Глава третья Русская историческая литература об образовании и ранней истории венецианской колониальной империи

Глава третья

Русская историческая литература об образовании и ранней истории венецианской колониальной империи

В русской исторической литературе нет ни одного труда, целиком посвященного истории Венеции. Речь по случаю столетия падения Венецианской республики, принадлежащая Н. Лятошинскому, и небольшая брошюра П. Перцова под заглавием «Венеция» не могут быть названы такими сочинениями: речь Лятошинского посвящена преимущественно Венеции в конце XIX в. и в своей исторической части совершенно не затрагивает интересующих нас колониальных вопросов; работа Перцова представляет собою впечатления туриста начала нашего века, интересующегося преимущественно вопросами венецианской живописи, которые одни только и даны в историческом аспекте.[510]

Русский читатель, если он не владеет иностранными языками, может познакомиться с историей Венеции или по общим сочинениям по истории средних веков или по работам, посвященным смежным с историей Венеции историческим проблемам. Общие обзоры по истории средних веков касаются венецианской истории лишь в те ее моменты, когда республика св. Марка играла крупную роль в международных отношениях, что было, конечно, не всегда. Работы, имеющие предметом своего внимания специальные вопросы, только так или иначе связанные с венецианской историей, касаются последней лишь попутно в меру того интереса, какой возбуждает к венецианской истории специально изучаемый вопрос. Еще в большей степени справедливо это в отношении избранной нами темы.

Недостаток оригинальной исторической литературы мог бы быть до известной степени возмещен литературой переводной, однако истории Венеции не посчастливилось и в этом отношении: то немногое, что переведено на русский язык, — ничтожно и по объему и содержанию. Мы можем назвать, пожалуй, только одно такое сочинение — статью известного нам Мольменти под заголовком: «Зарождение Венеции».[511] Произведение это представляет собою речь, произнесенную автором на торжественном собрании одного из итальянских городов. Здесь рядом с изложением общеизвестных фактов мы встречаемся с нелепыми измышлениями вроде, например, того, что в лагерь крестоносцев под Задаром в 1202 г. является сам экс-император ослепленный Исаак Комнин и агитирует крестоносцев «помочь ему снова занять свой трон».[512] Это до такой степени странно, что мы, зная работу лишь в русском переводе, невольно вспоминаем итальянское изречение о «традуттори», которые могут быть «традитори».

Предпринимая значительную по объему работу по истории Венеции, необходимо, думается, определить ее место не только в существующей иностранной литературе, но и в литературе русской, как она ни скромна по своему объему. Отсюда вытекает обязанность автора дать хотя бы краткий обзор и оценку того, что написано по-русски по затрагиваемым в работе вопросам. Автор считал целесообразным для большей ясности изложения систематизировать его для досоветского периода по трем разделам: исторических сочинений, занимающихся трактовкой западно-европейской средневековой тематики, сочинений русских славистов и произведений русских византинистов.

Как ни естественно желание сделать этот обзор исчерпывающим, автор не считает возможным взять на себя такое обязательство и не только потому, что выполнение его связано с кропотливой работой по просмотру большого числа так называемых «толстых» журналов XIX в., но — и это главным образом — потому, что такие поиски не могут дать серьезных результатов; было бы, однако, очень жаль, если бы благодаря этому было пропущено что-нибудь значительное.

1. Проблема Венецианской колониальной империи в трудах русских историков западного средневековья

Разработка вопросов истории Западной Европы началась в нашей стране сравнительно поздно, — заметные результаты она дала лишь в сороковых годах прошлого столетия, в связи с деятельностью Грановского. К концу этого десятилетия относится также и появление первой монографии, близкой по своему содержанию к интересующей нас теме. Это — книга П. Медовикова «Латинские императоры в Константинополе».[513]

Книга написана на основании существовавших тогда печатных изданий источников и потому не отражает документ, опубликованных позднее Тафелем и Томасом, без которых невозможно написать чего-нибудь действительно дельного по истории Венеции в XI–XIII вв., а стало быть и по истории Латинской империи. Монография эта в свое время подверглась суровой критике со стороны Грановского.[514] Мы коснемся ее с несколько иных, чем у Грановского, позиций.

Книга Медовикова — магистерская диссертация, т. е. по своему замыслу — труд ученый. Отсюда похвальное стремление автора писать по первоисточникам, но он обычно не в состоянии преодолеть влияний Лебо и Вилькена, и оставляет без анализа даже такой важный для него и нашей темы документ, как акт о разделе империи от 1204 г. Вследствие этого венецианские владения в пределах империи представлены в совершенно фантастическом виде. По этому вопросу в диссертации Медовикова мы читаем следующее: «На долю венецианцев пришлись Киклады, Спорады, (впоследствии (?) и остров Кандия), также острова и весь восточный берег Адриатического моря с Иллирией, Эпиром, остальною (?) частью Эллады, Мореею; далее Фракийский Херсонес, берега Пропонтиды до Селимврии, Черного моря до Месимврии (?), Архипелага до Паллы и Веррей (?), несколько приморских городов в Фессалии (?), берега реки Гебра (?), Вардара (?), города Дадимотика и Адрианополь во Фракии; им определили Сербию, хотя она никогда (?) не зависела от Византийской империи».[515] В этой характеристике территориальных приобретений Венеции после четвертого крестового похода не только не устанавливается разницы между реальными и бумажными приобретениями Венеции, но и ее бумажные права преувеличиваются до чрезвычайных размеров.

