И. Ф. Казанцев О боевых товарищах 1236-го полка

И. Ф. Казанцев

О боевых товарищах 1236-го полка

До войны я работал заведующим райфо Краюшкинского района Алтайского края. 22 июня 1941 г. проводил совещание сельского актива, а 23-го подал рапорт в военкомат с просьбой отправить меня на фронт — я был офицером запаса.

Сначала был назначен командиром роты связи, так как имел воинскую специальность радиотелеграфиста, и успел укомплектовать роту, но в августе был переведен во вновь формируемую сибирскую 372-ю сд начфином 1236-го полка.

Полк формировался в Бийске весь сентябрь. Командиром полка был назначен из запаса старший лейтенант Зинченко, работник горисполкома.

Хорошо мне запомнилось первое тактическое занятие за старым мясокомбинатом.

Встал вопрос: нет оружия, как проводить? Командир полка приказал разобрать сараи и в суточный срок сделать трещотки, какими охотники пугают зайцев на загонах. С этими трещотками полк вышел на тактическое учение. Утро было пасмурным, шел мелкий дождь. Полк двигался беспорядочно, без боевой выправки, часть солдат была в своей одежде: не успели получить обмундирование. Вышли на передний край за мясокомбинатом. 1-й и 2-й батальоны расположились на берегу лощины, 3-й — шел вторым эшелоном, за ним штаб полка.

Занятие началось в 12 часов дня. Прибыл командир дивизии майор Коркин, до армии работавший бригадиром колхоза. Прежде всего комдив устроил разнос, прямо оказал, что это не воинская часть, а какая-то толпа мужиков.

После разноса командир дивизии отдал приказ вести наступление. В обороне стоял 1238-й сп.

Два батальона нашего полка пошли в наступление, солдаты и офицеры шли в полный рост, трещали своими трещотками, а третий батальон двигался следом, беспорядочно. Командование 1238-го полка, услышав трескотню, оставило на месте один батальон и подразделения, а двумя батальонами в обход с правого фланга зашли немного в тыл и захватили в плен наш штаб. По существу, в нашем полку боем никто не руководил. Не было не только телефонной связи, но и живой связи не было. В результате оба полка перемешались, солдаты и сержанты перепутались с ротами 1238-го полка, их солдаты оказались в нашем полку, а наши солдаты в 1238-м полку. После такого плохо организованного учения двое суток разбирали и разыскивали своих солдат. Солдаты знали, из какой роты и батальона, но не знали номера своего полка. Наша полковая артиллерия проехала даже мимо штаба 1238-го полка и оказалась у них в тылу. По существу получилось не тактическое учение воинских частей, а детская игра в войну.

Зинченко перевели начальником штаба полка, а командиром полка назначили командира 2-го батальона старшего лейтенанта Ганника. Дела в полку после этой перестановки изменились. Солдаты были переодеты в военную форму, приняли воинский вид, наладилась дисциплина, стали проводить нормально учения поротно и взводно, получили карабины на 60 % личного состава и по одной обойме учебных патронов, а позднее по три обоймы боевых патронов. Стало чувствоваться, что полк начал готовиться к отправке на фронт.

Неожиданно для всех последовал новый приказ из дивизии: старший лейтенант Ганник был назначен командиром 2-го батальона, а командиром полка стал капитан интендантской службы Степанов. В скором времени командир дивизии назначил полковое учение. Учение опять было проведено плохо, неорганизованно, потому что командиры батальонов готовились к этим учениям самостоятельно, как умели. Ни один из офицеров полка на фронте не был и не знал, как вести наступление и держать оборону, как организовать связь, чтобы можно было руководить боем, а командир полка сам не знал своих обязанностей. Представители штаба Западно-Сибирского военного округа оценили проведенное учение как неудовлетворительное.

