X. Околдованный король и его наследие

X. Околдованный король и его наследие

Хотя обычно умелому практику нетрудно определить физическую болезнь, даже специалисту трудно точно указать причину и характер болезни душевной. И всё же болезни тела и души так тонко переплетаются, что их, очевидно, нельзя отделить, и они постоянно друг на друга влияют. Как в случае с русскими царями, физическое нездоровье может быть способствующим фактором для нарушения душевного равновесия, а в некоторых не вызвать серьёзного психического нарушения, но всё же она может, пусть только косвенно, повлиять на разумность суждений.

Взаимозависимость между физической слабостью и умственной неполноценностью особенно ярко проявилась у испанского короля XVII в. Карла (Карлоса) II, жизнь которого с самого рождения определялась хроническим нездоровьем. Он не был сумасшедшим в обычном смысле слова, но его физическая неполноценность дополнялась умственной слабостью, даже при том, что время от времени, хотя и редко, у него появлялись искры политического понимания или даже мудрости. Двойная болезнь тела и души сделала правление Карла, если это можно назвать правлением, катастрофой для его народа.

Личность Карла, так мощно сформированная генетическими факторами, была подтверждением важности наследственности в европейской политике. Браки между близкими родственниками в королевских фамилиях сыграли важную роль в истории Европы. Ясно, что некоторые физические болезни могут передаваться из поколения в поколение. Если, как настаивали Макальпин и Хантер, Георг III страдал от расстройства обмена веществ, порфирией, тогда, как они утверждают, болезнь восходит к Марии Стюарт, Прусской и Ганноверской королевским фамилиям, и от самого Георга III она передалась принцам и принцессам в XX в. Врождённая болезнь крови, гемофилия, передалась женщинами (которые сами ею не болеют) своим детям мужского пола — ещё один пример наследственной болезни, которая не так давно катастрофически поразила королевские фамилии Европы. Сама королева Виктория была переносчиком, ибо один из её сыновей, Леопольд, герцог Альбанский, три внука и шесть правнуков болели гемофилией. Через родственные браки гемофилия распространилась на королевские фамилии Испании и России. Цесаревич Алексей, наследник последнего русского царя Николая II, был болен, и именно то, что его мать искала излечения, привело её под дурное влияние Распутина с такими гибельными последствиями для России и всего мира.

В XVI и XVII вв. родственные браки стали преимущественно характерной традицией австрийских и испанских Габсбургов. «Ты, счастливая Австрия, вступаешь в брак; остальные воюют» — написано на ярлыке XVI в. Габсбурги, хотя почти не переставали воевать, с энтузиазмом вступали в брак с родственниками, что впоследствии сильно повредило их потомству. Двоюродные братья женились на двоюродных сёстрах, дяди на племянницах. Филипп II в четвёртый и последний раз женился на Анне, дочери императора Максимилиана II, его кузена, и именно этот союз в конце концов дал наследника испанскому престолу. Его сын, Филипп III, женился на Маргарите, сестре Габсбургского императора Фердинанда II. Их сын, Филипп IV, женился сначала на французской принцессе, а позже на своей племяннице Марианне, тоже принадлежащей к Габсбургам. Конечным плодом всех этих брачных мероприятий был последний Габсбургский король Испании, Карл (Карлос) II, в личности которого мощно и катастрофически сконцентрировались врождённые фамильные пороки, физические и психические. Хотя кто-то считал его идиотом, он не был сумасшедшим, и всё же он был жертвой наследственности, которая в каком-то смысле деформировала его физически и психически.

Отец Карла II, Филипп VI, дал жизнь не менее чем пятнадцати детям от двух браков; но из этих детей двое были выкидышами, троих еле-еле успели окрестить, и шесть прожили от двух недель до четырёх лет. Король, которого не без оснований прозвали «Дон-Жуанским королём», имел множество незаконных детей; они, не в пример законным, казались относительно здоровыми. Из них наиболее известным был галантный и талантливый Дон Хуан, хотя недавно появилось мнение, что на самом деле он не был сыном короля, от актрисы Инес де Кальдерон, но плодом её связи с параллельным любовником Мединой де лас Торресом.

В то время как незаконные дети Филиппа II процветали, законная ветвь была слабой до грани исчезновения. Испанский историк медицины Грегорио Мераньон считал, что Филипп болел сифилисом, что серьёзный приступ случился в 1627 г. и что симптомы сифилиса присутствовали и в его последней болезни. То, что «сексуальный авантюризм» Филиппа подорвал его способность быть королём, кажется сомнительным, поскольку на протяжении большей части своего правления он был энергичным правителем, который пытался справиться с большим количеством проблем, но скорее всего его здоровье имело серьёзные последствия для его потомства.

Личная проблема, которую Филиппу трудно было решить удовлетворительно, была проблема престолонаследия. Его первая жена, французская принцесса Изабелла, страдала от выкидышей. Она оставила двух детей, мальчика Балтазара Карлоса, запечатлённого на века Веласкесом в его изумительном портрете, и девочку, Марию Терезу, которая в конце концов вышла замуж за своего двоюродного брата французского короля Людовика XIV. Балтазар Карлос был помолвлен ещё ребёнком со своей кузиной Марианой, дочерью императора и племянницей его отца, но в 1646 г. принц умер от оспы, немного не дожив до семнадцати лет. Его мать, королева, умерла тремя годами раньше.

