1. Рим накануне империи.

1. Рим накануне империи.

Становление Римской империи — одна из «вечных проблем» для историка. Действительно, превращение маленькой общины на Тибре в крупнейшую средиземноморскую (а по современным той эпохе понятиям — в мировую) державу, переход от натурального хозяйства и патриархального быта к расцвету товарно–денежных отношений, т.е. отношений, которые следует определить как «рабовладельческую систему, направленную на производство прибавочной стоимости», кризис и разложение типических форм полисной демократии и смена их тоталитарным, нивелирующим режимом огромной империи — вот те явления и процессы, которые издавна привлекали и, очевидно, долго еще будут привлекать внимание каждого, кто относится к истории не как бесстрастный регистратор или отрешенный от жизни антиквар, но ищет в ней ответа на животрепещущие вопросы современности или, говоря иными словами, интересуется прошлым, живет настоящим и не совсем равнодушен к будущему.

В истории, как известно, многое повторяется. Но повторяется всегда по–разному. Потому история, к сожалению, далеко не всегда учит нас предотвращать нежелательные явления, жестокие и драматические события, а тем более — ошибки, но зато она способна дать нам суровое удовлетворение: все такие события и все ошибки в совершенно различных исторических условиях, в совершенно иной социальной среде, при иной расстановке классовых сил — уже не раз совершались и не раз искупались горьким опытом человечества.

Избранная нами эпоха римской истории входит неотъемлемой составной частью в этот горький опыт, ибо она, быть может, как никакая другая, богата такими историческими событиями, личностями, идеями, которые оставили достаточно заметный (и чаще всего — трагический) след в жизни не одного поколения и которые способны — я в этом уверен — глубоко затронуть рассудок и чувства, ум и сердце любого мыслящего человека даже нашего времени.

Но прежде чем перейти к описанию этих событий, личностей, идей, попытаемся ответить на вопрос, какие причины обусловили возникновение такого исторического феномена, как Римская империя. Ответ надо искать, видимо, в самой римской истории, во всяком случае в истории той эпохи, которую можно определить как канун становления imperium Romanum.

Рим после завоевания Италии превратился по существу в крупнейшее государство Западного Средиземноморья. Поэтому вполне закономерно, что новыми, очередными объектами римской экспансии, которая до сих пор ограничивалась пределами Апеннинского полуострова, становятся теперь заморские территории, и в первую очередь Сицилия, про которую один из древних авторов говорил, что эта богатая добыча, этот плодородный остров как бы нечаянно оторван от материка. Однако попытка проникнуть в Сицилию привела сначала к столкновению, а затем к длительной и упорной борьбе с наиболее могущественным государством западной части Средиземного моря — Карфагеном.

Три войны, которые римляне вели с Карфагеном (так называемые Пунические войны), продолжались (с некоторыми интервалами) около 120 лет и закончились, как известно, полной победой Рима. В ходе этих войн римляне подчинили себе не только территорию Карфагена, но завоевали Испанию и такие острова Средиземного моря, как Сицилия, Корсика, Сардиния. В перерыве между второй и третьей Пуническими войнами римляне подчинили своей власти государства Балканского полуострова — Македонию и Грецию — и начали еще глубже проникать на эллинистический Восток — в Малую Азию. К концу II в. до н. э., в результате довольно бесславной (особенно в первой ее половине) войны с царем Нумидии Югуртой, эта африканская страна тоже была завоевана и превращена в римскую провинцию.

Что касается событий внутренней истории Рима, то следует сказать, что вскоре после окончания Пунических войн римское общество вступает в длительный период революционных бурь и потрясений. Начиная с напряженной борьбы, развернувшейся вокруг аграрного законодательства Гракхов, борьбы, которая привела к первым вспышкам гражданской войны на улицах Рима, и кончая грандиозным восстанием италийского крестьянства, известным в истории под именем Союзнической войны, мы можем весь этот период охарактеризовать как начало эпохи гражданских войн и канун крушения староримской сенатской республики, или — что по существу одно и то же — канун становления империи.

Какие же изменения произошли в римском обществе за это время? Какие черты наиболее ярко определяют его экономику, его социальные отношения, его политическую структуру?

Существенно новой чертой экономического развития Римского государства было образование денежно–ростовщического капитала. Превращение Рима в крупнейшую средиземноморскую державу содействовало широкому развитию внешней торговли. Если нужды римского населения в предметах ремесленного производства удовлетворялись в основном внутри страны, то сельскохозяйственные продукты ввозились из западных провинций, а предметы роскоши — из стран эллинистического Востока. Римляне устанавливают тесные торговые связи не только с подвластными им странами, но и с рядом крупных эллинистических государств, пока сохраняющих свою независимость (например, с Египтом). Когда–то, еще в III в. до н. э., выдающуюся роль в мировой торговле играл Родос, затем — Коринф; после разрушения Коринфа в качестве крупнейшего торгового центра начинает выдвигаться Делос, который постепенно стягивает к себе не только всю коринфскую, но — и родосскую торговлю. На Делосе, где встречались друг с другом и совершали торговые сделки купцы самых различных стран, возникают торгово–религиозные (они находились под покровительством того или иного божества) ассоциации италийских купцов (главным образом кампанцев или южноиталийских греков).

Римские завоевания обеспечивали непрерывный приток ценностей и денежного капитала в Рим. Контрибуции, военная добыча, грабительская эксплуатация завоеванных стран и областей, превращенных в римские провинции, — все это давало огромные доходы как самой римской казне, так и отдельным лицам — офицерам и солдатам, купцам и ростовщикам.

После первой Пунической войны римская казна получила 3200 талантов контрибуции. Контрибуция, наложенная на карфагенян после второй Пунической войны, равнялась уже 10 тыс. талантов, а на Антиоха III (после окончания Сирийской войны) — 15 тыс. талантов. Военная добыча победоносных римских полководцев была колоссальной. Плутарх описывает триумфальный въезд в Рим победителя при Пидне Эмилия Павла. Триумф длился три дня, в течение которых непрерывно проносили и везли на колесницах драгоценное вооружение, произведения искусства, огромные сосуды, наполненные золотом и серебряной монетой. В 189 г. после битвы при Магнезии (победа над тем же Антиохом III!) римляне захватили в качестве военной добычи 1230 слоновых клыков, 234 золотых венка, 137 тыс. фунтов серебра, 224 тыс. серебряных греческих монет, 140 тыс. золотых македонских монет, большое количество изделий из золота и серебра.

Вплоть до II в. до н. э. Рим испытывал определенный недостаток в серебряной монете, но после этих войн, в особенности после освоения испанских серебряных рудников, Римское государство получило полную возможность обеспечить серебряную основу своей денежной системы.

В Риме возникают крупные объединения, компании откупщиков (societas publicanorum), которые берут на откуп различные виды общественных работ в самой Италии, а также — и в первую очередь — сбор налогов в римских провинциях. Публиканы не пренебрегали и кредитно–ростовщическими операциями, причем опять–таки прежде всего в провинциях, где еще оставались в силе законы и обычаи, допускавшие продажу в рабство за долги и где ссудный процент был почти ничем не ограничен (он доходил до 48—50%). Наряду с компаниями публиканов в Риме существовали и были довольно широко распространены меняльные конторы. Они тоже занимались не только разменом денег, но и ссудами под проценты, а также хранением денег и переводом денежных сумм одного вкладчика на счет другого. Владельцы этих контор назывались аргентариями, а так как этот род деятельности в Риме не считался почетным, то аргентариями были, как правило, вольноотпущенники или иностранцы (довольно часто — греки).

Древняя Италия всегда была аграрной страной. Поэтому изменения в области экономики отражались в первую очередь на сельском хозяйстве. В интересующее нас время здесь шли сложные и даже мучительные процессы: концентрация земель и неразрывно связанный с этим процесс пауперизации крестьянства.

До II в. до н. э. в сельской Италии преобладали мелкие и средние крестьянские хозяйства, отличавшиеся натуральным характером. Они обслуживались, как правило, трудом самого землевладельца и членов его семьи (с эпизодическим использованием труда наемных сельскохозяйственных рабочих). По мере развития торгово–денежных отношений и роста рабовладения эти хозяйства начинают вытесняться хозяйствами совсем иного типа — основанными на эксплуатации рабского труда и производящими сельскохозяйственную продукцию уже не только для удовлетворения собственных нужд, но и для продажи, т.е. на рынок.

Аппиан в историческом труде, посвященном описанию гражданских войн, так изображает эти процессы: «Богачи, заняв большую часть этой неподеленной земли и вследствие давности захвата надеясь, что у них ее не отберут, стали присоединять к своим владениям соседние участки бедных, частью скупая их за деньги, частью отнимая силой, так что в конце концов в их руках вместо небольших поместий оказались огромные латифундии. Для обработки полей и охраны стад они стали покупать рабов».

Огромные латифундии, насчитывающие сотни и тысячи югеров земли, возникали главным образом на юге Италии, в Сицилии и даже в Африке. Для Италии в целом характерно поместье несколько более скромных размеров, рассчитанное, однако, на развитие в нем товарного производства и на эксплуатацию рабского труда. Такое поместье, такую образцовую виллу описывает в. специальном труде De agri cultura известный римский государственный деятель Катон Старший.

Образцовая вилла Катона представляет собой комплексное хозяйство: масличная роща в 240 югеров, виноградник в 100 югеров, а также зерновое хозяйство и пастбище для скота. На уход за виноградником в 100 югеров, требуется, как указывает Катон, не менее 14 рабов, на оливковый сад в 240 югеров — 11 рабов. Катон дает весьма детальные советы относительно того, как следует наиболее рационально эксплуатировать рабов, занимая их делом и в дождливые дни, когда работы в поле не ведутся, и даже в дни религиозных праздников. Во главе управления поместьем стоит вилик, назначаемый из наиболее преданных и сведущих в сельском хозяйстве рабов; жена вилика выполняет обязанности ключницы и кухарки.

Катона весьма интересует вопрос о рентабельности сельского хозяйства и его отдельных отраслей. «Если меня спросят, — пишет он, — какие имения следует поставить на первое место, я отвечу так: на первое место следует поставить виноградник, дающий вино хорошего качества и в изобилии, на второе место — орошаемый огород, на третье — ивовую посадку (для плетения корзин), на четвертое — оливковую рощу, на пятое — луг, на шестое — хлебное поле, на седьмое — лес». Из этой шкалы становится ясным, что зерновые культуры, которые преобладали в хозяйствах старого типа, теперь отступают далеко назад по сравнению с более рентабельными отраслями сельского хозяйства — садово–огородными культурами и даже скотоводством.

Таким образом, проблема товарности хозяйства уже в III—II вв. до н. э. выдвигается на первый план. Не случайно, говоря о покупке имения, Катон советует обращать внимание не только на плодородие почвы, но и на то, чтобы «поблизости был значительный город, море, судоходная река или хорошая дорога», имея в виду перевоз и продажу продуктов. «Хозяин должен стремиться, — говорит Катон, — побольше продавать и поменьше покупать».

Как уже было сказано выше, процесс развития вилл и латифундий имел своей оборотной стороной обезземеливание крестьянства. Из описания Аппиана видно, что мелкие и средние крестьянские хозяйства гибли не столько вследствие экономической конкуренции крупных поместий, сколько в результате прямых захватов земель владельцами этих поместий. Из–за оккупации и разделов ager publicus крестьяне лишались даже общинных угодий. Но, бесспорно, перевод всего производства на товарную основу легче и проще было осуществить в рабовладельческой вилле, чем в скромном крестьянском хозяйстве патриархального типа. Кроме того, крестьянские хозяйства Италии весьма пострадали за время почти непрерывных войн, ведшихся в III—II вв. до н. э. на территории самого Апеннинского полуострова. Так, за время нашествия Ганнибала, по данным некоторых источников, погибло около 50% всех крестьянских усадеб в Средней и Южной Италии. Далекие походы в Испанию, Африку, Малую Азию, отрывая крестьян на долгое время от их хозяйств, тоже содействовали упадку мелкого и среднего землевладения в Италии. Таковы были основные причины обезземеливания и пауперизации крестьянства. Вопрос о его положении, его судьбах неминуемо подводит нас к проблеме социальных отношений в римском обществе, к проблеме классовой структуры.

Римское общество ко II в. до н. э. представляло собой пеструю картину враждующих классов и сословий. Пожалуй, наиболее существенной особенностью римского общества этого времени следует считать появление новой социальной силы — многочисленного сословия рабов. Конечно, рабство существовало в Риме с давних пор, но особенно интенсивно рабовладельческие отношения развиваются, видимо, на рубеже III—II вв. до н. э.

Источники рабства многообразны: это — завоевательные войны, работорговля, долговое рабство (в провинциях), естественный прирост рабов. Само собой разумеется, что в эпоху почти непрерывных войн в средиземноморском бассейне захват пленных и продажа их в рабство были первостепенными источниками пополнения рабов.

До нас дошли лишь разрозненные, отрывочные и, видимо, далеко не точные цифровые данные, но и они дают довольно яркое представление о многотысячных массах рабов, хлынувших в эти годы в Рим.

Еще во время первой Пунической войны взятие Агригента (262 г.) дало римлянам 25 тыс. пленных, которые и были проданы в рабство. Шесть лет спустя консул Регул, одержав победу над карфагенянами при мысе Экноме, отправил в Рим 20 тыс. рабов. В дальнейшем подобные цифры неуклонно растут. Фабий Максим при взятии Тарента в 209 г. продал в рабство 30 тыс. жителей. В 167 г. при разгроме городов Эпира консулом Эмилием Павлом было продано в рабство 150 тыс. человек. Разрушение Карфагена (146 г.) в итоге третьей Пунической войны ознаменовалось продажей в рабство всех уцелевших жителей этого огромного города.

Большое развитие получила работорговля. В качестве одного из наиболее крупных центров оптовой торговли рабами славился остров Делос, где, по словам Страбона, иногда продавалось до 10 тыс. рабов в день. В самом Риме тоже существовал рабский рынок (у храма Кастора), подобные же рынки имелись и в других городах Римского государства. Цены на рабов в разное время были разными, в годы крупных завоеваний они резко падали. «Дешев, как сард», — существовала поговорка в Риме после захвата Сардинии. Однако цены на образованных рабов или рабов, обладающих особой квалификацией (повара, танцовщицы, актеры и т. п.), были очень высоки. За них римские богачи платили тысячные суммы. Недаром Плутарх, говоря о богатстве Красса, считал, что главную и наиболее ценную его часть составляли образованные и квалифицированные рабы.

Постепенно сословие рабов дифференцируется. Распространяется обычай вывода рабов на пекулий (т.е. разрешение вести самостоятельное хозяйство), вольноотпущенничество; в наиболее привилегированном положении оказывается так называемая городская фамилия (familia urbana), к которой, как правило, относятся квалифицированные рабы и личная прислуга. Наиболее суровой эксплуатации подвергаются рабы, входящие в сельскую фамилию (familia rustica). Еще тяжелее было положение рабов, работающих в рудниках, каменоломнях или оказавшихся в казармах для гладиаторов.

Рабы, как известно, не имели ни политических, ни гражданских прав. Раб не считался личностью, но лишь вещью, целиком принадлежавшей своему хозяину, «одушевленным орудием». Недаром римский энциклопедист Теренций Варрон установил такую — ставшую затем знаменитой — классификацию сельскохозяйственного инвентаря: орудия немые (соха, плуг, грабли и т. п.), орудия полунемые (рабочий скот) и орудия говорящие (рабы).

Господствующий класс римского общества также, конечно, не был единым. Он распадался на два привилегированных сословия (ordines): сенаторское и всадническое. К первому принадлежали, как правило, представители римского нобилитета, т.е. старой землевладельческой знати, образовавшейся в свое время в результате слияния патрицианской и плебейской верхушки. Эта староримская знать, державшаяся за свои традиции и привилегии, была по существу уже обреченным классом, которому предстояло уступить место и руководящее положение в государстве более перспективным социальным группировкам.

К таким группировкам принадлежало прежде всего всадническое сословие, т.е. представители торгово–денежной аристократии (хотя многие из них были одновременно и землевладельцами). Всадничество в эту эпоху уже стремится к самостоятельной политической роли и в своей борьбе против политического господства нобилитета нередко блокируется с низшими слоями римского населения (сельским, а затем и городским плебсом). Типичным представителем этой новой аристократии был, например, Марк Лициний Красс, который путем различных спекуляций нажил многомиллионное состояние. Большую часть своих богатств он приобрел, по словам Плутарха, «из пламени войны и пожаров». Красс не брезговал ничем: во время частых тогда в Риме пожаров он скупал за бесценок у растерянных владельцев горящие дома и смежные с ними постройки, и таким образом значительная часть города превратилась через некоторое время в его собственность.

Наряду со всадническим сословием определенной социальной силой становится в это время так называемая муниципальная аристократия, т.е. крупные землевладельцы италийских городов. После Союзнической войны и распространения гражданских прав на все население полуострова и превращения Рима фактически в главный город, столицу Италии, муниципальная знать начинает принимать все более и более активное участие в социальной и политической борьбе.

Без преувеличения можно сказать, что римское всадничество и муниципальная знать были в эти годы наиболее деятельными элементами господствующего класса, крупной политической силой.

Что касается низших слоев населения Римского государства, то здесь прежде всего следует отметить значительный рост городского плебса. Этот факт был непосредственно связан с обезземеливанием и пауперизацией крестьянства. Разоренные крестьяне частично превращались в арендаторов или наемных сельскохозяйственных рабочих (батраков). Но так как к найму батраков прибегали только в страдную пору (покос, жатва, сбор винограда и т. п.), то батраки не могли рассчитывать на сколько–нибудь обеспеченный и постоянный заработок. Поэтому огромные массы крестьян хлынули в город. Некоторая часть занялась производительным трудом, т.е. превратилась в ремесленников (хлебопеков, суконщиков, сапожников и т. п.) или строительных рабочих, некоторые занялись мелкой торговлей. Но значительная масса этих разоренных людей не могла найти себе постоянной работы и в городе. Целые кварталы Рима, застроенные многоэтажными домами, — они назывались инсулами, т.е. островами, — были заселены бедняками. Часто они вели жизнь бродяг и нищих, наполняя форум и рыночные площади. Они ничем не брезговали в поисках хотя бы эпизодического и случайного заработка: продажей голосов на выборах, лжесвидетельскими показаниями в судах, доносами и воровством. Они жили за счет общества, жили на те жалкие подачки, которые им перепадали от римских богачей, удачливых полководцев или политических авантюристов, искавших популярности, а также за счет государственных раздач. Они превратились в паразитический, деклассированный слой населения, в античный люмпен–пролетариат. Что касается социального и политического значения городского плебса в целом, то он представлял собой такую общественную силу, которая, быть может, и не имела вполне самостоятельного значения, но которая в качестве союзника или, наоборот, врага могла оказать решающее влияние на отклонение стрелки весов политической борьбы в ту или иную сторону.

Выше было сказано, что римское общество интересующей нас эпохи представляло собой довольно пеструю картину враждующих классов и сословий. И действительно, именно в это время чрезвычайно обостряются противоречия между рабами и рабовладельцами. Они обостряются настолько, что приводят к самым крайним формам борьбы — к массовым восстаниям рабов (сицилийские восстания, великое восстание Спартака). Чрезвычайно напряженно развивается борьба между крупными землевладельцами и сельским плебсом.

Не менее остры были противоречия в среде самого господствующего класса: между нобилитетом и всадничеством, между староримской знатью и муниципальной аристократией. По существу борьба между враждующими классами и социальными группировками свободного населения и оказалась причиной гражданских войн, которые привели в конечном счете к краху сенатской республики. Даже среди низших слоев населения Рима не было мира и единства: существовали определенные и довольно резкие противоречия между сельским и городским плебсом, а после Союзнической войны — между «старыми» и «новыми» (т.е. получившими лишь после этой войны гражданские права) гражданами (борьба марианцев и сулланцев, законопроекты Сульпиция Руфа).

Наконец, следует отметить возникновение совершенно новой, имевшей самостоятельное и все возраставшее значение социальной силы — римской армии. Эта новая армия, возникшая после так называемой реформы Мария, когда в армию стали принимать неимущих («пролетариев»), в корне отличалась от старого римского ополчения. Будучи тесно связано с комициями и другими установлениями полисной демократии, староримское ополчение было по существу крестьянским войском со всеми его характерными чертами и особенностями (связь с землей, незаинтересованность в заморских завоеваниях, длительных походах и т. д.). Новая армия — это постоянная, профессиональная, «кадровая» армия, состоящая из людей, вся жизнь и все благополучие которых зависели от удачных походов и победоносных полководцев. Такая армия смогла в сравнительно короткий срок превратиться не только в особую и самостоятельную силу в государстве, но и в силу над государством, что и дало затем основание величайшему из римских историков объяснить ее существованием «тайну империи».

Невольно встает вопрос: каковы внутренняя связь и внутренний смысл всех этих столь разнородных, на первый взгляд, явлений и событий? Существует ли подобная связь вообще?

Она, несомненно, существует, и то общее, что объединяет эти разнообразные события, может быть выражено довольно кратким, но в то же время достаточно точным определением — кризис полиса. Все упоминавшиеся выше факты римской истории представляют собой звенья единой цепи, единого процесса — процесса длительного, сложного и противоречивого, который к I в. до н. э. достигает своего наивысшего развития.

Что мы понимаем под кризисом полиса? Очевидно, речь должна идти о кризисе и разложении тех экономических, социальных и политических институтов и отношений, которые были характерны для Рима, пока он существовал в качестве сравнительно небольшой патриархальной общины. Например, развитие рабовладения, превращение раба в основную производящую фигуру — все это характерные признаки кризиса полиса, ибо патриархальная община Рима покоилась отнюдь не на рабском труде. Эти явления в общих чертах нами уже рассмотрены, но мы еще не касались той сферы, где кризис полиса отразился, быть может, наиболее ярко и убедительно, — сферы политических отношений. Говоря другими словами, кризис полиса обусловил кризис политических форм Римской республики.

Однако кризис полиса и кризис республики — явления неравнозначные. Во–первых, они не совпадают по времени. Начало процесса, который мы определяем как кризис полиса, следует, очевидно, отнести к тому времени, когда Рим, одержав окончательную победу над Карфагеном и покорив Балканский полуостров, превратился в крупнейшую средиземноморскую державу. Как полис Рим, однако, перестает существовать только после Союзнической войны, ибо распространение прав римского гражданства на все население Италии и формальная возможность для каждого участвовать в римском народном собрании лишили Рим как город и его непосредственных жителей прежнего привилегированного положения, превратили Рим не в единственный, каким он был когда–то, но лишь в главный город, столицу италийской федерации городов и общин.

Что касается кризиса Римской республики, то его развитие наблюдается значительно позднее — хронологически он даже может рассматриваться как следствие кризиса полиса.

Во–вторых, как мы уже могли убедиться, кризис полиса — понятие более широкое, чем кризис республики. Понятие кризиса полиса включает в себя и экономику, и социальные отношения. Но зато, как уже сказано, нигде так ярко и так концентрированно кризис полиса не выражается, как в кризисе политических форм, т.е. в явлении кризиса самой Римской республики.

Смена республиканского государственного аппарата (с присущими ему элементами полисной демократии) тоталитарным и нивелирующим аппаратом мировой империи — явление настолько разительное и выдающееся, что на нем следует остановиться несколько подробнее. Для того чтобы его полностью осмыслить и оценить, стоит восстановить — хотя бы в самых общих чертах — картину римского государственного устройства времен расцвета республики.

Верховным органом Римского государства — во всяком случае, в соответствии с неписаной римской конституцией — были комиции, т.е. народное собрание. В Риме существовало три вида народных собраний. Наиболее древние, сохранившиеся от эпохи родового строя куриатные комиции в эпоху расцвета республики утратили почти всякое значение. На так называемых центуриатных комициях происходили выборы почти всех должностных лиц (магистратов); на трибутных комициях, бывших наиболее демократическим видом народных собраний, поскольку в них могло принимать участие все население Рима, независимо от происхождения и имущественного ценза, принимались основные законы и производились выборы народных трибунов.

Все республиканские должности (магистратуры) были краткосрочными (как правило, годичными), коллегиальными и неоплачиваемыми. Магистраты делились на высших и низших. К высшим принадлежали консулы, преторы, народные трибуны и т. д. В особых случаях (и на еще более короткие сроки) назначались экстраординарные магистраты: диктатор (он не имел коллеги), его заместитель — начальник конницы (magister equitum), чрезвычайные комиссии (например, для кодификации законов или передела земель и т. п.). Диктатор и его заместитель назначались обычно в случае серьезной военной опасности государству.

Наконец, третьим составным элементом римского республиканского устройства был сенат. Он возник как совет старейшин родов и состоял сначала из 100, затем из 300, а в I в. до н. э. из 600 и даже 900 членов. Сенат не был в полном смысле слова выборным органом — он пополнялся отбывшими свой должностной срок высшими (не ниже претора) магистратами. На всем протяжении истории Римской республики сенат играл огромную, по существу руководящую роль. Он ведал государственными финансами, всеми внешними сношениями и политикой, назначал экстраординарных магистратов, принимал решения об объявлении войны и заключении мира.

В силу руководящего положения сената (который всегда был органом римского нобилитета) римскую республику часто называют сенатской, а также аристократической. Это безусловно правильно, тем более если мысленно сравнивать Рим с Афинами эпохи Перикла, но все же не следует забывать и того, что в Риме существовали комиции, которые не раз осмеливались противопоставлять свои решения воле и авторитету сената, существовали такие демократические магистратуры, как должность народного трибуна и т. п. Как и следовало ожидать, по мере углубления кризиса республики именно эти институты и органы полисной демократии начинают в первую очередь окостеневать и сохраняются лишь пережиточно.

Мы уже вскользь упоминали о разложении некоторых политических институтов. Так, например, упоминалось, что перестает существовать народное ополчение и не только перестает существовать, но заменяется оторванной от народа профессиональной, кастовой армией. Да и самые комиции, с которыми это ополчение было тесно связано, начинают теперь терять свое прежнее значение. Такова же была судьба и других органов полисного устройства. Разложившийся, коррумпированный сенат превращается в крайне негибкий и консервативный орган узкого слоя староримской знати, часто сменяемые и взаимоограниченные своей коллегиальностью республиканские должностные лица (магистраты) не могут удовлетворить все нужды огромного государства, не в состоянии проводить последовательную и твердую политическую линию.

Но, пожалуй, непригодность и устарелость старого республиканского аппарата ни в чем не проявляется столь остро и ярко, как в системе управления завоеванными областями.

Несоответствие государственного аппарата новым задачам впервые дало себя знать еще при попытке разрешить проблему управления покоренной Италией. Римляне не смогли создать единого централизованного Италийского государства, они ограничились лишь организацией довольно пестрой федерации общин, в которой Рим занимал особое положение. Это положение обеспечивалось использованием сложной системы политических рычагов и тормозов, в результате чего все общины оказывались в различном отношении к Риму и обладали различными правами и привилегиями. Это давало возможность для управления Италией использовать знаменитый принцип: «разделяй и властвуй» (divide et impera).

По существу говоря, на этом же принципе была основана система управления и римскими провинциями. Только здесь еще более наглядно обнаружилась полная беспомощность республиканского аппарата и его неприспособленность к новым требованиям. Римская система управления провинциями приводила к варварски–примитивной и абсолютно нерациональной с точки зрения самого же господствующего класса эксплуатации населения и природных богатств провинций. Дело в том, что управление провинциями не осуществлялось государственным аппаратом или его органами, но, по существу, отдавалось на откуп отдельным лицам.

К середине II в. до н. э. Рим обладал девятью провинциями (из них шесть западных: Сицилия, Сардиния, Корсика, Цизальпинская Галлия, Испания, Африка, и три восточных: Иллирия, Македония, Азия). Правовое положение городов в этих провинциях было различным: большая их часть относилась к категории зависимых общин, платящих налог (stipendium) и потому называвшихся civitates stipendiariae. Наряду с зависимыми общинами существовали так называемые civitates liberae, т.е. свободные общины, пользовавшиеся полной автономией и иногда даже освобождаемые от уплаты налогов (civitates liberae et immunes). Права некоторых общин устанавливались специальным договором (foedus), и тогда они назывались civitates foederatae. Таким образом, принцип divide et impera применялся и здесь.

Провинциальная система управления складывалась постепенно и в значительной мере стихийно. Не существовало никаких общих законодательных положений, касающихся провинций. Каждый новый правитель той или иной провинции, вступая в должность, издавал обычно эдикт, в котором определял, какими принципами он будет руководствоваться при управлении провинцией. В качестве наместников (или правителей) римляне посылали сначала преторов, а затем стали направлять высших магистратов по окончании срока их полномочий в Риме (проконсулы, пропреторы).

Наместник назначался для управления провинцией, как правило, на год и в течение этого срока не только осуществлял в своей провинции полноту военной, гражданской и судебной власти, но фактически не нес никакой ответственности за свою деятельность перед римскими правительственными органами. Жаловаться на его злоупотребления жители провинций могли лишь после того, как он сдавал дела новому наместнику, но такие жалобы имели успех довольно редко, пожалуй, лишь в тех случаях, когда злоупотребления и корыстолюбие правителя переходили всякие границы (например, знаменитое дело Верреса). Таким образом, деятельность наместников была фактически бесконтрольной, управление провинциями действительно сдавалось им «на откуп».

Подавляющее большинство провинциальных общин облагалось прямыми (stipendium, tributum), а иногда и косвенными налогами (главным образом таможенными сборами). Содержание наместников провинций, их штата и прислуги, а также римских войск, расквартированных на территории провинции, также ложилось на плечи местного населения. Но особенно разорительной для провинциалов была деятельность римских публиканов и ростовщиков. Компании публиканов, бравшие, как уже говорилось, на откуп сбор налогов в провинциях, вносили в римскую казну заранее определенные суммы, а затем выколачивали их с огромными излишками из местного населения.

Хищническая деятельность публиканов и ростовщиков разоряла целые страны, некогда цветущие, а жителей этих стран низводила на положение рабов, продаваемых в рабство за долги.

Такова была система, приводившая к хищнической эксплуатации завоеванных областей. Она никак не отвечала интересам господствующего класса в целом, но была следствием полной непригодности государственного аппарата республики к новым задачам и условиям. Если к этому добавить разложение органов полисной демократии (комиции, сенат и т. п.), изменения в составе господствующего класса (выдвижение римской денежной аристократии и муниципальной — а в дальнейшем и провинциальной — знати), то становится понятным, почему новые и набирающие силу социальные группировки настойчиво искали новых политических форм и новых методов борьбы. В бурных событиях первой половины I в. до н. э. постепенно стали вырисовываться реальные очертания этой новой политической формы, а также методов или путей ее достижения. Этой формой было единовластие, диктатура, средством ее достижения — армия. Так как проблема единовластия была выдвинута самим ходом исторических событий, самой логикой развития классовой борьбы, то теперь дело оставалось за одним: за таким политическим деятелем, который — сознательно или стихийно — учел бы эти требования эпохи и добился их осуществления. Такая историческая личность неизбежно — раньше или позже — должна была появиться. И действительно, история Рима в I в. до н. э. выдвигает целую галерею военных и политических деятелей, из которых одни более, другие менее успешно боролись за власть и за единоличное господство. Причем, как правило, наиболее реальной опорой и решающей силой в этой борьбе была армия, что и привело на деле к целому ряду военных конфликтов, к длительному периоду гражданских войн.

Очень часто этот период, т.е. гражданские войны I в. до н. э. и крах Римской республики, рассматривается как период социальной революции. Такова, во всяком случае, наиболее распространенная, пожалуй, даже господствующая точка зрения в западной историографии.

Впервые она была наиболее широко и основательно изложена в трудах М. И. Ростовцева. Его концепция становления Римской империи в общих чертах выглядит следующим образом. Во II в. до н. э. Рим — по мере развития экономики и социально–политических отношений — перестает быть крестьянским государством, руководимым земельной аристократией. Возникает влиятельное сословие городской буржуазии, которое постепенно начинает все более активно вмешиваться в вопросы управления Римской державой. В результате этих процессов традиционное правление аристократии, опиравшейся на крестьянское ополчение, вырождается в олигархию знатных и богатых фамилий. Но растет и революционная сила — новая римская армия, возникшая после так называемой реформы Мария, т.е. вооруженный пролетариат. Эта «пролетарская армия» и есть движущая сила гражданских войн I в. до н. э., ее вожди — Марий, Цезарь, Антоний и Октавиан — вожди революционного движения, а самый переход от республики к империи выглядит своеобразно понимаемой революцией.

Недаром в одной из своих более ранних работ Ростовцев сам признавался, что его концепция становления Римской империи навеяна «пережитыми событиями», т.е. событиями Великой Октябрьской революции, к которой он отнесся крайне враждебно (вплоть до превращения в белоэмигранта). Таким образом, автор отнюдь не скрывает определенного политического аспекта своей концепции.

Не менее определенно и последовательно мысль о переходе от республики к империи как о некоей революции проводится в известной работе Р. Сайма, которая даже и называется «Римская революция». Автор значительно меньше, нежели Ростовцев, интересуется чисто экономическими проблемами, он уделяет главное внимание социальной и политической истории. По существу весь отрезок римской истории с 60 г. до н. э. по 14 г. н. э. рассматривается им как эпоха революции. Сайм, как и его предшественник Ростовцев, считает Римское государство накануне гражданских войн государством олигархическим. Борьба за власть, богатство, славу развивалась в среде самого нобилитета, знатные фамилии определяли историю республики. Они то возвышались, то сходили на нет; состав правящей олигархии трансформировался с трансформацией самого Римского государства. Интересно отметить, что Сайм не признает Цезаря «революционером», а наоборот, «реалистом и оппортунистом», который был «более консервативен и в большей степени римлянин, чем обычно считают». Зато «наследник Цезаря», т.е. Октавиан, квалифицируется автором как революционный вождь, а передел земель италийских городов — как настоящий социальный переворот. Что касается характеристики власти Августа, то Сайм категорически возражает против попыток определения юридических основ этой власти, выдвигая из всех привилегий и полномочий принцепса на первый план лишь его авторитет, его престиж (auctoritas).

Из советских историков наиболее решительно против точки зрения Ростовцева — Сайма (ибо между взглядами этих двух историков нет принципиальных различий) выступил Н. А. Машкин. В своей известной монографии «Принципат Августа» он справедливо критикует буржуазных историков за то, что у них остается без определения самое понятие революции. Поэтому довольно часто всякий переворот, независимо от его целей и движущих сил, квалифицируется ими как революция. Такое понимание революции является механистическим и по существу даже реакционным.

С этими критическими замечаниями можно согласиться, однако они в значительной мере ослаблены тем, что сам Н. А. Машкин не дает, к сожалению, четкого определения понятия революции. По его мнению, революцией следует считать такой переворот, который вносит в жизнь «качественные изменения» и устанавливает «новые порядки». Поскольку ни Октавиан, ни его союзники не ставили своей задачей установление качественно нового социального строя, то переход к империи, очевидно, нельзя считать революцией. Однако дело едва ли в задачах, которые в данном случае ставились Октавианом или кем–либо из его «союзников».

Более того, остается совершенно неясным, почему и в какой степени субъективистские устремления тех или иных «вождей» движения могут служить критерием его революционности.

Следует отметить, что далеко не все советские историки античности разделяют точку зрения Н. А. Машкина. Например, А. Б. Ранович считает возникновение империи «общественным переворотом». Не очень определенно, но все же он намекает на революционный характер этого переворота. О революционном характере событий II—I вв. до н. э. говорит и С. И. Ковалев. Однако он подчеркивает, что эти события, это «мощное, сложное и длительное революционное движение не могло перерасти в революцию… Оно было подавлено и, в конечном счете, привело только к созданию военной диктатуры, к новой политической системе, известной под именем «империи».

Таким образом, относительно характера перехода от республики к империи существуют три различные точки зрения. Согласно одной из них (М. Ростовцев, Р. Сайм и др.), этот переход рассматривается безусловно как революция; согласно другой точке зрения (Н. А. Машкин), революция не менее безусловно отрицается. И, наконец, существует как бы «промежуточный» вывод (А. Б. Ранович, С. И. Ковалев), в соответствии с которым переход к империи является переворотом, даже революционным движением, однако не перерастающим и не способным перерасти в подлинную революцию.

Какая же из этих точек зрения представляется наиболее приемлемой? Обязателен ли выбор одной из них, или возможно еще какое–то иное решение вопроса?

Прежде всего — о правомерности понятия «социальная революция» применительно к событиям древней истории. Возможность такого применения, на наш взгляд, безусловна, хотя и требуется некоторое уточнение самого понятия.

Социальная революция знаменует переход от одной формации к другой, но вместе с тем вполне возможны, что подтверждается многочисленными примерами, социальные революции в пределах одной формации (Крестьянская война в Германии в XVI в., революция 1848 г. в ряде европейских стран и т. п.). Однако социальные революции — и в этом их главная и наиболее общая черта — приближают гибель старой формации, отживающего способа производства, сходящих с исторической арены классов и содействуют утверждению новой формации и нового способа производства. Причем эта историческая смена происходит, как правило, не в результате одновременного и однократного революционного акта, но как итог целой и иногда довольно длительной эпохи революционных взрывов и потрясений. Недаром Маркс говорил именно об «эпохе социальной революции».

Все социальные революции, независимо от своих конечных результатов, предполагают участие широких народных масс, которые выступают в качестве движущих сил революции. Тот общеизвестный факт, что во всех революциях прошлого политическая власть в конечном счете оказывалась не в руках народа, но господствующих классов, которые стремились использовать плоды и завоевания революции в своих интересах, говорит лишь о внутренней противоречивости всех тех революций, которые совершались ради защиты «собственности одного вида» против «собственности другого вида».

Не каждая социальная революция обязательно приводит к полной и окончательной смене способа производства, но каждая содействует этой смене и потому, в той или иной степени, влияет на экономический базис общества. И, наконец, каждая социальная революция в своем итоге неизбежно вызывает изменения в расстановке и соотношении классовых сил, решает вопрос о политической власти.

Все вышесказанное подтверждает, на наш взгляд, правомерность и допустимость употребления понятия «социальная революция» в приложении к определенным событиям римской истории. Но встает вопрос — к каким именно? К гражданским войнам I в. до н. э.? К диктатуре Цезаря? Ко второму триумвирату и правлению Октавиана Августа?

В отличие от изложенной выше и весьма распространенной в западной историографии точки зрения мы считаем, что понятие революции следует применять не к событиям римской истории второй половины I в. до н. э. (т.е. в основном к гражданским войнам этого периода), непосредственно приведшим к установлению политического режима империи, но к событиям более ранним — начиная от движения Гракхов и вплоть до Союзнической войны. Причем есть все основания считать Союзническую войну — грандиозное восстание италийского крестьянства — высшим этапом развития движения.

Каков был характер революции? Начавшись в эпоху Гракхов в сравнительно узкой, локальной среде римского крестьянства, движение со времени Союзнической войны приобрело общеиталийский размах. Почти с самого начала оно имело тенденцию превратиться в гражданскую войну (события, связанные с убийством Тиберия Гракха и т.д.). Что касается внутреннего содержания движения, то оно может быть определено как революция против Рима–полиса, против староримской аристократии, против крупного землевладения, или, говоря иными словами, как борьба италийского крестьянства за землю и политические права. Если угодно, это была — mutatis mutandis — та же борьба, которую вели некогда римские плебеи против патрициев, с той лишь разницей, что она повторялась в новых условиях и на расширенной основе, т.е. в общеиталийском масштабе. Если борьба патрициев и плебеев закончилась в свое время вовсе не победой широких слоев римского плебса, но весьма компромиссным результатом, а именно образованием нобилитета (слиянием патрицианской и плебейской верхушки), то нет ничего удивительного в том, что и в данном случае плодами и завоеваниями, достигнутыми италийским крестьянством в ходе его революционной борьбы, воспользовались не сами широкие массы, но некоторые — в это время наиболее деятельные и «перспективные» — фракции господствующего класса.