В конце октября 1941 г. к нам прибыл новый командир полка майор Пискунов, бывший начальник Барнаульского минометного училища. С приходом майора Пискунова сразу изменилась дисциплина, у солдат появилась военная выправка, побатальонно и поротно стали проводиться занятия, и полк стал похож на воинскую часть. Майор Пискунов был требователен к подчиненным, но и тактичен, справедлив и внимателен. Внушал командирам, что солдаты — большая ценность и надежда в бою; когда солдат уважает своего командира, он не пожалеет своей жизни за него. Внушал каждому командиру, сержанту и солдату, чтобы были смелыми в бою, говорил: «Помните, трусливый солдат погубит не только себя, но и своих товарищей, солдат должен быть находчив и смел». Это впоследствии показали все солдаты и офицеры. В боях, где наш полк воевал, ни одного труса не оказалось. Сибиряки-алтайцы дрались с достоинством за Родину, а в трудные минуты погибали, не отступив ни на шаг.

Комиссар полка старший политрук Левич, кадровый офицер, был политически подготовлен, грамотен, тактичен, внимателен к подчиненным, с командиром полка они нашли общий язык и подготовили полк к фронту.

6 ноября 1941 г. наш полк погрузился в эшелон и отправился на фронт.

Местом сосредоточения дивизии был г. Сокол. Здесь дивизия получила вооружение, боеприпасы и в декабре 1941 г. прибыла под Тихвин. Наш полк расположился в поселке Милингеровские Горки. Когда подтянулись все подразделения дивизии, полк пошел головным ночью на Тихвин, но город уже был освобожден от немцев Дальневосточной дивизией. Под Тихвином нашими войсками был нанесен первый удар немецкой группировке, которая была разгромлена. В этих боях впервые участвовали «катюши». Немцы, напуганные огнем «катюш», отступали и даже бросали автоматы, пулеметы: с ними было тяжело драпать.

Мы шли ночью через Тихвин, и хотя было темно, можно было разглядеть, как пострадал город. Он был сильно разрушен, от многих каменных зданий остались одни развалины, другие имели только стены, а крыш не было.

Полк не встречал препятствий противника и продвигался быстро. Мы прошли в эту ночь не менее 30 км. Был объявлен привал.

Отдохнули, переобулись, подкрепились сухим пайком и на рассвете двинулись вперед. Не пройдя и двух километров, увидели жуткую картину, где только что прошел бой. Перед нами был поселок, в котором не осталось ни одного дома. Поселок находился в лощине, где протекала маленькая речушка. Через нее перекинут мост, но пройти по нему было невозможно: стояло несколько немецких танков и большое скопление немецких автомашин. Танки были целы, заправлены горючим и боеприпасами, автомашины исправны и заправлены, просто брошены своими водителями. Я насчитал более 50 танков и 100 автомашин, нагруженных вещами, продуктами и боеприпасами. Танки в лощине полностью сгорели и трупы людей превратились в уголь. Мы определили, что сработала какая-то пушка, позднее узнали, что это была «катюша».

Дальше продвигались маршем по 50–60 км в сутки и не встретили на пути ни одного немца, лишь брошенные чемоданы, сумки, вещевые мешки, шинели, немецкие автоматы. Немцы драпали до р. Волхов без оглядки. Мы встретили немцев в пос. Пшенищище и Водосье. Здесь мы приняли бой.

Полк, подходя к пос. Водосье, имел на вооружении полковую артиллерию, но не было снарядов, имел минометы, но не было мин. 70 % солдат были вооружены карабинами, а остальные — барнаульскими деревянными трещотками. Но эти трещотки сыграли свою роль. На пос. Водосье наступали ночью, и такой был создан шум и треск из этих трещоток, что немцы, напуганные «катюшей», выскакивали из домов в одних подштанниках с шинелями в руках и драпали без оглядки до Волхова. Очухались только днем, сообразив, что шуму много, а потерь мало.