Лишившись законного наследника мужского пола, овдовевший испанский король, в некоторых отношениях преждевременно состарившийся, решил, что долг повелевает ему поискать новую жену в надежде стать отцом будущего короля. Его выбор пал на племянницу, принцессу Мариану, ту самую — невесту его сына. Когда он на ней женился в 1649 г., ей было пятнадцать лет, на тридцать лет меньше, чем мужу, но она оказалась плодовитой. В том же году она родила Маргариту Марию, которая позже стала императрицей Австрии, но Филиппу нужен был сын, а не дочь. Поэтому весть о рождении принца, Фелипе Просперо, в 1656 г. вызвала в Испании всеобщую радость. К сожалению, искра от этого фейерверка горела недолго, так как Фелипе Просперо оказался болезненным эпилептиком и умер в ноябре 1661 г. Оставался последний шанс. К несказанной радости Филиппа, который в последние годы часто впадал в уныние при мысли о крушении своей империи, чьи несчастья казались ему в какой-то степени последствием его собственной неправильно прожитой жизни, у него родился ещё один сын, будущий Карл II, 6 ноября 1661 г.

Итак, когда через четыре года, в 1665 г., Карл стал королём, ничто не предвещало счастливого будущего ни стране в целом, ни ему лично. Филипп IV умер 17 сентября 1665 г., двумя днями раньше простившись со своей женой Марианой и приказав наградить его четырёхлетнего наследника орденом Золотого Руна. «Да пожалует тебе Господь в своей милости больше счастья, чем мне», — с чувством произнёс он. Однако когда его незаконный сын дон Хуан попросил встречи с королём, который раньше публично признал своё отцовство, его поставили на место. «Никто не просит его являться, — пробормотал король. — Мне осталось только умереть».

Кому-то казалось, что умирал не только король, но и сама Испанская империя истекала кровью. Хотя как будто бы в царствование Карла II появлялись внешние знаки экономического оживления в виде роста сельскохозяйственной продукции и расширения торговли вдоль Кантабрийского и Средиземноморского побережий, испанская экономика, особенно в Кастилии, была истощена непрерывными войнами; в денежном обращении царил хаос; промышленность почти не развивалась; большая часть заморской торговли находилась под контролем иностранных купцов. Международный престиж Испании падал, так как она вынуждена была признать независимость Нидерландов, потеряла Португалию, и её затмила мощная Франция Людовика XIV. Все иностранные комментаторы мрачно соглашались, что Испания обеднела. «Если, — замечал французский посол в 1689 г., — посмотреть на правление этого монарха… можно заметить состояние крайнего беспорядка». Нужен был искусный рулевой, который мог бы спасти трещавший по швам корабль от затопления. Хотя не стоит преувеличивать значение личного внимания короля к делам управления, долгое царствование физически больного и умственно отсталого монарха можно рассматривать как важный фактор в упадке Испании.

Так как Карл был только маленьким мальчиком четырёх лет от роду, в своём завещании Филипп IV попытался обеспечить будущее управление страной, учредив комитет или хунту советников для королевы-матери Марианы, которая назначалась регентом и главным исполнителем. Мариана была благочестивой недалёкой женщиной, обычно одетой в мрачное вдовье или даже монашеское платье. У неё не было ни опыта, ни способностей к эффективному правлению, и хотя она была предана своему сыну, она совершенно не понимала глубоких и трудных проблем, стоящих перед этой страной. Она доверилась своему духовнику, хитрому австрийскому иезуиту, отцу Эверардо Нитхарду. Так как Филипп в своём завещании запретил иностранцам заседать в Государственном совете, она ухитрилась добиться его испанского гражданства и назначения главным инквизитором.

Но с самого начала регентства путь Марианы был далеко не гладким, так как ей пришлось столкнуться с единокровным братом короля, незаконным сыном Филиппа, честолюбивым, способным и привлекательным доном Хуаном. Дон Хуан устранил основного министра королевы-матери, отца-иезуита Нитхарда, но так как не проявил достаточной настойчивости, он позволил королеве наделить властью ещё одного её любимца, Фернандо Валенсуэлу. Именно в этой душной атмосфере, при нетерпимом дворе, где царил строгий этикет, но раздираемом интригами, недоверием и обманом, воспитывался юный король.

С самого начала Карл был болезненным ребёнком с замедленным развитием. Его воспитание не помогло решить те психические и физические проблемы, которые он унаследовал, и вероятно, учитывая их серьёзную природу, этого и нельзя было ожидать. Почти до четырёх лет его пришлось кормить грудью целой команде из четырнадцати кормилиц. Он был рахитичным и не мог научиться ходить, потому что ноги его не держали. В девять лет он всё ещё не мог ни читать, ни писать, и его общее образование оставалось очень бедным на протяжении всей жизни. Ему было восемь с половиной лет, когда он в первый раз отправился на пешую охоту, и он в первый раз сел на коня в 1671 г., хотя в дальнейшей жизни охота была одним их самых его любимых развлечений; ему нравилась строго спланированная облава, и он любил музыку — она временно успокаивала раны, которых было так много в его жизни. Когда он заболел желудочной лихорадкой в мае 1671 г., ежедневно ожидали его смерти. Он постоянно болел. Его наследственная габсбургская челюсть была такой удлинённой, что ему трудно было жевать пищу.

Через несколько лет, в 1686 г., папский нунций писал о Карле II:

«Он скорее маленького роста, чем высокий; хрупкий, неплохого сложения; лицо его в целом некрасиво; у него длинная шея, широкое лицо и подбородок с типично габсбургской нижней губой, не очень большие бирюзово-голубые глаза и прекрасный нежный цвет лица. Выглядит он меланхоличным и слегка удивлённым. Волосы у него длинные и светлые и зачёсаны назад, открывая уши. Он не может держаться прямо при ходьбе, если не держится за стену, за стол или за кого-нибудь. Он так же слаб телом, как и разумом. Время от времени он проявляет признаки ума, памяти и определённой живости, но не сейчас; обычно он медлителен и безразличен, апатичен и вял, и кажется тупым. С ним можно делать всё, что угодно, потому что своей воли у него нет».

