III. Средневековая трилогия

III. Средневековая трилогия

Римские императоры, о которых мы рассказывали, были абсолютными властителями, их психика была нарушена и разрушена той властью, которую они имели. Короли средневековой Англии были людьми разного склада, воспитанные в христианских традициях, их полномочия были ограничены ответственностью, которую налагал обычай, и клятвами, которые они давали во время коронации. Все они, каковы бы ни были их недостатки и отсутствие природных обязанностей, в целом понимали свои обязанности перед народом — успешно воевать и соблюдать справедливость. В целом, большинство английских королей в средние века в условиях своего времени более или менее удовлетворительно справлялись с проблемами, которые ставили перед ними их магнаты, а также экономические и политические трудности их века.

Однако четыре короля были далеко не так удачливы, их правление было встревожено внутренними распрями и кончилось катастрофой: Иоанн, Эдуард II, Ричард II и Генрих VI. Из четырёх последние трое лишились трона и в конце концов были убиты. Возможно, Иоанна не свергли только потому, что он успел умереть. Из четырёх Ричард II и Генрих VI взошли на трон несовершеннолетними, этот фактор определил их политику и мог способствовать катастрофическому завершению их царствования. Хотя и Иоанн, и Эдуард II были уже зрелыми молодыми людьми, когда стали королями, их личное прошлое и отрочество может во многом объяснить более спорные стороны их характера.

У каждого из этих королей было то, что можно назвать личной проблемой, в результате которой некоторые их современники и некоторые современные историки называют их ненормальными, даже сумасшедшими. Об Иоанне летописец тех времён писал «одержимый» и «сведённый с ума волшебством и колдовством». Современный французский историк Шарль Пти-Дютайи, писавший в 1936 г., считал его жертвой глубокого психического расстройства. «Иоанн Безземельный, — писал он, —

был подвержен психической болезни, хорошо известной сегодня и называемой современными психиатрами периодическим психозом. Удивительно, как современные историки могли так ошибочно оценить его характер и предположить, например, что он был негодяем, злодейство которого было холодным и расчётливым, который никогда не давал волю страстям, и поэтому всё это тем более непростительно… Все симптомы, которые мы перечислили, — это симптомы периодического психоза или циклотимии. Филипп Август (французский король, его противник) имел соперником сумасшедшего».

Эдуард II в своё время считался извращенцем, а не ненормальным, и только американский учёный в начале XX в. пришёл к выводу, что он был сумасшедшим. Король, считает доктор Чэлфонт Робинсон, был болен тем, что «сейчас в медицине называется общим именем дегенерации», вызванной «больным состоянием мозга». Британский историк А.Б. Стил считал, что в последние годы Ричард II был шизофреником. Какими бы ни были сомнения относительно этого диагноза, Генрих VI несомненно пережил серьёзный нервный срыв между 1454 и 1456 гг. и очень может быть, что в себя он полностью так и не пришёл. Значит, каждый их этих королей был жертвой психического расстройства и, возможно, какой-то степени психической болезни.

Но насколько серьёзны были эти расстройства психики и каков был их характер? Как они влияли на события времён их царствования? Современные историки в какой-то степени постарались реабилитировать Иоанна, которого долго считали худшим из английских королей средневековья, тираничным, безнравственным и несправедливым. Несомненно, он столкнулся с неразрешимыми проблемами, с которыми мог бы не справиться и политик более способный и изобретательный. В его царствование произошли беды, в которых его почти нельзя обвинить: всё растущее недовольство баронов, враждебность крупного французского монарха Филиппа II Августа, ссора с папой Иннокентием III, инфляция в экономике. У него не то чтобы совсем не было таланта, чтобы попытаться решить эти острые проблемы, но катастрофы нарастали сериями по мере того, как его планы срывались. Папа отлучил Англию от церкви, запретив все церковные службы и религиозные церемонии, пока Иоанн не сдался и не стал его вассалом, что можно считать непростительным унижением. Его вымогательские финансовые требования вели к увеличению жалоб со стороны баронов, так что в конце концов произошло общее восстание, которое вынудило короля согласиться на Великую хартию вольностей, скреплённую печатью в мае 1215 г. Можно сомневаться, собирался ли король соблюдать условия; злонамеренные бароны уже позвали на помощь французов. На этом перепутье, потеряв своё имущество, включая королевские регалии, во взбунтовавшихся водах в устье Уеллстрима, Иоанн серьёзно заболел и умер 18 октября 1216 г., когда бешеный ветер вздымал волны.

До какой степени личные качества Иоанна усугубили эти проблемы, и в каких отношениях, если таковые есть, его можно назвать психически неполноценным? Следует сразу признать, что характер у Иоанна был сложный и непонятный. Есть ли какие-нибудь основания назвать его сумасшедшим — это более сомнительно. Его личность следует понимать в свете его происхождения и воспитания, ибо он происходил из древнего рода способных, но неуравновешенных принцев, графов Анжу, небольшой области в центральной Франции, территорию которой они значительно увеличили умелыми манипуляциями. Отец Иоанна, Генрих II, стал королём Англии, герцогом Нормандии и через выгодный, но неудачный брак с Элеонорой Аквитанской, герцогом Аквитании, занимавшей значительную территорию на юго-западе Франции. Это была обширная империя, включавшая Англию и большую часть Франции, и Иоанн унаследовал её после смерти своего брата, Ричарда I, в 1199 г. Анжуйское семейство, Плантагенетов, обычно называли «чёртово семя». Народные предания рассказывали об их мрачном происхождении. Граф Анжуйский вернулся с новой женой, странной девушкой необыкновенной красоты, но она держалась особняком. И что было необычно в такой религиозный век — она не любила ходить в церковь. А если и ходила, то торопилась уйти раньше освящения тела Христова. Её муж, который не мог понять такого поведения, сказал четырём рыцарям, чтобы они за ней следили и попытались задержать её в церкви. Когда она поднялась, чтобы уйти, один из них наступил ей на шлейф. Когда священник поднял Тело для освящения, она закричала, вырвалась и, всё ещё с воплями, выбросилась из окна, схватив двух своих детей. На самом деле графиня оказалась злой феей, Мелузиной, дочерью Сатаны, которая не могла вынести освящения тела Христова во время мессы. Говорили, что Анжуйские графы и Анжуйские короли Англии происходили от тех детей, которые остались от неё. В суеверный век и в легковерном обществе такая легенда вполне могла сойти за объяснение ненормальных особенностей членов семьи Плантагенетов.

