Глава 6 Женская доля

Глава 6

Женская доля

Что, казалось бы, не жить тихо, спокойно, как тысячи именитых людей? Жена хозяйственная, умная, заботливая, славные сыновья, наследники его графского имени, продолжатели рода его, почет и уважение со стороны всех, кто его окружает, кто с ним сотрудничает. Каждое слово его слушают со вниманием и готовностью его исполнить. Там, в Петербурге, тоже к нему внимательны и готовы оказать содействие в его административных стараниях. Да и слава победителя в недавней войне все еще греет его молодое, горячее сердце. Вроде бы все есть, что только можно пожелать. Что еще нужно человеку? Но нет, Петр Александрович Румянцев недоволен. Его пылкая натура жаждала не такой тихой, мирной жизни. Неохотно возвращался домой после дальних поездок. Любовь жены не согревала его. Ласки детей не проникали в суровую душу воина.

И он, испросив разрешения императрицы, задумал поехать в Петербург. Мать его, Мария Андреевна, уже присмотрела по его просьбе дом, в котором он мог бы жить. Одно пока удерживало в Глухове: вместе с женой ему не хотелось оказаться в Петербурге. Мать, как обычно, уговаривала его жить с женой в согласии и покое. Письма ее полны ожиданием скорой встречи:

«Петр Александрович, свет мой, здравствуй! Отправляются отсюдова два иностранных офицера к вам, в Малороссию, которые были у меня и просили, чтоб рекомендовать их вам в милость. А я, свет мой, прошу вас уведомить меня, как вы сюда скоро будете, потому что писем давно не получала от вас. Я, слава Богу, и все наши в добром здравии. Отпиши, как будешь к нам. Впрочем, буди с тобою милость Божия и мое вечное благословение. Декабря 2-го дня 1765 года».

В письмах Мария Андреевна подробно рассказывает о поисках хорошего дома, в котором семье Румянцевых было бы удобно. Она уверяет сына, что приезд в Петербург будет полезен ему и по службе, и по душе. Наконец она сняла дом Ивана Ивановича Дивова, который «состоит по Мойке, и в нем вся исправность: стулья и весь мебель; цена по семьдесят рублев в месяц, а ниже нигде не можно сыскать, и старалась, чтоб поблизости… А что надобно, то Яков Александрович (Брюс. – В. П.) все приказал исправить».

Как всегда, письма ее были торопливыми, написанными перед отправкой курьеров. Ей все некогда: то дежурства в Зимнем, то в Царском Селе, а все вечера за картами. «Я весьма о том радуюсь, что скоро с вами увижусь», – писала она сыну.

Но Румянцев все же решительно отклонил поездку в Петербург вместе с семьей. 25 января 1766 года он один выехал в Петербург.

А уже 28 января ему вдогонку графиня Румянцева писала из Глухова: «Батюшка мой Петр Александрыч. После отъезда твоего вдруг такая погода стала, что весь снег согнала и дождь, как летом, идет. Я думаю, тяжело ехать в обозе. Мне привезли ковер из Степкова; сожалею, что ты его не видел… Все сие старанием Анны Ивановны Каховской. Пустоты и скуки глуховской описать не можно после такого людства, итак, теперь не больше как человек шесть, а то все разъехались и разъезжаются. Дети, слава Богу, здоровы, живут возле меня. Прости, батюшка, в мыслях целую, а дети, припадая, просят благословения, а мне верь, что до конца пребуду покорная, верная жена г. К. Румянцева…»

Нетерпеливо ожидает писем Екатерина Михайловна… Вроде бы уже все ей ясно, но все еще надеется, ждет, мучается, страдает… Бегут дни за днями… Тяжко жить с Петром Александровичем – характер у него крутой: суровый, беспокойный, деспотичный. А без него совсем невмоготу. Опустел Глухов, словно вымер. Кто уехал вместе с графом Румянцевым в Петербург, кто в свои деревни, кто исполнять его распоряжения. Дела в Малороссии разворачивались большие… Сколько люда понаехало за последние месяцы сюда, всем находилось дело.

Екатерина Михайловна жила полной жизнью только тогда, когда видела своего любимого. Как только он уезжал хоть на день, так сразу на нее наваливалась тоска, что просто не знала, куда себя девать. Вроде бы занималась хозяйством, детьми, встречалась со знакомыми и друзьями, но все время где-то подспудно жила тоска, и ничем ее невозможно было развеять. Часто писала ему письма, стремилась не пропустить ни одной почты, хотя порой и писать-то было не о чем: жили тихо и скучно.

…13 мая 1766 года. Весна в полном разгаре. Казалось бы, радоваться надо солнцу, теплу, песням птичьим. Но получила письмо от мужа и узнала, что он болеет, валяется в постели. Екатерина Михайловна сама страдала той же болезнью, знала, что такое почечуй*.

Немного успокоилась, когда получила от графа письмо, в котором он сообщал, что поправляется, начал снова выезжать в свет, был с графом Григорием Григорьевичем Орловым на охоте. «Какое великое порадование чувствуешь, когда любимый друг не забывает тебя и тешит своими весточками, – радостно думала графиня Румянцева. – Слава богу, что ему стало полегче, только колики частые продолжают его мучить. Знать, нам обоим определено одною болезнью страдать… О господи, как я мучилась им третьего дня, давно так не страдала, целую ночь провела без сна…»

Екатерина Михайловна все эти дни ждала весточки о возвращении графа Румянцева в Глухов, но Петр Александрович присылал лишь редкие письма, но о своем ближайшем приезде ничего не сообщал.

Она только что вернулась из Батурина, ночевала там две ночи. Провела время хорошо: побывала на суконной фабрике, осматривала красильню, ковровую мастерскую, любовалась коврами редкой красоты. А вернулась в Глухов, развернула газеты и узнала, что скончались два ее старых знакомых: 10 апреля умер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, а 7 апреля скончался барон Корф, посланник в Копенгагене. К тому же и генерал Брандт заболел – его было особенно жаль Екатерине Михайловне, уж очень у него большая семья. Вроде бы все уже переболели в Великий пост, а вот поди ж ты…

Как обычно, после обеда сыновья ускакали верхом на прогулку, а Екатерина Михайловна занималась хозяйством. Прежде всего нужно разобраться с садовником. Подрался с мастером, избил отца…

– Приведите мне садовника-немчина, – приказала она.

Вошел молодой человек красивой наружности, вежливо, с поклоном приветствовал ее.

– Ну что ты скажешь? Два месяца назад, когда мы были в Ахтырке и Каплуковке, ты пошел в оранжерею, запер двери и лучшие, крайние деревья померанцевые обрубил, оставил одни корни… А когда выходил оттудова, спокойно запер двери, успел еще и одно фиговое дерево свалить.

– Истинно, барыня, истинно, бес попутал, злая горячка, ничего не помню, что творил, господи…

– Не ведал, а себя бы порезал, ведь кафтан-то весь был изрезан. Дохтур ходил к тебе, людей приставили к тебе, вылечили. И что ж опять-то натворил?

Садовник молча протянул ей листки бумаги. «Что еще за напасти?» – подумала графиня. На немецком языке садовник писал о том, что нужно сделать в саду, оранжерее, в огороде, что нужно купить для того, чтобы улучшить ведение садового и огородного хозяйства. Предложения были грамотные и трезвые. Значит, не сошел с ума, нормальный человек. Но что же с ним? Ну, тогда была горячка, точно такая же горячка была и у повара Ильи Васильевича, но оба выздоровели. Что же теперь? Действительно, в этих писаниях его нет признаков его безумия, порядочно пишет, предложения свои изъясняет здраво, но худо то, что деньги они ему зря дают, понапрасну, ничего он не сделал за этот год.

– Мадам, простите, у себя на родине я был на хорошем счету, – сказал садовник.

– В прошлом году ты объяснял свое безделье тем, что ты поздно в Глухов приехал. А в нынешнем году, помнишь, я вызывала тебя и спрашивала, что тебе нужно для сада и огорода, семян каких, чтобы зелени всякой было больше. Ты дал мне реестр, я написала в Москву, и на пять рублей разных семян привезли. Ты наобещал, что теперь все будет. А что мы сейчас видим?

– Мадам, я все сделал, как велит наука. Но проклятая земля ничего не дала, – ответил садовник, ухмыляясь.

– Так что же, у нас в саду, опричь редьки и салата, ничего не растет? А уж в городе всякую зелень продают…

– Я все сажал, мадам. Я ни в чем не виноват. У вас совсем другая земля, чем у нас.

«Ах, лжет, негодяй!» – в сердцах подумала графиня.

– Да я ж сама была в огороде, так не больше десяти гряд вскопано. И что там посеяно, никто не знает…

Садовник ушел. А графиня решила: «Надо попросить сотника отыскать того великого мастера, о котором он говорил мне: дескать, он умеет за всем этим ходить. А за оранжереей нечего и смотреть, лучшие деревья, негодяй, уничтожил… Говорит, в горячке был, ничего не помнит. А что? Действительно, может, есть такая болезнь, которая наваливается временами: и себя режет, и за людьми гоняется, – а потом наступает просветление, становится нормальным человеком, терзается от содеянного. Ну, мне от этого не легче. Пожалуй, этого садовника надо отпустить. Зачинаю думать, что и семена он эти продавал другим садовникам, у них у всех огороды и всего насеяно, а в нашем пусто. Думает, барыня ничего не заметит. Ох, господи, скорее бы граф приезжал! Как нетерпеливо жду его приезда! Кажется, уже нет надежды, что в нынешнем месяце он прибудет. Ну хотя бы из Петербурга выехал. Да и все наши его ожидают с нетерпением, расспрашивают о его здоровье, что пишет, какие сообщает новости столичные. А что я могу им ответить? Я только могу сказать одно: о своем приезде ничего не пишет. Вчера один говорил, что будто его фельдмаршалом пожаловали. А я ничего не знаю… Ох, сколько бы хотелось ему рассказать! Разных вестей много…»

Екатерина Михайловна вспоминала, как тоскливо было все эти дни без Петра Александровича… Ну вот в феврале была в Ярославце, дорога была беспокойная, думали воротиться ночевать в Глухов, ан по оттепели дорога так испортилась, что из-за детей не отважилась ехать вечером, и ночевали все там… И мысли ее повернулись к детям. Славные у нее растут сыновья. Красивые, статные, ловкие. Хорошо владеют саблей, стреляют из пистолетов и из ружей, лихо скачут на конях. Но не хочет она, чтобы дети ее стали воинами. Хватит в семье одного. Лучше всего подготовить их к дипломатической карьере. Написала она письмо брату – Дмитрию Михайловичу Голицыну, важному сановнику, вице-канцлеру, но какой глупый ответ получила: незачем, дескать, им в дипломатию идти. Видно, не хочет взять обузу на себя. А жаль их оставить без всякого учения… Придется написать Петру Александровичу, чтобы подыскал такого человека, чтобы и французский и немецкий знал, пора их учить языкам. Если в Петербурге не найдет, пусть отпишет в Гданьск или Варшаву, чтобы там кого нашли и прямо сюда прислали. Пока дети возле нее живут и, дал бог охоту, на скрипке учатся играть. Она рада, что хоть не в праздности растут, книгами увлекаются…

Недавно Екатерина Михайловна ездила в Дубовицы Богу молиться, вместе с ней отправились знатные дамы Глухова. Но и это не развеяло скуку. Занималась хозяйством, покупала овес, вино. Ездила в Ахтырку по хозяйственным делам, за пять суток обернулась. Написала письмо матушке Марье Андреевне, поблагодарила за присланную табакерку, она очень ей понравилась, но мала больно, не по ее рукам. Но все эти мелкие дела мало занимали ее, только и думы об одном: лишь бы Петр Александрович поскорее воротился, а то скука просто задавила ее. Даже французских газет не может почитать. Хорошо бы, Петр Александрович после того, как прочтет сам, посылал их по почте в коллегию Простоквашину, ведавшему иностранными делами, а она брала бы их у него. А то ни русских, ни французских газет…

Часто задумывалась Екатерина Михайловна о крае, в котором живет. Удивительная страна! Сколько в ней красоты и разнообразия! Приехал однажды князь Платон Степанович Мещерский и рассказывает:

– Выехал я из Глухова. Дорога так худа, что возле города еще снегу множество. А в Полтаве на поле цветы цветут, уже скотину выпустили на луга, в Лубенском полку уже пашут. А все – Украина. То наступит тепло, снег сгонит, а то снег опять пойдет, всю землю снова покроет, а вскоре солнышко беспощадно растопит выпавший снег. Вот какая разнота…

И снова мысли ее перекинулись на хозяйственные заботы. Нет одноколки на четырех колесах, чтобы в хорошее время ездить на прогулку. Она бы кое-когда сгодилась и Петру Александровичу. Пусть прикажет в Москве купить: для веселья и для здоровья полезно моцион делать. Пора лечиться всерьез, а то истинно от головной боли мочи нет.

Странно, что он так мало писем ее получил. А ведь надо сказать, что ни одной почты не пропускала и все через Москву к Матисову посылала для пересылки ему. Только и утешения в ее жизни что почта: то ждет посылки от него, то сама пишет. Даже почувствовала обиду на верного Матисова: уж не удерживает ли он ее письма у себя? А зачем? Вот и стремена турецкие послала, стремена с позолотой. Да и галстук дорожный, пусть носит на здоровье. Но так и не знает, получил ли.

Каким радостным бывал день для нее, если почта привозила ей весточку от графа! Правда, о возвращении в Глухов он ничего не писал, но ответить надобно поскорее. И к следующей почте готово уже письмо Екатерины Михайловны, в котором она излагает очередные свои заботы и волнения. А нет письма, сразу одолевают всяческие сомнения, тревога за здоровье своего суженого. 23 апреля, в веселый праздник Пасхи, был у Екатерины Михайловны обед и бал, как по табели и положено. Но невесел этот праздник для нее: нет Петра Александровича. Праздновали день рождения Екатерины II. И даже во время праздников все время думала о его приезде. Тяжкая выпала ей доля – ждать и ждать мужа то из военных походов, то из длительных поездок.

«3 июня 1766. Глухов. «Батюшка мой Петр Александрыч. Письмо твое через Еновича от 18-го получила, никогда не помню, чтобы столько обрадовалась, потому что накануне его приезду почта пришла и от тебя писем не было, а сведала, что болен и затем в Царское Село не поехал, итак, в беспокойстве большом была целую ночь, не знав болезни твоей, а назавтра, уже получа письмо твое, узнала, что лихорадкою, и пишешь, что легче. Дай Бог, чтобы сие нашло тебя в совершенном здоровий. За присланные апельсины (и) лимоны благодарствую; теперь ими утешаемся, а померанцы почти все сгнили, только 20 целых… Детям камлон и сливы получила, и очень хороши. Об лекаре я давно писала, что он доехал и посланныя с ним посылки в целости довез, а за тафту я благодарила. Итак, батюшка, здешнего мне тебе сказать нечего, единственное мое желание, чтобы узнать, что ты здоров совсем и нас бы порадовал скорым сюда приездом, и в мыслях тебя, батюшка, целую, и дети, припадая, просят благословения и за гостинцы благодарят…»

Вроде бы и ничто не предвещало новой печали, графиня ждала с нетерпением Румянцева, понимая, что высокие обязанности требовали его присутствия в Петербурге. Но вот пришло его письмо, и сердце у нее оборвалось: снова, как и прежде, графа задерживает любовь к женщине, новое увлечение его любвеобильной натуры.

24 июня 1766 года она пишет ему: «…Получила письмо твое через казака… Ни о чем не упоминаю, что писано в нем, а предаю себя на судьбу, знать, она так и определила мне, я думала, что все терпение мое преодолеет, да нечем пособить, как теми же слезами. Подумай, батюшка, об долге, как чувствительно меня трогаешь, заслужила ли я это в жизни своей; не прими, Бога ради, и сие за обиняки с моей стороны… Богом клянусь, что все уже забыла и забывала, да несчастие меня нигде не покидает; от чего было, думала, в жизни моей так огорчаться, с какой горестию письмо получила и сие пишу, боюся продолжать, да и от слез, право, не вижу».

Так и не дождалась графиня Румянцева своего мужа. Более того, она узнала, что Петр Александрович не хочет возвращаться в Глухов до тех пор, пока она там живет. Как свидетельствует Яков Маркович, 20 января 1767 года графиня Румянцева и «при ней Хвостов отъехали в Москву».

Он же записывает в своих «Дневных записках»: «17 февраля. Гр. Румянцев приехал из С.-Петербурга в Глухов. 18 февраля генеральный обозный Семен Васильевич Кочубей (он часто упоминается в письмах Екатерины Михайловны как «Семен Василич») получил благодаря ходатайству Румянцева кавалерию св. Анны».

Яков Маркович неоднократно бывал у графа Румянцева. Приведем его свидетельства:

27 февраля 1767 года. «Ездил до графа Румянцева. Обозный генеральный поехал в полки полевые по манифесту о избрании депутатов в Москву. Для сего же и Туманский отъедет в полки Киевский и Переяславский, а граф сам поедет в Стародубский, Черниговский и Нежинский.

3 марта граф отъехал в полки. 2 мая возвратился в Глухов.

3 июля. Гр. Румянцев из Ромна приехал в Глухов.

18 сентября. Гр. Румянцев был на ярмарке и после обеда отъехал в Глухов. (Ярмарка была в Кролевце.)

25 октября. Ездил я в Глухов, был у графа и там обедал.

24 ноября. Ездил в Глухов, был у графа Румянцева на бале и ночью приехал в Сварков».

Здесь автор «Дневных записок» скупо рассказывает об острых, поистине драматических событиях, которые происходили на Украине в 1767 году.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.