«Из пяти Габсбургских королей, — позже язвительно писал Мараньон, — Карл V{4} вызывает энтузиазм, Филипп II — уважение, Филипп III — безразличие, Филипп IV — сочувствие, а Карл II — жалость».

И всё же когда 6 ноября 1675 г. Карл достиг совершеннолетия, он проявил вспышку энергии, даже свою собственную волю, что может означать, что при лучшем обучении он проявил бы сообразительность. Очевидно, противясь подавляющей воле своей матери, он тайно написал письмо своему единокровному брату дону Хуану (которого его мать и Совет решили теперь отправить вице-королём в Сицилию) с просьбой вернуться в Мадрид и помочь ему править. «Шестого (ноября), — писал король, — я вступаю в правление своими королевствами. Я нуждаюсь в вашей персоне около себя, чтобы помочь мне и избавить меня от королевы моей матери. В среду 6-го в 10.45 будьте в моей приёмной». Когда, за два дня до этого, 4 ноября, королю подали декрет, который продлевал бы полномочия королевы-матери и правящей хунты, он в самом деле отказался подписать этот документ. Когда дон Хуан прибыл во дворец, толпа приветствовала его, и он сопровождал короля к мессе и благодарственной службе. Означал ли этот дворцовый переворот, что юный монарх действительно станет королём?

Отнюдь, это был самый короткий в истории день для простаков. После церковной службы Карл отправился с визитом к своей матери и оставался у неё два часа. Он вышел в глубоком отчаянии, по щекам у него текли слёзы, раз и навсегда мятеж Карла окончился. «Дон Фернандо Валенсуэла, — докладывал сэр Уильям Годолфин, — шепнул мне на ухо, что весь этот шум закончился ничем». Попытка короля вылезти у матери из-под юбки не удалась, и он снова попал к ней в полную зависимость. Он не мог сопротивляться давлению, которая она на него оказывала. Отныне король стал отрицательным фактором в своём собственном правительстве, он редко посещал заседания Совета или отдавал приказы по собственной инициативе. На самом деле фундамент правительства королевы-матери не был прочен, как скала, даже при том, что дон Валенсуэла снова был в седле, назначенный главнокомандующим Гренады и явным «премьер-министром». Если сам король смирился, то многие гранды осуждали милости, которые сыпались на Валенсуэлу, и жаловались на некомпетентность его правительства. Тогда как могло показаться, что все карты на руках у Валенсуэлы, на самом деле джокером в колоде оставался единокровный брат короля дон Хуан. Группа грандов потребовала его возвращения (собственная подпись дона Хуана была одиннадцатой в петиции) и устранения Валенсуэлы. На Рождество 1676 г. непопулярный министр бежал в королевские покои в Эскориал, но позже был арестован и изгнан.

Возвращение дона Хуана к власти горячо приветствовал его единокровный брат-король и большинство грандов. Казалось возможным, что дон Хуан возьмётся за реформы в управлении и даже научит своего младшего брата-короля, как выполнять свои обязанности. Королеве-матери приказали покинуть Мадрид и удалиться в Алькасар в Толедо, а дон Хуан принялся за трудную, если не невозможную, задачу побудить своего брата более серьёзно выполнять обязанности короля. Он пытался научить его более грамотно писать, и решил, что народ должен увидеть своего короля, а король — посетить собрание кортесов. Король редко уезжал за пределы Мадрида, его самое дальнее путешествие до тех пор было из Мадрида в Аранхуэс, но дон Хуан организовал для него поездку в Сарагосу, самое дальнее из трёх путешествий, какие Карл когда-либо предпринимал.

У дона Хуана были добрые намерения, он был добросовестен и не без способностей. Ему было по силам оживить испанское правительство, но звёзды были против него. В народе пошли слухи, распространяемые посредством сатиры, с жалобами, что он не торопится со столь нужными реформами. В 1677 г. случился неурожай, а за ним голод; высокая цена на хлеб сделала его непопулярным. Многие области Испании поразила чума. Инфляция достигла высшей точки. Война с французами закончилась только ценой унизительного договора, подписанного в Неймегене в 1678 г.

Дон Хуан стремился к реформам, но время было против него. Самое главное, он должен был быть постоянно на страже в обществе короля, чтобы тот не вернулся к матери. Он хотел, чтобы Карл побывал на кортесах в разных частях своих владений, в Арагоне, Каталонии, Валенсии и Наварре, но помимо поездки в Сарагосу король не двинулся. Резиденция его матери в Толедо, из которой она бомбардировала своего впечатлительного сына посланиями с горькими жалобами на то, как с ней обращаются, стала центром для сборищ всё большего числа недовольных грандов. А потом дон Хуан заболел, вероятно острым холециститом, ибо вскрытие после смерти зафиксировало, что у него в жёлчном пузыре — два камня, один величиной с грецкий орех, а другой с фундук. Дон Хуан боролся с болезнью два месяца и умер в возрасте пятидесяти лет 17 сентября 1679 г.