Такое «дьявольское» происхождение объясняло демоническую энергию и взрывной дурной характер, который отличал принцев этой династии. «Мы, которые от дьявола пришли, — как говорят, едко сказал брат Иоанна Ричард I, — должны неизбежно к дьяволу и вернуться». «Не лишайте нас нашего наследия: мы не можем вести себя иначе, кроме как дьяволы». «De diabolo venit et ad diabolum ibut», — заметил св. Бернар Клервоский («От дьявола пришёл и к дьяволу уйдёт» (лат.). — Пер.).

Отец Иоанна, Генрих II, был человеком огромных способностей и безжалостной решимости, как правило, беспокойный и подверженный приступам бешеного гнева. Когда он злился, глаза его сверкали огнём. «Он великий, действительно величайший из монархов, — сказал Арнульф из Лизьё архиепископу Фоме Бекету Кентерберийскому, которому позже суждено было испытать яростный взрыв королевского гнева, — ибо никого нет выше его, кого он почитает, и ни одного подданного, который может возразить ему». Когда храбрый епископ укорил его за проявление гнева, Генрих грубо возразил, что если может гневаться Бог, он не видит причины, почему не должен король. Когда незадачливый советник, Ришар дю Омме, случайно сказал несколько слов в похвалу его врага, короля Шотландии Вильгельма Льва, Генрих «сдёрнул с головы шапку, стащил пояс, сбросил плащ и одежду, сдёрнул покрывало с кушетки и, сев на всё это как бы на кучу экскрементов, принялся жевать солому».

Такие предки могут кое-что объяснить в характере Иоанна, особенно если вспомнить, что его мать, Элеонора Аквитанская, тоже была властной и несдержанной женщиной. Иоанн был самым младшим из чёртова семени, избалованным ребёнком, щёголем, который по всем признакам предпочитал роскошь двора военному ремеслу и был крайне инфантилен во взглядах и поведении. Представляется возможным интерпретировать отклонения в характере Иоанна воздействием воспитания и окружения. Он был в центре перетягивания каната между непредсказуемым отцом и властной матерью. Мать относилась к нему с презрением. Отец как будто любил его, а потом выбросил за борт. Анжуйский двор, в котором он вырос, был школой вражды и предательства, и Иоанн оказался способным учеником. Несдержанный и самовлюблённый, он кажется в такой же степени жертвой, как и создателем проблем, которые в конце концов его погубили.

Итак, что конкретно можно сказать в пользу предположения, что психика его была неустойчива? Пти-Дютайи пишет о нём как о жертве маниакально-депрессивной болезни, которая объясняет, почему вся его жизнь кажется колебанием между периодами кипучей энергии и всепроникающей летаргии. В 1204 г. он уступил Нормандию французам во многом из-за своего бездействия. Король, замечает летописец, веселился по ночам и долго не вставал по утрам со своей молодой женой Изабеллой. В тот самый день, когда он отправлял своих лошадей, собак и соколов в Нормандию, чтобы они наверняка были уже там, когда прибудет он, опора английской обороны в Нормандии, неприступная крепость Шато-Гайяр, выходящая на Сену, пала перед врагом. И всё же внимательное изучение документальных данных не показывает, что эти вопиющие переходы от энергии к прострации были постоянной особенностью его жизни. Временами внимание Иоанна к государственным делам было неустойчивым, но в общем, хотя с ним случались приступы безделья, он был работящим, даже добросовестным королём.

Если эти обвинения отпадают, что остаётся для предположения, что Иоанн был психически болен? Говорят, что его безудержный гнев и чрезмерная жестокость доходили до того, что его поступки принимали за безумные. «Он весь целиком, — вспоминает Ришар из Девиза о столкновении между Иоанном и канцлером Ричарда I, Вильямом Лоншаном, — так изменился, что его невозможно было узнать. Гнев исказил ему лоб, горящие глаза сверкали, на розовых щеках появились синие пятна, и я не знаю, что было бы с канцлером, если бы в этот момент безумия он, как яблоко, упал к нему в руки, когда они рубили воздух». Такая серьёзная потеря самообладания безусловно говорит о психическом расстройстве, но припадки гнева были характерны для Анжуйской династии.

Он жил в век звериной жестокости, смягчённой иногда молитвой и святостью, но часто затопляемый зверством и кровью. Даже по стандартам своего века Иоанн был чересчур жесток, «очень дурной человек, жестокий ко всем мужчинам и слишком падкий на прекрасных дам», как замечает летописец. Его жестокая, садистская натура проявилась в его отношении к своему племяннику, Артуру Бретонскому, который, вероятно, имел больше прав на английский престол, чем сам Иоанн.

