Трубадуры на Голгофе

Трубадуры на Голгофе

Великая трагедия XIII века

Когда История уже отмерила половину времени, отведенного ею на эпоху трубадуров, в обществе христианского Запада произошли глубокие перемены[228]. С начала XII века средиземноморская торговля достигла небывалого прежде подъема; интенсивный рост городов, успех ярмарок в Шампани создали множество новых способов обогащения; в обществе усилилась роль денег, произошло рождение новой социальной группы — негоциантов и купцов и началось расслоение аристократического сословия. Приближенная к власть предержащим (королям и графам) аристократическая верхушка в лице баронов приспособилась к политическим изменениям, выразившимся прежде всего в концентрации власти в руках нескольких старинных родов. Воспользовавшись всеобщим стремлением к обогащению, знатные сеньоры в погоне за богатством увлекли за собой и часть аристократов средней руки. Многие горожане и владельцы замков юга Франции, проживавшие в торговых пригородах или на землях, где производилась добыча руды или находилась дорожная застава, научились извлекать выгоду из своего местоположения. Преодолевая перевал, переходя мост или минуя дорожный перекресток, каждый купец, везущий товар (главным образом тюки с сукном), каждый пастух со своим стадом, каждый солевар со своим мулом был обязан заплатить несколько денье в пользу сеньора, чьи владения он пересекал. Когда стало возможным беспрепятственное сообщение между Италией, Южной Францией и ярмарками в Шампани, изрядную выгоду от этого получили сеньоры, чьи земли были расположены на берегах Роны. В прошлом веке дорожная пошлина наверняка смогла бы прокормить немало мелкопоместных, а то и вовсе безземельных рыцарей, однако новая придворная мода на роскошь, вызвавшая резкий скачок цен на ряд товаров, теперь, скорее, разоряла, нежели обогащала мелких рыцарей, а владетельных сеньоров заставляла изыскивать все новые и новые причины для увеличения поборов.

Концентрация власти выразилась в усилении института монархии; усиление власти английского короля не могло не сказаться на судьбе Аквитании; укрепление власти короля французского не могло не иметь последствий для графства Тулузского; Арагонская монархия окончательно заняла главенствующее положение в отношениях с Каталонией, большей частью Прованса и средиземноморским Лангедоком. Ряд земель сеньоров-южан попал под власть Святого престола. В подчинении у Рима оказалась часть бывших владений графов Барселонских, Монпелье (к этому времени ставший одним из богатейших городов юга Франции и одним из его интеллектуальных центров) с окрестностями[229] и графство Можио.

В самом начале XIII века над беспечным существованием южнофранцузских дворов нависла страшная угроза. Еще девять коротких лет и радостный и беззаботный золотой век трубадуров навсегда канет в Лету. Так что же случилось?

По разным причинам, перечислять которые было бы слишком долго, именно Лангедок стал объектом пристального внимания римских понтификов; на их взгляд, именно этот край наиболее заражен еретическими вероучениями и именно там пора дать им решительное сражение[230]. Хотя, если приглядеться внимательно к европейским государствам того времени, можно обнаружить, что на рубеже XII–XIII веков ересь затрагивает многие регионы христианского мира, начиная с Шампани и Рейнских областей. Первые исследования этого вопроса были произведены по велению папы в Северной Италии, в Провансе и Лотарингии. И в то время Лангедок вовсе не казался столь «зараженным ересью», как о том станут говорить епископы в 1167 году на соборе в Туре, а позднее и сам граф Тулузский в послании 1177 года, адресованном генеральному капитулу ордена цистерцианцев, и в донесении, направленном королю Франции в 1179 году, а также папские легаты, отправлявшие свои отчеты римскому понтифику[231].

Год 1200-й: катары на юге Франции

Катаризм прекрасно вписывается во всеобщее движение евангелического обновления, охватившее в XII и XIII веках весь христианский мир. Катарские пастыри, именовавшиеся «совершенными» (parfaitz), выдавали себя за прямых последователей апостолов и полагали, что их учение — единственно верная христианская доктрина, в то время как доктрина Рима — всего лишь дьявольская подделка, претендующая на христианство. Однако римские католики отказывались видеть в катарах простых реформаторов, они усматривали в катаризме очевидное воскрешение древнего манихейства, ибо в основе учения катаров лежит принцип противоборства двух антагонистических сил, не равных по своей значимости, но равно вечных. Зло — это реальность, с которой истинный Бог должен считаться. Разумеется, не все катары верили в вечность злого начала. Умеренные дуалисты, подобно католикам, учили, что зло имеет свое начало: его породил ангел, совершивший по собственной воле грех гордыни; однако исконно ангел этот был добрым, ибо его создал Бог. Но и абсолютные дуалисты, и дуалисты умеренные единодушно приписывали сотворение этого мира дурному демиургу, только первые считали его Сатаной, а вторые — мятежным ангелом[232].