Смерть дона Хуана положила конец всем надеждам на эффективные реформы и на то, что Карл возьмёт бразды правления в свои руки. Не столь уж удивительно, что через четыре дня после смерти дона Хуана король воссоединился со своей матерью в Толедо и правление снова погрузилось в обычное состояние разнородной некомпетентности. Спираль неправильного управления раскручивалась. Финансовое положение снова двигалось к банкротству, а без банковского управления денежным обращением кредит короны совершенно прекратился. Никто ничего не мог сделать, чтобы преодолеть финансовый дефицит. С 1693 по 1699 г. правительство вынуждено было приостановить выплату государственных долгов. «Текущие потребности этой монархии, — докладывал Станоп, — непостижимы. Большинство счетов, которые они послали во Фландрию, недавно вернулись… Меня уверяют… что ни в одном отделении невозможно найти кредит на 100000 дукатов, каким бы срочным ни был случай». Невозможно было ничего ожидать от хрупкого и слабоумного монарха, который в своём королевстве был почти нулём.

И всё же в этой ситуации был аспект, который непосредственно относился и к королю, и к будущему его государства: его собственный брак. Доктора уже настойчиво рекомендовали, ввиду определённых физических проявлений, подумать о женитьбе короля. Но кто же будет той новобрачной, которая подвергнется его сомнительным объятиям? Будет ли это австрийская принцесса, тоже из рода Габсбургов, как хотела его мать, или французская принцесса, за которую с самого начало высказывался дон Хуан? Так как кандидатке королевы-матери было всего пять лет, в конце концов более подходящей признали французскую принцессу Марию Луизу, дочь герцога Орлеанского и племянницу Людовика XIV. Людовик сам, хотя ему передали в зашифрованном послании, что Карл физически отвратителен, одобрил союз, который, как он думал, будет выгоден Франции.

Итак, худосочный испанский король предпринял второе по длине путешествие в своей жизни, чтобы встретить свою будущую жену в Бургосе. Мария Луиза была живой семнадцатилетней девушкой, она плохо приживалась в стране, языка которой не знала, обычаи находила слишком строгими; испанцы же не любили её как символ французского влияния. Она в конечном счёте делала что могла, чтобы выполнить свой долг в качестве жены короля, но без толку. Ибо оказалось, что хотя король предпринимал попытки сношения, у него случалась преждевременная эякуляция, так что ему не удалось добиться проникновения. Французский король беспокоился о будущем и просил, чтобы его подробно информировали о самых интимных деталях личной жизни испанского монарха. «Наконец, сир, — сообщал французский посол Ребенек своему царственному господину 23 декабря 1688 г., — она (королева) однажды сказала мне, что очень хочет мне признаться… что на самом деле она уже не девственница, но что насколько она может судить, ей кажется, что у неё никогда не будет детей». Ребенеку удалось заполучить пару подштанников короля — «он не носит рубашек длиннее, чем до талии» — и поручил хирургам исследовать их на следы спермы; но врачи разошлись во мнении относительно своих открытий.

Положение королевы оставалось незавидным, поскольку, за исключением тех времён, когда сообщались впоследствии неподтверждаемые слухи о её беременности, её очень не любили. Возможно, частично в результате злоупотребления сладостями, что могло быть формой компенсации за неудачу произвести наследника, она становилась всё более тучной и из-за этого всё менее привлекательной для её тщедушного мужа. Своему дяде французскому королю она писала о своей боязни, что её травят. Она заболела, очевидно, желудком, в августе 1687 г. и снова в ноябре 1688 г. 8 февраля 1689 г. во время верховой езды с ней произошёл несчастный случай, и хотя, по-видимому, она серьёзно не пострадала, всё же слегла в постель, пожаловалась, что её отравили, и через несколько дней, 12 февраля, умерла.

Так как наследника не было, приобрёл злободневность вопрос о повторном браке короля. Мать Карла снова с надеждой смотрела в сторону Австрии. У брата Марианы, императора Леопольда I, была дочь, но неудобство состояло в том, что она была ещё мала, ей было всего девять лет, но у жены Леопольда, императрицы, была сестра, на самом деле три сестры, и король, несомненно под влиянием своей матери, определённо выбрал одну из них, Марию Анну Нойбургскую. Отец Марии Анны, курфюрст Пфальца Филипп Вильгельм, был далеко не богат, но сделать одну дочь императрицей, а другую королевой Испании — такое достижение сулило хорошие дивиденды, тем более что Мария Анна вскоре проявила готовность вывезти из своей новой страны всё, что только можно, включая произведения искусства, чтобы обогатить свою немецкую семью. Так получилось, что Карл предпринял третье, самое длинное путешествие в своей жизни, в Вальядолид, встречать свою невесту, на которой и женился 4 мая.

Но чего Мария Анна так же не могла дать своему мужу, как и Мария Луиза, так это ребёнка. Распространялись постоянные слухи о беременности, вероятно, нарочно, её приближёнными, но результатов не было. Хотя Мария Анна не могла дать стране то, что было нужно, она была женщиной с сильной волей, намеренной влиять на правительство своей страны в пользу австрийских Габсбургов. Она не обнаруживала единства взглядов со своей соотечественницей, королевой-матерью Марианой, но Мариана умерла от рака груди 16 мая 1696 г. в «ореоле неуместной святости». Исчезновение основного влияния в короткой жизни Карла означало, что он всё больше и больше становиться добычей противоборствующих партий своего двора.

