Глава одиннадцатая Венецианская доля в византийском наследстве

Глава одиннадцатая

Венецианская доля в византийском наследстве

Ближайшим результатом разгрома Восточной столицы было образование Латинской империи. Трудно сказать, когда созрела мысль о захвате Византийской империи в головах вождей ополчения, — источники не дают нам на этот вопрос прямого ответа. Можно только предполагать, что это произошло не ранее гибели династии Ангелов. Как ни были широки планы крестоносцев и особенно венецианцев в самом начале похода на Константинополь, они все-таки едва ли шли далее получения новых привилегий и новых опорных торговых пунктов для венецианцев, нескольких ленов — для вождей крестоносного ополчения и богатой добычи — для всех участников восточного предприятия. Гибель династии, полное равнодушие провинции к событиям в столице, изолированное положение знати и бюрократии в осажденном городе, малая боеспособность гарнизона, в чем крестоносцы убедились еще во время первого штурма Константинополя, толкнули Дандоло, Бонифация и их штаб на более смелые дерзания. Во всяком случае надо считать, что к марту 1204 г. план создания новой империи созрел окончательно.

Основателям ее не нужно было отличаться особым политическим глубокомыслием: схема ее была готова, — это было Иерусалимское королевство; ее надо было только несколько видоизменить и приспособить к условиям образования новой империи. Основы этой империи, доля участия в ней партнеров по грабежу были определены в мартовском договоре 1204 г. Разработка этого договора представляла собою дипломатическую подготовку образования на Востоке еще одной феодальной империи крестоносцев.

1. Мартовский договор 1204 г. и его реализация

Отдельные статьи этого договора группируются вокруг четырех вопросов: вопроса о венецианских привилегиях в пределах будущей империи, вопроса о разделе добычи, которую крестоносцы рассчитывали захватить в столице, вопроса об участии в организации управления и доли во власти, вопроса о территориальных правах участников похода.

Для венецианцев на первом плане стоял вопрос о их торговых привилегиях на территории империи. Они хотели сохранить их и приумножить. Это было достигнуто путем введения в договор такого пункта: «За нами (венецианцами) должны быть сохранены те преимущества и владения, которыми мы пользовались с давних пор (quos habere consueveramus), … и все интересы и права, как обеспеченные писанными документами, так и без таковых»…[1528] Это последнее — sine scripto — открывало венецианцам самый широкий простор для самых разнообразных домогательств в сфере их исключительного положения в экономической жизни империи.

В вопросе о разделе добычи венецианцы постарались обеспечить за собою львиную ее часть: из массы захваченных ценностей, в первую очередь им и крестоносцам должны были быть оплачены все виды задолженности по обязательствам императора Алексея IV, остальное должно было быть поделено поровну. По предварительным соображениям финансистов св. Марка это должно было составить для венецианцев три четверти всей добычи, тогда как на долю крестоносцев могла прийтись только одна четверть. Именно это соотношение и было записано в договор.[1529]

Новая империя должна была получить выборного императора. Венецианцы несомненно с самого же начала решили отклонить от себя обременительную честь занятия этого ответственного поста, с которым была связана забота об обороне империи, но пожелали заполучить в свои руки нити церковного управления, которое никогда не было убыточным, но открывало широкие возможности разнообразного влияния не только на дела духовные, но и светские, — венецианцы во всяком случае надеялись на это. Они позаботились, поэтому, включить в договор пункт, в силу которого та из сторон, из среды которой не будет выбран император, получает пост Константинопольского патриарха.[1530] Избирательная комиссия по договору составлялась таким образом, что венецианцы с уверенностью могли рассчитывать на то, что будет избран угодный им кандидат на императорский трон. Она должна была состоять из 12 членов, по шесть представителей от каждой стороны, от венецианцев и крестоносцев. Имея в своем распоряжении половину голосов, легко было привлечь на свою сторону еще несколько человек из разноплеменного состава остальных шести членов комиссии, представлявших в ней интересы крестоносцев. Порядок голосования предусматривал получения кандидатом простого большинства, а при равенстве голосов дело должен был решить жребий.[1531]

Вопрос о территориальных правах участников похода был разрешен таким образом: император, на котором, в первую очередь, лежала забота об обороне империи, должен был получить одну четверть всего ее состава, остальные три четверти подлежали разделу между крестоносцами и венецианцами поровну. Так родился знаменитый титул дожей — «владыка четверти и полчетверти Византийской империи». Этот принцип раздела распространялся также и на столицу, но в доле императора нарочито были указаны дворцы Влахернский и Буколеон.[1532] Все участники раздела должны были принести за свои владения ленную присягу императору, — империя мыслилась как единое феодальное целое. Однако эта идея уже в самом договоре компрометировалась оговоркой: от обязанности ленной присяги освобождался дож венецианский. Этот пункт смягчался, правда, дополнительной оговоркой, что свобода от ленной присяги распространяется только на самого дожа, но не на тех лиц, которым ему заблагорассудилось бы уступить свои владения.[1533] Это условие венецианцы несомненно приняли с твердым намерением никогда его не выполнять, что они в дальнейшем и делали.

В отношении вопроса о территориальном разделе была принята только общая, принципиальная установка. Детали раздела должны были быть определены позднее, когда новая империя была бы уже не проектом, а фактом. Эту работу должна была провести комиссия из 24 членов, избранных также на паритетных началах.[1534] Исключение составляла доля забаллотированного кандидата на императорский трон. Он должен был получить малоазиатские провинции и остров Крит.[1535]

Легко видеть, что договор был делом венецианских рук, так как именно венецианские интересы он обеспечивал наилучшим образом.