Полк вышел на р. Волхов, и немцы встретили нас сильным минометным огнем. Командир полка майор Пискунов пытался связаться со штабом дивизии, но связи не было; 1238-й и 1240-й полки отстали, поддержки не было. Тогда командир полка приказал временно прекратить наступление и в 9 вечера пригласил в штаб командиров батальонов и артиллеристов на полковой совет, как он это называл. Объяснив обстановку, одновременно послал в штаб дивизии адъютанта с письмом, в котором просил командира дивизии как можно быстрее подтянуть полки. Прибыл комдив майор Коркин и заявил, что 1238-й и 1240-й полки прибудут только утром. Командир 2-го батальона старший лейтенант Ганник, опытный офицер, предложил обойти немцев с левого фланга: «Там незначительная охрана, как доложила разведка, и мы займем тот берег. Это я сделаю со своим батальоном. Утром полки поведут наступление через Волхов, а я с батальоном зайду в тыл, и группировка противника будет разгромлена». Но командир дивизии не согласился и приказал окопаться до утра. Потом отдал приказ наступать в 12 часов дня в лоб без артподготовки, и нашу дивизию на р. Волхов положили на 50 %. После этого дивизия отошла на свои рубежи, но 2-й батальон с командиром старшим лейтенантом Ганником обошел противника с левого фланга, занял выгодные позиции и мог обстреливать противника с высоты и гнать дальше. Однако командир дивизии приказал ему отвести батальон назад. При отступлении старший лейтенант Ганник погиб на р. Волхов от разрыва мины. Его все жалели: Ганник был смелым боевым офицером и погиб зря.

В этом бою наша сибирская дивизия потерпела полный разгром. Остались убитыми на льду Волхова около четырех тысяч боевых товарищей, и мы не в состоянии были их похоронить. Две тысячи раненых отправлены в госпитали. Замечательные были командиры, политработники и солдаты, преданные Родине.

20 декабря 1941 г. получили приказ отвести нашу дивизию в тыл на формирование. По существу, мы не воевали, а позорно отходили в тыл. В 12 часов ночи прибыла новая дивизия, заняла наши рубежи, и мы отошли в лес, на 3 км от переднего края. Тут командир дивизии майор Коркин допустил еще одну ошибку, приказав не трогаться до утра. Несмотря на протесты командиров полков, комдив категорически запретил отход с передовой до утра, сказав, что «сибирская дивизия не может позорно отходить, крадучись, ночью. Наши солдаты стойкие, смелые, не трусы, смеясь, пойдут с передовой открыто, маршем, только днем». 21 декабря 1941 г. командир дивизии вызвал всех командиров полков и приказал им идти колоннами по шоссейной дороге на Гладь, где будет получено пополнение. В 10 часов утра наша дивизия двинулась. Командир дивизии во главе со штабом, командирами полков и комиссарами, верхом на лошадях, повели дивизию походным маршем с передовой. Полки шли на марше общей колонной среди белого дня. Немцы это обнаружили и выслали 3 бомбардировщика и 2 истребителя, которые начали нас бомбить. А колонна все двигалась по шоссе, и ни один офицер не подал команды, чтобы спасаться, хотя с обеих сторон был лес. Видимо, на самолетах кончились боеприпасы, они совсем обнаглели, низко спустились и стали нас «лыжами давить». «Спасайтесь!» — закричал наконец какой-то офицер из зенитчиков, стоявших в лесу. Сначала отдельные группы, а потом и все хлынули в лес. Я шел в колонне с полковой санчастью, раненых не было — эвакуировали до похода. Капитан медслужбы Ковалевский обратился ко мне: «Что будем делать?» Я ему ответил, что спасать личный состав, после чего все бросились в лес. Я пробежал не более 20 метров, за меня ухватилась фельдшер Русанова Валя, и мы оба упали в снег. Стервятник, пролетая над нами, обстрелял из пулемета. Пуля попала в спину Русановой и вышла через живот. Рядом был фельдшер Груздев, мы взяли Валю на руки и отнесли в лес. Груздев сделал ей перевязку. Как только кончили летать над нами стервятники, я вышел на дорогу и остановил первую повозку, ехавшую со снарядами. Русанову положили прямо на снаряды и доставили в госпиталь, где ей сделали операцию. Она осталась жива.