Время от времени у Карла случались периоды улучшения здоровья и умственного просветления, но общее направление, как чувствовал и сам несчастный, указывало на медленный, но неизбежный упадок. Письма, которые иностранные послы писали своим правительствам, напоминали таблицу температурных колебаний. «Его католическое величество, — докладывал Станоп лорду Ноттингему в мае 1693 г., — сейчас здоров и показывается на людях, и по поводу его выздоровления здесь всеобщая радость и ночью конный маскарад с факелами перед дворцом». «Его католическое величество, — писал он через три года, 16 сентября 1696 г., — очень серьёзно болен уже семь дней; но, слава Богу, ему стало гораздо лучше от лечения хинином, и всё-таки он ещё не в такой безопасности, как хотели бы его верные подданные». Через три дня он сообщал герцогу Шрузбери, что король вне опасности, но

«здоровье его настолько ослаблено и подорвано не по возрасту, что все опасаются думать, каков будет исход следующего приступа. Пока он болел, ему отрезали волосы, но природа расправилась с ними раньше, и весь верх головы у него лысый. У него волчий аппетит, и он целиком глотает всё, что ест, так как его нижняя челюсть настолько выступает наружу, что два ряда зубов не соприкасаются; и в компенсацию у него огромное широкое горло, так что куриный желудок или печень целиком через него проходит, но его слабый желудок не может это переварить, и всё это в таком же виде выбрасывается наружу».

Тем не менее, через неделю английский посланник докладывал, что здоровье короля гораздо лучше. Улучшение продолжалось недолго, ибо не прошло и месяца, как он снова заболел, и «с тех пор у него каждый день приступы, — писал Станоп 14 ноября 1696 г., — и в промежутках он не полностью здоров». Торжества, которые планировались по случаю его выздоровления, пришлось отложить.

«Гранды и иностранные послы были допущены в королевскую спальню в день его рождения, причём его величество оставался в постели. Церемония проходила тихо, мы не произносили ни слова… его иногда заставляют подниматься с постели, во многом против его воли и сверх его сил, чтобы лучше скрыть его болезнь от широкой публики. Он не только крайне слаб телом, но и на душе у него тяжкий груз меланхолии и тревоги, во многом приписываемый постоянным назойливым попыткам королевы заставить его изменить своё завещание».

И всё же к следующему апрелю объявили, что он убил на охоте семь волков. В октябре 1697 г. он и королева побывали у гробницы Св. Диего в Алкале (его мощи использовались, как раньше в случае с Доном Карлосом, чтобы помочь королю выздороветь), чтобы вознести благодарность за спасение короля от смерти.

Колебания в здоровье короля неизбежно вызывали глубочайший интерес при дворах Европы, особенно в тех, у кого были личные надежды на наследование испанского престола. Тогда как король буквально ковылял от одной церемонии до другой, разнёсся слух, что нездоровье короля, и особенно его импотенция, возможно, были вызваны сверхъестественными силами, другими словами, что в него вселился дьявол.

Ещё в начале декабря 1688 г. французский посол Ребенек докладывал Людовику XIV, что «доминиканский монах, друг королевского исповедника, имел откровение, что король и королева околдованы. Я также добавляю, сир, что король Испании давно вбил себе в голову, что он околдован». Действительно, теологи давно уже признали, что импотенция сама по себе может быть знаком бесовского вселения. Карл сам поднял этот вопрос в разговоре с главным инквизитором Вальядаресом в 1696 г.; но совет инквизиции тогда решил не проводить дальнейшего расследования этого дела. Однако в январе 1698 г. вопрос снова был поставлен при новом главном инквизиторе, строгом аскете Хуане Томасе де Рокаберти.

Теперь в дело вмешалась высокая политика. Многим не нравилось сильное влияние королевы и её проавстрийская политика, а те, кто смотрел в сторону Франции, а не Австрии, имели на своей стороне талантливого оратора кардинала Портокарреро, энергичного и честолюбивого священнослужителя, очень честного, если и не слишком учёного; его библиотеку называли «одной из трёх девственниц Мадрида», а две другие были королева и шпага герцога Медины Сидонии, по слухам труса. Портокарреро очень строго критиковал королеву и очень стремился подорвать её влияние. Думали, что одним из путей к этому была смена королевского духовника, отца Педро Манильи, человека, которому король очень доверял, но которого все считали креатурой королевы. «Эта армия вредителей, или скорее стая дьяволов», — так невежливо отзывался о свите королевы дон Себастьян де Корес.

Итак, отец Манилья удалился в монастырское уединение, где через месяц умер, и его в качестве королевского исповедника заменил Фроилан Диас, уважаемый учёный, в прошлом профессор университета в Алькале. Это назначение имело далекоидущие последствия и для короля, и для его страны. Диас, который много думал о мнении, что король околдован и что этим объясняется его импотенция, связался со своим другом Антонио де Аргельесом, который, по-видимому, добился успеха в изгнании злых духов не из одной монахини в монастыре Кангас де Тинео в Астурии, где он был капелланом. При поддержке главного инквизитора, Томаса де Рокаберти, но без одобрения местного епископа Томаса Релуса Овьедского, Диас попросил Аргельяса помочь в попытках обнаружить, какие именно бесовские силы околдовали короля, о чём так много говорилось. Аргельес согласился выполнить просьбу Диаса. Его указания излагались в зашифрованном письме, в котором инквизитор назывался «хозяином», а Диас — «другом». 14 марта 1698 г. Станоп написал графу Портленду в Париж, намекая на слухи о том, что Карл околдован:

«Король настолько слаб, что едва может поднять голову, чтобы поесть; и он так чрезвычайно мрачен, что ни его шуты, ни карлики, ни кукольные представления… ни в малейшей степени не могут отвлечь его от воображения, что всё, что говорится и делается — это искушение дьявольское, и он считает себя в безопасности только со своим исповедником и ещё двумя монахами, которых он заставляет каждую ночь ложиться у него в спальне».

