8. Агония Римской республики.

8. Агония Римской республики.

Убийство Цезаря произвело в Риме смятение и панику. Сенаторы в страхе разбежались из курии Помпея, где происходило роковое заседание. Заговорщики, наоборот, сделали попытку обратиться к народу. Окруженные толпой рабов и гладиаторов, они направились к форуму и Капитолию. Но, как пишет Аппиан, народ за ними не последовал, и они были приведены в замешательство, даже испуганы. Что касается видных цезарианцев, то они также находились в состоянии растерянности: один из самых близких к покойному диктатору людей, консул 44 г. Марк Антоний и начальник конницы Марк Эмилий Лепид забаррикадировались в своих домах.

Однако вскоре выяснилось, что, хотя заговор был довольно основательно подготовлен и удачно выполнен, его инициаторы не имели никакой позитивной программы. Они считали, что достаточно устранить тирана, а все остальное образуется само собой. Но, как всегда, действительность оказалась сложнее отвлеченных и смутных проектов, а пресловутая «республика предков» — куда более иллюзорным явлением, чем складывающийся на их глазах новый политический режим. Недаром Цицерон — правда, несколько позже — писал Аттику: «Утешаться мартовскими идами глупо; ведь мы проявили отвагу мужей, разум же, верь мне, детей. Дерево срублено, однако не вырвано с корнем: поэтому ты можешь видеть, какие оно дает отпрыски». И он был безусловно прав.

Более того, всеобщая растерянность и беспомощность заговорщиков помогли цезарианцам сравнительно быстро оправиться, прийти в себя. Кроме всего прочего, на их стороне была наиболее реальная сила — ветераны Цезаря. Настроение городского плебса тоже заметно менялось в их пользу. Поэтому Эмилий Лепид смог уже заговорить о мщении за смерть Цезаря; затем он ввел в город отряд солдат и занял форум. В свою очередь Марк Антоний, получивший от вдовы Цезаря все его денежные средства и бумаги, использовал права консула и созвал 17 марта заседание сената.

На нем сторонники заговорщиков (Брут и Кассий на заседание не явились) предложили объявить Цезаря тираном, а его убийцам выразить благодарность и одобрение. Тогда Антоний заявил, что если Цезарь будет признан тираном, то, следовательно, все его распоряжения автоматически отменяются. Но ведь среди этих распоряжений немало таких, которые непосредственно касаются целого ряда сенаторов, находящихся на данном заседании.

Слова Марка Антония произвели резкий перелом в настроении. Те сенаторы, которые только что поддерживали заговорщиков или даже намекали на собственное участие в заговоре, теперь, под угрозой потери выгодных и почетных назначений, были готовы снова восхвалять убитого диктатора. Поэтому с большой легкостью прошло компромиссное предложение Цицерона: по отношению к заговорщикам применить амнистию (т. е. «забвение») и одновременно утвердить все распоряжения Цезаря, причем не только те, которые были сделаны им при жизни, но и те, которые намечались на будущее. Заседание сената, проведенное 17 марта, знаменовало собой перемирие между цезарианцами и заговорщиками.

Однако это перемирие продолжалось недолго. Через два или три дня, во время похорон Цезаря, Антоний произнес над телом диктатора речь, по существу направленную против заговорщиков. Для вящего впечатления он поднял копьем растерзанную и окровавленную одежду Цезаря. Народу показали также восковую статую покойного с 23 зияющими ранами. А так как незадолго до этого оглашалось завещание Цезаря, из которого присутствующие узнали, что, помимо персональных наследников, Цезарь не забыл о римском плебсе в целом, то ситуация складывалась явно не в пользу заговорщиков. Дело в том, что Цезарь завещал народу свои роскошные сады над Тибром и по 300 сестерциев из личных средств каждому римскому плебею.

Возбужденный народ ринулся к зданию сената, в котором произошло убийство, и поджег его. Искали заговорщиков, чтобы немедленно с ними расправиться. Брут и Кассий вынуждены были тайно бежать из города. Таким образом, волна событий вынесла на своем гребне тех же главарей цезарианцев — Марка Антония и Эмилия Лепида.

Марк Эмилий Лепид — начальник конницы (magister equitum), т. е. официальный помощник Цезаря как диктатора, мог, пожалуй, похвалиться лишь знатностью своего рода, который возводили чуть ли не к богу Марсу. Правда, он дважды удостаивался триумфа, но, как считали сами древние, едва ли заслуженно. Тем ярче выделяется на его фоне колоритная фигура другого крупного цезарианца — Марка Антония.

В биографии Антония, написанной Плутархом, встречается целый ряд характерных штрихов, которые, будучи собраны воедино, воссоздают облик этого знаменитого сподвижника Цезаря. Плутарх прежде всего уделяет внимание его происхождению. Антоний принадлежал к старинному роду, представители которого, однако, мало чем себя прославили. Тем не менее семейное предание прародителем рода считало самого Геракла. С другой стороны, потомком Антония в пятом колене был император Нерон. В молодости Марк Антоний отличался чрезвычайно красивой и представительной внешностью, считалось даже, что он похож на своего легендарного предка.