Прочие сведения по истории венецианских владений во время существования Латинской империи также не отличаются ни точностью, ни оригинальностью, не говоря уже о том, что Медовиков интересуется лишь некоторыми вопросами, касающимися этих владений.

Неприятно поражает современного читателя в книге нашего автора еще и узкоконфессиональная, «православная» точка зрения на события, стремление с монархической тенденцией расценивать мероприятия византийских императоров гораздо более благоприятно, чем они того в действительности заслуживают.[516]

Т. Н. Грановский дает правильную оценку этому сочинению, характеризуя его как неинтересное для широкой публики по сухости изложения и не представляющее ценности для специалистов, как неоригинальное.[517]

Сочинение Медовикова надо признать совершенно устаревшим.

В пятидесятых годах начали свою учено — педагогическую деятельность ученики Грановского, Кудрявцев П. Н. и Ешевский С. В. Оба они не дали ничего заметного в области интересующих нас вопросов, так как их штудии относятся к другим областям средневековой истории Запада. На пятидесятые же годы приходится и начало деятельности М. М. Стасюлевича, на книгах которого следует остановиться.

Стасюлевич касался венецианских дел в своем общем курсе по истории средних веков. Здесь истории Венеции на протяжении десяти веков (452—1489) уделено три страницы и сделано еще несколько замечаний в связи с четвертым крестовым походом.[518] Качество сведений, которые дает Стасюлевич по венецианской истории, далеко не стоит на уровне существовавших тогда у нас научных требований. В этом можно убедиться по таким, например, выпискам из его курса: «Расширение венецианских владений начинается с X в., когда Венеция, подчинив себе отдельные острова Архипелага (?), воспользовалась переселением славян на противоположном ей берегу и покорила Истрию и Далмацию»[519]; или в связи с четвертым крестовым походом — «Крестоносцы заключили договор с Венецианской республикой, по которому они обязались завоевать у Венгрии отложившийся от Венеции город Зару, … а Венеция — перевести крестоносцев в числе 30 тыс. на азиатский берег»…[520]; или еще при разделе владений Византии в 1204 г. — «Венеция получила на свою долю берега Греции. Но 60 лет спустя, завоеватели были изгнаны. С того времени Венеция начала клониться к падению (?)»…[521] Все эти и им подобные сведения могли только дезориентировать читателя, который вздумал бы познакомиться с историей Венеции по курсу Стасюлевича.

Значительно большую ценность, как известно, представляют собою известные извлечения, сделанные Стасюлевичем из наиболее важных источников по истории средневековья.[522] Извлечения эти не потеряли некоторого значения до настоящего времени, но в этом труде Стасюлевич не отвел места выдержкам из источников, которые относились бы к истории Венеции, хотя здесь и были помещены выписки из византийца Никиты и француза Вильардуэна, у которых можно было взять немало интересного по истории Адриатической республики.

На шестидесятые годы приходится начало ученой деятельности И. В. Лучицкого, который дебютировал тогда небольшим очерком: «Рабство и русские рабы во Флоренции в XIV и XV вв.». Эта работа вышла в 1866 г. в Киеве, где началась ученая карьера Лучицкого. Несмотря на свое заглавие, как будто не обещающее ничего для историка Венеции, книга И. В. Лучицкого в действительности близко касается очень важного для Венеции вопроса о торговле рабами, в которой республика св. Марка в пору не только раннего, но и более позднего средневековья играла едва ли не ведущую роль во всех районах Средиземноморья.

Работа написана Лучицким в значительной мере по источникам и с учетом новой в то время, главным образом итальянской литературы. Выводы автора ясны и обоснованы. Только напрасно Лучицкий называет книгу Хэззлита по истории Венеции, вышедшую в 1860 г., хорошей книгой, а автора ее «лучшим из историков Венеции»[523]: мы видели, что книга Хэззлита нехороша и в своем переработанном виде, в издании 1902 г., а в предисловии к этому изданию автор сам признается, что он «смеется теперь» над своим старым трудом.

Очерк Лучицкого, труды Кудрявцева и Ешевского свидетельствуют о том, что русская историческая наука и в области изучения истории Запада твердо стояла тогда на собственных ногах.

На шестидесятые и семидесятые годы приходится и плодотворная научная работа Ф. К. Бруна, занимавшегося, между прочим, историей итальянских поселений в Крыму и, следовательно, одним из частных вопросов нашей темы. Правда Ф. К. Брун интересуется преимущественно генуэзскими поселениями в Крыму в соответствии с их большим значением и длительностью существования в этом районе, но он уделяет внимание также колониальной и торговой деятельности на юге нашего отечества и венецианцев.[524]

Исследования Ф. К. Бруна стоят вполне на уровне современной его деятельности европейской исторической науки позитивистского направления и по своему методу, и по точности и тщательности исследования, и по основательности выводов. С его мнением и выводами должен был считаться даже Гейд, общепризнанный тогда авторитет по вопросам левантийской торговли.

К нашей теме всего ближе стоит работа Ф. К. Бруна под заглавием: «О поселениях итальянских в Газарии», несколько раз им перерабатывавшаяся и в своем окончательном виде вышедшая в семидесятых годах. Здесь Брун доказывал, что венецианцы появились на Черном море и на примыкающих к нему территориях не в период существования Латинской империи, а гораздо ранее, никак не позднее XII в. Доводы, которые приводит автор, не лишены убедительности.[525] Он доказывает также, что венецианцы крепко сидели, если не господствовали, в пятидесятых годах XIII в. в Сугдее, очень рано были знакомы с устьями Дона и в начале XIV в. обосновались в Тане.[526] Со всеми этими выводами нельзя не считаться и в настоящее время.

В ранних вариантах своей работы Брун высказывал ошибочное предположение о том, что в акте о разделе Византийской империи между венецианцами и крестоносцами будто бы упоминается черноморская Сугдея, но он должен был уступить в этом вопросе Гейду. Едва ли можно согласиться также и с тем, что под загадочными Lazi et Lactu того же договора о разделе империи следует видеть испорченные наименования Буга и Днепра.[527]

Ф. К. Брун был наиболее крупной фигурой среди исследователей проблем средневековой истории Черноморья, группировавшихся вокруг «Записок Одесского общества истории и древностей» и давших ряд этюдов по истории итальянского, преимущественно же генуэзского, господства на северных берегах Черного и Азовского морей. Здесь можно назвать Н. Мазуркевича, деятельность которого относится еще к сороковым годам, с его этюдами по истории генуэзских колоний в Крыму[528]; В. Юргевича, опубликовавшего несколько работ в названном выше органе, посвященных также генуэзским колониальным проблемам на Черном море[529]; М. Волкова, давшего здесь же статью о генуэзском и венецианском соперничестве на Черном море.[530] Работы эти имеют, однако, к нашей теме лишь косвенное отношение и, кроме того, хронологически лежат за пределами рассматриваемого нами времени.

В восьмидесятых годах среди историков западного средневековья вопросов Венецианской колониальной империи касался профессор Осокин в своем общем курсе по истории средних веков. В его труде, однако, мы видим не продолжение традиции, созданной в русской исторической науке трудами Кудрявцева, Ешевского, Бруна, Лучицкого, но возврат к наименее удачным образцам прежнего времени.

Профессор Осокин касается истории Венеции в своем курсе в связи с историей четвертого крестового похода.[531] Автор дает беглый очерк истории Венеции до четвертого крестового похода, излагает историю самого похода и возникшей в результате его Латинской империи. Недостатки труда проф. Осокина известны, — они с беспощадным реализмом были указаны в свое время В. Г. Васильевским.[532] Здесь нужно указать, что они полностью присущи и той его части, которая касается Венеции. Ряд весьма спорных положений излагается в его «Истории» аподиктически, точно установленные факты передаются неверно, очень важные вопросы обходятся молчанием. Нельзя признать также удавшейся попытку автора излагать события по источникам. Эта, сама по себе очень похвальная, задача не может быть разрешена путем привлечения источников случайных и второстепенных, известия которых принимаются при этом без всякой критики, — такова, например, попытка излагать историю четвертого крестового похода по Канале, который вовсе не является первостепенным источником по этому вопросу.[533] В общем работа проф. Осокина по общей истории средних веков, как, впрочем, и его «Заметки по экономической истории»[534], не продвинули вперед изучения нашего вопроса.

В девяностых годах вышла очень небольшая, но очень содержательная статья проф. П. П. Митрофанова, под заглавием: «Изменение в направлении четвертого крестового похода».[535]

В этой статье проф. П. Митрофанов дал мастерский обзор ученой контроверзы, возникшей во второй половине XIX в. вокруг вопроса о виновниках превращения затеянного Иннокентием III «дела благочестия» в «коммерческое предприятие»[536] и разбойное нападение на Восточную столицу. Автор не выдвигает в своей работе какой-нибудь новой точки зрения на этот вопрос, но дополнительно обосновывает уже высказанные взгляды, кажущиеся ему наиболее вероятными, и делает это в высокой степени убедительно. Он отвергает теорию преднамеренности похода в обоих ее вариантах — и в венецианском, и в швабском — и соглашается с мнением Ганото, который объясняет изменение в направлении четвертого крестового похода не одним, исключительным влиянием, а видит в нем результат «целой совокупности многих сил, которые явились выразительницами интересов, существовавших у различных лиц во время события 1202–1203 гг.»[537] Выявление действия этих сил, их показ, основанный на добросовестном изучении первоисточников по истории четвертого крестового похода, поскольку они имеют отношение к изучаемой им контроверзе, и составляет содержание интересующей нас статьи. Работа проделана настолько основательно, что Герланд, писавший по тому же вопросу несколько лет позднее, в сущности ничего не мог сказать более того, что он нашел у проф. Митрофанова.[538]

В высшей степени достойно сожаления, что авторы общих и специальных сочинений по истории средневековья, касающиеся событий четвертого крестового похода и писавшие позднее выхода в свет статьи проф. Митрофанова, проходили мимо этого значительного явления русской буржуазной историографии по западному средневековью.

В конце восьмидесятых, девяностых годов прошлого столетия и в начале текущего в буржуазной исторической литературе обнаруживается, как известно, повышенный интерес к проблемам социально-экономическим. В это время появляется ряд историков экономических проблем, касавшихся в своих работах также и вопросов венецианского хозяйства. Здесь мы должны назвать имена М. М. Ковалевского, А. К. Дживелегова, И. М. Кулишера.

В конце XIX и начале XX столетия М. М. Ковалевский обогатил русскую историческую науку капитальным трудом, посвященным вопросам средневекового хозяйства Западной Европы.[539]

Уже в этом труде М. М. Ковалевский уделил довольно значительное внимание проблемам венецианской истории. Во втором томе его «Экономического роста Европы до возникновения капиталистического хозяйства» им освещаются некоторые вопросы организации сельского хозяйства Венеции, в третьем он довольно подробно касается проблем ремесленного производства и деятельности венецианских цехов.[540] Только что вышедший тогда первый том издания «Цеховых уставов» Монтиколо позволил ученому трактовать вопрос с достаточным знанием дела и на основе документальных материалов.

Ближайшее отношение к нашей теме имеет статья М. М. Ковалевского, рассматривающая вопросы о роли Венеции в торговле на Черном море в средние века.[541]

Эта большая статья написана на основе внимательного изучения источников, частью неопубликованных, — это единственное произведение в русской исторической литературе, выполненное на основе предварительной работы в венецианских архивах. В противоположность Гейду Ковалевский считает возможным отнести появление венецианцев в черноморских водах к очень раннему времени, еще к XI в., и с этого же времени возможна, по его мнению, и их конкуренция с генуэзцами.[542] Обе республики обосновались по настоящему, однако, в черноморских портах лишь в период существования Латинской империи: в 1238 г. генуэзцы положили начало своей колонии в Кафе; венецианские корабли, вероятно, около этого же времени появляются в Азовском море, но если не основание, то быстрый рост венецианской Таны относится только к началу XIV в.[543] Появление венецианского «байюльства» в Трапезунде автор ставит в связь с потерей Венецией своих позиций в Константинополе и полагает, что с этого же времени ее «торговля в принадлежащих Византии портах стала переходить почти всецело в руки генуэзцев».[544] Все эти соображения составляют лишь нечто вроде введения в изложение основной темы статьи, относящейся к судьбам венецианской и генуэзской колоний в Тане в течение XIV и XV столетий, т. е. за пределами рассматриваемого нами времени, что и лишает нас возможности использовать ее для наших целей в полном объеме.

Из только что приведенных положений М. М. Ковалевского не все могут быть приняты безусловно: его тезис о раннем появлении венецианских купцов в Черном море несомненно нуждается в дополнительном обосновании; прямо неверным надо признать его положение о переходе торговли в греческих водах после 1261 г. «почти всецело в руки генуэзцев», так как оно полностью опровергается содержанием договора Венеции с Михаилом Палеологом от 1268 г., проект которого сторонами был разработан еще в 1265 г.

К вопросам венецианской истории М. М. Ковалевский еще раз обращается в другом своем труде, посвященном проблемам западно — европейской истории в средние века и новое время. Мы имеем в виду его работу, трактующую о происхождении современной демократии.[545] Четвертый том этого произведения целиком посвящен проблемам истории Венеции.[546] Однако в нем рассматриваются последние десятилетия ее существования и излагается история ее падения. То немногое, что относится в этой книге к более ранней истории Венеции, касается преимущественно внутренней жизни республики и при том в форме отдельных замечаний или коротких справок. По всем этим причинам эта работа М. М. Ковалевского, несмотря на свою большую ценность в пределах трактуемых ею вопросов, не могла быть полезной при разработке нашей темы.

Труды А. К. Дживелегова, наиболее близко стоящие к нашей теме, вышли в начале текущего столетия, — это его «Торговля на Западе в средние века» и статья о Венеции в словаре Граната. Обе работы рассчитаны на широкую популяризацию исторических знаний и должны были отражать состояние исторической науки в сфере этих вопросов к началу XX в.[547] К сожалению, этого сказать о названных работах А. К. Дживелегова нельзя.

Он допускает в обеих этих работах ряд неточностей и прямо неверных утверждений, заимствованных у разных иностранных авторов. Нельзя, например, ограничиться утверждением, что «в 1000 г. дож Орсеоло подчинил республике разбойничье (?) население Далматинского побережья, сильно затруднявшее правильные рейсы по Адриатическому морю», как это делает автор, касаясь важного вопроса о начале венецианской колониальной экспансии. Неверно утверждение, что «погром 1183 г. (?) сделался одним из поводов для завоевания Константинополя крестоносцами четвертого крестового похода»[548], так как никто из участников похода такого предлога не выставлял. Об очень важном вопросе, что представляли собою венецианские владения после четвертого крестового похода, нельзя получить даже приблизительного представления из тех фраз, которые имеются на этот счет у А. К. Дживелегова. «Ни одно местечко, мало-мальски пригодное для основания какого-нибудь торгового пункта, — читаем мы в „Торговле на Западе“, — не миновало их рук… Начиная от Геллеспонта и кончая Критом, все (?) принадлежало ей… В Константинополе Венеция посадила своего подесту, который был губернатором венецианских владений в империи и главой венецианской колонии в ее столице»…[549] Все эти выражения — «ни одно местечко не миновало ее рук, все принадлежало ей» — не соответствуют действительности и неверно также, что подеста был губернатором венецианских владений в империи. Хорошей мыслью автора было дать представление не только о торговле, но также и о венецианской промышленности, но практическое осуществление этого намерения нельзя признать вполне удавшимся: замечания его на этот счет беглы и не всегда точны[550], что, впрочем, находит себе объяснение отчасти, в слабой общей разработке вопросов венецианской промышленности по сравнению с вопросами торговли.

Несколько позднее работ Ковалевского и Дживелегова вышла книга проф. И. М. Кулишера, в которой рассматриваются вопросы экономической жизни Западной Европы в средние века и новое время.[551] При той большой роли, которую Венеция долгое время играла в хозяйственной жизни Европы, мы вправе ожидать от автора довольно объемистого труда по истории западно — европейского хозяйства и соответствующего этой роли места в его книге для истории хозяйства Венецианской республики. И. М. Кулишер и в самом деле несколько раз по разным поводам касается вопросов венецианского хозяйства и высказывает ряд интересных и верных мыслей, как, например, мысль о том, что четвертый крестовый поход дал в распоряжение республики св. Марка большие средства, способствовавшие тому, что ее купцы могли потом широко развернуть торговлю и поставить кредитные операции.[552] Однако приходится заметить, что рядом с этим в рассматриваемой нами книге есть и неточности, и значительные фактические погрешности, а некоторым вопросам не уделено надлежащего внимания.

К группе последних мы относим, например, недостаточное освещение венецианской торговли в раннее время, до начала крестовых походов: в главе, посвященной промыслам и обмену в этот период, Венеция даже не упоминается, хотя в X и XI вв. республика св. Марка играла уже большую роль в торговле восточного Средиземноморья, и на грани, отделяющей эти столетия, Венеция положила начало своей колониальной экспансии, а потом глубоко проникла в пределы Византийской империи и приобрела большое значение в самом Константинополе, город же этот по признанию самого автора, в IX–XI вв. был центром международной торговли.[553] Недостаток внимания к вопросам ранней венецианской торговли привел автора к ошибочному мнению, которое он развил в одном своем сочинении по истории хозяйства средневековой Европы, а именно, что будто бы торговля хлебом возникла в Европе не ранее XIII в.[554], с чем согласиться, конечно, невозможно. Не отведено надлежащего места в книге проф. Кулишера также и венецианским цеховым организациям в главах, трактующих о цеховом строе и происхождении цехов в Западной Европе.

Образование Венецианской колониальной империи, завершившееся в основном в первой половине XIII в., является фактом большой важности и не только политической, но также и экономической, — вопрос этот в книге, занимающейся вопросами истории хозяйства, должен был бы найти надлежащее освещение; между тем И. М. Кулишер говорит в своей книге об этом вопросе лишь в очень немногих словах, на основе которых нет ни малейшей возможности составить себе даже приблизительного представления о том, чем была первая колониальная империя Европы.[555]

Из этого видно, что вопросы колониального венецианского хозяйства не находили надлежащего освещения даже в таких специальных и серьезных трудах, как труды Кулишера, тем в меньшей степени можно рассчитывать на правильное их освещение в сочинениях второразрядных, не рассчитанных на самостоятельное разрешение исторических проблем, как, например, небольшая книга М. Соболева по истории «всемирной» торговли, служившая учебником для коммерческих училищ.[556]

Нельзя признать вполне удачным в части, касающейся Венеции, и сочинение Е. В. Тарле, составленное им еще в начале его большой ученой карьеры. В его истории средневековой Италии[557] высказан целый ряд спорных или неверных утверждений, отчасти отражающих неудовлетворительное состояние изучения ряда венецианских проблем в тогдашней буржуазной исторической литературе, так как по вполне понятной причине Е. В. Тарле писал свою книгу, рассчитанную на широкую публику, не на основе самостоятельной работы по источникам.

Укажем несколько примеров. После похода Пьетро Орсеоло к берегам Далмации, которое автор относит к 997 г., Венеция будто бы посылала в далматинские города своих подеста[558], — утверждение ошибочное, основанное на позднейшей (XVIII в.) приписке к хронике Дандоло. В XI в. по причине внутренних несогласий Венеция будто бы не смогла принять участие в борьбе с сардинскими маврами[559]; но возникает вполне законный вопрос, а для чего вообще ей нужно было бороться с ними, чем они ей мешали? Венеция никогда не вела борьбы из-за идеологических соображений, ее политическое мышление всегда было реальным, и мы видим, что в том же XI в. внутренние раздоры не помешали ей вести борьбу с теми же маврами, засевшими в Бари, или с норманами, пытавшимися обосноваться на обоих берегах Адриатики. Неверно, что «дипломаты, делившие Византию, понятия не имели даже о целой массе городов, поселков и провинций Восточной империи»[560], хотя эго сведение и основывается на показании Никиты Хониата. Поселков дипломаты, конечно, могли и не знать, хотя договор не подтверждает этого, но что касается городов и провинций, венецианцам стоило только развернуть договор с Алексеем III, заключенный лишь пять-шесть лет перед датой раздела, чтобы получить исчерпывающее представление и о городах, и о провинциях Восточной империи, а в комиссии по разделу было 12 венецианцев и наверное можно утверждать, что не все они были глупцами и невеждами. В абрисе контуров Венецианской колониальной империи допускается обычная ошибка, заключающаяся в преувеличении действительных территориальных приобретений Венеции и ничего, конечно, не говорится о ее организации.[561] Все это повторяем в значительной мере потому, что таково было положение этого вопроса в наиболее распространенных работах по истории Италии и Венеции в начале текущего столетия.

С точки зрения интересующих нас проблем заслуживает также внимания и литографированный курс по истории крестовых походов Д. Н. Егорова, читанный им на женских курсах в Москве в 1914–1915 гг.[562] В работе профессора Егорова изложения конкретных фактов крестоносного движения почти нет. О четвертом крестовом походе, например, есть только краткие упоминания. Роль Венеции в движении, по этой причине, не могла быть освещена с надлежащей полнотой и там, где об этом предмете заходит речь, высказываются мнения, с которыми невозможно согласиться, — укажем для примера на изложение событий венецианского похода в Сирию в двадцатых годах XII в.[563]

Мы полностью разделяем взгляд проф. Егорова на крестоносное движение, как движение колонизационное.[564] Считаем, однако, неприемлемым его тезис об отсутствии на Средиземном море деятельности европейских купцов вплоть до крестовых походов. Автор вообще преувеличивает значение крестовых походов в истории хозяйственного и культурного развития Западной Европы и совершенно напрасно называет время, непосредственно за ним следовавшее, «новым» временем.[565]

Упрекая одного из историков крестовых походов, именно Вилькена, в излишней заботливости о мелочах, Д. Н. Егоров своею собственной работой доказал необходимость самого внимательного к ним отношения. Это предохраняет от поспешных и неоправданных выводов. Наконец к числу медиевистов в очень условном смысле этого слова мы отнесем Н. Рожкова, писавшего историю нашего отечества, как известно, «в сравнительно-историческом освещении». Второй и третий томы его «Русской истории» имеют подзаголовки: Феодализм и падение феодализма.[566]

Своеобразный подход к трактовке проблем русской истории дал автору возможность остановиться и на истории Венеции как во втором, так и в третьем томах его работы. Некоторое отношение к нашей теме имеет, впрочем, лишь второй том, так как в третьем рассматривается «падение феодализма в Венеции», что автор относит к XIV в.[567] и что лежит, следовательно, за пределами хронологических рамок нашей работы.

Во втором томе названной работы Н. Рожков касается истории Венеции от начала до 40–х годов XIV в. Это беглый очерк истории Венеции за 9 столетий ее первоначального существования. Автор следует Шаубе в трактовке экономических и отчасти политических проблем, Хэззлиту — в вопросах социальной истории и Кречмайру — в вопросах политической организации Венеции.

Не касаясь пресловутого «муниципального феодализма» Н. Рожкова, который он открывает и у хеттов, и у ассирийцев, и у древних греков, мы должны сказать, что качество его очерка прямо определяется качеством избранных им авторитетов, вследствие чего особенно неудачны те части его экскурса, которые опираются на Хэззлита. Так, мы узнаем из замечаний нашего автора, что землевладельцев в Венеции первоначально не было, что они появляются там в начале XI в.; что только в XII и XIII вв. «резко обособились»… «городские ремесленники в городе, феодально зависимые люди и особенно крестьяне или вилланы в деревне»; что уже в XIII в. цеховая ремесленная промышленность уступает в Венеции место рассеянной мануфактуре, тому, что вслед за Бюхером Рожков называет «домашней промышленностью».[568] Все это совершенно не соответствует действительности и представляет собою более или менее произвольные измышления авторитетов Н. Рожкова.

Проблемы внешнеполитической истории изображаются автором не более удачно: по его мнению дож Пьетро Орсеоло II в 1000 г. «завоевал Далмацию»[569], Латинская империя просуществовала 70 лет[570], Иерусалим был взят Готфридом Бульонским «при поддержке, оказанной ему Венецией» и т. п.[571]

Рожков вовсе не касается при этом проблем колониальной истории Венеции и не дает представления о составе и протяженности основанной венецианцами империи. Единственная фраза, посвященная им этому вопросу, звучит крайне неопределенно: «Константинополь, Балканский полуостров вообще и далее Крит и берега Черного моря становятся почти исключительно коммерческим достоянием Венеции».[572]

Более удачный выбор авторитета для освещения политической структуры Венеции, в лице Кречмайра, позволил Рожкову дать и более правильное изображение политической организации Венеции до начала XIII в. Но так как в руках нашего автора мог быть только первый, то для второй половины XIII в. и начала XIV он опять опирается на Хэззлита и опять неудачно: правильного представления о политической организации Венеции в это время из его работы получить нельзя.

Таково положение интересующих нас вопросов в работах русских медиевистов прошлого и начала текущего столетия.

2. Венецианская колониальная империя в трудах русских славистов

Венецианская колониальная экспансия, как известно, в первую очередь была направлена в сторону славянского мира, в область славянских поселений на далматинском побережье, поселений хорватских и сербских. Вследствие этого историки этих славянских народов неизбежно должны были касаться проблем, входящих в состав нашей темы. Пересмотр того, что сделано славистами в интересующей нас области, необходим не только из соображений возможной целостности и полноты историографического обзора, но также и потому, что тем самым определяется место нашей работы и степень ее значения для некоторых вопросов истории южного славянства.

Необходимо признать, что существующие общие труды по истории южных славян русских славистов досоветского периода, как правило, неполно освещают проблему взаимоотношений южно — славянского мира с Венецией. Это объясняется, надо думать, тем, что политическая острота борьбы южно — славянского мира против итальянского национализма и шовинизма — явление сравнительно недавнего времени.

У авторов, писавших о хорватах в своих общих курсах по истории южных славян, проблема взаимоотношений хорвато — венецианских или вовсе не затрагивается, или освещается очень бегло, хотя в первый век венецианской колониальной экспансии она направлялась прежде всего, в область хорватских интересов. В общем курсе по истории южных славян московского профессора В. Н. Щепкина, например, даже история самих хорватов почти не затрагивается, и это не случайно, так как проф. Щепкин прямо говорит, что под историей южных славян он разумеет историю болгар и сербов.[573]

В других общих курсах по истории южных славян, хоть мы и не встречаемся с такой крайностью, тем не менее интересующая нас проблема остается совершенно неосвещенной, таков, например, курс проф. П. А. Лаврова.[574]

В более раннем, чем названные работы, труде М. С. Дринова, в котором он рассматривает славяно-византийские отношения в X в., хорвато — венецианским отношениям отводится некоторое место, но и здесь интерес автора не выходит за рамки вопроса об экспедиции Пьетро Орсеоло, причем известия на этот счет венецианских источников принимаются без надлежащей критики.[575]

Среди историков, писавших по истории отдельных юго-славянских народов, первое слово по вопросу славяно-венецианских отношений принадлежит историкам сербов и хорватов. Болгария по своему географическому положению находилась в стороне от славяно-венецианских споров, — период существования Латинской империи представляет собою исключение, — тогда как земли хорватов и сербов были постоянным объектом венецианских вожделений, и именно здесь венецианцы господствовали в течение нескольких столетий. Поэтому интересующими нас вопросами и занимались преимущественно историки Хорватии и Сербии.

Среди русских славистов, давших общие обзоры по истории Хорватии с охватом раннего ее периода, мы можем назвать два имени: казанского профессора И. Н. Смирнова и А. Л. Липовского.

В своем очерке по истории Хорватского государства до подчинения его Венгрии[576] И. Н. Смирнов добросовестно собрал все, что он мог найти по интересующим нас вопросам в венецианских напечатанных тогда источниках: известия о столкновениях хорватов с Венецией в IX и X вв., рассказ о походе Пьетро Орсеоло II к далматинскому побережью, данные о попытках хорватских королей противостоять венецианской агрессии.[577] Серьезным недостатком труда казанского ученого является его излишнее доверие к сообщаемым А. Дандоло известиям о первых шагах венецианской экспансии в направлении восточных берегов Адриатики.[578]

Хорошим дополнением к этому сочинению с точки зрения интересующих нас вопросов является другая работа И. Н. Смирнова, посвященная проблемам взаимоотношений Венеции с далматинскими городами в XII–XIV вв.[579] Здесь в своих основных линиях совершенно правильно изображается своекорыстная политика республики св. Марка в зависимых от нее далматинских общинах. Это выгодно отличает работу русского ученого от писаний итальянских националистов на эту тему.

Небольшая статья Смирнова, написанная им вскоре после выпуска только что названных работ, в которой он характеризует внутреннюю жизнь далматинских общин в X и XI вв.[580], представляет для нас интерес только попыткой определить характер зависимости этих общин от Венеции в эти столетия. Справедливо заподозрив приписки в Амвросиевском кодексе хроники Дандоло, как позднейшие добавки, не имеющие значения первоисточника, И. Н. Смирнов не без основания считает, что зависимость эта была очень слабой и выражалась в уплате незначительной дани, в военной помощи и в некотором стеснении сношений с иностранцами. Нельзя, однако, согласиться с другим утверждением автора, по которому «назначение венецианским правительством властей общинных подготовлялось медленно и явилось только в XIII в.»[581], так как есть документы, свидетельствующие о том, что венецианские комиты в городских общинах Далматинского архипелага появились еще в XII в.

Несколько позднее трудов И. Н. Смирнова вышла небольшая книга А. Л. Липовского, также посвященная специально истории хорватов.[582] В свое время она вызвала неодобрительный отзыв доц. Ястребова[583], но его критика относилась к вопросам, не касающихся нашей темы. Положение далматинских городов и взаимоотношения хорватских государей и Венеции очерчены в книге А. Л. Липовского примерно в том же объеме и с теми же достоинствами и недостатками, которые нами только что были отмечены в аналогичном труде И. Н. Смирнова. Это объясняется, надо думать, единством подхода к рассматриваемым вопросам и тождеством источников.

В качестве общего заключения о работах И. Н. Смирнова и А. Л. Липовского надо сказать, что ими, особенно первым, для правильного освещения ранних хорвато — венецианских отношений сделано гораздо более, чем многими другими буржуазными историками Венеции и южного славянства.

Историки Сербии касаются взаимоотношений сербов и венецианцев почти исключительно в связи с историей Дубровника. Для истории этих взаимоотношений всего больше среди русских славистов еще в шестидесятых и семидесятых годах прошлого столетия было сделано В. М. Макушевым.[584] Макушев довольно значительное время провел в Дубровнике, работал в местных архивах, поскольку это ему разрешалось местными австрийскими властями, весьма подозрительно относившимися к работе русского ученого, извлек из дубровницких архивов некоторые не лишенные интереса летописные известия из истории этого славянского города и опубликовал их в своей работе. Если историки Хорватии освещали историю взаимоотношений городов Далмации с республикой св. Марка исключительно на основании венецианских источников, то В. М. Макушев положил в основу своих выводов об отношении Дубровника к Венеции в XI–XIII вв. те известия, которые он нашел у «дубровницких бытописателей». Известия эти изображают ранние отношения между Венецией и Дубровником как отношения равноправных государств, как состояние полной независимости Дубровника от республики св. Марка вплоть до начала XIII в.[585] Можно не соглашаться с Макушевым в трактовке им тех или других частных вопросов из истории взаимоотношений двух Адриатических республик, но необходимо признать его заслугой, что он попытался привлечь внимание историков к местным источникам, вопреки установившемуся порядку считаться только с венецианцами. Игнорирование историком далматинских общин И. Н. Смирновым как исследований Макушева, так и опубликованных им материалов, отнюдь не является положительной стороной его работ. К слабым сторонам исследований Макушева относится недостаточное внимание к вопросам классовой борьбы в городских общинах Далмации вообще и в Дубровнике в частности, что, впрочем, является обычным недостатком буржуазной историографии середины XIX в., а также недостаточное внимание его к материалам, незадолго перед выходом в свет его сочинения, опубликованным Тафелем и Томасом. Это воспрепятствовало автору отнестись с надлежащей критикой к его источникам и дать более конкретное изображение установившихся в XIII в. взаимоотношений между Дубровником и Венецией.

Историки Сербии после Макушева не сделали ни одного шага вперед в разработке вопроса о взаимоотношениях славянского мира с Венецианской республикой, больше того — в отдельных трудах можно встретить совершенно ошибочные суждения по вопросам венецианской колониальной истории. В курсе проф. Лаврова, который мы уже называли, мы встречаем, например, утверждение, что в состав венецианских владений входил Родос, которым Венеция будто бы овладела после какого-то «не состоявшегося раздела» византийских владений.[586]

В небольшой книге серба Драго Войновича, изданной на русском языке, мы напрасно стали бы искать освещения интересующей нас проблемы, — отношения сербов и венецианцев Войновича не интересовали, он едва упоминает о Венеции; зато он много занимается болгарами с целью доказать, что болгары занимают сербские земли, что сама София стоит на сербской земле, и что «царство, которое было основано Шишманом», было не болгарским, как это думают, а сербским.[587] Такая же узконационалистическая и конфессионально — православная точка зрения сквозит в его суждениях по истории хорватов, которых он строго осуждает за их католичество.[588]

Еще в одном труде по истории Сербии, принадлежащем А. Л. Погодину, мы находим едва ли не единственное замечание по интересующему нас вопросу и притом замечание, которое надо признать вымышленным с начала до конца: «В союзе с франками, — читаем мы в книге проф. Погодина, — расширили свои владения венецианцы, которым удалось получить в 805 г. Далмацию, населенную уже в ту пору сербами».[589] Нет нужды доказывать, что в союзе с франками венецианцы не были и никаких совместных политических шагов не предпринимали, что в 805 г. они не только не получили Далмацию, но даже и не пытались добиться этого, что только два столетия позднее была сделана такая попытка, не давшая и тогда сколь-нибудь длительных результатов.

Ничего нельзя узнать о взаимоотношениях сербов с венецианцами в XI–XIII вв. и из уже упоминавшегося выше труда по истории южных славян проф. Щепкина, хотя историей сербов он занимается в своей книге гораздо более подробно, чем историей хорватов.

Лавров, Войнович, Погодин, Щепкин, касаясь истории Дубровника, совершенно не интересуются его взаимоотношениями с республикой св. Марка и словно не подозревают, какое большое значение эти отношения в свое время имели для экономической и политической жизни Дубровницкой республики. Замечательно, что работа В. М. Макушева не оказала ни на одного из них никакого влияния, хотя только один этот труд не был компиляцией и опирался на самостоятельное изучение источников, частично архивных.

Мы уже отмечали выше, что историки Болгарии по вполне понятной причине имели гораздо меньше поводов касаться ранних взаимоотношений Венеции с южным славянством, чем историки хорватов и сербов. В непосредственное соприкосновение с болгарами Венеция пришла только после образования Латинской империи, причем и в это время их столкновения носили узко местный и временный характер, так как венецианские колониальные приобретения лежали вне собственно болгарских владений. Вследствие этого историки Болгарии более или менее подробно излагают только столкновение латинян с болгарами во время правления Иоанницы или Калоиоанна, освещают взаимоотношения последующих болгарских государей с Никеей и Латинской империей, но все эти события и отношения, за исключением столкновения латинян и в их числе венецианцев с болгарами в 1205 г., не оказывали непосредственного влияния на дела Венецианской колониальной империи. Эти соображения, как нам кажется, позволяют считать излишним обзор взглядов наших историков Болгарии на эти события. Это тем более, что собственно Венеции и Венецианской империи они обычно и не касаются.

Это одинаково относится как к названным выше общим трудам по истории южного славянства, так и к специальным трудам по истории Болгарии, как книга В. М. Макушева «Болгария в конце XII и в первой половине XIII вв.»[590] или Ф. И. Успенского «Образование второго Болгарского царства».[591]

3. Венецианские проблемы в трудах русских византинистов

В гораздо большей степени, чем славистам, венецианскими делами приходилось интересоваться историкам Византии, хотя мы и здесь не имеем труда, который специально был бы посвящен вопросам взаимоотношений византийцев с венецианцами, и у них мы, как и у историков южного славянства, встречаемся только с более или менее значительными высказываниями по этим вопросам, делавшимися попутно в связи с изложением тех или иных событий из истории Византии.