И июня он снова написал: «король не выносит никаких деловых разговоров, а его отношения с женой настолько натянуты, что он считает, будто она действительно замышляет его убийство».

И вот через неделю, 18 июня 1698 г., отцу Аргельесу было поведано, что нужно написать имена короля и королевы на листке бумаги, которую он должен запечатать и спрятать у себя на груди, когда он будет освобождать от злых духов одержимых монахинь. Если представится возможность, он должен прямо спросить сатану, околдован ли кто-нибудь из двух, названных на кусочке бумаги, что у него на груди. Дьявол не отказался сотрудничать. Король действительно был околдован, «и это для того, чтобы разрушить его детородные органы и сделать его неспособным управлять королевством».

Король был заколдован зельем, подмешанным в питьё, при лунном свете, особенно действенном в новолуние, когда ему было четырнадцать лет. Отец Аргельес доложил о своих открытиях по команде, рекомендуя, чтобы король ел пищу и переваривал её медленнее, чтобы перед потреблением еду и питьё освящали, и ещё обязательно надо выпивать пинту оливкового масла в день. Без сомнения, это были здравые и выполнимые советы. Духовник и главный инквизитор продолжали заниматься этим делом, тщетно пытаясь выследить ведьму по имени Касильда, которая приготовила зелье. Аргельес обнаружил, что он всё глубже втягивается в проблему, которую уже не мог решить. Он сообщал своим корреспондентам, что у него начались трудности с монахинями и что дьявол, недаром называемый Вельзевулом, сам признался, что многое из сказанного им было паутиной лжи. Всё, что мог посоветовать добрый отец, — это тщательно соблюдать ранее данные рекомендации, а именно сменить у короля бельё, мебель, одежду и устранить всех врачей. Вероятно, все эти советы были безвредными. Он добавил, что было бы очень полезно сменить резиденцию. Назначили новых врачей, и король отправился поклониться мощам св. Диего в Алькале.

На протяжении всего лета 1698 г. английский посол Станоп, который регулярно сообщал о здоровье короля, подтвердил слух, что считалось, будто король умрёт очень скоро. Газеты, сообщал он своему сыну Джемсу 25 июня, пытаются создать впечатление, что король совершенно здоров, но это просто уловка, чтобы одурачить публику.

«Это правда, что он на людях каждый день, но „сбоку нависла смертоносная стрела“, лодыжки и колени у него снова в порядке, глаза огромные, веки красные, как пурпур, а всё остальное лицо зеленовато-жёлтое. Язык у него заплетается, то есть он так невнятно произносит слова, что его близкие его почти не понимают, на что он иногда сердится и спрашивает, не оглохли ли они».

Через восемнадцать дней, 29 июня, Станоп сообщил, что доктора поставили ему диагноз «неразумная эпилепсия». Вечером в тот день, гуляя с королевой в саду, он почувствовал, что голова у него кружится. Когда он удалился для молитвы, то крикнул своему камергеру, герцогу Уседа, что падает, и рухнул без сознания на руки герцога, «лишённый всякого чувства». Последовало ещё два припадка. «Нет ни малейшей надежды, — сообщал Станоп канцлеру Ирландии Метьюэну, — что этот король поправится, и мы каждый вечер ожидаем услышать, что утром он умер, хотя королева каждый день вытаскивает его на люди, чтобы люди думали, что он здоров, пока она не осуществит все свои козни».

Все эти беспорядочные происшествия надо рассматривать в свете международного положения, так как именно в 1698 г. великие державы пытались прийти к согласованному решению — не обращаясь к помощи дьявола — о будущем Испанской империи, если Карл II умрёт. По первому из этих договоров, участниками которого были великие державы, обсуждённому в Вене в 1668 г., было решено, что в случае смерти Карла император получит Испанию, заморские территории и испанские владения в Северной Италии, а французы — Нидерланды, Франш-Конте, Филиппины, Наварру и Неаполь. Когда равновесие сил в Европе сместилось, особенно после того, как враг Людовика XIV, голландский правитель Вильгельм, взошёл на английский престол, это решение стало менее приемлемым, особенно для французов.

По мере того, как здоровье короля ухудшалось, стали обсуждать ещё один договор о разделе, но без участия испанского короля. По этому соглашению принц-курфюрст Баварии Иосиф Фердинанд, который был внуком сестры испанского короля Маргариты, наследовал испанские владения за пределами Европы, эрцгерцог Карл, второй сын императора, получал Милан, а дофин, наследник Людовика XIV, — королевство обеих Сицилий и кое-какую территорию в Италии. Если бы Иосиф Фердинанд стал испанским королём, это, по всей вероятности, предотвратило бы опасность вхождения Испанской империи во владения либо французского короля, либо австрийского императора. Чего в договоре не было, так это учёта личных желаний самого Карла. Тем временем сам испанский двор стал ареной борьбы между приведёнными в боевую готовность двумя партиями: проавстрийской, руководимой послом графом Гаррахом, при помощи и попустительстве королевы, и профранцузской во главе с кардиналом Портокарреро, и оба они пытались пробраться к уху истощённого монарха.