Как и многие римляне знатного происхождения, Антоний провел юность в кутежах, в разгульном обществе. Это было обычным явлением, но порицание вызывало то, что он не оставил этих привычек и в более зрелые годы. Так, когда Юлий Цезарь вел африканскую кампанию, а Антоний находился в Италии, то его кутежи и похождения, если верить Плутарху, вызывали всеобщее возмущение. Безоговорочно Плутарх осуждает и его позднюю страсть к Клеопатре, считая, что эта страсть окончательно подавила в нем все добрые и разумные начала. Характеристика Антония как личности подытоживается в биографии следующими словами: «Вообще он был простак и тугодум и потому долго не замечал своих ошибок, но зато, поняв их, бурно раскаивался, горячо винился перед теми, кого обидел, и уже не знал удержу ни в воздаяниях, ни в карах».

Антоний, несомненно, имел военные дарования и был достаточно опытен и энергичен в политической борьбе. Плутарх говорит, что Цезарь ни разу не имел случая разочароваться в его предприимчивости, мужестве и военных способностях. Правда, в другом месте указывается, что в Риме в дальнейшем было распространено мнение о том, что Антоний (как, кстати говоря, и Октавиан) более удачлив в войнах, которые ведет не сам, но «руками и разумом своих подчиненных». Зато Плутарх неоднократно и настойчиво подчеркивает такую особенность Антония как военачальника: умение завоевать любовь и доверие солдат. К тому было много оснований, пишет он: «знатность происхождения, сила слова, простота, широкая и щедрая натура, остроумие, легкость в обхождении».

В другой биографии (Брута) Плутарх дает весьма лапидарную, но зато как бы обобщающую характеристику, в которой подмечены черты Антония и как человека и как полководца, причем общий тон ее скорее отрицательный. Антоний характеризуется как человек «наглый и дерзкий», как «приверженец единовластия», ибо своим долгим общением с солдатами он приобрел большое влияние в войске.

Будет лишь естественно предположить, что все отмеченные Плутархом качества имели немаловажное значение и для облика Антония как политического деятеля. Сложная игра, которую ему пришлось вести после убийства Цезаря, роль его во втором триумвирате — все это свидетельствует о том, что он был серьезным противником (или союзником) и в политических боях. Правда, в этом смысле он не смог выдержать соперничества с Октавианом, но в данном случае дело заключалось не столько в слабости или неумелости Антония, сколько в силе политического гения его соперника.

Так или иначе, Марк Антоний был яркой, выдающейся личностью — это бесспорно. Широкая натура, человек с размахом, человек, не лишенный авантюризма, но и большого обаяния. Смел до дерзости, страстен до безрассудства, хладнокровен в опасности, энергичен, ловок, остроумен, распутен и сластолюбив, словом, человек настроения, минуты, прихоти. Он не был, конечно, ни великим полководцем, ни выдающимся государственным деятелем в точном смысле этих понятий, но, совмещая в какой–то мере качества того и другого, озаряя их блеском своего темперамента, оказавшись, наконец, в центре решающих событий, он сам стал крупным явлением истории последних лет Римской республики.

Как исторический деятель Марк Антоний был, на наш взгляд, типичным порождением той эпохи, которая уже безвозвратно уходила в прошлое, — эпохи эллинизма. Быть может, именно этим обстоятельством определялась и объяснялась его постоянная тяга к Востоку. Всем своим обликом, всей своей деятельностью, всем сочетанием противоречивых качеств и талантов он походил на тех блестящих авантюристов, которые были эпигонами Александра. Недаром Плутарх сопоставляет его с таким искателем славы и приключений, как Деметрий Полиоркет.

Но, как бы то ни было, теперь, после заседания сената 17 марта и после похорон Цезаря, Марк Антоний, который к тому же имел в своих руках власть консула, оказался фактически первым лицом в Риме. Тем энергичнее ему пришлось действовать.

Дело в том, что имя Цезаря и его растущую популярность стремились использовать не только ближайшие сподвижники покойного диктатора. Например, в Риме появился некто Герофил (или Амаций), который называл себя внуком Мария, а следовательно, и родственником Цезаря. Он соорудил жертвенник на том месте, где был сожжен труп Цезаря. Вокруг Лже–Мария начали группироваться солдаты, плебеи, рабы, приносившие жертвы убитому, призывавшие к отмщению. Про появившуюся в те дни комету пустили слух, что это душа Цезаря, ставшего богом и вознесшегося на небо.

Движение ширилось и могло оказаться опасным для официальных преемников диктатора. Тогда Антоний, используя свою власть консула, арестовал Лже–Мария, а затем и казнил его без всякого суда. Окончательно движение было подавлено вторым консулом — Долабеллой, который повелел приверженцев Герофила из числа свободных сбросить с Тарпейской скалы, а из числа рабов — распять на крестах. Интересно отметить, что движение Лже–Мария имело явно выраженную религиозную окраску.

Подавление этого движения резко изменило отношение народа к Антонию. Аппиан прямо говорит о «невыразимой ненависти», которую навлек на себя Антоний.

И действительно, его положение было крайне сложным, ему приходилось лавировать между сенатом и народом. В данный момент он был вынужден искать опоры в сенате. Поэтому он внес предложение вызвать из Испании Секста Помпея, выдать ему в возмещение конфискованного имущества отца 50 млн. драхм и назначить его командующим флотом. Сенат с радостью принял это предложение, а Антоний, воспользовавшись благоприятной обстановкой, добился от сената права на создание личной охраны. Однако сенаторы были неприятно поражены, когда вскоре выяснилось, что Антоний набрал в свои отряды 6000 чел.