Мать Артура, Екатерина, боясь, что её сына захотят убить, послала его для безопасности ко двору французского короля Филиппа Августа, когда ему было двенадцать лет. Бретонцы с энтузиазмом встретили его как своего господина, что озлобило их соседей, нормандцев, которые высказались за Иоанна. Король не мог избавиться от гнетущего страха, что молодой Артур станет опасным соперником.

Судьба сыграла на руку королю. В 1202 г. в Мирбо молодой принц, наконец, стал пленником Иоанна и исчез из истории. Летописец Ральф из Когшелла рассказывает, что Иоанн приказал ослепить и кастрировать Артура в замке Фалез, но его наставник, Хьюберт де Бург, помешал гнусному деянию, и эту историю Шекспир позже вставил в свою пьесу «Король Иоанн».

Другая хроника приводит более правдоподобный рассказ. Хроника происходит из Цистерцианского аббатства из Маргема в Глостершире, патроном которого был Вильям де Бриуз, который пленил Артура в Мирбо:

«после того как король Иоанн пленил Артура и некоторое время продержал его живым в тюрьме, наконец в Руанском замке после обеда в четверг перед Пасхой (3 апреля 1203 г.), когда он был пьян и в него вселился дьявол (то же самое по-латыни, с. 46), он убил его своей собственной рукой и, привязав к телу тяжёлый камень, бросил в Сену. Его нашёл рыбак в своей сети, и вытащил на берег, и узнал, и отвёз в маленький монастырь в Бек для тайного захоронения, ибо он боялся тирана».

Семья де Бриузов была в это время в большой милости у Иоанна, он даровал ей земли и титулы; но отношения между Иоанном и Вильямом де Бриузом нарушились и пошли по уже знакомому пути подозрения, террора и жестокой смерти. Может, де Бриуз решил, что его недостаточно щедро наградили. Король боялся могущественного подданного, который знал тайну убийства Артура. Когда Иоанн потребовал, чтобы жена де Бриуза Матильда отдала ему своих сыновей в заложники, она сказала посланцам короля, несколько неосторожно, что она и не подумает отдать сыновей человеку, который убил своего собственного племянника. Иоанн начал преследовать семью де Бриузов с неослабевающей мстительностью.

Иоанн был жестоким, мстительным королём, но его жестокость, то ли импульсивная, то ли рассчитанная, едва ли была настолько садистской и такого масштаба, чтобы заслужить название безумной; например, если сравнить его с русскими царями, Иваном Грозным и Петром Великим, чьё садистское обращение со своими врагами носит печать психической неустойчивости, сравнение будет в пользу Иоанна.

Вероятно, неуравновешенность психики Иоанна ярче всего проявлялась в чувстве неуверенности, которое и провоцировало жестокое и мстительное обращение с его врагами, и всеохватывающих зависти и подозрительности, с которыми он одинаково относился к друзьям и врагам. Он свободно бросал тех, кто верно ему служил, например, Хьюберта де Бурга и Вильяма Маршала. Круг его советников всё сужался, и он полагался на иностранных наёмных солдат, таких, как Жерар де Атье. Хотя он без сомнения был достаточно способным и властным, в конце концов он столкнулся с ситуацией, вышедшей из-под контроля; разочарованные бароны были выведены из себя колоссальными финансовыми требованиями, чему способствовали недостаточные доходы из-за роста цен и издержек производства, и враждебными отношениями с двумя величайшими фигурами века, французским королём Филиппом II Августом и папой Иннокентием III. Он был больше невезучим, чем сумасшедшим. И всё же в его характере несомненно были стороны, которые тревожили современников и были им непонятны. Он был «одержим дьяволом», — говорит маргемский летописец, «сведён с ума колдовством и волшебством», — резко вторит Роджер из Вендовера. Если он не был сумасшедшим, был ли он полностью нормален? Или особенности темперамента, часть из которых он унаследовал от своих предков, толкали его за грань безумия? Мы должны, поскольку сомневаемся, решить вопрос в его пользу, и всё-таки то, как он иногда себя вёл, оставляет неспокойное чувство. Его периодические приступы летаргии, его ярость и жестокость, его маниакальная подозрительность дают основания предположить, что он страдал от острого психического расстройства.

Эдуард II, правнук Иоанна, который стал королём Англии в 1307 г., не был баловнем судьбы. Его царствование, как и сообщил в своей пьесе Кристофер Марло, было личной трагедией. Ему было суждено стать таким же катастрофическим, как царствование короля Иоанна, и по достаточно сходным причинам. Если недостатки в характере Иоанна усугубляли те кризисы, с которыми он сталкивался, то падению Эдуарда II не в меньшей, а в большей степени способствовала его личность. Не может быть сомнений, что личные пороки мешали общественной политике. Но был ли Эдуард II ненормален, как решил американский автор приблизительно восемьдесят лет тому назад, до точки безумия? Хотя его отличали ненормальные особенности и многим современникам казалось, что он не имеет права быть королём, Эдуард II сумасшедшим не был.

Как и у многих других принцев, у него личность сформировалась в большей мере под влиянием воспитания. Сын Эдуарда I, который провозгласил его принцем Уэльским в 1301 г., он увидел, что королевский двор — это неблагоприятная среда. Его мать, Элеонора Кастильская, умерла, когда ему было тринадцать лет. Его отец, Эдуард I, был потрясающим полководцем, изобретательным и энергичным, с характерным анжуйским дурным характером. Например, счета за гардероб рассказывают об оплате, произведённой в 1297 г. Адаму, королевскому ювелиру, за замену «большого рубина и большого изумруда, купленных, чтобы вставить в некую диадему голландской графини, дочери короля». Диадему Эдуард в припадке гнева бросил в огонь.