Пока великие державы торговались, исповедники короля всё ещё прилагали усилия для избавления его от бесовской одержимости. Королева, из которой уже изгоняли бесов в декабре 1698 г., чтобы повлиять на её плодовитость, была разгневана слухами, утверждавшими, что это она околдовала короля. Смерть главного инквизитора в июне 1699 г. дала ей возможность избавиться от её врагов при дворе. Она ухитрилась добиться, чтобы послушный ей священнослужитель Балтазар де Мендоса, епископ Сеговии, был назначен главным инквизитором, а отца Диаса в конце концов сместили с поста королевского духовника. Последовало бесконечное расследование его поведения, которое наконец-то закончилось оправданием отца Диаса через четыре года после смерти Карла. И ещё больше усложнило ситуацию то, что герцог Савойский направил капуцинского монаха отца Мауро Тенду, у которого была репутация изгоняющего дьявола, для проведения дальнейшего расследования предполагаемого колдовства над королём. Он отправился в Мадрид, где вскоре оказался замешанным в серию странных случаев, которые подчёркивают суеверные представления короля и его жены, поскольку он обнаружил, что у них обоих имелись тайные мешочки с заговорами, волосами, срезанными ногтями и тому подобными предметами, которые они держали у себя под подушками. Отец Тенда, очевидно, уверенный в себе священник, сумел завоевать доверие Карла, и его здоровье тоже как будто улучшилось. Станоп в отчёте 1699 г. заявил, что король кажется здоровым и энергичным. Когда он и королева посетили гробницы в Эскориале, королева удивительно усердно молилась у тела матери короля. «Говорят, — добавила она, — что знаменитый изгоняющий бесов приехал из Германии, и он снял несколько заклинаний, которыми король был опутан ещё с детства; пока ещё не все из них, но есть великая надежда относительно остальных, и тогда у него будет не только великолепное здоровье, но и наследник». «Мне многие говорят, — признался сам король кардиналу Кордовскому, — что я околдован, и я тоже так думаю; это то, что я чувствую и от чего мучаюсь».

Но вскоре самоуверенность изгоняющего померкла, частично вследствие странного эпизода, который произошёл, когда какая-то сумасшедшая неизвестно как проникла во дворец и приблизилась к королю. Карл, встревоженный необычным видением, вытащил кусочек святого креста, который он всегда носил с собой, чтобы отгонять злых духов. Королевскому секретарю, дону Хосе де Ольмо, было поручено узнать, где живёт женщина. Он обнаружил, что она жила с двумя другими женщинами, такими же сумасшедшими, как она, и они шептали, что король у них заперт в маленьком ящичке в их комнате. Прибегли к помощи отца Тенды, и вместе с отцом Диасом они отправились допросить женщин и, если надо, изгнать из них бесов.

Задолго до того, как произошли эти события, здоровье короля стало резко ухудшаться. Вскоре после его рождения о нём писали, что у него «исключительно красивые черты лица, большая голова, тёмная кожа и он пухленький», но накануне своего тридцать девятого года он превратился в истощённую фигуру, страдающую от смертельной болезни. С самого рождения он фактически был инвалидом, вероятно, у него была болезнь костей, акромегалия, результат наследственной эндокринной дисфункции, усиленной опухолью гипофиза. Эта болезнь объясняет его странную внешность, громадную голову, преувеличенный габсбургский подбородок, природу его конечностей, а также его импотенцию. Эта болезнь вызывала приступы головокружения и то, что принимали за эпилептические конвульсии.

Хотя в его дегенеративной болезни случались периоды ослабления, у него не хватало ни ума, ни желания управлять своей империей, даже о географии которой он удивительно ничего не знал. Природа его воспитания, недостаточность его образования, строгий этикет двора, зависимость от матери, психология религиозных представлений способствовали созданию умственно отсталого и сверхчувствительного монарха, который был всего лишь номинальной фигурой в громадной империи, главой которой он официально являлся; единственное, что он принимал близко к сердцу — это целостность его владений после его смерти. Описывая впечатление, которое производил король, участвуя в процессии праздника тела Христова, Станоп писал:

«Все, кто его видел, говорили, что он не мог сделать ни одного верного шага, но всю дорогу спотыкался; и ничего другого нельзя было и ожидать, если он уже два раза упал в тот день и два в предыдущий, гуляя в своём собственном жилище, когда его ноги под ним сгибались из-за своей слабости. Во время одного падения он повредил глаз, который сильно распух и почернел, это было видно во время процессии; а другой совсем провалился в голову; говорят, что нервы сокращаются в результате паралитического волнения».

Управление Испании находилось в более хаотическом состоянии, чем когда-либо раньше, ослабленное процессом децентрализации, которому король способствовал, создав огромное количество новых аристократов, а также бюрократической некомпетентностью. «Торговля, — докладывал иностранный дипломат, — мертва. 40000 ремесленников остаются без работы, нищие умирают от голода, и на улицах ежедневно совершаются преступления из-за нехватки хлеба».

За этим рушащимся фасадом двор представлял собой арену борьбы за власть между королевой и её австрийскими союзниками с одной стороны, и профранцузской партией, возглавляемой кардиналом Портокарреро. Хрупкое равновесие сил было нарушено смертью от оспы семилетнего принца-курфюрста в феврале 1699 г. После его смерти Людовик XIV и английский король Вильгельм III заключили 11 июня 1699 г. новый договор о разделе. Второй сын императора Священной Римской империи Леопольда Карл должен был получить большую часть Испанской империи, а сын Людовика, дофин, получал то, что ему гарантировалось по первому договору вместе с герцогством Лотарингия. Соглашение было непрочным и неудовлетворительным, так как два главных участника не доверяли друг другу; император, который его не подписывал, назвал его несправедливым, а с испанским королём не посоветовались.

