Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

I

Ву… уу… ууууу…

Штурмовики перелетали через линию фронта, направляясь к командным пунктам и артиллерийским позициям. Их внезапный вой нарушил однообразие последних дней и заставил солдат искать укрытия в окопах. За эти долгие спокойные дни они, принимая желаемое за действительное, поддались самообману, решив, будто бои по какой-то причине прекратились. Тишина убаюкала солдат, но внутри у них все же сохранялось тревожное напряжение – их постоянный спутник с начала отступления, – и теперь оно прорвалось наружу. После того как самолеты улетели, солдаты стали подниматься из окопов, однако тут же спрятались в них снова, потому что заслышали гул канонады со стороны противника.

Всего лишь несколько секунд тешили они себя надеждой, что огневой налет направлен не против них, пока первые разрывы не убедили их в тщетности этой надежды. Земля качалась и дрожала. В воздухе ревело и выло, и несчастные человеческие сердца в этом хаосе, казалось, должны будут вот-вот разорваться. Солдаты старались как можно теснее прижаться к земле. Их пальцы зарывались в песок на дне окопов, кто-то отбрасывал от себя землю лопатой, как ребенок, по ложке за раз.

– Лежать! – раздался откуда-то сдавленный голос и потонул в грохоте разрывов. Деревья надламывались, как соломинки, огонь и столбы дыма поднимались до их вершин. Сверху непрерывно сыпался град осколков, ветвей и комьев земли, и где-то застонал, закричал пораженный раскаленным железом человек:

– Санитары!… Санитары!… Сюда…

Хиетанен лежал в своем окопе, уткнувшись лицом в землю и закрыв глаза. Он напряженно считал раздававшиеся поблизости разрывы:

– Одни… два… три… четыре…

Это было своего рода заклинание, чтобы отогнать от себя страх. Поблизости от его окопа кто-то вдруг жалобно застонал и позвал на помощь и, поборов в себе страх, Хиетанен поднял голову и огляделся. В нескольких метрах от него тяжело полз один из новичков, взывая о помощи, с лицом, искаженным страхом и отчаянием.

Хиетанен выскочил из окопа, схватил парня и потащил обратно в окоп.

– Я же сказал тебе, сатана, сиди в окопе! – побагровев от ярости, крикнул он. – А ты вылез!

Зная по собственному опыту, как трудно оставаться на месте под ураганным огнем, он специально вдалбливал новичкам, чтобы те сидели в укрытии. Ибо кто теряет голову от страха, тот непременно бросится под рвущиеся снаряды. Возможно, его предупреждение и явилось отчасти причиной безрассудного поступка новобранца.

Он грубо тащил парня за собой; его собственный страх вылился в слепую ярость против новичка. Вокруг них со свистом пролетали осколки, сверху сыпались комья земли, воздушные волны то и дело плотно прижимали одежду к телу. Хиетанен, стоя на коленях, дергал парня за руку и за пояс. Тот все еще кричал, больше от страха, чем от боли, так как его ранение было легким.

Волна горячего воздуха ударила Хиетанену в лицо, и в то же мгновение осколок пробил ему переносицу и вырвал оба глаза. Он упал на новобранца, и тот замолк и оцепенел, глядя, как вытекают из кровавых орбит глаза.

Новобранец попытался сбросить с себя Хиетанена, но ужас так парализовал его, что он не нашел в себе силы. Он отвернулся, чтобы не видеть страшного, залитого кровью лица, а когда наконец снова обрел голос, издал долгий и жалобный крик.

Его услышали. Коскела и Ванхала были к ним ближе всех и бросились на помощь. Они сняли Хиетанена с новобранца и оттащили обоих в ближайшее укрытие. В эту минуту огонь был перенесен в глубину обороны, и Коскела крикнул новобранцам:

– Эй вы, новенькие! Перевяжите раненых! И если придется отходить, заберите их с собой.

Все спешно заняли позиции, так как за речушкой послышался рокот танков и частая стрельба. Раздался и крик «ура», но вскоре выяснилось, что тревога была ложной. Противник в атаку не пошел, крики «ура» и стрельба мало-помалу затихли. Солдаты попытались отгадать истинный смысл этого маневра и пришли к заключению, что противник хотел лишь поиграть у них на нервах перед настоящей атакой. Такое случалось и прежде, и они не придали этому особенного значения. Коскела оставил вместо себя Рокку, а сам пошел в тыл взглянуть на Хиетанена. В суматохе он не разобрался, насколько тяжело тот ранен. Ему показалось, что у него задет лишь один глаз.У Хиетанена была забинтована голова; он как раз начал приходить в сознание, когда подошел Коскела. Хиетанен пошевелил рукой, пощупал повязку и спросил:

– Что со мной?

Коскела отвел его руку от повязки и сказал:

– Ничего страшного. Будь спокоен.

– Это ты, Коскела?

– Да, не двигайся. У тебя немного задет нос.

Коскела взглянул на солдат и показал пальцами на глаза. Солдаты кивнули. Затем он поднял два пальца, и солдаты снова дали утвердительный ответ. Рукав гимнастерки Хиетанена тоже был в крови, и они обнаружили небольшую рану у него на локте. Занявшись перевязкой этой раны, они постарались возней вокруг нее отвлечь внимание Хиетанена от глаз. Он простонал:

– Мне больно, больно. Что у меня с головой?

– Немного задело нос.

– Я знаю, у меня больше нет глаз.

Сознание полностью вернулось к нему, и боли усилились. Шок одурманил его, но теперь, когда Хиетанен пришел в себя, он понял, что с ним. Он непрерывно сжимал пальцы в кулак и снова разгибал их; долгое время ему удавалось сдерживать стоны, по внезапно с губ его сорвался протяжный крик, и новички в страхе отвернулись. Коскела осторожно приподнял его голову и спросил:

– Может, хочешь попить? Скоро придут санитары с носилками. Я провожу тебя до дороги.

– Я не хочу пить… Где ребята?

– На позициях.

– Мы все еще там? На прежнем месте?