Его маленькому сыну претили воинственная атмосфера двора и суровый, буйный нрав отца. Эдуард II не был маменькиным сынком, он вырос сильным, красивым мужчиной, обожал верховую езду. Он был образованнее, чем большинство магнатов при дворе, любил поэзию и театр. Ходили слухи, что его канцлер и архиепископ Кентерберийский Уолтер Рейнольдс первоначально привлёк его внимание своим талантом ставить драму. Став королём, Эдуард завёл себе маленький оркестр.

По мере того, как Эдуард рос, его занятия всё меньше и меньше казались подходящими для рыцаря, а уж наследника престола и подавно: гребля, плавание и даже подсобные работы, такие как рытьё рвов и стрижка изгородей, — все эти занятия, сами по себе безвредные, считались неподходящими для будущего короля. Королевские счета, например, показывают, что была произведена выплата Роберту, «его шуту», когда Эдуард нечаянно ушиб его во время забавы в воде в феврале, — безусловно, странное время года, чтобы плавать, и во всяком случае не то развлечение, от которого средневековые мужчины и женщины получали удовольствие. Ему явно больше нравилось общество крепких молодых работников, чем упитанных рыцарей двора. «Недооценивая общество магнатов, — писал летописец, — он якшался с фиглярами, певцами, актёрами, возчиками, землекопами, гребцами, моряками и другими, кто занимался физическим трудом». После страшного поражения, которое его армия потерпела от шотландцев на поле битвы при Баннокберне в 1314 г., один из слуг короля, Робер ле Мессаже, сплетничая с помощником судебного пристава в Ньюингтоне в Кенте, рассуждал, что вряд ли можно ожидать от Эдуарда победы в битвах, если он столько времени проводит «бездельничая или занимаясь рытьём окопов и другими неподходящими делами». «Если бы он столько времени уделял оружию, — замечал другой летописец, — сколько сельским занятиям, Англия могла бы процветать, а его имя звенело бы по всей земле».

Ещё более противоестественным и шокирующим было его всепоглощающее увлечение молодым сквайром при дворе его отца, Пьером Гавестоном, отец которого, беарнский рыцарь Арнольд де Гавестон приехал в Англию в 1296 г. и получил королевское покровительство. Пьер был красивый, остроумный, блестящий молодой человек, близкая дружба с которым освободила Эдуарда от ледяного одиночества в королевском доме и, возможно, придала ему некоторую уверенность в себе, которой у него не было. Но хотя Пьер и его отец первоначально были дружески приняты самим королём, их кровь считалась недостаточно благородной, чтобы он стал близким приятелем принца, тем более когда Эдуард и Гавестон демонстрировали свою близость перед двором. Эдуард, замечает сэр Томас Грей, «был слишком фамильярен с близкими друзьями, стеснялся незнакомых и слишком исключительно любил одну личность». «И когда королевский сын его увидал, он настолько в него влюбился, он вступил с ним в долгую связь, и захотел и решил связать себя нерушимыми узами привязанности с ним на виду у всех смертных».

Отношения между его наследником и молодым рыцарем озадачивали и беспокоили короля. Тесная дружба между мужчинами была признанной особенностью средневекового общества. Современник сравнивал дружбу Эдуарда и Гавестона с дружбой Давида и Ионафана, истинное оправдание мужской близости в Писании. Но такая близость, которая, как заявлялось в англо-норманнской поэме «Амис и Амиль», могла быть даже важнее верности к жене, основывалась на полной взаимности и исключала любой намёк на физическую близость. Если существовала физическая близость, в которой один партнёр был активен, а другой пассивен, это составляло противоестественный акт и явное нарушение законов морали. Каковы бы ни были подозрения современников, они едва ли решались высказать их, пока Эдуард был жив. И только после его смерти автор хроники из Мелсы мог категорически заявить, что Эдуард «безудержно предавался содомскому греху, и всю жизнь не было ему удачи и милости».

Каковы бы ни были подозрения Эдуарда I, он хотел избавиться от Гавестона, тем более что вёл переговоры о женитьбе сына на французской принцессе. Когда весной 1307 г. сын его, сильно осмелев, попросил отца даровать его другу графство Понтье, реакция короля была яростной. «Подлец, презренный мальчишка, как смеешь ты, который никогда ничего не завоевал, раздавать земли? Богом клянусь, если бы я не боялся расколоть королевство, тебя следовало бы лишить наследства». Он двинулся на сына, схватил его за голову, вырвал с корнем волосы. 26 февраля он издал указ об изгнании Гавестона из королевства и приказал сыну никогда больше не видеться со своим фаворитом. Через несколько месяцев, 7 июля 1307 г., несдержанный король-воитель умер в последнем походе против непокорных шотландцев.

Эдуард II тут же отменил указ своего отца, чем немедленно вернул своего любимчика Пьера де Гавестона, вызвав его обратно ко двору, сделав графом Корнуэльским (6 августа 1307 г.) и наделив обширными поместьями, среди них и землями, которыми владел министр его отца Уолтер Лэнгтон, епископ Ковентри, который однажды сделал Эдуарду резкий выговор за его непотребный образ жизни.

Из соображений удобства оба мужчины женились. Гавестон — на племяннице короля Маргарите де Клер, сестре молодого графа Глостера, богатой наследнице; она родила от Гавестона дочь. Эдуард женился, как уже договорился его отец, на двенадцатилетней дочери французского короля Изабелле. Эдуард действительно был бисексуален, так как у него от жены было два сына и две дочери и ещё незаконный сын Адам. Однако именно на Гавестона Эдуард изливал свою любовь, причём до такой степени, что люди задумывались, не был ли он жертвой чёрной магии. Гавестон, жизнерадостный и безразличный к неодобрению магнатов, радовался своему новому положению.