Сторонники катаризма порывают с установленным духовным порядком и становятся проводниками мятежных идей, требований политического и социального характера: они подвергают нападкам иерархическое устройство общества (отказываются приносить присягу), католическое духовенство и заведенные им порядки, не платят десятину и прочие поборы, взимаемые Церковью с крестьян и жителей городов[233].

Год 1200-й: катары и трубадуры

Юг Окситании, области, раскинувшиеся между Альби, Каркассонном и Фуа, занимают не слишком большое пространство по сравнению с общей площадью края, где «говорят на языке ок»; именно на этом небольшом участке окситанской территории главы благородных семейств стали склоняться к катаризму или, во всяком случае, вполне благосклонно взирать на его адептов. В то же самое время дворы этих благородных южных сеньоров, и прежде всего двор виконта Рожера (из рода Тренкавелей), являются основными очагами куртуазной культуры, вокруг которых расцветает блистательное искусство трубадуров. В течение четырех десятилетий, предшествующих Крестовому походу против альбигойцев (1209), катары и трубадуры вращаются в одном и том же обществе, при одних и тех же дворах, однако не оказывая никакого влияния друг на друга.

Жители селений, расположенных вокруг замков, стоящих по соседству с городами (Тулузой, Альби, Каркассонном), охотно оказывают гостеприимство «совершенным» и «верующим» (crezen), а владельцы замков предоставляют жилища катарским духовным лидерам, и в частности «епископам» и «диаконам». Но напомним: речь идет о тех самых замках Лангедока, где часто гостят трубадуры. Под защитой крепостных стен таких замков нередко располагается целое поселение, где бок о бок с сеньором в добром соседстве живут крестьяне и ремесленники. Количество таких замков, являющихся одновременно небольшими населенными пунктами, к концу XII столетия неоднократно возросло не только вокруг Альби и Каркассонна, но и во всем Нижнем Лангедоке. Добротные дома аристократов перемежаются с крестьянскими хижинами и мастерскими ремесленников, узкие улочки выводят на площадь перед собором и резиденцией сеньора. И всюду люди, брожение умов, коловращение слухов и идей. Именно в этих краях возникают первые очаги ереси, которых нет ни в Битерруа, ни в краю Монпелье или Нимуа. Эти три области являются своеобразной пограничной территорией: широко распространенная в Лангедоке модель «замок-поселение» («бастида») здесь признания не получила. Однако преобладанием в Лангедоке «смешанных» поселений вряд ли можно полностью объяснить возникновение там крупных очагов катарской ереси[234].

На наш взгляд, концентрация катаров в Лангедоке в большей степени объясняется существовавшей там традицией поддержания кровных уз и союзов, возникших в результате браков. Влиятельные лица, принявшие учение катаров, продолжали поддерживать дружеские и союзнические отношения как со своими родственниками, так и с их союзниками, а потому оказывали катарам повсеместное покровительство. Люди, связанные кровными и договорными узами с родственниками или друзьями катаров, не могли отказать в пристанище единоверцам своих близких. Тесные связи существовали между жителями и сеньорами в деревнях Лорагэ (Фанжо, Лорак), Тулузского края (Лавор, Вильмюр, Ланта), Альбижуа (Рабастенс, Пюилоранс) и Каркассе (Монреаль)[235]. Несколько человек из рода сеньоров Лорака (как мужчин, так и женщин) стали «совершенными»; то же можно сказать и о сеньорах соседнего селения Монреаль. В 1209 году деревня-крепость Сервьян в Битерруа стала первой жертвой карательной экспедиции крестоносцев только потому, что сеньор ее взял в супруги дочь сеньора Лорака, который открыто установил в своем селении запрещенную доктрину; деревня была разгромлена еще до начала резни в Безье.

Сердце мое радуется и веселится! / Ибо пришла, наконец, нежная, прекрасная пора! / И из замка Фанжо, / Который мне кажется раем…[236] —

пишет Пейре Видаль, радуясь приходу весны. В своей кансоне он вычерчивает «карту края Нежности» и идет по проложенному на ней извилистому пути из Фанжо в Лорак, из Лорака в Сайсак, затем в Каркассе и Монреаль. Везде, где он делает остановку, он славит куртуазный дух, любезный прием и прекрасных дам и ни разу не упоминает о ереси, тем самым свидетельствуя, насколько мысли его далеки от нового религиозного учения. В Фанжо, где в середине XII века в замке дамы Галарды угас виконт Рожер из рода Тренкавелей, живет теперь известный катарский проповедник Гилаберт де Кастр, чьи сестры содержат «дома», то есть катарские монастыри. До вторжения крестоносцев повсюду в этих местах побывали католические проповедники или папские легаты и скоро «Нежный рай» превратится в ад.