В соответствии с решением сената от 17 марта Антоний, ссылаясь на волю Цезаря, назначал угодных ему лиц на высшие должности, вводил в состав сената, а иных даже возвращал из ссылки. Всем этим людям, как рассказывает Плутарх, римляне дали насмешливое прозвище «друзей Харона», ибо все милости и назначения неизменно объявлялись волей умершего. Затем Антоний провел закон, уничтожающий на вечные времена диктатуру. В обмен на все эти просенатские акции ему удалось добиться нового распределения провинций: его коллега по консулату Долабелла получал Сирию, сам же Антоний — Македонию. В обоих этих провинциях находились в данный момент войска, подготовленные Цезарем для намечавшегося парфянского похода.

И тем не менее положение Антония продолжало оставаться сложным и не всегда ясным. Оно осложнилось еще в большей степени тогда, когда в Риме появился внучатый племянник Цезаря, усыновленный им и назначенный по завещанию его наследником, — девятнадцатилетний Гай Октавий.

Он прибыл в Рим из Аполлонии, где, по распоряжению Цезаря, проходил курс военных и гражданских наук. Хотя его ближайшие родственники — мать и отчим — советовали ему отказаться и от усыновления, и от наследства, избрав жизнь частного человека, как менее опасную при данных обстоятельствах, он не послушался этого совета и сразу же включился в политическую борьбу. Антоний поначалу отнесся к юноше весьма пренебрежительно. Аппиан довольно подробно описывает первую встречу и разговор, состоявшийся между Октавием и Антонием. Разговор этот, конечно, вымышлен, но общая его направленность отражена, видимо, верно. Молодой Октавий почтительно, но твердо заявил о своем желании отомстить убийцам приемного отца, а также о необходимости выполнить волю покойного и раздать народу завещанные ему средства. Для этого он просил Антония вернуть из имущества Цезаря то золото, которое было собрано покойным для ведения предстоящей войны с Парфией.

Антоний был поражен и возмущен смелостью, даже наглостью этого мальчишки. Он дал ему резкую отповедь, подчеркнув прежде всего, что Цезарь, оставив своему приемному сыну наследство и славное имя, отнюдь не передавал управления государственными делами. Поэтому он, Антоний, вовсе не намерен давать сейчас отчет в этих делах. Что же касается наследства, то денежные средства, перенесенные в свое время в его дом, истрачены на подкуп влиятельных лиц, дабы они не препятствовали принятию решений в интересах Цезаря и его памяти, а государственную казну покойный диктатор, как известно, оставил пустой. Поэтому он, Антоний, ничем не может помочь молодому человеку в его денежных затруднениях.

После этой встречи Октавий, который теперь стал называться Гаем Юлием Цезарем Октавианом, начал сложную игру, возбуждая римский народ против Антония, вызывая сочувствие к себе и, наконец, лавируя сам между сенатом и народом.

Пожалуй, наиболее удачным ходом в этой политической игре со стороны Октавиана оказался блок с Цицероном, который ему удалось установить. Цицерон, как и большинство сенаторов, относился к Антонию с глубоким недоверием, подозревая его — и не без оснований — в стремлении к единоличной власти. Октавиан же своим скромным и почтительным отношением к знаменитому консуляру сумел внушить тому не только полное доверие, но и надежду на то, что неопытный еще, но усердный и почтительный молодой человек может оказаться неплохим орудием в руках столь умудренного в политических битвах деятеля, каковым, без сомнения, считал себя сам Цицерон. В письмах к своему другу Аттику он неоднократно говорит о «почтительном и дружеском» отношении к нему со стороны наследника Цезаря и даже о полной его «преданности».

В скором времени Цицерон начинает, по его же собственному выражению, «словесную войну» с Марком Антонием, открыто обвиняя его в тиранических намерениях. В сенате и перед народом он произносит 14 речей против «тирана», которые были самим же оратором, по аналогии с речами Демосфена против Филиппа Македонского, названы «филиппиками». В этих речах Марк Антоний обвиняется во всех смертных грехах и говорится о том, что в случае его победы город Рим, жизнь и имущество наиболее достойных граждан будут выданы на поток и разграбление солдатам. Самодержавные замашки Антония известны всем — недаром не кто–либо другой, а именно он предлагал в свое время царскую корону убитому диктатору. В соответствии с правилами политического красноречия, принятыми в Риме, личные выпады в этих речах перемежаются с обвинениями политического характера: Антоний то сравнивается с Катилиной и даже Спартаком, то подчеркивается, что им полностью командует его властолюбивая жена Фульвия (кстати, бывшая некогда женой знаменитого трибуна Клодия), а сам он давно уже обезумел от пьянства.

Отношения между сенатом и Марком Антонием, с одной стороны, между Антонием и Октавианом — с другой, обостряются настолько, что «словесная война» грозит перерасти в войну с оружием в руках, в войну гражданскую. Цицерон в старой роли «спасителя отечества» и в новом амплуа вождя колеблющегося сената открыто провоцирует этот вооруженный конфликт. Первым поводом к нему можно считать решение комиций о передаче Антонию в управление Цизальпийской Галлии, которая более ранним решением сената была назначена Дециму Бруту (одному из заговорщиков). Брут, как и следовало ожидать, отказывается подчиниться этому новому решению и укрепляется с войском в Мутине. Тогда Антоний срочно мобилизует свои силы и осаждает Мутину. Так начинается новая гражданская война.