Торговые привилегии, исключавшие такие привилегии всех других лиц и народов, получали только венецианцы. Крестоносцам они, впрочем, и не были нужны. При разделе награбленной добычи им должна была принадлежать львиная доля. В вопросе организации управления империей они сохранили за собою, как им казалось, важный по своему политическому значению и доходный пост Константинопольского патриарха. В воображении венецианских политиков, возможно, возникал образ восточного папы, которого они будут держать в своих руках. Правда, горькие разочарования ждали венецианцев в этом вопросе, но сделалось это ясным только значительно позднее. План территориального раздела также, в первую очередь, обеспечивал венецианские интересы. Будучи прекрасно осведомлены о размерах и действительной протяженности империи, зная экономику отдельных ее районов и областей, учитывая значение отдельных ее городов и портов, венецианцы надеялись при предстоящем детальном разделе использовать невежество «крестоносных болванов» и выкроить себе самые лучшие части византийского наследства. И действительно, в позднейшем договоре «О разделе империи» они усердно снабдили императора и крестоносцев целым рядом областей, уже давно не находившихся в распоряжении империи[1536], чего они постарались избежать при определении собственной доли в территориях Византии. Наконец, идея поставить владения дожа в особые условия по отношению к императору, мысль о превращении их в экстерриториальные владения внутри новой империи, мысль о слиянии их в одно целое с остальными венецианскими владениями и сферами влияния открывала перспективу создания собственной колониальной империи.

Из всего этого с полной ясностью следует, что договор лил воду, главным образом, на венецианскую мельницу.

Договор этот, как и предшествовавшие соглашения, крестоносцы и венецианцы должны были представить на утверждение папы.

Таков был план основания новой империи. Мы теперь должны рассмотреть, как протекало его выполнение.

Первоначальной задачей при осуществлении этого плана встал практически вопрос о разделе добычи. Крестоносцы грабили город несколько дней, по меньшей мере с 13 по 15 апреля. Прелаты, высокие бароны, венецианская знать, простые рыцари и солдаты соперничали друг перед другом и в деле разгрома Восточной столицы. «Были разгромлены не только церкви, но бесстыдно разбиты и раки, в которых покоились мощи святых; золото, серебро и драгоценные камни при этом захватывались, а сами мощи ставились ни во что», — повествует анонимный каноник Лангрского капитула.[1537] «Такой огромной, знатной и богатой добычи, — рассказывает Робер де Кляри, — не было захвачено ни во время Александра, ни во времена Карла Великого, ни до этих событий, ни после них».[1538] Новгородская летопись в свою очередь отмечает: «Иные церкви в граде и вне града, и монастыри в граде и вне граде пограбиша все, им же не можем числа ни красоты их сказать».[1539] Вместо организованного ограбления города, которое намечалось по договору, возникли тенденции индивидуального расхищения его богатств.[1540] Потребовались суровые меры, чтобы приостановить развитие этих тенденций и заставить сносить награбленное в специально для этого отведенное помещение[1541], «всю добычу нашу мы снесли в одно место, — рассказывает автор „Константинопольского погрома“, — и наполнили ею три огромных башни».[1542]

Далеко не все, что было награблено, поступило в общий фонд раздела, но и то, что удалось собрать, поражало своим богатством жадную толпу западных грабителей. Трудно оценить размеры этой добычи. Наши источники определяют долю, полученную каждым пехотинцем, в 5 марок, клириком и щитоносцем — в 10 марок, рыцарем — в 20 марок.[1543] Венецианцы будто бы предлагали крестоносцам за их долю в добыче 400 тыс. марок, или более полутора миллионов византийских золотых.[1544]

Раздел протекал не без споров и затруднений. Это было совершенно естественно, — ведь приходилось делать оценку самым разнообразным предметам, многие из которых представляли собою уникальные вещи. Для удобства раздела крестоносцы превратили в слитки целый ряд художественных изделий, похищенных в городе. Кое-что венецианцам удалось сохранить в целости, — такова, например, знаменитая квадрига, украшавшая константинопольский ипподром, а с этого времени и до сих пор украшающая площадь св. Марка.

Доля богатств, полученных венецианцами, особенно подробно описана Рамнузием. Автор истощил всю свою фантазию и весь свой лексикон для обозначения разнообразных драгоценностей, которые ее составляли. Вероятно, тут много измышлений — автор писал в XVI столетии, — но несомненно, что венецианцы получили огромные ценности. Замечательно, что ранние венецианские источники избегают описаний страшного разгрома и грабежа, которые были учинены в Византийской столице и умалчивают о богатствах, которые республика вывезла из Константинополя, что не мешает им дать подробные отчеты о реликвиях, в это же время добытых и привезенных в Венецию.[1545]

Мы вправе предположить, что не только венецианская доля, но и значительная часть богатств, полученных крестоносцами, попала в руки венецианских купцов. Предприимчивые венецианские дельцы несомненно сумели прибрать к рукам загулявшие банды крестоносной солдатески {так — OCR}. Рыцари потом проигрывали в кости и достававшиеся им по разделу лены.[1546]

Значение этого раздела награбленных ценностей имело для Венеции в дальнейшем огромное значение. В руки венецианских купцов и ростовщиков попали огромные богатства, которые способствовали дальнейшему росту венецианской торговли и отчасти подводили экономическую базу под ее колониальную экспансию. «Торговый капитал, — говорит Маркс, — когда ему принадлежит преобладающее господство, повсюду представляет собою систему грабежа, и недаром его развитие у торговых народов как древнего, так и нового времени непосредственно связано с насильническим грабежом, морским разбоем, похищением рабов, порабощением колоний; так было в Карфагене, в Риме, позднее у венецианцев, у португальцев, голландцев и т. д.»[1547] Приведенные выше факты иллюстрируют это положение Маркса.