Все эти рыцари и дамы, что живут в селениях, воспетых Пейре Видалем, Раймоном де Миравалем и другими трубадурами, все эти сеньоры, которых трубадуры знают и любят, после 1210 года будут безжалостно уничтожены крестоносцами: повешены, убиты, сожжены заживо…

Трубадуры и религия

Нет оснований объединять в одну группу еретиков, южнофранцузских сеньоров и трубадуров, а в другую — прелатов и клириков местных церквей, пользующихся поддержкой папы и короля. Реальность гораздо более сложна.

С самого начала XII века трубадуры открыто выражают свои антиклерикальные настроения, с негодованием относятся к священникам и развращенным прелатам, заполонившим юг Франции. Однако это прежде всего протест личностей, индивидов, выступающих против представителей чуждого им сословия, большая часть которых вдобавок является пришельцами с севера. В XIII веке трубадуры также яростно возмущаются действиями инквизиции в Тулузе, хотя никто из них — ни тулузец Гильем де Монтаньяголь, ни жонглер Юк де Сен-Сирк — не видит иного спасения, кроме как в лоне Римской церкви, о чем свидетельствует тот пыл, который они вкладывают в создаваемые ими песни крестовых походов (единственный крестовый поход, в который они горят желанием отправиться, — это поход в Святую землю для отвоевания Иерусалима) и поэмы, славящие Святую Деву.

Известно, что среди трубадуров были катары, например уроженцы Тулузы Аймерик де Пегильян, сын суконщика, и Гильем Фигейра, портной, но это скорее исключение, нежели правило. Многие трубадуры в конце жизни становились монахами, главным образом цистерцианцами, то есть членами ордена, возглавившего борьбу с ересью катаров; известно, что в 1145 году в Тулузу прибыл сам святой Бернар, дабы публично посрамить еретиков. До 1209 года цистерцианские аббаты сопровождают присланных из Рима легатов в их поездках по Альбигойскому краю, а затем подготавливают войну «против альбигойцев». Цистерцианцы также являются основными вдохновителями крестовых походов в Святую землю: святой Бернар проповедовал Второй крестовый поход, Анри де Марси — Третий, Арно Амори стал вдохновителем Крестового похода против альбигойцев. Эти новые Христовы герои умеют дойти до сердца каждого рыцаря и пробудить в нем воинский пыл. В XII веке лимузенские и провансальские трубадуры, среди которых Бернарт де Вентадорн и Бертран де Борн, в конце жизни удаляются в лимузенское аббатство Далон; в 1195 году Фолькет Марсельский вступает в обитель Торонет, становится монахом и вскоре аббатом; в 1205 году его назначают епископом Тулузы. В XIII веке многие трубадуры также оканчивают свои дни в монастырях; Пердигон и Гаусберт де Пойсибот удаляются в обитель в Солиньяке, Гильем Райноль д’Ат уходит в цистерцианский монастырь. Овернец Пейре Роджьер и уроженец Лозера бедный рыцарь Гильем Адемар выбирают более суровую стезю и, внимая зову монахов из монастыря Гранмон в Лимузене, подаются в отшельники. Правда, есть предположения, что вскоре они вступили в орден тамплиеров, как это сделали знатный сеньор Ги де Каваллон и провансалец из Воклюза по имени Каденет.

От Альби до Монреаля: первые диспуты

На протяжении полувека, предшествовавшего беспримерному по своей жестокости крестовому походу, монахи-цистерцианцы и испанские проповедники странствуют по землям Лангедока, пытаясь вернуть заблудших на путь истины. Вооруженные одним лишь красноречием, они смело вступают в споры с южнофранцузскими еретиками, пытаясь оценить силу и степень сопротивляемости своих противников. Судя по свидетельствам очевидцев, на диспуты между католическими и катарскими проповедниками собиралась многолюдная аудитория: рыцари и дамы, горожане и селяне были одинаково охочи до этих, небывалых прежде, словесных турниров. Легкомысленное поведение зрителей, для которых подобные баталии являются прежде всего развлечением, возмущает жителей краев, где «говорят на языке ойль»; об этом пишет цистерцианский монах Жоффруа Осерский, бывший в 1145 году очевидцем проповеди святого Бернара в Тулузе. Святой Бернар пришел, чтобы посрамить еретика по имени Анри и его сторонников, приверженцев «арианской» ереси. Вот что рассказывает Жоффруа:

Господин аббат выступал в небогатых замках, даже в тех, владельцев которых Анри удалось обратить в свою веру. Народ охотно слушал его и верил. Тем не менее мы обнаружили несколько упорствующих рыцарей, которые, как нам показалось, не столько заблуждались, сколько были охвачены алчностью и исполнены злого умысла. В самом деле, рыцари эти ненавидели клириков и радовались любым проделкам этого Анри…[237]

Ирония, дерзость, насмешки вельможных сеньоров (от трубадура ждут, чтобы он наставлял на праведный путь безумцев и злодеев) выводили из себя защитников Римской церкви. Во время столкновений между поборниками католицизма и катаризма, то есть между участниками состязания, диспута, напоминавшего школьное упражнение, в процессе которого школяры подбирают аргументы на заданную тему до тех пор, пока учителю не будет угодно подвести итоги, присутствие мирян создавало атмосферу беззаботности и ненавязчивого антиклерикализма, свойственную куртуазным собраниям. Защитники ортодоксального учения не всегда понимали, что опасные постулаты религии катаров во многом воспринимались как интеллектуальная игра слов, столь распространенная при куртуазных дворах.

Конфликт обострялся… Епископ Альби принимает решение самолично отправиться к еретикам, дабы посрамить их в их собственном логове — Ломбере, селении-крепости, расположенном в пятнадцати километрах от Альби, по дороге к Кастру. Шел 1165 год, до Турского собора, где были осуждены «дурные сеньоры», дающие пристанище и защиту сторонникам зловредного учения, что распространяется, «словно чума», надо было ждать еще два года. Епископ добивается присутствия на этом диспуте виконта Раймона Тренкавеля, которому рыцари Ломбера традиционно приносят оммаж. Есть основания предполагать, что встреча была организована в форме судебного заседания: с заслушиванием сторон и третейскими судьями. Таким способом принято улаживать конфликты среди аристократов: за время скучных и длинных речей друзья успевают поговорить, враги примириться, а заинтересованные лица через посредников договориться о свадьбе. В Ломбер прибывают рыцари, и в первых рядах — Сикарт, виконт де Лотрек, из свиты виконта Раймона Тренкавеля, который, в свою очередь, сопровождает супругу графа Тулузского Констанцию, сестру короля Франции (дочери Констанции предстоит выйти замуж за Рожера, сына Раймона Тренкавеля). Руководство дебатами доверено Гаусельму, епископу Лодевскому, искусному полемисту, слывущему знатоком Писания; поддержать его прибыли епископы Нарбонна, Альби, Тулузы, Агда и Нима, а также аббаты, прево и кафедральные архидиаконы. Согласно протоколу, все усилия, бесспорно, талантливого проповедника Гаусельма оказываются напрасны, противники уверенно разбивают все его аргументы. Также отмечается активная роль аудитории мирян, к которым и епископ, и еретики (именуемые в протоколе «добрыми людьми») часто обращаются, беря их в свидетели и желая привлечь на свою сторону[238]. Добрые люди отвечают смело, даже напористо, особенно когда речь заходит о том, чтобы осудить Церковь и ее служителей или привести аргументы, на основании которых они отвергают клятву; тем не менее некоторые положения своей доктрины катары скрывают. Гаусельм же выносит приговор не только своим доктринальным противникам, но и всем, кто в будущем станет их поддерживать, а затем взывает к светским властям — королю, графу Тулузскому и местным виконтам, от которых Церковь ждет поддержки и защиты. На этом диспут завершается.

Пока никаких конкретных мер против еретиков не принимается. Однако в умах церковников уже зародилась идея: для посрамления или наказания еретиков в Окситанию надо послать чужестранцев. В 1178 году эту ответственную миссию доверяют Анри де Марси, аббату из монастыря в Клерво; в 1181 году этот аббат совершает вторую поездку на юг Франции — на этот раз по просьбе графа Тулузского. Прибегнув к «цистерцианской» метафоре, Анри выражает глубокое негодование, испытанное им, когда он прибыл в эту «гиблую землю, где, словно в клоаке, собираются, клубятся и множатся нечистоты ересей»[239]. Около 1176 года событие, случившееся в городе Альби, долго будоражит общественное мнение. По приказу тамошнего сенешаля, вассала виконта Тренкавельского, арестован епископ Альби; сенешаль, некий Гильем Пейре де Брен, утверждает, что действует от имени Рожера Тренкавеля; не секрет, что сенешаль является сторонником «добрых людей». Этот случай — всего лишь эпизод в борьбе, ведущейся между двумя ветвями городской власти, однако его тотчас причисляют к проявлениям ереси; впоследствии крестоносцы не раз будут выражать желание расправиться с Тренкавелями.

Анри разоблачает происки «зловонного» Рожера. Позже, незадолго до 1200 года, Рожер доверит опекунство над своим сыном Раймоном Рожером другому закоренелому «еретику», Бертрану де Сайсаку, барону, проживающему на землях виконта Каркассоннского. После скандального Ломберского диспута (в 1165 г.) и столь же громкого происшествия в Альби (ок. 1176 г.) катарская ересь получает еще один эпитет: «альбигойская»; определение это закрепится и за Крестовым походом.

В 1178 году Анри де Марси призвал Рожера к ответу, однако тот уклонился от встречи с аббатом и отправился в Тарн, в землю Кастр, слывшую поистине заповедным краем еретиков. Однако там до него дошли слухи, что аббат был принят супругой виконта Аделаидой, дочерью графа Тулузского, знаменитой «графиней Бурлац», прославленной трубадурами Арнаутом де Марейлем, Понсом де ла Гуардиа и Гираутом де Салиньяком. В присутствии Аделаиды и множества рыцарей аббат произнес отлучение Рожера, которое, впрочем, вскоре было снято. Добрые люди по-прежнему обладали свободой передвижения, катары открыто проповедовали свое учение, привлекая на свою сторону все большее число сторонников; особенно много новообращенных было в Лорагэ. Глава знатного рода Сикарт де Лаурак является верующим катаром, его сестра Бланка[240] и двое из его дочерей становятся «совершенными», то есть пастырями катаров. Катарские проповедники свободно проживают в селениях, во многих деревнях имеются катарские «дома». В соседнем графстве Фуа, в Мирпуа и Памье отмечено появление немногочисленных еретических коммун, существование которых пока ничем не омрачено.

Крестовый поход против альбигойцев: замысел

После 1200 года события ускоряются. Рим смотрит в сторону юга Франции, где отсутствие твердой государственной власти открывает лазейку для вторжения. Папа решительно намерен уничтожить катаризм, который, судя по донесениям его легатов, развратил все земли, лежащие между Пиренеями и Монпелье. Идея крестового похода начинает приобретать реальные очертания.

Многие полагают, что французский король ждет только предлога, чтобы ввязаться в схватку с Югом страны, ищет причину, чтобы со всей силой обрушиться на Лангедок и захватить его[241]. Это не совсем верно. Филипп Август слишком занят борьбой с Иоанном Безземельным, все его силы брошены на север и на запад, хотя нельзя не признать, что в его окружении вызревает идея вторжения на средиземноморские берега Франции.

Рим поддерживает предприятие испанского епископа Диего д’Осма и одного из его каноников, основателя ордена доминиканцев Доминико де Гусмана, выступивших «против полчищ испорченных людей». Испанцы присоединились к монахам Петру Кастельно и Раулю, прибывшим из цистерцианского аббатства Фонфруад, основанного в провинции Нарбоннэ. Бесстрашно вступив на территорию противника, эти проповедники-южане, блестящие теологи, владеющие языком «ок», начинают наступление, основанное на возврате к евангельским ценностям. Собрав небольшой отряд из двенадцати цистерцианских аббатов и монахов, весной 1207 года они, разбившись на группы, отправляются проповедовать, начав свой путь с Лорагэ. При поддержке епископа Тулузского (бывшего трубадура Фолькета Марсельского) Доминик создает неподалеку от Фанжо, где он обосновался, обитель для женщин, отрекшихся от катаризма и вновь обратившихся в истинную веру. В Памье ему удается вернуть в лоно католической церкви Дюрана де Юэску и его еретиков-вальденсов[242], давно уже не выступавших с публичными проповедями; назвав себя «бедными католиками», бывшие вальденсы пополнили ряды доминиканцев. Дюран даже напишет трактат, направленный против катаров.

Между Фанжо и Каркассонном в замке еретика Сикарта, что расположен в селении Монреаль, разыгрывается поистине небывалое действо. Католические проповедники Диего, Доминик, Петр и Рауль и катары Гилаберт де Кастр, Понс Жордан, Бенуа де Терм и Арнаут От перед собравшимися со всей округи рыцарями и селянами затевают теологический диспут, затянувшийся на целых две недели! Арбитры избираются из числа сочувствующих еретикам, однако достаточно осмотрительных, чтобы отказаться от принятия какого-либо решения после окончания дебатов. Сделано ли это для того, чтобы почтить храбрость горстки проповедников? Во всяком случае хронист Гийом де Пюи-Лоранс, сообщивший об этой невероятной встрече, говорит о ста пятидесяти обращенных, которых Диего и его товарищам речами своими удалось вернуть в лоно католической церкви.