Эта новая война (или, точнее говоря, новый этап гражданской войны) была вызвана крайним обострением противоречий среди различных классов и различных политических группировок свободного населения. Из сказанного выше нетрудно сделать вывод о том, по каким основным линиям развивались эти противоречия. Прежде всего определился раскол между «республиканцами», как иногда называют сторонников сената, и цезарианцами. Однако сторонники сената не были вполне едины: часть из них относилась к цезарианцам совершенно непримиримо, но какая–то часть готова была идти на компромисс, что достаточно ярко проявилось, например, в заседании сената от 17 марта. С другой стороны, не наблюдается единства и в лагере цезарианцев, особенно с того момента, как выступает наследник Цезаря — Октавиан. Вся эта борьба — борьба политических группировок — была отражением более глубоко скрытых социальных, классовых противоречий. Н. А. Машкин пытается определить роль в этой борьбе таких группировок, как сенаторское сословие, городской плебс, население италийских городов, ветераны. Но если, например, сенаторское сословие или городской плебс можно считать определенной и единой социальной группировкой (даже несмотря на свойственные им внутренние противоречия), то в том случае, когда речь идет об италийском населении, конечно, приходится иметь дело с различными классами и социальными слоями. Каковы же были их позиции в развернувшейся борьбе?

Внутренние противоречия сенаторского сословия объясняются, на наш взгляд, тем, что состав его в эти времена был далеко не однородным. К наиболее непримиримым антицезарианцам принадлежала та часть сенаторов, которая представляла собой «староримлян», т. е. членов старинных римских родов. Сторонники компромисса с цезарианцами были, как правило, homines novi, т. е. «выскочки», с точки зрения староримской знати. Это были представители муниципальной аристократии или выслужившиеся при Цезаре офицеры римской армии.

Что касается социального состава цезарианцев, то это, главным образом, средние слои италийских муниципиев и среднее звено армии, т. е. центурионы. Конечно, почти все ветераны Цезаря могут быть причислены к числу его сторонников, но наиболее активная роль принадлежала именно центурионам. Плебейское население самого города Рима тоже в основном симпатизировало цезарианцам (как то показали похороны), но здесь многое зависело, как всегда, от привходящих обстоятельств.

Когда произошел раскол между Антонием и Октавианом, то некоторые ветераны стали переходить из войска одного вождя к другому. Однако это уже не может быть объяснено различием социальных или политических интересов: для солдат оба вождя были последователями и продолжателями Цезаря — пожалуй, только Октавиан возбуждал больше сочувствия и был щедрее (последнее обстоятельство играло немаловажную роль).

На какие же социальные слои опирались главари «республиканцев», т. е. бывшие руководители заговора? Следует признать, что в самом Риме, как это выяснилось в первые же дни после убийства, они не имели достаточно прочной и широкой опоры. Их, строго говоря, здесь поддерживали лишь явные антицезарианцы, т. е. представители староримского нобилитета. Это была, конечно, еще влиятельная в политической жизни (по традиции!), но в численном отношении незначительная группа, к тому же наиболее консервативно настроенная. Ее лозунгом считался призыв к восстановлению республики или даже «свободы» (libertas), но на самом деле все они стремились лишь к реставрации замкнутой сенатской олигархии. Правда, Брут и Кассий имели большое число клиентов в италийских муниципиях, а такие города, как Капуя, Теан и Путеолы, целиком перешли к ним в клиентелу, т. е. избрали их своими патронами, но это все же не могло изменить общего соотношения сил в их пользу.

Итак, новый этап гражданской войны начался с осады Мутины войсками Антония. Цицерон, произнося в сенате свои филиппики, пытался добиться объявления Антония врагом отечества. Однако ему это не удалось, и хотя сенат санкционировал набор войск против Антония, война официально еще не была объявлена, наоборот, одновременно к Антонию было направлено посольство.

Переговоры затягивались. Брут и Кассий, отправившись в Сирию и Македонию (т. е. в те провинции, которые Антоний пытался у них отнять), готовили войска. К Антонию было направлено новое посольство. И только после его высокомерного ответа консулы 43 г. Авл Гирций и Гай Вибий Панса, а с ними Октавиан, который командовал войсками в качестве пропретора, получили официальное повеление начать военные действия против Антония. Таким образом, Октавиан волею судеб оказался на стороне убийц своего отца и вступил в вооруженную борьбу с его ближайшим соратником и другом.

В результате нескольких крупных столкновений войско Антония было разбито, ему пришлось снять осаду и отступить в Нарбоннскую Галлию. Однако и победители понесли крупные потери, в частности в боях пали оба консула — Гирций и Панса.

Известие о победе под Мутиной вызвало в Риме ликование. Толпа привела Цицерона на Капитолий и заставила говорить с ростр. На следующий день он выступил в сенате со своей последней филиппикой, в которой требовал объявить Антония врагом отечества, наградить консулов и Октавиана, а также объявить 50–дневное молебствие в честь победы. На сей раз все его требования были выполнены сенатом, но, поскольку консулы пали в бою, триумф получил Децим Брут и ему было вручено отныне главное командование. Октавиан же получил только малый триумф — так называемую «овацию».

Однако в Риме напрасно так торопились праздновать победу. В скором времени события приняли совершенно непредвиденный оборот. Во–первых, отступавшему Антонию удалось соединиться с войсками Лепида (в Нарбоннской Галлии). Во–вторых, Октавиан вместо преследования Антония, опираясь на войско, находившееся под его командованием, начал добиваться консулата. Сначала он пытался уговорить Цицерона выставить вместе с ним и свою кандидатуру, но затем, убедившись в бесплодности этих попыток, стал действовать прямее: летом в Рим прибыла делегация от его армии, и, когда требование этой делегации о предоставлении Октавиану консулата встретило противодействие, один из центурионов выхватил меч и воскликнул: вот, кто его даст!