Вопрос об организации управления был разрешен в полном соответствии с желанием венецианцев. На императорский пост было выдвинуто две кандидатуры, если не считать кандидатуры Энрико Дандоло, снятой венецианцами, — вождя ополчения Бонифация Монферратского и Балдуина, графа Фландрского. Кандидатура Бонифация была менее желательной для венецианцев, чем кандидатура его соперника. Он был сильнее Балдуина, и потому венецианцы отдали свои голоса этому последнему, причем, как это и предвидели венецианские политики, французы были готовы подать голос также за Балдуина, что делало бесполезным сопротивление ломбардцев, входивших в состав комиссии, почему, после долгих споров и препирательств, Балдуин и был избран императором новой империи единогласно. «Французы, — сообщает нам по этому поводу Робер де Кляри, — радовались, а ломбардцы были опечалены».[1548]

Выборы произошли 9 мая, а шестнадцатого состоялось торжество коронации нового императора в церкви св. Софии. Высокие бароны крестоносного войска — забаллотированный Бонифаций Монферратский, Людовик, граф Блуасский, Юг де С. Поль вели себя при этой церемонии, как это подобает вассалам перед лицом своего сюзерена.[1549] Империя была формально основана.

Император Балдуин и бароны расценивали сложившуюся обстановку в высшей степени оптимистически… В восторженном стиле сообщал Балдуин Иннокентию III об основании новой империи: «Се ныне день спасения… восхвалите его первосвященической трубой в Сионе…, — писал император папе, — с уверенностью можем сказать, что никогда история войн не расскажет о более величественных и удивительных событиях…»[1550]

Над союзниками Балдуина, дожем и венецианцами, все еще тяготел, однако, наложенный на них интердикт. Балдуин усиленно рекомендует их папе, как вернейших и благороднейших сподвижников описанных им славных дел. Мы видели, что папа и сам пришел к мысли об изменении к ним отношения. Когда Петр Капуанский вместе с несколькими отрядами крестоносцев, которые раньше направились прямо в Сирию, а теперь решили присоединиться к константинопольским удачникам, явился к завоеванной Восточной столице, венецианцы были возвращены в лоно католической церкви. Несколько позднее этот акт легата был подтвержден и самим папой.[1551]

Когда Иннокентию III сделались известными ужасающие подробности разгрома Константинополя, его совесть еще раз была подвергнута тяжелому испытанию. Политик в папе победил, однако, и на этот раз. В своем письме к Балдуину от 7 ноября 1204 г. он выражает радость по поводу основания новой империи и берет ее под защиту церкви: «Тебя, земли и людей твоих мы берем под защиту св. Петра и наше особое покровительство», — писал он императору.[1552] Все участники крестоносного похода «должны мудро и всеми силами помогать тебе».

Так как за Венецией было признано право назначить Константинопольского патриарха, то венецианцы поспешили избрать на этот пост своего соотечественника Томаса Моросини. Избрание происходило заочно, так как Томас находился в Венеции и прежде чем получить палий восточного патриарха от главы католической церкви, который мыслил теперь себя главой всего христианского мира, должен был пройти целый ряд ступеней священства, отделявшие скромное звание иподиакона, которое носил Т. Моросини, от сана патриарха, на что требовалось время. Основанная крестоносцами империя была, поэтому, пока без духовного главы; но она имела теперь своего императора, получила санкцию на свое существование со стороны св. престола, даже взята под особое покровительство церкви. Пока все шло относительно гладко.

2. Венецианские планы захвата византийских территорий

Надо было ожидать, что согласие покинет союзников, как только дело дойдет до раздела тех ценностей, которые феодал считал основными, ленов. Это так и случилось. Бонифаций, как забаллотированный кандидат в императоры, должен был бы получить малоазиатские провинции и остров Крит. Провинции эти, несомненно, были богатейшими в империи, но в данное время они не могли быть к услугам Бонифация, так как были заняты или турками, или греческими феодалами, сгруппировавшимися вокруг Феодора Ласкариса в Никее. Бонифаций понял, что он попал в невыгодную сделку и поставил перед Балдуином вопрос об обмене Азиатских провинций на Фессалию и Македонию с центром в Солуни и с титулом короля. После некоторых колебаний Балдуин дал на это согласие.[1553]

Таким образом вновь рожденная империя имела императора и короля, но состояла пока только из одной столицы. Империю надо было еще завоевать. Когда однако император и король приступили к овладению византийским наследством, то дело быстро дошло до разрыва между ними. Балдуин овладел Солунью, а Бонифаций начал осаду Адрианополя, где Балдуин уже поставил свой гарнизон. Энрико Дандоло и Людовику Блуасскому, остававшимся в Константинополе, удалось, однако, предотвратить дальнейшее развитие конфликта; но вместе с тем была оставлена и мысль о предварительном, до раздела, завоевании империи, мысль, которая, по-видимому, сначала руководила деятельностью крестоносцев, не спешивших с детальным разделом византийского наследства.

Вильардуэн, рассказав о ликвидации возникшего между Бонифацием и Балдуином конфликта, сообщает далее, что после этого начался раздел территории империи между участниками похода.[1554] Эта работа была проведена комиссией в составе 24 членов, избранных на паритетных началах, как это и было предусмотрено мартовским договором.[1555] Мы уже говорили в своем месте, что раздел был произведен или в конце сентября, или в начале октября 1204 г.

Акт о разделе является одним из важнейших документов в истории образования Венецианской империи. Не все, что венецианцы выговорили себе по договору в действительности стало их достоянием, но очень важно то, что он характеризует размеры венецианских территориальных притязаний, их программу колониальной экспансии, которую они по мере своих сил старались провести в жизнь.

В исторической литературе юридический статус и фактическое положение дела в этом вопросе столь часто смешивались, что необходимо особо подчеркнуть важность такого различения. Это тем более, что отсутствие такого различения характерно даже для самых последних исторических работ, касающихся этого вопроса. Мы уже говорили о преувеличенной оценке венецианских приобретений у Дорена. То же самое надо сказать и о работе Карли. В своей «Истории итальянской торговли» последний пишет: «Венеция овладела доброй половиной империи и господствовала над всем морским побережьем от Дубровника до Босфора, а также овладела Критом, Корфу, Кефалонией, Занте, Наксосом, Паросом, Мелосом, Андросом, Миконосом, Сиросом, Кеосом, Лемносом, наконец — тремя восьмыми Константинополя».[1556] С такой же преувеличенной оценкой венецианских приобретений встречаемся мы и в нашей исторической литературе, — укажем для примера труд проф. Семенова В. Ф.[1557] Разумеется, ни один из названных авторов не исследовал этого вопроса самостоятельно: их общие труды отражают несовершенство разработки его в специальных сочинениях, посвященных истории Венеции. Тем больше оснований остановиться на этой проблеме с надлежащим вниманием.

Акт о разделе империи показывает, что участники его поставили своею задачей произвести раздел по «справедливости». С этой целью империя была, по-видимому, сначала разделена на три неравных части: одну, считавшуюся, вероятно, более ценной, составляли прилегающие к Константинополю земли во Фракии и северной Македонии[1558]; другую — остальные материковые земли в Европе и Азии; третью — острова Архипелага и Ионического моря. Каждый из трех участников раздела должен был получить долю в каждой из них. В самом договоре различаются, впрочем, лишь первые две части, но внимательное рассмотрение показывает, что во второй части каждому участнику выделяются и острова. В общем мы имеем здесь перед собою обычную для западного феодала форму черезполосного раздела земель с отнесением их по добротности к нескольким конам.

В центре нашего внимания стоят венецианские владения, почему земель, предназначенных для императора и для остальных крестоносцев мы будем касаться лишь попутно. Доля венецианцев, как и других участников раздела, в соответствии с указанным выше принципом раздела, заключалась, прежде всего, во владениях во Фракии, в непосредственной близости от столицы, затем в материковых владениях в южной и западной части Балканского полуострова и, наконец, в некоторых островах Архипелага и Ионического моря. Венецианские владения всюду перемешаны с владениями крестоносцев и императора, только в Ионическом море и по западному побережью Балкан ни император, ни крестоносцы не хотели или не могли обеспечить себе владений.

Во Фракии венецианцы выговорили себе города: Адрианополь, Аркадиополь, Бургарофль и Картокопль с территориями, к ним примыкающими.[1559] Территория этих городов идет довольно широкой полосой по центру Фракии от верховьев Марицы и ее притоков к Мраморному морю. На побережье Пропонтиды эта полоса расширяется и захватывает все пространство от Селимврии до южной оконечности Галлиполийского полуострова. Здесь Венеция особенно заботливо оговорила свои территориальные притязания, перечислив в договоре даже незначительные пункты побережья с обязательным указанием на pertinentia. Таким образом, здесь названы: Гераклея, Родосто, Панизо, Ганос, Пактия, Галлиполи и Мадита.[1560] На противоположном берегу, в Малой Азии, венецианцы получили Лампсак, единственное по разделу внеевропейское владение Венеции. Отдельно от основного массива своих владений во Фракии венецианские делегаты обеспечили за собой Месинополь, претензию на который со стороны Венеции можно объяснить только особыми соображениями венецианцев.[1561]

Континентальные притязания Венеции распространялись также на весь Пелопоннес: во втором разделе венецианских владений, в первую очередь, названа provincia Lakedemoniae и при том еще отдельно города: Патрас, Коловрит, Модон, т. е. важнейшие пункты на севере полуострова (Патрас), почти в центре его (Коловрит) и на юге (Модон), — все это, конечно, cum parva et magna pertinentia.

Далее по западному побережью Балкан, на довольно значительную глубину от береговой полосы Ионического и Адриатического морей, владения Венеции, по замыслу ее представителей в комиссии по разделу империи, должны были идти сплошной полосой от середины северного побережья Коринфского залива до Дринополя или Дрина (залив Дрин в Албании). Здесь были названы несколько известных городов и много мелких пунктов: Навпакт, Воница, Никополь, Арта, Янина, Драч, Охрида и др., конечно с примыкающими к ним территориями.[1562]

Таковы были территориальные притязания св. Марка на континенте.

Из островов Архипелага венецианцы претендовали на немногое: за ними были оставлены два пункта — один на севере, другой на юге — на острове Негропонте, — это Ореос и Каристос; острова Андрос, Эгина и Саламин.[1563]

Вся остальная масса островов была поделена между императором и крестоносцами. В этом пункте мы серьезно расходимся с тем широко распространенным взглядом, по которому венецианцы добились признания за собой всех Киклад, Спорад и даже Додеканеза (в современном смысле слова) и Родоса в частности. Здесь большое влияние оказали Томас и Тафель, и следующий за ними в этом вопросе Гейд.[1564] Это утверждение основывается на отожествлении Konchilari нашего акта с Кикладами и Canisia — с Наксосом. Уже сами эти отожествления довольно произвольны, но что особенно важно, ни Наксос, ни другие Киклады венецианцы не считали своими, хотя владели этими островами выходцы из Венеции. Сеньор Наксоса ведет себя на Крите, как увидим это в своем месте, не как вассал могущественной республики, которая всегда умела обуздывать своих граждан, а как независимый от Венеции феодал. Позднее в договорах Венеции с Михаилом Палеологом она прямо будет указывать, что сеньоры Киклад не находятся в ее власти.[1565] От своих же прав, даже самых сомнительных, Венеция никогда не отказывалась, по крайней мере добровольно. Маркко Санудо и его товарищи принесли за свои владения ленную присягу не Венеции, как это часто без всяких оснований принимается[1566], а императору, а позднее, по уступке последнего, князю Ахейскому. Наконец, в договоре прямо указано, что Додеканез (Dodecanisos), как тогда назывались Киклады, относится к доле крестоносцев.[1567] Не лишенным значения представляется нам и свидетельство Канале, который писал в XIII в. и хорошо знал владения Венеции в то время, в своей хронике, перечисляя владения Венеции на Востоке, Киклад он не называет.[1568] Прекрасно осведомленный в восточных делах Лоренцо де Моначи говорит об островах Архипелага перед занятием их венецианцами, что они «они пребывали в состоянии безначалия» и нигде не называет их принадлежащими Венеции.[1569]

Отнесение к венецианским владениям Спорад, как это делают Дарю, Пужуля и др., вообще ничем не обосновывается ими, как и другими авторами, разделяющими их взгляд. Прямо противоречит тексту договора утверждение, что венецианцы «оставили за собой» Родос и группу островов вокруг него. Некоторые соображения, впрочем, могли бы быть приведены в пользу принадлежности венецианцам Родоса: это, во-первых, тот факт, что временный владыка острова леон Гавала, отстаивая свою независимость от Никейской империи, принес ленную присягу Венеции, а, во-вторых, в одном арабском источнике Родос по разделу империи отнесен ко владениям Венеции.[1570] Но эти аргументы не могут быть признаны убедительными: ленная зависимость сеньора Родоса была кратковременной и случайной, не имевшей никакого практического значения и во всяком случае не предусматривалась договором, чем мы теперь интересуемся; свидетельство араба противоречит тексту договора и фактическому положению дела, в чем можно убедиться хотя бы из того, что на Родос претендовали и пытались его захватить в тридцатых годах XIII в. генуэзцы, а в это время они были в дружбе с венецианцами, что было бы совершенно невозможно, если бы Генуя притязала на владения св. Марка.

Таким образом, притязания Венеции в области островного мира Эгеиды были довольно скромными. Зато в Ионическом море венецианцы захотели получить все семь крупных островов этого моря и среди них, прежде всего, Занте, Кефалонию, Левкас и Корфу.

В договоре о разделе империи обращает на себя внимание тот факт, что и здесь, как и в договорах Венеции с Византией в XII в., не упоминаются совершенно территории Черноморья. Объяснить это ссылкой на то, что Византия фактически уже не распоряжалась на берегах «Большого Моря», нельзя, так как Венеция не останавливалась перед такой ситуацией там, где ее интересы серьезно затрагивались. Остается, поэтому предположить, что до начала XIII в. у Венеции здесь не было сколь нибудь значительных интересов. Мы в этом вопросе расходимся с некоторыми русскими исследователями проблемы итальянской торговли на Черном море. Еще Медовиков полагал, что венецианцы получили несколько пунктов на берегах Понта.[1571] Позднее Брун в своей работе, посвященной поселениям итальянцев в Крыму, прямо указывал на Согдайю, Сурож наших летописей, как город, выговоренный венецианцами для себя во время раздела. Основанием для такого суждения было для Бруна упоминаемый в договоре emborium Sagadai. Он же считал Lazi et Lactu договора устьями Днепра и Буга. Несколько позднее Юргевич в примечании к изданному им тексту «Устава для генуэзских колоний» нашел возможность заметить, что венецианцы при разделе «не забыли упомянуть о Сугдее, или Суроже».[1572] Эта или подобные точки зрения встречаются, конечно, и у иностранных историков.[1573] Согласиться совсем этим мы не считаем возможным. Messini Медовикова имеет разночтение Mesinople, как мы уже отмечали выше, что говорит не о Месимврии, как думает Медовиков, а Месинопле. От части своих догадок Брун отказался сам в результате полемики с Гейдом, и в частности — от только что приведенных географических отожествлений.[1574] Мы, впрочем, не можем согласиться с вопросом о Sagudai также и с Гейдом, который, опираясь на одно место из Алексиады Анны Комниной, относит это наименование к одному из пунктов в Малой Азии.[1575] По ходу описания территорий в акте о разделе здесь должна идти речь об одном из портов на южно — фракийском побережье. В таком случае Sagudar договора должно быть сближено с одним из наименований славянских племен, живших в южной Фракии или Северной Македонии.[1576] Заинтересованность венецианцев в таком пункте могла быть двоякой и обусловливаться, с одной стороны, их торговыми интересами в северной Македонии и южной Фракии, а с другой стороны, как и обладание Мозинополем, желанием приобрести ряд земель в непосредственной близости от Солуни для обмена с Бонифацием Монферратским на острове Крит.

При оценке компетентности членов комиссии в том вопросе, который им надлежало разрешить, а следовательно и при оценке качества их работы в исторической литературе давались самые противоречивые отзывы: они то изображались как люди, хорошо знающие свое дело[1577], то как мало компетентные в нем, если не круглые невежды[1578], причем это последнее мнение опирается на прямое известие византийца Никиты, который свой рассказ о разделе империи заканчивает такими словами: «Таким образом подпали их дележу: счастливый, лежащий на реке Ниле город Александрия, Ливия, области, простирающиеся от Ливии до Гадеса, Парфия, Персия, восточная Иберия, Ассирия, Гиркания и все страны, которые омываются водами всех восточных рек»…[1579] Нужно сказать, что во всем этом нет ни слова правды, — ни одна из этих территорий в договоре не упомянута.

Не следует, конечно, преувеличивать компетентность членов комиссии, считая их знатоками порученного им дела, но не все они были и круглыми невеждами. Уточняя это положение, следует отличать венецианцев от крестоносцев. Представители республики св. Марка несомненно прекрасно разбирались в географии земель, подвергавшихся разделу. За это говорит их продолжительный опыт по заключению договоров с Византией в более ранее время, в которых, мы видели, довольно компетентно были учтены все области Восточной империи. Этого ни коим образом нельзя сказать о «крестоносных болванах», географические познания которых, вероятно, действительно были близки к тем, какие зло изображает Никита. Во всяком случае, именно крестоносцы оказались «обладателями» тех земель, которые надо было завоевать и которые никогда ими завоеваны не были, — таково большинство территорий в Малой Азии или островной мир в Эгейском море. Мы склонны допустить, что венецианская часть комиссии нарочито вела работу ее таким образом, что, создавая видимость больших, но фактически нереальных «приобретений» крестоносцев, с тем большим успехом, как ей казалось, она обеспечивала реальные венецианские интересы. Мы увидим далее, что она в этом сильно ошибалась.

Новые владельцы еще прежде, чем фактически успели вступить во владение, уже начали широко осуществлять свое право собственности: меняли, продавали, проигрывали в кости полученные ими лены; но умная республика св. Марка поспешила отвратить угрожавшую с этой стороны опасность, — от своих получателей ленов она неизменно требовала обязательства: «Из всего того, что мне предоставляется или будет предоставлено, я не осмелюсь передать никому, кроме венецианцев».[1580]

Феодалы новой империи поделили или пытались поделить лены в соответствии «с достоинством» каждого из них, т. е. очень неравномерно. Робер де Кляри сообщает, что в то время, когда рядовые воины получили по одному лену, среднюю стоимость которого он определяет в 300 анжуйских ливров, привилегированная часть крестоносного воинства сосредоточила в своих руках по нескольку рыцарских ленов, — по шести, восьми, шестидесяти, ста и даже двухсот ленов.[1581] Таким образом, существовавшая на Западе иерархия ленов целиком была перенесена на почву возникшей империи.

Мы не видим, однако, чего-либо подобного в деятельности венецианской части ополчения. Фактическое инфеодирование полученных ею территорий наблюдается не в первый момент становления империи, а лишь в последующие годы.

Робер де Кляри, рассказав о разделе, сообщает далее, что феодалы, получив лены, отправились в свои земли и ставили там своих бальи.[1582] Однако, это может быть справедливым по отношению лишь части новых владельцев империи: и крестоносцам, и венецианцам долго пришлось потом бороться за фактическую возможность овладения теми территориями, которые они между собою поделили. Ход последующих событий внес в планы участников раздела такие коррективы, которые совершенно видоизменили намечавшуюся карту новой феодальной империи.

Из наследников византийского наследства Венеция была несомненно сильнейшим. Она была сильна единством воли ее правящего класса, большей дисциплиной и сплоченностью ее армии; она была сильна также своим флотом, без которого крестоносцам было почти невозможно реализовать свои права на доставшийся им по разделу островной мир. И тем не менее действительность разбила не одну мечту венецианских политиков о великодержавстве на Востоке.

Если бы представить себе на один миг, что Венеция действительно получила те территории, которые она за собой обеспечила по договору, то от берегов Истрии до самой южной оконечности Балканского полуострова она имела бы в своем распоряжении широкий массив земель с большим количеством портовых городов и удобных морских стоянок, а в Архипелаге только отрезок от Негропонта до Дарданелл остался бы без промежуточных станций и то вследствие уступок, которые пришлось сделать в порядке обмена территориями Бонифацию Монферратскому. Возможно, что на этом участке, где острова относились по преимуществу к доле императора, венецианцы рассчитывали обосноваться, и действительно, обосновались иным способом. В Дарданеллах Венеция контролировала доступ в Мраморное море и, следовательно, в море Черное. В восточной Фракии в ее руках оказался бы большой массив земель, прикрывавший Константинополь. Такие масштабы территориальных претензий несомненно свидетельствуют о широте взглядов венецианских политиков, о купеческой алчности ее правящего класса, но вместе с тем здесь налицо несомненная переоценка успехов их политических дерзаний.