– Да.

Хиетанен от боли скрючился и снова застонал. Потом спросил:

– Есть здесь еще кто-нибудь?

– Да, новички.

– Дай мне пистолет!

– Лежи спокойно. Скоро попадешь на перевязочный пункт.

– Я больше не могу. Голова горит. И так больно, так больно! Я долго не выдержу… Дай… Я ведь все равно умру.

– Нет, лучше не проси. Не стоит. И ты не умрешь, у тебя же все цело. Только глаза задело, и сломана переносица – больше ничего.

Хиетанен снова заметался. Коскела приказал новобранцу сбегать навстречу санитарам и поторопить их.

Так как противник затих, Коскела разрешил своим людям прийти попрощаться с Хиетаненом. Они молчали, ибо полностью сознавали безмерность беды, которая стряслась с ним, и считали, что обычные выражения сочувствия здесь неуместны. Безмолвно по очереди подходили они к нему и касались руки раненого, вцепившейся в носилки. Хиетанен понимал, как тягостны людям эти минуты, и между стонами пробовал даже шутить:

– Глаз у меня больше нет, так что плакать мне нечем.

Никто ему не ответил. Хиетанен чувствовал, что его жалеют, и, словно противясь этой жалости, начал в своей обычной манере:

– Мне плевать. Стану я из-за этого беспокоиться, черт подери! Я вообще никаких забот не знал, меня и это не волнует.

Санитары подняли носилки и унесли его. Последнее, что услышали солдаты, был протяжный крик боли. Зная, что Хиетанен зря кричать не станет, они поняли, какие муки он испытывает.

Коскела провожал носилки до дороги. Там уже лежали другие солдаты, раненные во время огневого налета, всего шесть человек. Карилуото затребовал с перевязочного пункта санитарную машину. К счастью, одна оказалась под рукой, на ней как раз собирались ехать за солдатами из обоза, пострадавшими при налете штурмовиков. Врач приказал захватить одним заездом раненных на переднем крае и выслал за ними машину.

Автомобиль – переоборудованный автобус, – покачиваясь, ехал по плохой дороге. С тревогой следили раненые за тем, как водитель, казалось довольно небрежно, развернул машину среди груды больших опасных камней. Они боялись, что машина будет повреждена и они останутся без транспорта, а между тем каждый страстно жаждал выбраться отсюда до того, как противник пойдет в наступление. Их опасения были напрасны, ибо шофер знал свое дело. Это был один из тех старых шоферов, которые с течением лет научились водить санитарные машины по таким местам, где обычный человек и на лошади-то не рискнул бы проехать; они знали, что ездят наперегонки со смертью, ибо спасение раненых часто зависело от того, успеют ли их вовремя доставить на операционный стол.

Тяжело раненным отвели места в передней части автомобиля. Хотя тряска ощущалась сильнее сзади, Хиетанен остался там, уступив свое место солдату, раненному в живот. Толчки отдавались жгучей болью у него в голове. К тому же у него болели спина и рука. Один из санитаров шепнул Коскеле, что, если осколок проник глубоко, Хиетанен может умереть. Коскела не хотел этому верить. По его мнению, Хиетанен не пришел бы в себя, если бы ранение было таким опасным. Он взял Хиетанена за руку и сказал:

– Выше голову, дружище. И без глаз люди живут. Будем живы – обязательно увидимся. Я заеду к тебе как- нибудь.

Боли у Хиетанена усилились настолько, что до него с трудом дошли слова Коскелы. Ему удалось выговорить между стонами, отвернувшись в сторону:

– Да!… Передай привет ребятам. И будь начеку.

Водитель попросил Коскелу выйти из машины. Тот соскочил на землю и долго еще молча стоял на одном месте, даже после того, как автомобиль скрылся за поворотом. Затем закурил и медленно пошел к позициям своего взвода. Сильнее, чем когда-либо, ощущал он в себе душевную пустоту. Хотя он давно уже не был во взводе, он не стал ему чужим. Правда, с каждой потерей прежний взвод как бы менялся, становился иным. И все же он был для Коскелы воплощением начального периода войны, периода успехов. Каждый выбывший солдат уносил с собой частицу этого духа, и взамен оставались лишь безнадежность и ощущение бессмысленности дальнейшей борьбы. К тому же Хиетанен был человеком, который стоял к нему, Коскеле, ближе всех… и которого было труднее, чем кого-либо, представить себе слепым.

Однако Коскела знал, что ему делать. Он обладал счастливой способностью думать о том, о чем хочется, и не думать о том, что неприятно. Вновь он оттолкнул от себя мучительные ощущения, связанные со всем этим страданием и бессмысленным убийством, ощущения, граничащие с бешенством и уже раз изведанные им – когда Лехто убил пленного, а другие ржали над этим. Здесь, на войне, не было места человеку – и Коскела стал думать о том, где ему лучше всего расположить новые пулеметные гнезда.

II

Майор Сарастие сидел на мшистой кочке и курил одну сигарету за другой. Под глазами у него залегли темные круги_; рука, державшая сигарету, нервно дрожала. Походный китель на нем был измят и грязен, а сапоги потеряли свой лоск в лесу и болоте: их голенища отливали теперь зеленовато-белесым. «Видно, сделано из чертовски, дрянной лошадиной кожи», – подумал он, рассматривая сапоги.

Его командный пункт выглядел весьма скромно: всего лишь телефон и костер, на котором варился кофе-суррогат. Чуть поодаль примостились посыльные и связные. Адъютанта у него не было – он приказал адъютанту взять на себя командование егерским взводом, командир которого был убит. Новый адъютант еще не прибыл и бог весть когда еще прибудет.

Над командным пунктом с воем пролетали снаряды; Еще дальше в тылу штурмовики обстреливали коммуникации. Где-то рядом трижды кашлянул финский миномет. С боеприпасами было туго – об этом тоже позаботились штурмовики.Сарастие беспокоили открытые фланги. Обходы уже давно применялись противником точно так же, как они применялись финнами при наступлении. Но что делать? Для защиты флангов нужны свежие резервы, а где их взять? У него остался только егерский взвод, который он использовал для разведки, а также один взвод из первой роты, стоявший непосредственно за передовой на случай прорыва. С передовой он больше брать людей не мог, она и без того была ослаблена. Короче, повсюду у него есть немножко солдат, и нигде их нет в достаточном количестве. К чему это приведет? Надо было на что-то решаться, время не ждало. Ему обещали в качестве резерва саперную роту, как только она освободится от дорожных работ, но рота все не освобождалась. При этом командир боевой группы постоянно требовал принятия «решительных мер». Сарастие считал подполковника человеком недалеким. Они были не в ладах, и в своей досаде майор полагал, что и дефект речи служит лишним доказательством ограниченности подполковника. Главной причиной их раздора были трения, какие обычно бывают между начальником и подчиненным, когда первый требует от второго больше, чем второй может сделать. Если Сарастие не мог со своим потрепанным батальоном остановить противника, подполковник приписывал это единственно недостатку энергии у майора. Но что толку от энергии самого Сарастие, коль скоро ее нет у его солдат? И это не его вина, он сделал все, что мог. Он старался справедливо обращаться с солдатами, он вдолбил офицерам, что всезависит от их собственного поведения, он сделал Ламмио суровое внушение. Сейчас следовало отказаться от своих барских замашек. Каждый офицер должен стать автоматчиком. Сарастие прочел много книг по военной истории и вспоминал в этой связи одно изречение Наполеона: «Я слишком долго был императором. Я должен снова стать генералом Бонапартом». Он проявлял решительность там, где это было необходимо, но свое право выносить смертные приговоры он считал безумным, более того – аморальным.

Конечно, если бы снова повысился боевой дух войск, укрепилась бы и линия фронта. От этого зависит многое. Возможности что-то совершить вообще определяются возможностью точно планировать. А сейчас все зависит от случая. Линия фронта может выдержать, и с таким же успехом ее могут прорвать. Боеспособность солдат сейчас труднее оценить, чем прежде. Единая крепкая воля отсутствует. Возможны лишь внезапные порывы, которые при малейшей неудаче быстро угасают.

Только что вернулись солдаты из егерского взвода. Они были в дозоре на правом фланге, который упирался в обширное болото. Однако Сарастие не очень-то надеялся на болото как на прикрытие, ибо сам совершал обходные маневры и по более труднопроходимой местности, да и на опыте убедился, что русские тоже это умеют. Дозор доложил, что кругом все спокойно, но можно ли в нынешние времена полагаться на такие донесения? По несколько неуверенному тону командира дозорной группы можно было догадаться, что он не дошел до того места, до которого ему было приказано дойти.

Поражение усилило философские склонности Сарастие. Он теперь рассматривал все исключительно с «научной» точки зрения и даже немножко кокетничал этим.

Майор пытался прихлопнуть ладонью комара, пищавшего у него над ухом, но тот ловко увертывался. В животе у майора противно бурчало, на лбу выступили от слабости капельки пота: несварение было почти у всех.

Из леса, запыхавшись, прибежал часовой.

– Господин майор, русские!

– Где?

– Там! Цепью, с автоматами.

Сарастие приказал вестовым и связным занять позиции, а сам двинулся в указанном часовым направлении. Едва достигнув леса, он увидел перед собой приближающуюся цепь и за нею солдат с пулеметами. Увидев пулеметы, он понял, что противник совершает обходный маневр – у обычного дозора не было бы с собой пулеметов.

Сарастие бросился назад и еще раз приказал своим растерявшимся бойцам занять позицию. Хлопнуло несколько выстрелов, бой начался.

– Требую помощи с передовой! – крикнул майор. Вестовые и связные убежали. Сарастие увидел наведенный на него из-за ели автомат. Он достал пистолет и расстрелял в противника всю обойму. Но едва он протянул руку к телефонной трубке, как первый же подоспевший солдат противника дал по нему длинную очередь из автомата. Сарастие был убит.

III

Санитарный автомобиль, покачиваясь, вез свой стонущий груз по неровной дороге. Водитель внимательно наблюдал за дорогой и крутил баранку, пытаясь избежать самых глубоких выбоин. Санитар пощупал пульс одному из раненых и, поднявшись, прошептал водителю:

– Этот до перевязочного пункта не продержится.

Водитель не отвечал, ибо все его внимание было занято дорогой, да к тому же это сообщение и не могло возыметь на него никакого действия, потому что он и так ехал на предельной скорости.

В задней части автомобиля лежал Хиетанен. Он старался держаться за что-нибудь, поскольку каждый толчок отзывался режущей болью в голове. Боль не давала ему думать о своей судьбе и о том, как жить дальше. В мозгу вертелась лишь одна мысль: скорее бы прибыть на место или умереть, чтобы избавиться от этих страданий. Время от времени, когда не было больше сил терпеть эту муку, его протяжный отчаянный крик заглушал стоны раненых.

Приближаясь к пригорку, на котором располагался батальонный командный пункт, они вроде бы услышали сквозь рокот мотора выстрелы, но не придали этому особого значения. Недалеко от пригорка дорога делала поворот, и, когда машина свернула, вдруг со звоном вылетело ветровое стекло. Водитель упал на руль и затем сполз на санитара, упавшего на рычаг переключения передач. Автомобиль въехал в канаву и остановился. Его кузов пробило несколько пуль, из-под капота вырвалось пламя.

Придя в себя после ошеломляющего толчка, Хиетанен поднялся. Все вокруг него кричали и стонали. Он нащупал заднюю дверь и толчком открыл ее. Посыпался новый град пуль. Один из раненых подполз к его ногам и закричал:

– Машина горит!… Машина! Помогите мне выйти наружу.

– Где водитель и санитар? – крикнул Хиетанен.

– Убиты. Помогите мне.

Хиетанен подтолкнул раненого к двери, а сам ощупью пробрался в переднюю часть автомобиля и крикнул:

– Кто не может выйти сам, хватайтесь за мою руку. Я помогу выбраться. Кто может, пусть выходит самостоятельно. Все – в заднюю часть автомобиля!

Кто-то схватился за его протянутую руку, и, хотя каждое усилие отдавалось режущей болью в голове, он подтащил человека по полу машины к двери. Этот солдат был ранен в бедро и, когда его нога волочилась по полу, кричал и стонал. В машине находилось шесть раненых, двое из них были убиты тем же залпом, что и водитель с санитаром. Помогая раненному в бедро выбираться из автомобиля, Хиетанен услышал, как последний из оставшихся в живых крикнул:

– На помощь!… Машина горит. У меня нет ног… Я не могу…

Крик оборвался в приступе кашля, так как автомобиль уже начал наполняться дымом. Хиетанен крикнул:

– Я сейчас! Я не оставлю тебя…

Первый, кому удалось вылезти, был тот самый новобранец, оберегая которого Хиетанен был ранен; он лежал рядом с Хиетаненом. Собственно говоря, он был в лучшем состоянии, чем Хиетанен, но в своем смятении не мог думать о том, чтобы спасать других, и старался лишь отползти и укрыться за автомобилем. Меткий выстрел пресек его попытку уцелеть.

Подтащив к двери второго раненого, Хиетанен выбрался из машины, чтобы помочь ему слезть, как вдруг этот солдат в ужасе крикнул:

– Нагнись… нагнись… они видят нас… Вон там…

Больше он ничего не успел сказать. По дверям автомобиля хлестнул залп, и он упал. Хиетанен тоже медленно повалился на бок. Тело его еще долго сотрясалось, прошиваемое пулеметной очередью. У сержанта Урхо Хиетанена снова не было никаких забот.

Автомобиль горел, шипя и потрескивая. Еще долгое время из него доносился кашель и крики:

– На помощь!… Почему вы меня оставили? Неужели вы не слышите… Я горю… Мое одеяло горит…

Некоторое время был слышен лишь кашель, затем снова донеслись душераздирающие крики:

– Куда же вы ушли, черт возьми? Я горю… Дайте мне автомат, я вас расстреляю. Всех расстреляю…

Пламя шипело. Раненый снова зашелся кашлем, затем перешел на умоляющий лепет:

– Не надо… Не надо… Люди добрые… Не надо больше… Я горю… Это Красный Крест…

Голос затих в треске огня. В яркой синеве летнего дня органом гудели эскадрильи бомбардировщиков. На юге, в стороне Ладожского озера, гремел ураганный огонь.

IV

Карилуото сидел на своем командном пункте и доедал парниковый помидор – последний остаток припасов, привезенных им из отпуска. После восторгов любви он оказался во фронтовой грязи, и это угнетало его, наполняя душу беспокойством. Он уже столько наслышался о различных этапах отступления, что мог составить себе полное представление о масштабах катастрофы: атакуемые штурмовиками маршевые колонны, уничтоженные склады, отчаяние, дезертирство и низкий боевой дух войск.

Тяжело было ему слушать эти рассказы. Рука об руку с поражением шел позор. Он полагал, что армия отступает с упорным сопротивлением, но не о том повествовали с юмором висельников солдаты, и их приправленные военным жаргоном истории были, безусловно, правдивы.

Конечно, и прежде иногда отступали, бежали от противника, объятые страхом, но тогда хоть стыдились и старались загладить проступок. Не то было теперь. Со смехом рассказывали солдаты о том, как они удирали, и отпускали шутки по этому поводу. Впрочем, они зубоскалили по любому поводу, но его это задевало за живое.

Не страх он осуждал, ибо давно уже признался себе, что и ему ведомо это чувство, и свое боевое крещение он научился вспоминать, не щадя себя, таким, каким оно было на самом деле. Не будь он командиром роты, возможно, и он бы побежал, как другие. Однако его положение обязывало держать себя в руках и давало силы для атаки.Еще и поныне был жив в его памяти тот призрак, который когда-то так тревожил его, – тот седовласый капитан, который, став во весь рост, шагнул под огонь. Как часто в ушах Карилуото звучал тот хриплый голос: «Попробуем еще раз, прапорщик, должно же у нас получиться!» – и каждый раз он стонал от боли и стыда. Только когда он осознал, что сам уже более десятка раз поступил так же, тень Каарны оставила его в покое. То душевное состояние Каарны было ему знакомо. Как он завидовал людям, храбрым от природы! Но он хитро противился этой зависти, говоря себе, что такая храбрость не имеет особой, моральной ценности, а только практическую. И когда однажды зашла речь о безрассудной смелости Виирили, он с иронической улыбкой сказал: «Да, храбрее всех, по-видимому, лошади». Нет, он мог понять, что человек может испытывать страх. Но это безразличие! Этот юмор висельников перед лицом катастрофы! Он-то и вызывал слезы гнева на глазах Карилуото.

Вначале он не обратил особого внимания на перестрелку у себя в тылу. Только через некоторое время ему стало ясно, что там идет бой. Наверное, дозор?

Карилуото покрутил ручку телефона, но батальон не отвечал. Он вызвал к себе командира отделения связи роты и приказал привести к нему командира стоявшего в резерве третьего взвода. Когда тот явился, он дал ему задание: обеспечить своим взводом безопасность дороги, ведущей к командному пункту батальона. Не успел взвод отправиться выполнять поставленную перед ним задачу, как стрельба возобновилась. Теперь стрелял русский станковый пулемет. Карилуото невольно подумал о санитарной машине. Сейчас она должна находиться как раз в том месте. Но выявлялось еще одно, более важное обстоятельство: присутствие станкового пулемета говорило о том, что к шоссе вышла более крупная часть, а не один только дозор. Карилуото снова попытался связаться с батальоном, и снова безуспешно.

Собрав еще немного солдат, он послал их на помощь третьему взводу, а сам направился к артиллерийскому наблюдателю.

– Телефонная связь с батальоном прервана. С минометчиками тоже. Попытаемся связаться по радио.

Когда радиосвязь была установлена, с огневых позиций батареи сообщили, что у них тоже нет связи с КП батальона. По словам артиллеристов, оттуда пришли солдаты и рассказали, что Сарастие убит и противник перерезал шоссе. Взвод егерей делал все возможное, чтобы «заткнуть» прорыв перед их позициями. Немного погодя поступили и другие сообщения: огневые позиции минометчиков захвачены противником, капитан Ламмио дал приказ обозу отходить и собрал в подмогу егерям всех людей, каких только можно было наскрести.

Дыхание Карилуото участилось. Час его испытания пробил. Ламмио остался по ту сторону прорыва, и, следовательно, теперь он, Карилуото, был старшим по званию ротным командиром в батальоне.

– Свяжите меня с командующим боевой группой.

Карилуото закурил сигарету и глубоко затянулся, чтобы успокоиться. Беря наушники у прапорщика, он старался скрыть, как дрожат у него руки.

Разговаривать было трудно, так как из-за опасности радиоперехвата приходилось кодировать сообщение. Приказ командира боевой группы был краток:

– Рлазверлните силы, насколько возможно. Без прломедления. Ставлю заслон на западе. Особой помощи не ждите. Позиции удерлживать любой ценой.

– Я могу обойти противника.

– Я говорлю не об обходе, а об удерлжании позиций. Убежден, что прлотивник не очень силен. Быстрлый ударл прлояснит ситуацию. За дело. Конкрлетные вопрлосы рлешите сами. Конец.

Решать, собственно, было нечего. Вторая рота и все пулеметы должны обеспечивать позиции по речушке. Первую и третью он сведет в одну ударную группу.

Вызвав к себе командиров рот и Коскелу, он объяснил им ситуацию. Коскеле он передал командование собственной ротой. Тот изучал карту.

– Если мы оторвемся без шума и пойдем в обход по озеру по этим узким перешейкам, – сказал Коскела, – мы как пить дать уйдем от противника. Едва ли его охраняющие подразделения выставлены далеко за шоссе. Удерживать позиции по речушке бессмысленно. Не думаю, чтобы противник так легко снова открыл нам шоссе. Фронт едва ли удастся удержать наличными силами, не говоря уж о том, чтобы удержать его силами одной роты и пулеметчиков. На всякий случай надо вывести из строя обе противотанковые пушки.

– Приказ абсолютно однозначен.

Коскела захлопнул планшет.

– Так точно. Однако положение от этого ничуть не меняется.

– Командующий группой знает положение. Объяснениями делу не поможешь.

– Конечно. Я не для этого говорил.

Первую и третью роту сняли с фронта, вторая распределила своих людей по всей позиции. Коскела взял к себе расчеты Рокки и Мяятти. Хотя он знал, что в предстоящей атаке пулеметы важной роли играть не будут, ему хотелось иметь при себе именно этих солдат, особенно Рокку. Тот передал свой пулемет Ванхале и сказал, что займет место в стрелковой цепи. Все совершалось быстро и решительно. Ни вопросов, ни колебаний. Серьезность положения возродила прежний боевой дух. С минуту они гадали о судьбе Хиетанена, так как знали, что санитарная машина находится в опасном районе, однако на долгие размышления у них просто не было времени. Никогда еще их жизнь не подвергалась такому риску, как в этот вечер. Многие из солдат, державших оборону по речушке, просились в наступательный отряд, и Карилуото взял к себе самых лучших.

Перегруппировка была закончена. Третья рота слева, первая – справа от шоссе. Свой бывший взвод Карилуото определил в резерв.

Коскела объяснил положение своей роте и сказал:

– Из этой передряги мы выберемся добрым старым способом.

Однако Карилуото он еще до выступления сказал другое:

– Как только мы начнем, зашевелится и противник. Поэтому чрезвычайные меры ничего не дадут. Противник все время наготове. Огневой налет днем должен был лишь замаскировать удар по флангу. Противник там уже три часа, и ты увидишь, что он по уши закопался в землю, а блиндажи перекрыл бревнами в три наката. Отступление через лес – наша единственная возможность спастись.

– Ты знаешь приказ.

– Конечно. И мне ясно также, что командующий не понимает, чего он требует. Ему следовало бы разблокировать шоссе со своей стороны. Но у него нет на это сил. А нам это еще труднее. Через два часа ты увидишь, что наше дело дрянь. Вторая рота позади нас отступит, а первая и третья в ельнике вокруг командного пункта будут разбиты. Хотел бы я посмотреть на человека, которого после этого не замучит совесть.

Карилуото отвел взгляд в сторону. Он знал, что Коскела прав, однако, хотя у него и хватило бы мужества пожертвовать собой, мужества ослушаться приказа командующего у него не было. Он резко и хрипло сказал:

– Нас совесть не замучит. Быстрый болевой удар – и все.

Коскела приглядывался к Карилуото. Тот впервые в разговоре с ним проявлял такую строптивость. До сих пор Карилуото всегда делал так, как ему сказали. Коскела знал, что такое отношение восходит к первым дням войны, и подчас оно становилось ему неприятным.

Больше Коскела ничего не сказал, но, когда Карилуото ушел, в голове у него мелькнуло: сегодня этот человек умрет. Он тотчас же отогнал от себя эту мысль. Как знать? Может, все пойдет на лад. Когда предпринимаешь что-то, то надо по крайней мере верить в успех. Иначе ничего не получится.

Рокка засовывал за пояс гранаты. Он стоял на коленях перед ящиком с боеприпасами, когда Коскела подошел к нему.

– Сегодня вечером многие дадут дуба, так ведь? – спросил Рокка.

– Не знаю. Во всяком случае, надо выложиться сполна.

– Меня нечего накачивать. Со мной это бесполезно. Ты можешь молиться?

– Разучился.

– Ну так припомни. Сейчас самое время. Отрастил Брюхо – тот смеется, когда солдаты идут в атаку с вещмешками на спине, а мне не смешно.

– Да, нам всем следовало бы сделать сейчас серьезные лица. Кстати, в бою каждому придется самому ориентироваться по обстановке. Собственно говоря, надо было бы создать ударную группу, но у нас нет времени. Кто знает свое дело, тот, уж конечно, и так не растеряется.

– В крайнем случае я один сойду за ударную группу.

Рокка ушел, весело напевая: «Он взял ее за белы руки…»

Коскела знал, что веселье Рокки наигранное. Конечно, Рокка понимал, что попытка прорваться вряд ли увенчается успехом, и, несмотря на это, напевал, выражая таким образом готовность напрячь последние силы, пусть даже в безвыходном положении. Иначе говоря, своей песней он хотел сказать: будь что будет, теперь не время размышлять.

V

– Вперед!

В лесу тихо потрескивало. Разговоров слышно не было, люди знали свое дело. Задержав дыхание, прошли они линию охранения, каждую минуту ожидая шквал огня. Время от времени они бросали вопросительный взгляд на соседа, и ответный взгляд как бы означал: нет, еще нет.

Было девятнадцать часов. В лесу царили покой и мертвая тишина. Далеко впереди раздавалась стрельба. Кора деревьев светилась в лучах вечернего солнца. Между деревьями вились протоптанные скотом тропы, на которых кишели муравьи, тащившие в свои муравейники хвойные иглы и кусочки дерева. Изредка под изодранным сапогом с треском разламывался светлый, гладкий, без коры, еловый сучок. Но людям было не до красоты и благоговейной тишины озаренного солнцем леса. Хотя глаза их – множество глаз – смотрели серьезно и внимательно, они лихорадочно искали лишь следы противника, чтобы по возможности упредить его. Впереди шел разведчик. Он скользил от дерева к дереву, от куста к кусту, стараясь оставаться незамеченным. Внезапно шедшие за ним солдаты увидели, что он упал, и в воздухе тотчас же засвистело: пи-у… пи-у-у…

Застрочил автомат разведчика.

– Впереди противник! Впереди противник… Позиции на склоне… Передать дальше…

Взводы перестроились, и артиллерийский наблюдатель запросил поддержки огнем. Ее дали незамедлительно, хотя и несколько жидковатую – на батарею был совершен воздушный налет. Едва только замолчала финская артиллерия, как начала бить русская. Однако они уже так близко подошли к позициям русских, что те опасались попасть по своим, и снаряды ложились метрах в ста позади финских солдат.

Еще во время артиллерийского обстрела русских Коскела скомандовал:

– Приготовиться, ребята!

– Приготовиться… Приготовиться… Приготовиться…

Люди подхватывали эти слова и передавали дальше – они до некоторой степени соответствовали общему настроению. В этот вечер солдаты были полны решимости пойти на все. И это неудивительно, ибо ситуация была как нарочно создана для того, чтобы подхлестнуть наступательный дух финнов. Ельник огласился громкими криками:

– Ааа-а… аа… Саа-тана-а-а… гопля… аа-а… урр-раа… аа-а…

Рев Виирили выделялся в реве других – у него был свой собственный боевой клич. Однажды Карилуото в какой-то связи рассказал, что в Тридцатилетнюю войну у католиков был клич «Иисус Мария», и Виириля видоизменил его на свой лад, более соотвествующий его умонастроению. Теперь возгласы других время от времени перекрывал жуткий нечеловеческий рев: «Иисус сатана!»

Ответом был оглушительный треск. Он напоминал треск костра из сухих можжевеловых веток, только был намного сильнее. У подножия склона упали замертво один за другим три солдата, остальным пришлось искать укрытия. Стволы деревьев трещали и хлопали, во все стороны летели куски коры и щепки, по кочкам то и дело злобно ударяли пули.

Коскела находился непосредственно за цепью стрелков и наблюдал за ходом боя. По звукам стрельбы он определил, что противник занимает здесь такой же широкий фронт, как и их собственный, если не шире. Вперед на прорыв -другого выхода не было. Однако с вершины пологого склона их встречал такой сильный огонь, что всякая попытка прорваться казалась безнадежной.

– Подавить огнем!-скомандовал он лежащим вблизи солдатам, и те начали искать цель. Сам он взял на мушку пулемет, дал по нему очередь из автомата, и голова стрелка исчезла. Но тотчас показался другой стрелок, и пулемет заработал опять. Коскела тщательно прицелился, и этот боец тоже исчез. Тело оттащили назад, и над пулеметом снова появилась голова в каске. После того, как и она исчезла, никто уже не появлялся, но Коскела хорошо понимал, что противник отдает себе полный отчет в том, как важно для него удержать позицию, и не уступит без борьбы ни пяди земли. Это было ясно с самого начала.

Однако перестрелку нельзя было продолжать бесконечно. Она могла погасить воодушевление солдат, и тогда свелось бы на нет действие первой штурмовой волны. Надо было что-то предпринимать. Вероятно, ему, Коскеле, следовало взять руководство атакой в свои руки. Но прежде чем он что-либо надумал, метрах в двадцати справа раздался крик Рокки:

– Эй, ты, с автоматом! Стреляй вон по той куче валежника у сосны! Дуй вовсю!

– Зачем?

– Там пулемет. Я хочу пробраться вон к тому корневищу, а ежели позволить им свободно стрелять, они убьют меня.

Автомат застрочил, и Рокка поднялся. Лишь на секунду метнулась вперед его серая тень – и вот он уже у корневища. В следующее мгновение по земле позади него хлестнула пулеметная очередь.

Рокка сразу увидел, что скрывалось за той грудой ольховых веток, на которую он вызвал огонь. Там была стрелковая ячейка, занятая тремя солдатами – одним автоматчиком и пулеметным расчетом из двух человек. Пулемет все еще строчил по его следам, однако Рокка был уже в укрытии за корневищем. Из дула пулемета било пламя, и Рокка отчетливо видел широкий костистый подбородок пулеметчика. Он достал из-за пояса гранату, испытывая при этом почти мальчишескую радость, ибо знал, что граната попадет в цель. Его взгляд случайно упал на гладкую еловую шишку, и он отбросил ее в сторону. В следующий же миг он пожалел об этом, но что сделано, то сделано. Шишка упала на груду валежника. Один из людей в ячейке заметил Рокку – но его граната уже летела к ним. Из ячейки послышался крик, головы исчезли, валежник взметнуло в воздух. В то же мгновение Рокка подбежал к ячейке. Один из стрелков шевельнул рукой, Рокка выстрелил в прыжке.

С края ячейки взвихрилась пыль. Рокка пригнулся и крикнул:

– Ко мне, ребята!… Теперь я стреляю отсюда… Вы знаете, что это такое? Это родная земля… Ко мне, ребята!

Он попробовал определить, с какой стороны стреляет противник, и, как только огонь прекратился, высунул голову и выстрелил в ответ. Соседняя ячейка была обезврежена. Он оглянулся назад и успел увидеть, как взводный, прапорщик Таскинен, поднялся, что-то крича, и в то же мгновение упал. Потом он увидел одного из солдат пулеметной роты, пытавшегося побежать вслед за ним. Солдат был мертв. Еще дальше он увидел второго – тот лежал, как-то странно подергивая головой. Затем Рокка очистил еще одну ячейку, единственный солдат которой так и не успел разобраться в происходящем.

Рокка дал еще одну очередь из автомата, и в это мгновение к нему в ячейку кто-то прыгнул. Он молниеносно обернулся. Это был Виириля. Он освободил себе место среди убитых и открыл солдатский вещмешок. Там была непочатая буханка хлеба, и Виириля сунул ее за пазуху между мундиром и голым телом. Гимнастерки у него не было. «Стоит ли тут разыгрывать из себя барина, пха- ха-ха-ха…» – он сжег рубашку в костре, поскольку в ней завелись вши.

Появление Виирили было замечено противником, и на краю окопа взвихрилась пыль, заставив их обоих пониже нагнуть головы. Виириля топтался на дне окопа, приговаривая:

– Эй, ты, там… Какого черта тебе не хватает… Вот сатана… перестань, слышишь? Не то приду и заберу у тебя ружье.

– Слушай. Мы очистим еще несколько окопов, чтобы расширить брешь… Потом ударим по флангам. Ты направо, я налево. Есть у тебя гранаты?

– Две-три штуки найдутся… Ты знаешь, что французы называют «черной кошкой»?

– Не знаю… Сейчас не время для этого…

– Рокка был раздосадован. Положение требовало быстрых действий, а он знал по опыту, что говорить с Виирилей – все равно что говорить с сумасшедшим. Этот человек поступал так, как ему хотелось.

Виириля внезапно поднял автомат и короткой очередью уложил неприятельского солдата, поднявшего голову над краем окопа.

– Они называют так темное пиво, пха-ха-ха-ха…

В них полетела граната. Как только она взорвалась, не долетев до окопа, Рокка поднял автомат: он знал, что бросивший ее солдат высунется, чтобы выяснить результат, – и вот еще один человек выбыл из опасной игры. Виириля быстрым взглядом обшарил местность и присел в окопе, как зверь перед прыжком. Затем скомандовал сам себе:

– Рядовой Виириля! Займите окоп убитого вами врага и возьмите под обстрел пулеметное гнездо советских солдат под сосной. Сосна находится в восточной части Великой Финляндии. Для деморализации противника издайте бодрый боевой клич!

Рокка также видел это гнездо. Оно располагалось за камнем, и его нельзя было подавить прямым огнем из того окопа, где он находился. Да и противник не мог стрелять в его сторону – мешал камень, – зато хорошо обстреливал ту стрелковую ячейку, к которой намеревался бежать Виириля. Поэтому Рокка решил прикрыть Виирилю и обстрелять камень, чтобы заставить пулеметчиков противника искать укрытия. Когда Виириля поднялся, он открыл огонь.

Виириля пустился бежать. В нормальных условиях никто бы не поверил, что в нем скрываются такая сила и быстрота. Лишь трижды коснулись земли его сапоги, которые были ему велики на два номера, и вот он уже преодолел расстояние между двумя стрелковыми ячейками. Делая последний шаг, он подкрепил его своим боевым кличем:

– Иисус сатана!

Рокка стрелял не переставая; из камня летели искры. Пулемет противника молчал, и это погубило его. Большая голова Виирили высунулась из окопа: он сразу расстрелял целый диск патронов. Один из пулеметчиков, который был только ранен, пытался отползти в укрытие. Но Виириля уже вставил новый диск и, стреляя, прорычал:

– Оставайся со своими! Таков приказ рядового Виирили!

Следующим вперед кинулся Рокка. Он тоже нашел окоп с хорошим обстрелом, и таким образом они вдвоем пробили брешь в обороне противника. Брешь была не более тридцати метров в ширину, но и этого было достаточно. Увидев, что Рокка и Виириля создали предпосылки для атаки, Коскела скомандовал своим солдатам: «За мной, вперед!» Психологически момент был выбран как нельзя лучше. Те солдаты, что находились поближе, наблюдали за действиями двух своих товарищей и, вдохновленные ими, бросились в атаку.

То тут, то там раздавались взрывы гранат. За стрелковые ячейки шел ожесточенный рукопашный бой. Через четверть часа рота Коскелы заняла вершину пригорка, однако ее численность сократилась с шестидесяти восьми до пятидесяти одного человека.

Они подошли к командному пункту майора Сарастие и обнаружили, что он убит. Затем их застигла врасплох яростная контратака противника, которую с трудом удалось отбить.

Контратака выдохлась, лишь когда Мяяття и Ванхала расстреляли все свои патронные ленты.

VI

Карилуото, наклонясь вперед, рассматривал остатки санитарного автомобиля. Трупы издавали зловоние. Те, что остались в автомобиле, обуглились, а у Хиетанена и выбравшегося из машины новобранца лишь обгорела одежда. Кожаный ремень Хиетанена еще тлел.

Первой роте удалось продвинуться немного вперед. Противнику пришлось отступить и там – он был выбит с позиций южнее шоссе в результате атаки Коскелы. Однако атака вскоре захлебнулась, и рукопашная перешла в перестрелку.

Потери были велики. Вечером этого дня нельзя было упрекнуть солдат в том, что они действовали без энтузиазма. Командир первой роты лейтенант Покки погиб в самом начале боя. Он совершил ошибку, самоуверенно крикнув своим людям, которые вели огневой бой:

– Вперед, ребята! Там всего несколько дизентериков – русских!

– Ну так и иди туда сам, черт подери, чтобы мы попали на свою сторону, – ворчали солдаты.

Лейтенант сгоряча бросился в атаку вперед всех. Пуля пробила ему горло.

Положение требовало быстрого решения. Огонь стал заметно ослабевать, и Карилуото по опыту знал, что это означает: люди лежат в укрытиях и палят в божий свет, растеряв всю инициативу. Коскела только что доложил о контратаке противника, и Карилуото с беспокойством прислушивался к грозному реву, прорывавшемуся сквозь непрерывную стрельбу.

Надо было что-то предпринимать. Отходить? Собрать остатки батальона и уйти через лес? Это противоречило приказу подполковника. К тому же командир второй роты доложил, что по фронту, вдоль речушки, противник вопреки ожиданию ведет себя спокойно. Однако продолжать атаку казалось ему слишком тяжелым. Три трупа лежат вон там, друг возле друга. Какой-то раненый, которого санитары несут в укрытие, кричит и стонет. Еще один солдат ползет из цепи стрелков, зажимая себе пах, и повторяет дрожащим от страха голосом:

– Конец, ребята… Виролайнен отвоевался… Виролайнен уходит…

Карилуото впервые ощутил, что ответственность за гибель этих людей несет он. Но, подавив в себе минутную слабость, крикнул:

– Четвертому взводу поддержать атаку первой роты и штурмовать позиции противника!

Если бы он прекратил на этом атаку, все принесенные до сих пор жертвы были бы напрасны. Кроме того, Коскела нуждался в поддержке. Значит, надо продолжать атаку. У него были две возможности: победоносно сражаться дальше и спасти положение, либо… не отступать через лес, а умереть.

Четвертый взвод образовал стрелковую цепь. Карилуото приказал ему занять место непосредственно за поредевшими боевыми порядками первой роты в надежде, что прилив свежих сил вдохнет в атаку новую жизнь.

Частица настроения Карилуото предалась взводу. Его солдаты видели, как их товарищи пали здесь, на склоне, но это не сломило их дух. Напротив, они чувствовали, что не имеют никакого права щадить себя. Они понимали, что Карилуото до сих пор держал их в резерве потому, что издавна знал их лучше, чем других. Они были соломинкой утопающего. Все зависело от них.

Карилуото занял место рядом с ними в цепи. Раздались яростные крики «ура», а за ними грянул шум сражения, в котором потонули все отдельные звуки.

Наполеон и старая гвардия при Ватерлоо. Сражение вовсе не так хромало, как могло бы показаться с первого взгляда. Три года назад этот же самый взвод прорвал линию дзотов противника, и Карилуото еще видел в цепи некоторых солдат, участвовавших в том бою. Это были Уккола, Рекомаа, Лампиойнен, Хейкинаро и другие.

Солдаты первой роты присоединились к атаке. Карилуото стрелял, зажав приклад автомата под мышкой, и орал во все горло, хотя еще не видел противника. Лишь свинцовый дождь хлестал по земле и сучьям деревьев.

– Хорошо, Уккола! – подбодрил он парня, увидев, как тот, крича и стреляя, прыжками продвигается вперед. Однако в следующий момент Карилуото испуганно вскрикнул: Уккола уронил автомат и упал на колени за поросшей черникой кочкой.

– Уккола!

– В грудь… Все кончено… Я готов…

Однако Уккола ошибся: он не был убит. Санитары отнесли его в укрытие, а Карилуото продолжал продвигаться вперед., Однако скоро и ему пришлось броситься на землю, так как противник заметил его.

Затем один за другим были убиты Рекомаа и Хейкинаро. Солдаты искали укрытия, и Карилуото начал опасаться, что атака вновь захлебнется. Он вскочил и, с криком бросившись вперед, добежал до сосны, за корнями которой и укрылся. Оттуда он попытался открыть по противнику огонь, но безуспешно, так как тот хорошо окопался.

Снова пришлось звать санитаров. Один из солдат первой роты, поднявшись во весь рост, бросил гранату. Карилуото отчетливо видел, как он упал, и слышал его слабый предсмертный вскрик. С правого фланга пришло сообщение, что там убит командир отделения.

Карилуото пытался увлечь за собой солдат, но добился от них лишь двух коротких бросков. Что с ними случилось? Он увидел, что за последние десять минут цепь так поредела, что ее уже и нельзя было назвать цепью. Справа и слева от него была пустота. Снова и снова в тыл отползали раненые.

Все это время противник вел жестокий огонь. Он стрелял, хотя никого не было видно, и пули непрерывно взбивали фонтанчиками мох. Карилуото почувствовал, как им овладевает какое-то тяжелое оцепенение. Атака захлебнулась. С правого фланга первой роты пришло сообщение, что и там продвижение вперед прекратилось. Потери были чрезмерны.

Звуки смешались в ушах Карилуото в беспорядочный ошеломляющий гул. На него нашел панический страх. «Это я загубил роту. Я послал солдат на смерть… Ведь я знал, что атака не удастся. С этими людьми я уже ничего не добьюсь… Теперь русские стреляют даже по телу Рекомаа».

Тело младшего сержанта было хорошо видно; противник обстреливал его из пулемета, и оно при каждой очереди сотрясалось. Карилуото отвел взгляд – от этого зрелища ему делалось жутко. Только что человек разговаривал и стрелял, и вот уж лежит грудой безжизненного окровавленного мяса, которое трясется, когда в него попадают пули.