И действительно, вскоре после этого юный наследник Цезаря по примеру своего знаменитого отца перешел через Рубикон и двинулся с войском к Риму. В городе началась паника: вывозили жен и детей, ценное имущество. Сенат был вынужден признать свое бессилие, тем более что прибывшие из Африки два легиона тоже перешли на сторону Октавиана. Город был взят без боя. Октавиана избрали консулом, и первой же мерой, проведенной по его инициативе, было решение, по которому убийцы Цезаря лишались «воды и огня», т. е. объявлялись вне закона. Вслед за этим отменялись решения сената, направленные против Антония и Лепида, чем создавалась основа для торжественного и полного примирения вождей цезарианцев.

И оно произошло. В ноябре 43 г. около Бононии, на маленьком речном островке состоялась встреча трех вождей цезарианцев. Каждый из них прибыл к месту встречи, приведя с собою по пять легионов. Первым по наведенному мосту перешел на островок Лепид и, убедившись в отсутствии опасности, подал знак плащом своим сотоварищам.

Совещание Антония, Октавиана и Лепида, происходившее на глазах их войска, продолжалось два дня. Здесь было положено начало тому соглашению, которое в дальнейшем получило название второго триумвирата. Целью этого соглашения была борьба с заговорщиками, т. е. Брутом и Кассием, и распределение между собой важнейших провинций. Так как предполагаемые военные действия против заговорщиков требовали серьезной подготовки и значительных расходов, то было решено выделить для награды солдатам земельные участки в самой Италии. Эти участки предполагалось конфисковать у их владельцев, для чего были намечены земли 18 италийских городов. Кроме того, подготовлялись проскрипционные списки, т. е. списки лиц, присуждаемых к смертной казни с конфискацией всего их имущества. В эти списки включались не только имена личных врагов триумвиров, но и просто богатых людей, что опять–таки давало возможность мобилизовать крупные средства.

Второй триумвират в отличие от первого не был всего лишь неофициальным соглашением. Власть триумвиров утверждалась особым решением народного собрания. Они получали право — на пять лет — назначать сенаторов и магистратов, издавать законы, устанавливать налоги, чеканить монету; им же принадлежала на этот срок высшая судебная власть (без права апелляции).

С момента возвращения триумвиров в Рим и юридического оформления их власти началась вакханалия проскрипционных убийств и конфискаций. За голову каждого осужденного назначалась крупная награда, рабам же, кроме денежного вознаграждения, была еще обещана и свобода. Всячески поощрялись доносы родственников друг на друга. Предоставление проскрибированным убежища, укрывательство их — карались смертной казнью.

Разгул проскрипций вскрыл страшную картину разложения римского общества. Казалось, что все родственные связи, все узы дружбы были расторгнуты. Дети доносили на своих родителей, рабы и отпущенники на своих господ, жены — на мужей. Римский историк Веллей Патеркул установил даже особую шкалу морального разложения: на первом месте в смысле предательства стояли сыновья, стремившиеся получить наследство, затем шли отпущенники, затем — рабы; наибольшую же стойкость и верность проявили все–таки жены.

Страшный пример того, как следует относиться к родственникам, к друзьям, к политическим союзникам, показали прежде всего сами триумвиры. «Первым из приговаривавших к смерти, — пишет Аппиан, — был Лепид, а первым из приговоренных — брат Лепида, Павел. Вторым из приговаривавших к смерти был Антоний, а вторым из приговоренных — дядя Антония, Луций; в свое время и Луций и Павел высказались за объявление Лепида и Антония врагами отечества». Октавиан хотя и не объявил никого из своих родственников включенным в проскрипционные списки, но зато пошел навстречу настояниям Антония и согласился на включение в эти списки своего недавнего союзника — Цицерона.

Цицерон пытался бежать, сел уже на корабль, но море оказалось бурным, а он не выносил качки. Пришлось вернуться и высадиться на пустынном берегу, но здесь он был опознан, выдан и убит. Солдату, который доставил в Рим его голову и правую руку, Антоний выдал награду в десятикратном размере. Он поставил голову на стол и долгое время наслаждался этим ужасным зрелищем. А его жена Фульвия колола язык оратора булавками. Затем голова Цицерона была поставлена около ростр, с которых столько раз гремели его речи, вызывая восторг римлян.

Общее число жертв было весьма велико. Различные авторы называют различные цифры. Аппиан, например, говорит о гибели 300 сенаторов и 2000 всадников. Но так как проскрипционные списки не раз менялись, а кроме того, погибло много людей, вообще ни в какие списки не внесенных, то едва ли можно говорить о каких–то точных цифровых данных. Следует также заметить, что, против ожиданий, больших средств проскрипции триумвирам не дали — слишком многое разграблялось солдатами. Конфискация земель 18 городов тоже пока была отложена. Зато был введен чрезвычайный налог на зажиточных граждан (в 1/50 часть всего имущества).