Несчастный король был на последней стадии своей болезни. 28 сентября 1700 г. его соборовали, а через пять дней, с помощью кардинала Портокарреро, он продиктовал своё завещание, оставив империю в её целостности, «не допуская ни малейшего расчленения Монархии, столь славно основанной моими предками», внуку Людовика XIV Филиппу, герцогу Анжуйскому. Это был, вероятно, самый решительный и определённо самый важный шаг во всей его жизни. Совсем незадолго до 3 часов дня в день всех святых в 1700 г. Карл II умер. Через несколько недель Филипп Анжуйский был провозглашён королём как Филипп V, договор о разделе был разорван, и Европа погрузилась в тринадцатилетний кровавый и дорогостоящий конфликт, прежде чем его титул был полностью подтверждён{5}.

Не бесспорно, что Карл II имел только косвенное и поверхностное влияние на историю Испании. Первые четырнадцать лет своего правления он был несовершеннолетним, а в последующие два десятилетия жизни был почти полностью номинальной фигурой. Даже если бы он не был так болен, он всё-таки не смог бы решить тех экономических и политических проблем, которые были частью полученного им наследства. И всё же если бы физически и умственно он был энергичнее и не в такой степени под башмаком у своей матери, он был бы лучше вооружён для того, чтобы сломить власть аристократической олигархии и даже начать такие нужные реформы в управлении страной. Его единокровный брат дон Хуан проявил некоторую проницательность в краткий период своего правления. Но задание было геркулесово, и оно могло бы обескуражить и монарха с гораздо большими возможностями, чем Карл II. А на деле его слабое здоровье и умственная отсталость оказались катастрофой для его империи и в каком-то смысле для Европы в целом.

Последующая история испанского королевского дома показывает, что относительно меланхолии, замедленного умственного развития и слабого здоровья наследие Карла II было не только патологическим и психологическим, но и территориальным. Ибо это безусловно ирония судьбы, что после тридцати лет правления полутрупа Карла II Испания на сорок шесть лет получила в качестве короля Филиппа V, внука сестры Карла II Марии Терезы, которая вышла замуж за французского короля Людовика XIV, и таким образом он был правнуком испанского короля Филиппа IV. В его жилах текли, образно говоря, скопившиеся «отравленные» гены и хромосомы династий Габсбургов и Бурбонов. Понятно, что у Филиппа V периодически случались приступы маниакально-депрессивного психоза и это лишало его возможности править эффективно или, временами, хоть как-нибудь. Если бы у него не было исключительно талантливой жены, Елизаветы Фарнезе, и у него на службе не находилось несколько компетентных министров, правление Филиппа могло бы оказаться катастрофой для его огромной империи. И с его смертью в 1746 г. положение не изменилось, поскольку его сын и наследник Фердинанд VI страдал от всё той же изнурительной психической болезни. Поэтому в Испании целое столетие не было монарха, физическое и психическое здоровье которого отвечало бы потребностям управления государством.

Понадобилось тринадцать лет кровавой войны, прежде чем завещание Карла II могло быть выполнено; должны были погибнуть и покалечиться тысячи солдат на полях великих битв в Европе — у Бленима, Рамийи, Ауденарда, Мальпляке; Гибралтар захватили британцы; финансы были истощены и накопились громадные государственные долги, прежде чем великие державы по Утрехтскому миру в 1713 г. в конце концов признали внука Людовика XIV королём Испании.

Филипп V был мрачным, серьёзным и религиозным человеком. Он не был, как выразился Сен-Симон, «рождён с каким-нибудь интеллектуальным превосходством и не обладал ни малейшим намёком на воображение. Он был холоден, молчалив, печален и трезв, не знал никаких удовольствий помимо охоты, боялся общества, боялся даже себя, редко привлекал внимание, редко привязывался к другим людям, по привычке и складу характера предпочитал одиночество и уединение, Он был необычайно тщеславен и не мог терпеть никакого противоречия». Но он был также чрезвычайно сексуален, так что постоянно и неуместно убегал из исповедальни в постель своей жены. Его первая жена, живая, молодая Мария Луиза Савойская на время отвлекала его от серьёзной и скучной рутины, уговаривая играть в такие игры, как «прятки» и «кукушка», но она рано умерла в возрасте двадцати шести лет в феврале 1714 г. «Испанский король, — писал Сен-Симон, — очень переживал, но в несколько королевской манере. Его уговорили пойти пострелять и поохотиться, чтобы подышать свежим воздухом. На одном из этих выездов он оказался на месте, откуда видна была процессия, которая везла тело королевы в Эскориал. Он поглядел ему вслед, проводил его глазами и вернулся на охоту. Особы королевской крови, люди ли они?»

Период его вдовства был коротким, и уже в 1715 г. он женился на Елизавете Фарнезе, дочери Пармского герцога, вызывающей уважение и очень умной женщине, которая фактически заменила своего вялого мужа в качестве истинного правителя Испании. Её новые подданные её никогда не любили, так как она изменила общепринятую внешнюю политику своей новой страны, чтобы продвинуть интересы семьи Фарнезе, а в особенности детей, которые у неё были от Филиппа. Но её муж совершенно не мог жить без неё, они редко расставались друг с другом и всегда спали вместе в «маленькой кроватке». Похоже, что она приобрела власть над своим мужем не без помощи сексуального шантажа. «Собственная натура короля, — замечает Сен-Симон, — была самым сильным её оружием, которое она временами использовала против него. Случались ночные отказы, которые вызывали бурю; король визжал и угрожал, иногда поступал и хуже. Она держалась твёрдо, плакала, время от времени защищалась».

Происхождение короля вызывало психологическую тревогу. Его дед Людовик XIV сообщал ему: