на Западе, и на Востоке начинали опасаться за свое благополучие и безопасность, поэтому было сделано все, чтобы этот союз не образовался. В результате: вместо брака Ягайло и дочери Дмитрия Донского состоялся брак Ягайло с Ядвигой, польской королевой-невестой (1385 г.); вместо союза Москва получила конфронтацию; вместо подручника в лице Ягайло Дмитрий Донской обрел противника. Под угрозой оказалось и православие, так как польско-литовская династическая уния, осуществлявшаяся под эгидой католической церкви, открывала путь католическим миссионерам на территории, окормляемые Православной церковью. Справедливости ради следует отметить, что в Литве были и достаточно мощные противники польского и католического засилия на русско-литовских землях, которым еще предстояло сказать свое слово. Представлял эти силы двоюродный брат новоиспеченного польского короля великий князь литовский Витовт, который, как мы помним, не преминул воспользоваться случаем и обручил свою дочь Софью с беглецом из Тохтамышева плена Василием, сыном Дмитрия Донского.

После смерти героя Донского в мае 1389 года события развивались настолько быстро, что невольно закрадываются сомнения: «А не спланировано ли все это заблаговременно? Вот только где: на Небесах или в Риме?» Посудите сами: не прошло и трех месяцев, как не стало тридцатидевятилетнего великого князя, а его место на Московском столе уже занимает его сын Василий; менее чем через месяц в Константинополе при загадочных обстоятельствах умирает неугодный многим русский митрополит Пимен; еще менее чем через месяц с согласия Константинополя общерусским митрополитом становится пролитовски настроенный Киприан, который в начале 1390 года прибывает в Москву и менее чем за полгода организует зеркальный польско-литовскому династическому браку союз великого князя Василия и дочери Витовта Софьи. Вряд ли можно усомниться в том, что больше всех от этого союза выигрывал Витовт. С одной стороны, он получал дополнительные возможности для противодействия польскому королю, а с другой — у него появлялась прекрасная перспектива подчинить себе молодого зятя и подмять под себя всю Северо-Восточную Русь с помощью «ночной кукушки» и уже прикормленного митрополита.

И действительно, Киприан достаточно активно начал претворять в жизнь идеи по сближению Литовской и Владимирской Руси, внешне не отдавая предпочтения ни той, ни другой стороне. Тут он весьма преуспел. Москва и Вильно достаточно согласованно действовали по отношению к Ордену, Великому Новгороду, Смоленску. Однако единодушие это закончилось, как только Витовт вступил в сговор с Орденом о разделе между собой Новгорода и Пскова, а с Тохтамышем — о выдаче ему ярлыка на все русские земли за помощь в борьбе против Едигея. События эти относятся к 1398–1399 годам, когда Витовт, подзуживаемый Тахтамышем, готовился не просто повторить, но и превзойти подвиг Дмитрия Донского. Не желая делиться с Москвой славой победителя татар, литовский князь начал собирать небывалое для Литвы войско, чтобы сокрушить господство Золотой Орды без участия Василия Дмитриевича, чьи земли он уже считал своими. Его уверенность в победе разделял и митрополит Киприан, переехавший накануне битвы из Москвы в Вильно, чтобы поддержать православное войско своим пасторским благословением.

Однако нам уже известен печальный результат битвы на Ворскле — результат неожиданный и закономерный одновременно. После поражения Витовта в Литве заметно усилилось влияние польского короля и католической церкви, в связи с чем Киприан счел за благо возвратиться в Москву, оставшуюся, как оказалось, единственным оплотом православия в Восточной Европе. Действия митрополита были расценены московским князем как акт доброй воли, за что своей грамотой Василий подтвердил за Киприаном древнее право церковного суда и право владения имениями, приписанными к митрополичьей кафедре.

Умер Киприан в сентябре 1406 года, но заложенные им добрососедские отношения между Москвой и Вильно, несмотря на откровенную и подчас ничем не прикрытую агрессивность Витовта, не позволили вооруженным набегам литовских войск на русские земли (1406–1408 гг.) перерасти в крупномасштабную войну, а это для судеб русского народа многое значило.

Следующий митрополит всея Руси Фотий (1409–1431 гг.) был прислан Патриархом после нашествия Едигея (1408 г.) из греческой земли и прославился многими трудами по исправлению нравов мирян и требовательностью к священнослужителям при исполнении ими церковных обрядов. Особой его заботой была борьба с судебными поединками и сквернословием, ворожбой и колдовством, ересью и лжеучениями. Но самые тяжелые испытания, выпавшие на его долю, были связаны с попыткой Витовта учредить-таки для подвластных ему русских земель особую митрополию, что грозило расколоть не только единую Русскую церковь, но тогда еще и единый русский народ. Несмотря на несогласие Фотия и прямой запрет греческого Патриарха, Витовт тем не менее настоял на своем, и с 1415 по 1419 год юго-западные православные епархии по решению «беззаконного» Собора местных епископов и архимандритов перешли под управление Григория Симвлака — родственника прежнего митрополита, Киприана. Только смерть Григория и внутрилитовские неурядицы, побудившие Витовта к более тесным отношениям со своим зятем, Василием Московским, восстановили единство Русской православной церкви.

И еще один подвиг совершил Фотий. В 1425 году осиротел Московский стол, умер великий князь Василий Дмитриевич, оставив наследником десятилетнего сына Василия, чьи права на великокняжеское достоинство стал оспаривать его родной дядя Юрий Дмитриевич Галицкий. Только благодаря активному вмешательству митрополита было не просто предотвращено казавшееся неизбежным кровопролитие, но и до самой смерти первосвятителя (июль 1431 г.) его заботами поддерживалось зыбкое верховенство князя-отрока над заслуженным в боях и умудренным опытом сыном Дмитрия Донского.

Наступивший после кончины Фотия более чем пятнадцатилетний период борьбы за власть между Василием II и семейством его дяди не дали возможности ни одной из сторон вплотную заниматься делами церковными. Иона, епископ рязанский, восприемник Фотия и его избранник, «нареченный на святейшую митрополию русскую» великим князем и Собором русских епископов, так и не был отправлен в Константинополь для посвящения в сан. Но «свято место пусто не бывает». Воспользовавшись своим правом, Патриарх возводит в митрополиты Киевские и всея Руси сначала смоленского епископа Герасима — ставленника Литвы, а после его смерти (был сожжен на костре по приказу литовского князя Свидригайло, 1435 г.) — болгарина Исидора, единомышленника Патриарха в вопросе воссоединения латинской и православной церквей, вставшем на повестку дня в связи с реальной угрозой завоевания Константинополя турками. С помощью этой унии и Патриарх, и император рассчитывали спасти Византию, ибо только на этом условии Папа Римский обещал личное деятельное участие в мобилизации сил католических государей Европы на борьбу с мусульманской угрозой.

Прибыв в Москву, Исидор начал, как бы сейчас сказали, разъяснительную работу о необходимости участия представителей Русской церкви в предстоящем Восьмом Вселенском соборе и, настояв на своем, отправился во главе многочисленной делегации в Италию (сначала в Ферраре, а затем во Флоренцию), где с апреля 1438 по январь 1440 года проходили прения по разногласиям католического и православного вероисповедания. Где подкупом, где угрозами и шантажом, а то и тюремными застенками Папа Римский «продавил» выгодное ему решение, и христианскому миру было объявлено о воссоединении церквей под началом Ватикана. На этом Соборе Исидор показал себя идейным приверженцем унии и по возвращении весной 1441 года на Русь в звании кардинала и «легата от ребра Апостольского для всех стран северных» попытался проводить в жизнь его решения. Однако великий князь Василий II обличил митрополита в ереси и низвел с митрополичьего престола.

Русская церковь вновь оказалась без верховного пастыря, но не без радетелей о пользе земли Русской и ее справедливом управлении. Местоблюститель патриаршего престола рязанский епископ Иона, игумены Кириллова и Ферапонтова монастырей Трифон и Мартиниан сделали все, чтобы ослепленному к тому времени Василию был возвращен великокняжеский стол (1447 г.). Только после этого появилась возможность урегулировать и дела церковные.