В основном большинство магнатов гораздо меньше думали о Гавестоне и о его влиянии на короля, хотя им очень не нравилось, как он направлял покровительство короля, чем о своих собственных политических правах, которых, как они считали, отец Эдуарда II их лишил и которые они жаждали вернуть. Но Гавестон был тем козлом отпущения, на которого они могли направить свою враждебность. Им удалось вставить новую фразу в клятву, приносимую королём при коронации, в том смысле, что Эдуард обещал соблюдать «законные права и обычаи, которые выберет общественность королевства». Эти слова им нетрудно было истолковать в своих собственных самых заветных интересах. И в качестве прелюдии к нажиму на короля 28 апреля 1309 г. совет потребовал изгнания Гавестона.

Эдуарду пришлось решать. Если бы он не послушался баронов, ему могла грозить гражданская война, которую он выиграть не мог. Он был эмоционально привязан к Гавестону, но надеялся, что если согласится его изгнать, то сможет и найти способ его вернуть. Гавестон был удалён от двора 18 мая, но 28 июня назначен наместником Ирландии — пост, на котором должен был себя реабилитировать. В отчаянии от потери компаньона, Эдуард проводил его до Бристоля, откуда Пьер должен был отплыть в Ирландию. Позже Эдуард даже умолял французского короля, чтобы тот помог вернуть его ко двору. Папа Клемент V отвёл от Гавестона угрозу отлучения от церкви, и он вернулся ко двору.

Ни Гавестон, ни Эдуард не умели вести себя прилично. Гавестон вёл себя так же нагло и высокомерно, как и раньше. Он разъярил вельмож тем, что выдумывал для них соответствующие прозвища. «Вот идёт чёрная собака Арден», — произносил он при приближении могущественного графа Варвикского; граф Линкольн назывался «broste bely», граф Ланкастер — скрипач или актёр, граф Глостер — подлец, граф Пембрук — Жозеф-жид. «Пусть, — проворчал Варвик, — он называет меня собакой; когда-нибудь собака его укусит». За собакой действительно осталось последнее слово, или, скорее, последний укус.

После возвращения Гавестона ситуация быстро ухудшалась. Эдуард испытывал большие финансовые затруднения. Кое-кто объяснял их жадностью Гавестона, и король вынужден был согласиться на новую схему ограничения своей власти — назначение двадцати одного барона в качестве «орденеров» чтобы составить план реформы управления, который включал, неудивительно, возобновление требования изгнания Гавестона.

Ещё раз Эдуард был поставлен перед трудностью выбора между фаворитом и магнатами, без чьей поддержки он не мог править. Боясь за его безопасность, Эдуард отправил его в мощную крепость Бэмборо, возвышающуюся над Северным морем, а затем неохотно согласился, что он должен искать убежища в Брюгге, во Фландрии. Но он действительно не мог долго жить без него; Гавестон вскоре вернулся к милости и к новым богатствам.

Для баронов Гавестон олицетворял королевское несогласие с их желаниями. Архиепископ Кентерберийский отлучил от церкви его и его сторонников. Эдуард, не имея должной военной поддержки, бежал с Гавестоном сначала в Тайнмут, а потом в Скарборо, где фаворит остался, тогда как король удалился в Йорк. Следовавшие по пятам графы Уоррен и Пембрук подготовились к осаде Скарборо. Гавестон, вопреки всему надеясь, что его выпустят живым, неосмотрительно решил сдаться. Его приговорили к смертной казни после пародии на суд и казнили на горе Блэклоу 19 июня 1312 г. Разумеется, его смерть была страшным ударом, от которого Эдуард так и не оправился. «Я не помню, — как выразился современник, — слухов, чтобы один мужчина так любил другого». Тело взяли доминиканские монахи, и его в конце концов погребли по приказу короля с пышностью в Кингз Лэнгли, где часовня была превращена в мемориальную святыню. Эдуард не мог простить вельмож, которые довели его любимца до смерти. Его любовь к Гавестону была единственным постоянством в его жизни и обусловила всё, что должно было случиться с ним в оставшиеся пятнадцать лет. Отныне существовала «постоянная ненависть… между королём и графами».

Смерть Гавестона была водоразделом в жизни Эдуарда. Обусловила ли она упадок его умственных способностей и политических возможностей? Если на первый взгляд этому было мало доказательств, то впоследствии всё больше и больше люди приходили к мысли, что Эдуард просто по природе не подходил на роль короля, даже сомневались в его королевском происхождении и не хотели пользоваться обычаем королевского прикосновения — боялись вреда, хотя считалось, что королевское прикосновение лечит золотуху, туберкулёзное заболевание лимфоузлов. Если Эдуард I касался за один год 1700 человек, то его сын, считалось, за всё время коснулся не более 214. Распространился слух, что настоящего принца тайно подменила кормилица после того, как его покалечил дикий вепрь. «Некий писатель по имени Джон, у кого знакомым духом была кошка», появился в Оксфорде и выдавал себя за настоящего короля. «Слух прошёл по всей земле и сверх всякой меры встревожил королеву». После периода примирения отношения короля с супругой вновь сильно испортились. Эдуард, как говорили, «носил нож в своих ножнах, чтобы убить королеву Изабеллу, и сказал, что если у него даже совсем не будет оружия, он разорвёт её зубами». Были некоторые основания думать, что мысли у него путались и что разум его повредился.

И всё же на этом фоне его правление было твёрже и сильнее в последние годы царствования, чем в ранние. После периода полубаронского правления Эдуард восстановил свои королевские полномочия, частично при посредстве двух магнатов, Хью Деспенсера и его сына. Возможно, младший Деспенсер занял место Гавестона в его симпатиях. Но их роль была в основном политической. Королевская армия разбила предводителя баронов, двоюродного брата короля, графа Ланкастера, в битве при Баробридже и в Йоркшире в 1322 г. После быстрого суда Ланкастера вывели на казнь. Его судьба, которая, казалось, напоминала странно и точно казнь Гавестона десятью годами раньше, должно быть, доставила королю большое личное удовлетворение.

Хотя делались некоторые попытки провести административные реформы и таким образом упорядочить правление, власть Эдуарда была жестокой и тиранической. Он пытался привлечь на свою сторону группу верных сторонников, но ему это не удалось, хотя у него были деньги и влияние, чтобы купить поддержку. Он решил укрепить своё финансовое положение вымогательскими фискальными мерами и конфискацией поместий баронов сомнительной преданности, что должно было сделать его независимым от контроля знати. Но он неразумно доверился Деспенсерам. Ещё более ненасытные в своей жадности, чем Гавестон, они решили насильственно приобрести огромный замок в Южном Уэльсе и огромные богатства, часть которых переслали итальянским банкирам. Несмотря на успехи в пополнении королевской казны, Эдуард всё более терял политическое влияние.

Недовольство тлело во всех классах. В Ковентри в 1323 г. некоторые горожане, озлобленные настоятелем Ковентри, протеже Деспенсеров, наняли местного волшебника Джона из Ноттингема, чтобы он убил короля, Деспенсеров и настоятеля. Их попытка не удалась, но она весьма показательна.

Недовольство быстро распространялось. Особенно чувствовалось оно в Лондоне, где казначею Уолтеру Стейплдону, епископу Экзетерскому, стащив его с лошади около собора Св. Павла, отрубили голову мясницким ножом. В сентябре 1326 г. Изабелла, жена Эдуарда, возвращаясь из поездки во Францию в сопровождении своего любовника Роджера Мортимера (который недавно сбежал из Тауэра, отравив тюремщиков), высадилась в Суффолке, и так велика была нелюбовь к королю, что войска графства и бароны, которые должны были ей противостоять, бросились к ней в объятия.

Отчаявшись и прозрев, Эдуард бежал с Деспенсерами в Уэльс, но старшего Деспенсера поймали в Бристоле и быстро казнили. Король и младший Деспенсер сели на корабль в Чепстоу, но встречные ветры прибили их к берегу в Гламоргане, где брат Ланкастера, Генри, взял их обоих в плен. Так Эдуард расстался со своим любимым фаворитом. По иронии судьбы одним из его последних поступков был приказ подарить Хью свой экземпляр романа о Тристане и Изольде, «самый знаменитый из всех рассказов о страстной и обречённой любви».

После ареста Деспенсер отказался от еды и питья. Около Херефорда его сняли с лошади, раздели и надели на него доспехи наизнанку. На голову ему надели венок из крапивы. На коже у него нацарапали библейские выражения, осуждающие высокомерие и зло. Под звуки фанфар и крики толпы его протащили на четырёх лошадях и повесили на виселице высотой в 50 футов. Он был ещё жив, когда у него отрезали половые органы и сожгли их у него перед глазами — мрачное напоминание о его противоестественных отношениях с королём. Позже голова его была выставлена на Лондонском мосту, а части расчетвертованного тела посланы в четыре других города.

Сам Эдуард был отправлен в замок Кенильворт. В этой разрушительной катастрофе всех его надежд и привязанностей Эдуард вёл себя как запутавшийся, сломленный человек. Если он не отречётся, — сказали ему, — народ откажется от своих клятв верности и преданности ему. Это были пустые слова. На самом деле это уже было сделано. Когда он встретился с епископом Херефорда, он упал на землю в глубоком обмороке. Его увезли в замок Беркли в Глостершире, где по всей вероятности, зверски убили. Говорили, что в зад ему вставили раскалённый паяльник, символический поступок, если он действительно имел место, относительно его противоестественного образа жизни. Существует недостоверный рассказ, с более счастливым концом, переданный генуэзским священником Мануелем Фиески. По этой версии королю удалось бежать из замка сначала в Ирландию, а потом во Францию, но это представляется крайне неправдоподобным.

Короля похоронили в Аббатстве Св. Петра в Глостере, где, как это раньше случилось с гробницей его ненавистного соперника Ланкастера в соборе Св. Павла, его гробница стала центром мелкого культа. Сердце короля было вынуто, помещено в серебряную урну и погребено рядом с королевой во францисканской церкви в Ньюгейте в Лондоне, когда она умерла через 20 лет в 1358 г. По воле тонкой исторической иронии она была погребена в своём свадебном платье.

Эдуард II наверняка не был ни безумцем, ни дегенератом, просто сложности его личной жизни нашли публичное выражение. Если бы мы искали личные причины для его попыток расширить полномочия короны и утвердить королевскую власть, мы с достаточными основаниями нашли бы их корни в его несчастливом детстве и в желании отомстить врагам, убившим его близкого друга. Он жаждал любви, но по большому счёту, похоже, был неспособен ни разбудить её, ни дать. Замкнутый и неуверенный, в критических ситуациях он терял самообладание. Жизнь его была трагична, а личность по-своему интересна, так как похоже, что какая-то ненормальность в нём была, но было бы слишком грубо пытаться найти её причину, какой бы она ни была загадочной, в психической болезни.