Легат Петр Кастельно не сторонник мер, предпринимаемых Домиником. Убеждение — процедура слишком медленная. Нельзя обратить еретика единственно силою слова, это иллюзия. Вера ушла, мир умер, надо разить еретиков и их покровителей вооруженной рукой, и рука эта должна быть длинной! Раймона VI, уклонившегося от исполнения обещаний, Петр подвергает отлучению:

Все ваши соседи поклялись хранить мир, ответили на увещевания легатов Святого престола; вы один оттолкнули руку с миром и продолжаете искать прибыль в воинственных распрях, словно ворон, пожирающий падаль![243]

13 января 1208 года в Сен-Жиле состоялась встреча Петра Кастельно с графом Тулузским; но, видимо, легат был непреклонен, а графа обуяла гордыня и отлучение не было снято. Раймон шлет угрозы в адрес легата и сопровождающих его служителей Церкви. В сопровождении аббата Сен-Жиля легат и его свита добираются до берега Роны, через которую намереваются перебраться. На другой день, на берегу реки, простой конюший из графской свиты, «пособник Сатаны», как назовет его Иннокентий III, убивает легата ударом копья в спину. Провокация или преступление? Как бы то ни было, убийство Петра Кастельно явилось долгожданным поводом, сломившим последнее сопротивление противников объявления крестового похода.

Крестовый поход и его первые летописцы (1209–1229)

В июне 1209 года крестовое воинство, готовое к выступлению, собирается в Лионе; большая часть его состоит из рыцарей, прибывших из Иль-де-Франса; рыцарское воинство усилено «пехотинцами» (наемниками), отряды которых возглавляют несколько знатных князей (герцог Бургундский, графы из Невера и Сен-Поля, Монфора и Бар-сюр-Сен); во главе войска встают цистерцианский аббат Арно Амори и ряд знатных прелатов: архиепископ Санса и епископы Отёна, Клермона и Невера. Вторая армия, наступающая со стороны Керси, берет в клещи Тулузский край; возглавляют это войско архиепископ Бордо, епископы Ажена, Базаса и Каора, а также граф Овернский и виконт де Тюренн; под их началом находятся пять или шесть тысяч воинов…

Огромная по тем временам численность армии производит на Раймона VI устрашающее впечатление и он начинает переговоры о «примирении». Босой, в одной рубахе он идет к месту убийства легата, покорно принимает удары розгами и после унижения, принятого на глазах у многочисленной толпы, ему отпускаются грехи. Он нашивает на одежду крест и присоединяется к армии крестоносцев, пополнившейся тем временем небольшими отрядами двух южнофранцузских сеньоров, графа Валатинуа и сеньора Андуза. Двадцать второго июля крестоносцы осаждают Безье и быстро и почти без потерь захватывают город. Предводители крестоносцев отдают город на откуп «черни» (ribauds), то есть наемникам, которые грабят и убивают его жителей, а тех, кому удается выжить, сгоняют в собор и там сжигают заживо. Горящий купол собора обрушивается на головы несчастных. В ужасе от такого «примера» консулы Нарбонна, Монпелье, Арля и Кавайона тотчас присягают французам.

После взятия Безье крестоносцы направились к Каркассонну, и уже через неделю вдали показались крепостные стены, за которыми укрылся Раймон Рожер Тренкавель со своими товарищами. Началась осада, и осажденные, оставшись без воды, еще до середины августа вступили в переговоры. Юный виконт согласился сдаться на милость крестоносцев при условии, если жителям будет разрешено беспрепятственно покинуть город «в рубахах и штанах», оставив все свое имущество, «что ст?ит дороже пуговицы»[244].

В начале «Песни о Крестовом походе против альбигойцев» клирик Гильем из Туделы также рассказывает о гибели виконта Тренкавеля. Юный виконт погиб потому, что считал своим долгом защищать своих людей, как должно делать каждому благородному сеньору, и в этом он подавал пример своим вассалам:

Ни днем, ни ночью, видит Бог, виконт не спал, не ел, / Но лишь о подданных своих и пекся и радел, / И людям знать, сколь мир стоит, Бог рыцаря не дал, / Что был бы столь же милосерд, любезен, щедр и смел, / Как сей племянник графа, тот, кто с графом враждовал. / Он был католик, так о нем один поэт писал, / И то, сколь вера та крепка, любой священник знал, / Однако молод был виконт, советов не ценил, / И с теми, чей он был сеньор, в любви и дружбе жил, / Держался ровней, не был строг, в узде их не держал, / И слово Церкви в том краю никто не уважал. / Виконт не гнал еретиков, но с ними сам дружил, / Господней кары не боясь, еретиков любил…[245]

В то время когда граф Тулузский предал своих людей, юный виконт Безьерский до конца защищал своих вассалов. Раймон VI пустил волков в овчарню. Вечером в палатке, при свете коварной луны, он начертил путь к Каркассонну и указал крестоносцам на своего племянника как на виновного и заслуживающего наказания. Автор первой части «Песни» осуждает его поступок, хотя и пытается скрыть свои истинные чувства. Хорошо принятый в стане крестоносцев, Гильем тем не менее взращен на куртуазных идеалах, поэтому он изумлен и опечален предательством графа. Этот клирик-жонглер, уроженец испанской части Наварры, поступил на службу к Бодуэну, брату Раймона VI и его злейшему врагу (Бодуэн, воспитанный при дворе короля Франции, будет сражаться на стороне северофранцузских крестоносцев). В самых первых строках он заявляет, что образцом для его «Песни» послужила «Песнь об Антиохии», также славящая Крестовый поход (направленный на Восток) и также написанная на окситанском языке, только немного раньше — в XII столетии[246]. «Песнь о Крестовом походе против альбигойцев» пишется по мере того, как разворачиваются события, однако рассказ на всем своем протяжении остается на удивление размеренным и гораздо более беспристрастным, чем повествование Пьера из Во-де-Сернея, цистерцианского монаха, прибывшего из Иль-де-Франса; цистерцианец сопровождает Арно Амори и Симона де Монфора и составляет хронику войны против альбигойцев на латыни[247].

В начале 1211 года граф Тулузский разрывает союз с крестоносцами и начинает организовывать оборону своих владений — от Тулузского края до Прованса. В результате драматической гибели племянника, случившейся спустя три месяца после осады Каркассонна, и торжества Симона де Монфора земли графа остались без прикрытия. Продолжатель повествования Гильема, уроженец Тулузы, именуемый обычно Анонимом, ибо имя его так и осталось неизвестным, безоговорочно принял сторону южан[248]. Он продолжает «Песнь» с того самого места, где его прервал Гильем, то есть с событий сентября 1213 года, когда состоялась печально известная битва при Мюре. Она стала для южан двойным поражением: они проиграли сражение и в нем погиб король Арагонский, в лице которого граф Тулузский потерял своего самого могущественного союзника. Аноним доводит свое повествование до главной победы южан: 25 июня 1218 года при осаде Тулузы Симон де Монфор, согласно преданию, был убит из катапульты, которую зарядила женщина. К одним из последних событий, описанных им, относится также осада Базьежа. В 1222 году «юный граф» Раймон VII, воспетый трубадурами, принимает отцовское наследство. В стане южан возрождается надежда.

Но надеждам южан не суждено сбыться. Эстафетную палочку Анонима перехватывает французский хронист Гильом де Пюилоранс[249], клирик-латинист из окружения Фолькета, который с 1205 по 1231 год является епископом Тулузы. Если верить Анониму, склонному, как и многие его современники, к преувеличениям, бывший трубадур, ставший епископом, а потом и инквизитором, отправил на костер не менее «десяти тысяч» еретиков. Известно, что он благословил французов в битве при Мюре и оплакивал Симона де Монфора. В 1224 году Фолькет присутствует при отъезде сына Симона, Амори де Монфора, отказавшегося воевать за сохранение отцовских завоеваний и передавшего свои права на окситанские земли французской короне. Превратности судьбы не раз подстерегали Фолькета: тулузские консулы, которые уже в 1202 году действовали во имя «тулузской родины», вместе с жителями города четырежды изгоняли его из Тулузы. Когда Гильом де Пюилоранс около 1230 года поступил к нему на службу, епископ вновь держал в руках духовную власть в городе; вскоре он организовал там инквизицию.

В декабре 1228 года в Мо-ан-Бри начинаются переговоры, в результате которых 12 апреля следующего года в Париже, на паперти Нотр-Дам подписывается мирный договор; как и его отец в Сен-Жиле, униженный и «примирившийся» Раймон VII подчиняется церковным властям и французскому королю. За ним временно сохраняются его владения, сократившиеся до размеров тулузского епископата; в этих куцых владениях он обязан разрушить все крепости, все укрепления принадлежащих ему замков. Впоследствии его облагают разорительной контрибуцией; деньги эти пойдут в казну инквизиции, официально установленную в 1234 году, и Тулузского университета, основанного в 1243 году. Раймон потерпел поражение, и не только он сам, но и его потомки: Жанна, его единственная дочь и наследница, еще мала, поэтому она будет воспитываться при королевском дворе до достижения брачного возраста, а потом ее отдадут замуж за Альфонса де Пуатье, брата короля Людовика IX, и земли Раймонденов перейдут к Капетингам[250].

Инквизиция и король

Таким образом, в Окситании устанавливается власть французских королей[251]. Создаются два сенешальства — Каркассоннское и Бокэрское; под контролем сенешаля Бокэрского оказываются бывшие владения графов Тулузских на правом берегу Роны. Соглашение, подписанное в Мо, а затем «ратифицированное» в 1229 году в Париже, признало за папами право на левобережные земли, расположенные к северу от реки Дюранса, в то время как на юге король Арагонский сохранял свои провансальские владения в том же объеме, какими они были в XII веке. Пройдет еще пятнадцать лет, прежде чем в Лангедоке окончательно угаснет надежда на возрождение его былой славы, а в 1244 году будет захвачено последнее пристанище катаров — замок Монсегюр. Только в этой неприступной крепости, построенной на скале в графстве Фуа, и в странноприимных домах Италии и Каталонии катары после альбигойского погрома могли чувствовать себя спокойно; в других местах им сразу же пришлось уйти в глубокое подполье.

«Совершенные», мужчины и женщины, прячутся в домах простых «верующих», которым с тех пор, как передвижной трибунал инквизиции ведет расследования и выносит приговоры, приходится скрывать свои убеждения: каждый день изображать добрых христиан, а по воскресеньям покорных прихожан[252]. Инквизиция хватает тех, о ком ходят подозрительные слухи, на кого поступит донос от почтенных и достойных доверия граждан; доносы обычно рассматривает сам епископ[253]. Доносчики получают солидное вознаграждение: по две марки серебром в течение двух лет, а тому, кто схватит еретика, будет выплачиваться пожизненная рента в одну марку серебром (одна марка весит примерно двести сорок пять граммов). С теми, кто отрекается от своей веры или кто выдает другого еретика, обходятся менее сурово: имущество их конфискуется, их отлучают от Церкви, налагают покаяние, им предписывается пришить на одежду крест и уплатить большой штраф; однако им сохраняются жизнь и свобода. Наиболее непреклонных ожидает «тьма», то есть временное или пожизненное заключение с особо суровым режимом содержания. Для неукротимых же готов костер.

Сначала вести расследования доверяют соратникам Доминика[254], братьям-проповедникам, которые впоследствии станут зваться доминиканцами. Затем инквизиция начинает назначать судей из мирян, которые станут вести следствие под руководством епископов и надзором монахов из нищенствующих орденов: доминиканцев или францисканцев; орден францисканцев был основан святым Франциском Ассизским[255]. Инквизиторы тащат на костер даже старцев, хватая их на смертном одре, выкапывают трупы умерших катаров или тех, кто по слухам исповедовал катарскую веру; подобное надругательство глубоко возмущает южан. Избыточное рвение и злоупотребление властью вредят общественному порядку и процветанию, а следовательно, величию государства и церкви. Начиная с 1247 года Людовик IX активно вмешивается в дела Юга, с конца XIII века южными делами начинает столь же активно интересоваться папа Климент V; король предпринимает шаги по удовлетворению жалоб и возвращению неправедно конфискованного имущества, папа старается умерить ставшие уже бессмысленными репрессии.

Тем временем «усмирение» продолжается, а побежденные, но не сломленные южане пытаются оказывать сопротивление. Сын виконта Раймона Рожера, Раймон Тренкавель-младший, нашедший пристанище при дворе короля Арагонского, в 1240 году прибывает в Руссильон, затем в Корбьер, а оттуда отправляется осаждать Каркассонн, который защищают сенешаль и епископ Тулузский; во время осады погибают тридцать католических священников. Затем виконт со своими людьми запирается в Монреале. Он рассчитывает на поддержку жителей, выразивших свою солидарность с гонимыми катарами, и рыцарей-файдитов*, у которых отобрали их замки; также он пытается вступить в контакт с английским королевским войском, которое поддерживает сеньор Лузиньянский. Раймон VII вступает в антифранцузскую коалицию, во главе которой становится граф де Фуа. Бывшие враги — Тренкавель-младший и Раймон VII вынуждены примириться. В мае 1242 года один из племянников Раймона сообщает отряду файдитов (faidits), прибывших из Монсегюра под предводительством бывшего сеньора Мирпуа, что в Авиньонете, в графском замке остановились на ночлег инквизиторы и сопровождающий их отряд солдат, всего человек десять; и все десять были убиты, а записи их уничтожены. Мятежники возвратились в Монсегюр, а сенешаль Каркассонна начал готовить карательную экспедицию. Однако понадобится больше года, чтобы захватить неприступную крепость, которую укрепляли и обороняли не только проповедники-катары, но и обученные военному делу рыцари и наемники. Монсегюр капитулировал 2 марта 1244 года. Рыцари и их семьи получили прощение, около двухсот катаров — те, кто не смог бежать, — были сожжены, а Монсегюр разрушен[256]. Падением Монсегюра завершилась война против альбигойцев.

В 1271 году, через год после кончины своего брата, короля Людовика Святого, умер Альфонс де Пуатье, и графство Тулузское было окончательно присоединено к королевскому домену.