Пока триумвиры в Италии вели борьбу с противниками и собирали средства для предстоящих военных действий, «республиканцы», не менее деятельно и также не останавливаясь перед прямым и открытым вымогательством, действовали в провинциях. В Сицилии утвердился Секст Помпей; Сирия, Греция и Македония оказались в руках Брута и Кассия. Они не менее жестоко расправлялись с цезарианцами, чем триумвиры со своими противниками. Провинциальные города облагались огромными налогами, вассальные царства обязаны были оказывать помощь как денежными средствами, так и живой силой.

В конечном счете Брут и Кассий сосредоточили войска на границе Македонии и Фракии, около города Филиппы. Здесь ими был создан укрепленный лагерь, заняты наиболее выгодные позиции. Сюда же направили свою армию Антоний и Октавиан, и через два с половиной года после убийства Цезаря именно здесь произошла решающая схватка между преемниками покойного диктатора и «республиканцами».

Плутарх и Аппиан дают подробное, развернутое описание битвы при Филиппах. Они оба подчеркивают, что, несмотря на более выгодное в военном да и в морально–политическом отношении состояние войск «республиканцев», их вожди, и главным образом Брут, были охвачены тяжелыми предчувствиями. Как всегда, оба древних историка уделяют много места и внимания перечислению различных знамений, явно неблагоприятных для «республиканцев». И все же Брут в гораздо большей степени, чем Кассий, был сторонником немедленного и решительного сражения. А когда один из его друзей поддержал на военном совете не его, но Кассия и предложил переждать хотя бы зиму, Брут обратился к этому своему другу с ироническим вопросом: что рассчитывает тот выиграть, откладывая сражение до будущего года? — «Да хоть бы прожить лишний год, и то хорошо», — неожиданно отвечал спрашиваемый. Этот ответ, как уверяет Плутарх, возмутил всех присутствующих, в том числе и Кассия, и было решено дать сражение на следующий же день.

Битва при Филиппах происходила как бы в два приема. В первый день против Брута, командовавшего правым крылом, стояли войска Октавиана, против Кассия — войска Антония. Воины Брута ринулись в атаку, даже не дождавшись пароля и команды. Они смяли передние ряды неприятеля, обошли его левый фланг и захватили лагерь. Октавиан, который был в этот день болен и лежал в палатке, еле успел избежать плена и спастись бегством. Однако такой слишком быстрый успех имел свою оборотную сторону: солдаты не окружили и не преследовали врага, они увлеклись разграблением лагеря.

На левом фланге армии «республиканцев» ситуация сложилась куда менее благоприятно. Кассий обнаружил в этой битве несвойственную ему медлительность и нерешительность. Войскам Антония удалось зайти ему в тыл, и вскоре после этого конница начала беспорядочно отступать к морю, затем дрогнула и пехота. Видя свое дело проигранным и ничего не зная о победе Брута, Кассий удалился в какую–то пустую палатку, где и был убит — по собственной просьбе — одним из своих отпущенников. По существу это было самоубийство, но самоубийство по недоразумению. Брут плакал над телом друга, называя его последним римлянином, говоря, что Риму не видать больше людей такой отваги и такой высоты духа.

Через несколько дней состоялось второе сражение. Правое крыло, которым снова командовал сам Брут, одержало верх над неприятелем и даже обратило его в бегство. Но командующие левым флангом войск «республиканцев», боясь обхода, слишком растянули его, боевая линия чрезвычайно истончилась и была прорвана; тогда неприятель ударил Бруту в тыл. Это было поражение, несмотря на то, что Брут «в этот грозный час свершил все возможное и как полководец, и как простой воин». В сражении погибло немалое количество видных представителей «республиканской» партии.

Окруженный группой ближайших друзей и военачальников, Брут провел ночь в лесу, расположившись в лощине у подножия высокой скалы. Плутарх, ссылаясь на свидетельство одного из его спутников, утверждает, что Брут, глядя в звездное небо, декламировал Еврипида. Под утро, когда кто–то сказал, что больше медлить нельзя и следует бежать, он тотчас же откликнулся: «Вот именно, бежать и как можно скорее. Но только с помощью рук, а не ног». После этого он с двумя–тремя друзьями отошел несколько в сторону и затем, укрепив рукоять меча в земле, с силой бросился на обнаженный клинок и тут же испустил дух. Герой обеих побед Марк Антоний (Октавиан фактически не принимал участия ни в первой, ни во второй битве), найдя тело Брута, укрыл его своим роскошным, стоившим целое состояние, пурпуровым плащом. Урну с прахом он распорядился отослать матери Брута — Сервилии.

После битвы при Филиппах стало ясно, что надеждам еще оставшихся в живых «республиканцев» нанесен окончательный удар. Поэтому кое–кто решил перейти на сторону триумвиров. Что касается победителей, то они заново распределили между собой провинции, после чего Антоний отправился на Восток, а больной Октавиан вернулся в Италию, где ему предстояло решить острейший вопрос — наделение ветеранов землей.

Выше упоминалось о том, что триумвиры еще в самом начале своей деятельности решили пустить под раздел земли 18 городов. Теперь два города (Регий и Вибон) освобождались от этой повинности, ветеранов расселяли в 16 италийских городах. Все это были старые, богатые города главным образом Северной и Средней Италии. Земли, принадлежавшие местным жителям испокон веку, конфисковывались и передавались новым владельцам, т. е. ветеранам, причем передавались вместе с рабами и прочим живым и мертвым инвентарем. Местные жители беспощадно сгонялись с земли; ветераны вели себя, как завоеватели во вражеской стране.

Само собой разумеется, что жители обреченных городов выражали крайнее недовольство и даже возмущение подобным положением дел. Но если иметь в виду чисто экономическую сторону вопроса, то триумвирам нельзя отказать в определенной последовательности их аграрной политики. Проводившиеся ныне конфискации можно считать как бы продолжением проскрипций. Объявлялся поход против крупного италийского землевладения. Величина наделов, получаемых ветеранами, нам точно не известна, но по некоторым косвенным данным можно судить о том, что они были очень невелики. Н. А. Машкин говорит в своей книге даже о торжестве — правда, кратковременном — мелкого землевладения, а некоторые западные ученые, например Р. Сайм, считают действия Октавиана революционными и расценивают передел земель италийских городов, как социальный переворот.

Во всяком случае, положение в Италии становилось чрезвычайно напряженным. Разоряемые италийские землевладельцы скапливались в Риме, они были резко настроены против солдат и ветеранов. Нередко происходили стычки между солдатами и толпой. Флот Секста Помпея затруднял снабжение Италии продовольствием, в стране начинался голод, разруха. На дорогах появились шайки разбойников, которые грабили путников, а иногда даже захватывали их в плен, увозили и продавали в рабство. По ночам толпы вооруженных грабителей бесчинствовали в самом Риме, возможно, это были солдаты.

Царившее в стране недовольство попытались возглавить близкие к Антонию люди: его брат Луций Антоний, консул 41 г., и жена Антония — энергичная и властолюбивая Фульвия. Они вели яростную агитацию против Октавиана, доказывая, что он один несет ответственность за конфискации земель, разорение владельцев и чуть ли не за все насилия и грабежи в Италии. Уверяли, что Марк Антоний, как только вернется с Востока, сложит свои чрезвычайные полномочия и «восстановит свободу». Противникам Октавиана удалось навербовать войско из недовольных италийских жителей, а также из ветеранов.

Луция Антония и Фульвию, конечно, нельзя считать бескорыстными защитниками разорявшихся италиков. Причина их противоречий и даже вражды с Октавианом лежала глубже — она заключалась в борьбе за монопольное право наделения землей ветеранов. Это была серьезная политическая проблема, ибо речь шла о создании новой, достаточно широкой социальной опоры. Октавиан, сгоняя с земель городов сотни, пусть даже тысячи более или менее крупных владельцев и распределяя наделы среди десятков тысяч ветеранов (а он распределял земли солдатам 34 легионов), приобретал таким образом массовую и прочную опору. Если от него не удалось вырвать это право наделения землей, то следовало, по крайней мере, создаваемому Октавианом новому социальному слою противопоставить всех тех, кого эти новые владельцы разоряли и вытесняли. Это и послужило причиной очередной вспышки гражданской войны.

Война началась с ряда восстаний в среднеиталийских городах. Аппиан утверждал, что, опасаясь раздела земель, восстала почти вся Италия. После ряда стычек и маневров Октавиану и его полководцам, главным образом наиболее талантливому из них — Марку Випсанию Агриппе, удалось запереть войско восставших в Перузии. Осада города длилась несколько месяцев, наконец голод принудил осажденных к капитуляции (весна 40 г.). Луций Антоний получил прощение, его солдаты перешли к Октавиану, но Фульвии пришлось бежать. Город был отдан на разграбление, члены муниципального совета казнены. Октавиану разрешалось вступить в Рим в одежде триумфатора и присуждался лавровый венок.

Население Рима да и всей Италии с восторгом приветствовало окончание военных действий. Все жаждали прочного устойчивого мира. Однако время для него еще не пришло — не успела окончиться Перузинская война, как уже начал назревать новый конфликт между Октавианом и Антонием.

Антоний, как уже было сказано, после битвы при Филиппах отправился на Восток. Основная цель заключалась в сборе средств для расплаты с солдатами, а также для подготовки парфянского похода, о чем мечтал еще Юлий Цезарь. Но для этого следовало сначала разобраться в сложных, как всегда, восточных делах: произвести династические перемены в ряде вассальных царств, покарать и обложить налогами те города и области, которые поддерживали «республиканцев», предоставить какие–то привилегии своим приверженцам.

Плутарх весьма красочно описывает пребывание Антония на Востоке: «Когда… Антоний переправился в Азию и впервые ощутил вкус тамошних богатств, когда двери его стали осаждать цари, а царицы наперебой старались снискать его благосклонность богатыми дарами и собственной красотой, он отдался во власть прежних страстей и вернулся к привычному образу жизни, наслаждаясь миром и безмятежным покоем, меж тем как Цезарь (т.е. Октавиан. — С. У.) в Риме выбивался из сил, измученный гражданскими смутами и войной».

188 Антония окружала целая свита, в которой далеко не последнее место занимали кифареды, флейтисты, плясуны, мимы и прочий, как выражается Плутарх, «чумной сброд». Вот как описывается въезд Антония в Эфес: «Вся Азия, точно город в знаменитых стихах Софокла, была полна «курений сладких, песнопений, стонов, слез». Когда Антоний въезжал в Эфес, впереди выступали женщины, одетые вакханками, мужчины и мальчики в обличии панов и сатиров, весь город был в плюще, в тирсах, повсюду звучали псалтерии, свирели, флейты и граждане величали Антония Дионисом — подателем радостей, источником милосердия».

Из Эфеса Антоний переехал в Тарс (столица Киликии) и сюда он вызвал Клеопатру, которая должна была оправдаться перед ним от возводимых на нее обвинений в сочувствии и помощи Кассию. И вот тогда–то «ко всем природным слабостям Антония прибавилась последняя напасть — любовь к Клеопатре». Царица прибыла в Тарс по реке Кидн на корабле «с вызолоченной кормой, пурпурными парусами и посеребренными веслами, которые поднимались и опускались под напев флейты, стройно сочетавшийся со свистом свирелей и бряцанием кифар. Царица покоилась под расшитой золотом сенью в уборе Афродиты, какою изображают ее живописцы, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами — будто эроты на картинах. Подобным же образом и самые красивые рабыни были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых весел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам. Толпы людей провожали корабль по обеим сторонам реки, от самого устья, другие толпы двинулись ей навстречу из города… И повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии».

Результат этой встречи заключался в том, что подготовка похода против парфян фактически была отложена и Антоний отправился с Клеопатрой в Александрию, где в непрерывных пирах и увеселениях он провел зиму 41/40 г. От этого приятного времяпрепровождения его оторвали такие события, как вторжение парфян и гражданская война в Италии.

Антоний направляется в Италию. К нему присоединяется Домиций Агенобарб, который приводит с собой республиканский флот, а затем они оба заключают союз с Секстом Помпеем. Казалось, что столкновение Октавиана с этой коалицией неизбежно. Дело дошло до того, что войска Октавиана и войска Антония сошлись у Брундизия. Однако, как случалось и раньше, солдаты обеих армий настояли на примирении полководцев. К тому же пришло известие о смерти Фульвии, которая была настроена гораздо более непримиримо, чем сам Антоний.

После этого состоялось так называемое Брундизийское соглашение. Провинции были снова перераспределены: Антоний теперь официально получал все восточные провинции, Октавиан — все западные, а за Лепидом, который все больше и больше отступал на задний план, по–прежнему сохранялась Африка. Соглашение было скреплено династическим браком: Антоний женился на сестре Октавиана, которая незадолго до всех этих событий овдовела.

В скором времени Брундизийское соглашение было дополнено еще одним: договором, заключенным триумвирами с Секстом Помпеем в Путеолах (или в Мизене) в 39 г. По этому соглашению Помпей признавался командующим всеми морскими силами, за ним закреплялись Сицилия и Сардиния, признавалась его власть над Пелопоннесом. Все бежавшие к нему из Рима (от проскрипций) получали прощение, все рабы, служившие в его войсках, объявлялись свободными.

Однако прочного мира, которого так жаждало все население Римской державы, не получилось и теперь. После заключения договора в Путеолах Антоний снова направился на Восток. Положение там было довольно напряженным. Уже упоминалось о вторжении парфян в 40 г. в пределы Римского государства. Они захватили Сирию и некоторые области Малой Азии. Правда, в 39 г. полководцу Антония Вентидию Бассу (это был один из наиболее опытных и испытанных военачальников) удалось вытеснить парфян из захваченных ими областей, но парфянская проблема в целом оставалась нерешенной, планы Цезаря — нереализованными, поражение Красса — неотмщенным. Антоний стремился к «настоящей», большой войне против Парфии.

Не наступило мира и в самой Италии. Договор, заключенный с Секстом Помпеем в Путеолах, оказался непрочным. Его флот по–прежнему затруднял подвоз продовольствия в Италию, бегство же рабов из Рима в Сицилию приняло колоссальные размеры. Общественное мнение в Риме складывалось теперь далеко не в пользу Помпея. Этим решил воспользоваться Октавиан, чтобы окончательно разделаться с полупиратским государством — постоянной угрозой Риму.

Однако начало военных действий, пока флотом руководил сам Октавиан, оказалось чрезвычайно неудачным. Он потерпел поражение, флот его частично был разбит и потоплен в бою, частично погиб во время бури. Пришлось искать помощи у Антония. Весной 37 г. в Таренте произошло свидание Октавиана с Антонием. Антоний передал своему коллеге флот из 130 судов, сам же он нуждался в сухопутном войске. Октавиан предоставлял поэтому в его распоряжение 20 тыс. солдат для парфянского похода. Кроме того, во время Тарентинского свидания было принято решение о продлении чрезвычайных полномочий триумвиров еще на пять лет.

Война с Секстом Помпеем возобновилась. Теперь во главе флота стоял Агриппа, прославившийся еще во время Перузинской войны. В двух морских сражениях (36 г.) Помпей был разбит, бежал в Малую Азию и там погиб. Эмилий Лепид, который выступал в ходе войны как союзник Октавиана, попытался вдруг захватить власть над Сицилией. Однако войско ему изменило и перешло на сторону Октавиана. Последний завершил свою победу над Помпеем весьма своеобразным образом: всех беглых рабов из войска Помпея разоружили, доставили в Италию (всего 30 тыс. человек) и передали их бывшим владельцам. Октавиан настолько гордился этим актом, что в составленном несколько лет спустя знаменитом перечне «Деяния божественного Августа», специально подчеркивал: «Море я очистил от пиратов. Взяв в этой войне около 30 тыс. рабов, которые бежали от своих господ и подняли оружие против государства, я передал их господам для надлежащего наказания». И это после того, как по Путеольскому соглашению всем рабам, находившимся в государстве Секста Помпея, торжественно гарантировалась свобода! Из одной этой фразы «Деяний» можно извлечь весь моральный кодекс а также всю теорию и практику рабовладения.