Ричард II стал королём Англии после своего дедушки, Эдуарда III, в 1377 г. Как и царствование его прадеда, Эдуарда II, которого он обожал и причисления которого к лику святых безуспешно добивался, его правление отличалось вспышками яростной гражданской войны и закончилось его низложением и убийством. Едва ли можно сомневаться, что в последние годы его правления суждения его были странными и неуравновешенными и что характер у него сильно изменился. Он всё больше замыкался в себе, и его связь с реальностью, казалось, ослабела. Его современный биограф, А.Б. Стил, считает, что Ричард был жертвой психической болезни, шизофрении, и что этим объясняются те загадочные решения, которые он принимал, и та катастрофическая политика, которую он проводил, с её фатальным завершением. На последних стадиях болезни, пишет А.Б. Стил, «королевская власть всё разрасталась, пока она не поглотила весь мир, и глядя вокруг себя, Ричард не видел ничего, кроме отражения своей царственной персоны, населённого мелькающими тенями, движениями которых нужно было управлять одним взглядом». В конце, по мнению Стила, он был «бормочущим невротиком, быстро погружающимся в состояние острой меланхолии».

Каковы основания для вынесения такого приговора? Вероятно ли, что приговор верен? А если он неприемлем, существует ли альтернативное объяснение? Разумеется, как это было и с другими наследными принцами, воспитание повлияло на развитие его характера. Ему не было одиннадцати, когда он стал королём. Его дед, Эдуард III, был великим воином, славу которого не могут затмить даже старческие причуды последних лет его жизни. Его отец, Чёрный Принц, который умер за год до его воцарения, высоко славился как рыцарь и воин. Должно быть, его образ постоянно и даже надоедливо преподносился его маленькому сыну. Но казалось, у Ричарда не было никакого желания следовать примеру отца. Хотя он, как и следовало, хвалил рыцарские подвиги, как и Эдуарду II, ему не нравилась военная атмосфера двора, где война, турниры и военные игры превалировали надо всем остальным. Он был в основном маменькиным сынком, ибо был безгранично привязан к матери, красавице-вдове принцессе Уэльской.

Значит, далеко не соответствуя установленному образцу молодого принца-воина, Ричард II, как и Эдуард II до него, был молодым человеком с эстетическими, а не военными пристрастиями. Его наставник сэр Саймон Берли, ему сочувствовал, и, вероятно, ему он обязан своими представлениями о королевской власти, которым суждено было сыграть такую важную роль в его жизни и которые определили его отношение к вельможам. У него никогда не было никаких сомнений относительно его королевских полномочий. В его мозгу сформировалась полумистическая концепция божественного права, которой он придерживался до самого конца.

Он был эгоцентричен до нарциссизма. Он одевался изысканно и тщательно, очень заботился о своей внешности и причёске. На портретах он представлен элегантным красавцем, высотой немного ниже шести футов, с густыми тёмно-жёлтыми волосами на голове. Он регулярно принимал ванну, что в те времена было редкостью, и изобрёл носовой платок.

Он, вероятно, был самым культурным королём своей династии. Его библиотека даёт возможность предположить, что он читал книги, а также слушал, как ему читали. Он был покровителем художников, артистов и писателей, обожал экзотические и утончённые блюда, как показывает дворцовая кулинарная книга с изысканными рецептами, описанием специй и других тонких ингредиентов.

Страстный и чувствительный, он мог временами быть изобретательным и расчётливым, и, как многие члены его семьи, был подвержен припадкам ярости, но он был великодушен к друзьям. Он любил свою мать и стал исключительно преданным мужем своей жене, Анне Богемской. Её смерть была тяжким ударом, от которого, похоже, он полностью не оправился. Он велел разрушить дворец, в котором она умерла. И всё-таки он не был лишён бисексуальности. Его интимным другом был пресловутый Роберт де Вер, которого он возвысил до могущественной власти и влияния, и после смерти Роберта его никто не заменил. Когда тело Роберта привезли обратно после трёх лет ссылки, чтобы похоронить, Ричард приказал открыть крышку гроба, чтобы ещё раз посмотреть на лицо человека, которого он любил, и коснуться его руки.

Таков был молодой человек, на которого в таком раннем возрасте свалилось бремя королевской власти: преданный своей матери, благоговеющий перед памятью отца, но по природе не воитель, и выращенный в неприглядной, если не сказать затхлой, атмосфере двора, пронизанной раздорами и подозрениями. Там господствовали его дядья, братья отца, богатые, великолепные, политически честолюбивые и цепкие мужчины, поддерживаемые группами рыцарей у них на содержании: Джон Гант, герцог Ланкастерский, который фактически стал регентом, Эдмунд Лэнгли, граф Кембриджский, впоследствии герцог Йоркский, Томас Вудсток, граф Бекингемский, позже герцог Глостерский — выводок дядюшек, которых Ричард не выносил. Юному и бессильному мальчику-королю королевское хозяйство временами должно было казаться клеткой, из которой его не выпускали, тогда как вельможи глазели друг на друга с недоверием, в поисках случая понатаскать перьев в свои собственные гнёзда, пользуясь покровительством и властью. Такой впечатлительной душе, как у него, нелегко было противостоять двусмысленностям и интригам придворной жизни. Желание освободиться от этих оков рано проявилось в его жизни.