Многие из этих земель никогда не входили в состав Венецианской империи, другие входили лишь на краткий срок, еле оставив о себе в качестве венецианских владений след в истории, третьи сделались действительным достоянием республики св. Марка лишь несколько столетий спустя, и лишь сравнительно небольшою частью их Венеция овладела действительно в момент основания Латинской империи или в первые годы ее существования. Венецианские планы разошлись в этом вопросе с венецианской историей.

Причины этого были разные. В ряде районов население тотчас же подняло восстание, как только крестоносцы попробовали осуществить свои владельческие права — так было это, например, во Фракии.[1583] В других районах возникли более или менее независимые владения ромеев — империи, деспотаты, — таковы владения Льва Сгура в южной Греции[1584], Леона Гавалы на Родосе, Михаила Ангела в Эпире, Никейская и Трапезундская империи. Ряд районов почти тотчас же за образованием империи был выбит из рук Венеции и крестоносцев ударами, нанесенными только что возникшим вторым Болгарским царством. Потом лавры крестоносного ополчения привлекли сюда новых авантюристов из числа тех, что с самого начала по разным причинам направились в Сирию, как Реньо де Монмирайль, кузен графа Блуасского[1585], или появились там в виде позднейших подкреплений, как племянник бытописателя четвертого крестового похода Жоффруа Вильардуэн[1586], и которые также приступили к захвату земель империи, не особенно сообразуясь с договором по ее разделу. Наконец, при этих условиях и Венеция нашла возможным кликнуть клич среди своей предприимчивой знати об охоте за восточными ленами и также, разумеется, не обращая внимания на бумажные права постепенно распыливших свои силы крестоносцев.

Все это делало неизбежным длительную борьбу Венеции за свои восточные владения, и прежде всего, за свои территориальные права по акту о разделе. Такая же борьба была неизбежна и для крестоносцев. Обе империи — Латинская и Венецианская — каждая по-своему должны были пережить тяжелые годы своего становления.

3. Гроза с севера

Раздел империи открывал широкие перспективы для проявления личной инициативы отдельных вождей ополчения, их групп и союзов в деле реализации договора. И действительно, мы видим далее, как участники предприятия, каждый за свой риск и страх, ведут борьбу за овладение своею частью в общей добыче, отказавшись, если не в принципе, то практически от совместных действий по завоеванию империи. Венецианцы, Бонифаций Монферратский, император, отдельные сеньоры, как граф Блуасский, Пьер де Брашейль, Макарий де Менегу и др., ведут мелкую войну в Малой Азии, на островах Эгейского моря, во Фракии, Македонии; новые авантюристы из числа запоздавших крестоносцев, как мы говорили, появились в поисках ленов на горизонте империи, открыв захватнические действия на Пелопоннесе.

В ходе этих событий некоторое время «народ безмолствовал». Сопротивление со стороны местного населения сначала было очень слабым или отсутствовало вовсе, и казалось, что несмотря на свою неорганизованность, новые властители сумеют без особых затруднений обосноваться на захваченных территориях, что смена одних феодалов другими, греческой знати рыцарями и баронами из латинян, пройдет гладко, без потрясений.

Неожиданно, однако, разразилась гроза, и такой силы, что она едва не смела с лица земли только что основанную империю. Она пришла с севера, в лице Иоанна Асеня I, или Иоанницы, царя возродившегося Болгарского царства.

По-видимому, болгарский царь пытался первоначально договориться с крестоносцами и добиться от них «добровольных» уступок в виде части захваченных земель. Его притязания, естественно, простирались на ближайшие к Болгарии земли, так называемую Великую Влахию, значительная часть которой уже была уступлена Бонифацию. Иоанница получил на это грубый и исполненный презрения отказ.[1587] Больше того, — крестоносцы сами предъявили болгарскому царю территориальные претензии. «Деяния Иннокентия III» пересказывают письмо болгарского царя к папе, в котором он сообщал: «Они (крестоносцы) в высшей степени надменно отвечали ему, говоря, что мира между им и ними быть не может, если он не вернет им земель, принадлежащих Константинопольской империи и насильственно им захваченных». Болгарский царь гораздо более резонно отвечал на это, что дело идет о земле, которую «потеряли его предки, а они (крестоносцы) заняли Константинополь, который им никогда не принадлежал».[1588]

Результатом было то, что весной 1205 г. Калоиоанн внезапно появился перед Адрианополем и получил здесь, как первоначально и повсюду, мощную поддержку в начавшемся народном движении против захватчиков.

Крестоносцы вообще, а венецианцы в особенности, вели себя самым вызывающим образом по отношению к населению, которое оказалось теперь от них в зависимости. Это единогласно утверждают и Вильардуэн, и хроника Сикарда, и Фландрская хроника, и другие источники.[1589] Ответом на это было почти повсеместное восстание, по крайней мере во Фракии, и восставшие принялись за уничтожение слабых местных гарнизонов, поставленных венецианцами и крестоносцами.[1590] Это временно объединило тех и других, императора Балдуина и дожа Энрико Дандоло. Совместно осаждали они восставший Адрианополь, когда появилось там болгарское войско.[1591]

Болгары пришли вместе с половцами. 14 апреля крестоносцы потерпели полное поражение: Балдуин был взят в плен, Луи граф Блуасский, Этьен де Перш, Райнальд де Монмирайль, епископ Петр Вифлеемский, только что прибывший из Палестины, погибли в битве. Вильардуэн, охранявший лагерь, и Дандоло с остатками своих венецианцев поспешно бежали в Родосто.[1592] Болгары и половцы, подобно степному пожару, охватывают всю Фракию, проникают в Македонию, захватывают и опустошают города Геллеспонта и Пропонтиды до самой Селимврии, т. е. почти до Константинополя. По-видимому, только Родосто первоначально оставался в руках венецианцев, опиравшихся здесь на свой флот[1593], но в следующем году был потерян и этот город.[1594]

Крестоносцы обнаружили в постигшей их внезапной беде крайнее малодушие. Венецианцы спешили в Родосто сесть на свои корабли, — Вильардуэн с возмущением рассказывает об этом. Из Родосто некоторые из них уехали тайком, их примеру последовали крестоносцы других национальностей. Остальные завоеватели укрылись за крепкими стенами Константинополя: «Итальянцы, упав от всего этого духом, забились в Константинополь, как в пещеру», — с понятным чувством злорадства сообщает об этом Никита.[1595] Казалось, что новорожденной империи пришел конец.

Как сами крестоносцы объяснили свое поражение? На этот вопрос дает подробный ответ письмо Генриха Фландрского папе Иннокентию III, посланное вскоре после адрианопольского разгрома.

В качестве причины этого несчастия Генрих на первом месте ставит разбросанность сил крестоносцев: «Мы были разделены тогда следующим образом, — пишет Генрих папе: маркиз Монферратский с большим числом воинов находился за Солунью; я также с изрядным числом людей (non paucis) — по ту сторону Дарданелл, у Адрамиттия; Пьер де Брашейль — на той же стороне около Никеи, де Три с большим числом воинов — у Филиппополя, да и многие другие в различных местах были рассеяны по укреплениям»… Вторую причину поражения Генрих усматривает в «безрассудной храбрости» (inconsulta nostrorum audatia) самого Балдуина и окружавших его вассалов.[1596] На этом анализ причин поражения будущий император Латинской империи и заканчивает.

С военно-тактической точки зрения анализ этот может быть и правилен; однако несомненно, что именно союз болгар с восставшим против латинского господства греческим населением обеспечил болгарскому царю поразительный успех его выступления против крестоносцев. Это, впрочем, понимал и сам Генрих, поскольку можно судить об этом по его дальнейшему отношению к местному населению. Не мог не понимать этого и Калоиоанн; но ненависть болгар к византийцам, вызванная более, чем полуторастолетним гнетом византийских феодалов и чиновников в Болгарии, воспоминания о котором еще у всех были свежи в памяти — с одной стороны, и дикая необузданность союзников болгар, половцев — с другой не могли не повлечь за собою событий, распоряжаться которыми болгарский царь не был в состоянии.

Победители не щадили и своих союзников греков, — Никита красочно описывает мрачные картины опустошений, ужаса и смерти, которые сеяли во Фракии болгары и их союзники половцы.[1597] Это должно было привести к распаду случайный союз болгар с греками. Из двух зол крестоносцы начали казаться наименьшим. Генрих, преемник Балдуина, вскоре мог сообщить другому своему брату: «Граждане Адрианополя и Димотики, которые первоначально присягнули болгарскому государю, убедившись в его вероломстве, направили к нам своих послов, предложив нам со своей стороны мир и покорность, а мы… благосклонно их отпустили».[1598]

Во время борьбы крестоносцев и венецианцев с болгарами погиб взятый в плен первый император Латинской империи Балдуин — об этом Иннокентию III сообщил сам болгарский царь.[1599] Вскоре после адрианопольской катастрофы сошел в могилу и главный виновник событий четвертого крестового похода Энрико Дандоло. Родившаяся Латинская и зарождавшаяся Венецианская империи лишились возглавлявших их лиц. Необходимо было срочное замещение освободившихся постов.

Первоначально была надежда, что императору Балдуину удастся освободиться от болгарского плена. Поэтому его временно замещал по общему согласию баронов его брат Генрих с титулом «правителя империи» (moderator imperii).[1600] Но к концу августа 1206 г. гибель Балдуина стала несомненной. Тогда стал вопрос о выборах императора. Генрих был бесспорным кандидатом, но тем не менее выборы его прошли не без затруднений, которые чинились венецианцами. Робер де Кляри сообщает, что их умилостивили иконой в драгоценном окладе.[1601] Вассалы империи принесли присягу на службу и верность императору.

После смерти престарелого Дандоло на его место в Венеции был избран Пьетро Циани.[1602] Венецианская армия и флот на Востоке, оставшись после смерти Дандоло без вождя, со своей стороны избрали себе в качестве вождя и вице-дожа на Востоке Марино Дзено с пышным титулом Dei gratia potestas in Romania ejusdemque imperii quartae partis et dimidiae dominator, но недостаточно определенной компетенцией. Некоторое время подеста, по-видимому, действительно, был настоящим заместителем дожа на Востоке.

Подеста поспешил предъявить Генриху еще до того, как он сделался императором, требование о подтверждении им всех договоров и соглашений, которые были заключены Дандоло с крестоносцами или императором Балдуином. Генрих вынужден был удовлетворить эту претензию, так как в его распоряжении не было ни сил, ни правовых оснований к отказу.[1603] Необходимо, впрочем, заметить, что и сам Генрих должен был стремиться к более четкому определению отношений императора к своим союзникам и к своим вассалам. «Конфирмация» от октября 1205 г. и соглашение от марта 1207 г. и являются такого рода документами.