Действительно, однажды, юным мальчиком, он проявил характер. Во время крестьянского бунта, восстания, вызванного плохо продуманным введением подушного налога, и после того, как мятежники дали волю своему гневу, Ричард настоял лично на том, что он сам вступит в переговоры с восставшими. Его мужество оправдалось. Ричард сказал восставшим из Кента после того, как их предводитель Уот Тайлер был убит, что отныне он будет их вождём. Конечно, это был бессмысленный поступок, но такова была харизма королевского звания, что крестьяне поверили тому, что им говорил король, и вскоре разошлись и встретили свою жестокую судьбу, когда законные силы восстановились.

Должно быть, для Ричарда это был драматический момент. На самом деле крестьяне были ему безразличны, и обещания, данные им, вскоре были забыты. Но четырнадцатилетний мальчик оказался центром внимания. Он показал, что, как и отец, он был настоящим рыцарем. Он завоевал признание не на поле битвы в далёкой Франции, но в своей собственной столице. И как? По королевской воле он хотя бы на день стал королём не только на словах, но и на деле.

Скоро на него снова надели узду и приковали к вельможам; но пока его грозный дядя, Джон Гант, пытался продвинуть свои претензии на престол в далёкой Кастилии, Ричард сколачивал свою собственную группировку. Он нашёл близкого друга, которому мог доверять, Роберта де Вера, девятого графа Оксфордского, человека, состояние которого, однако, не было пропорционально его древнему происхождению. Ричард поддался его эксцентричным, довольно ярким чарам, осыпал его милостями и, возможно, скоро стал его любовником. Его сделали маркизом (первый титул такого рода) и герцогом Ирландским. К несчастью, де Вер был невежествен и высокомерен. Вельмож оскорбил социальный мезальянс, каким явился его брак с одной из фрейлин королевы, Агнессой Лонсекрон. Восставшие вельможи, «апеллянты», как их стали называть, призвали своих сторонников к оружию и у Рэдкот-Бриджа у Темзы около Оксфорда разбили королевские войска.

Ричард испытал страшное унижение. Де Вер был в ссылке; другие его министры или были законным образом убиты, или бежали за границу. Он обнаружил, что он в изоляции, а права его жестоко урезаны. Психологически результат этого поражения, должно быть, был губителен. Если попытка утвердить свои королевские полномочия так катастрофически провалилась, то этот опыт заставил его ещё решительнее искать способы отмщения своим врагам. И действительно, правление баронов оказалось ещё менее разумным, чем его собственное. Ричард воспользовался междоусобной борьбой различных группировок среди вельмож и посредством манипуляций и покровительства начал создавать свою собственную партию и вооружённые силы из людей, верных короне, причём их верность королю символизировала эмблема с белым оленем, личная эмблема Ричарда, которую они носили.

Фортуна повернулась к королю, но что он сможет воспользоваться победой, было сомнительно. Разум его всё больше и больше концентрировался на дальнейшем расширении королевской власти и на освящении королевского сана. Его противники была разжалованы, частью казнены, частью отправлены в заключение или в ссылку. Как и Эдуард II, он понял, что сильный король должен быть богат и платежеспособен, и свободно пользовался незаконными и необычными методами пополнения королевской казны; но он мало делал для того, чтобы завоевать народную любовь, и много, чтобы ещё отдалить вельмож. Шизофреническим решением на турнире в Ковентри он изгнал своего двоюродного брата, сына и наследника Ганта, Генри Болингброка, а также своего соперника, когда-то друга, могущественного вельможу Томаса Моубрея, герцога Норфолкского.

Казалось, разум его всё больше и больше мутился, искажённый унижениями, которым ему приходилось подвергаться, в сторону преувеличенного представления о королевском звании, откуда легко было сдвинуться в царство фантазии. Он говорил о том, что законы у него в сердце. Создавая яркий образ короля, Шекспир с определённой долей справедливости заставил его воскликнуть:

Не смыть всем водам яростного моря

Святой елей с монаршего чела.

(Перевод Мих. Донского)

Бывало, что он сидел на троне с короной на голове, а его двор стоял вокруг него час за часом, и тишина нарушалась только тогда, когда король кивал, и шуршала одежда, когда придворные становились на колени. Даже при условии, что он делал то, что часто делали короли его времени, церемония наводила жуткое впечатление чего-то показного. Он тешился мыслью, трудно сказать, насколько серьёзно, о том, чтобы стать императором Священной Римской империи. Смерть жены, Анны Богемской, которую он преданно любил, повергла его в глубокое уныние. «После её смерти, — замечает Стил, — его неврозы быстро усугублялись, и внешний мир всё больше и больше оставался чисто механическим отражением и расширением его собственной любимой мечты… священная тайна и нерушимая природа королевской власти». Его невротические фантазии оказались ему ближе всего.

С того момента, как сын Ганта, Генри Болингброк, высадился в Рэвенспере в начале июля 1399 г., дело Ричарда было проиграно. Так же как рекруты графства и вельможи стеклись под знамёна королевы Изабеллы семьдесят два года назад, так история повторилась снова. Болингброк заявлял, что он прибыл только для того, чтобы отобрать имения своего отца, которые король несправедливо у него отнял, но действительным призом была корона. Ричард, вернувшись из похода в Ирландию, оказался без друзей и погрузился в безнадёжную меланхолию.

Восприятие своего королевского звания как божественного предначертания не помогало ему в его безвыходном положении, ибо оно не могло поддержать его или спасти от крепостных стен Лидса в Кенте или Помфрета в Йоркшире. И всё же он не мог легко отказаться от призрака власти, который завораживал его столько лет. Он ещё скажет главному судье сэру Уильяму Тернингу, что на земле нет силы, которая может отнять у него божественную власть, которой он был наделён при коронации.