Мы пришли в расположение полка уже утром; в лесу было очень трудно найти своих: там находилось много частей из разных дивизий.

Я пошел в хозчасть полка, где находился мой ящик с деньгами и документами, которые охранял писарь, он же — часовой. В г. Сокол я получил деньги в полевой кассе Госбанка для выдачи денежного содержания личному составу, но не успел раздать. И вот писарь Бушуев докладывает мне, что железный ящик со всеми деньгами и документами потерян: видимо, ночью выпал из саней… Я так и сел на снег. Что делать? Где искать? В ящике находились 10 тыс. рублей и все секретные документы: сколько личного состава, сколько пулеметчиков, артиллеристов, минометчиков в стрелковом полку. Я понимал, что, если не найду этот ящик, меня расстреляют. Писаря я не стал ругать, что толку? Сказал делопроизводителю хозчасти Иванову, что пошел разыскивать ящик, и предупредил его, чтобы ничего пока никому не говорил. Пошли мы с Бушуевым вдвоем разыскивать злополучный ящик, уставшие, голодные. Мы не шли по снежной дороге, а просто бежали, писарь едва поспевал за мной. У всех встречных спрашивали, не видели ли железный ящик на дороге. Я по этой дороге ночью шел и не видел ящика. В поселке возле дороги был колодец с журавлем, и там набирала воду женщина. Услышав наш разговор, она окликнула нас. Оказывается, наш ящик она нашла рано утром около колодца и он находится в ее квартире у военных, которые там живут. Как только мы вошли в дом, сразу увидели в сторонке наш ящик. Я воскликнул: «Вот он!» Ко мне подошел капитан, спросил: «Чем вы докажете, что это ваш ящик?» Я ему показал свое офицерское удостоверение и рассказал, что находится в ящике, вот и ключи от него. Он поверил и разрешил открыть ящик. Все это подтвердилось. Солдаты так и ахнули, увидев в ящике много денег: «На эти деньги можно было б погулять!» Но офицер строго ответил: «Вы бы погуляли, нет сомнения, досыта, а товарища бы расстреляли! Забирай свой злополучный ящик и неси в свою часть!» Я поблагодарил, и мы с Бушуевым пошли в свой полк. Каким же этот ящик оказался тяжелым! В нем было весу около 40 кг. Вышли за деревню, нашли палку, продели в скобы и понесли на плечах, тогда стало легче.

Вечером комполка собрал командиров подразделений и сообщил, что наша дивизия считается резервом штаба фронта и будет придаваться разным армиям для нанесения небольших ударов, отвлекающих противника. В данное время мы приданы 59-й армии. Я доложил командиру полка, что оформлено много почтовых переводов (офицеры, как правило, переводили свои деньги семьям), и он приказал немедленно отправить их.

Я разыскал полевую почту, но дивизия уже двигалась вперед, у меня переводы не приняли, пока не прибыли на место сосредоточения. Остановились в поселке, где осталось всего два домика: в одном из них расположилась полевая почта, в другом — финансовая часть и госбанк дивизии. Здесь я узнал, что майора Коркина сняли с должности и прибыл новый командир дивизии. Я сдал почтовые переводы и пошел в расположение полка.

Шел мимо каких-то рыбацких домиков, вышел на большую поляну. Откуда ни возьмись, налетели стервятники «мистера Шмидта». Сделали в воздухе круг и опустились так низко, что почти задевали лыжами снег. Я отбежал в сторону, они пролетели мимо, поднялись ввысь, снова сделали круг и снова полетели на меня. Я убегал от самолетов, петляя, как заяц, по этой поляне. Хотел вернуться в рыбацкий домик, но мне путь преградил второй «мистер Шмидт» и тоже летел на меня. Удивительно, что они не стреляли в меня, хотя вполне могли расстрелять, а когда пролетали мимо, летчики махали рукой и лепетали что-то непонятное. Эти два самолета гонялись за мной примерно около часа, показавшегося мне вечностью. Я ослаб, запыхался, неоднократно падал в снег и наконец выбежал к небольшому кустарнику. Как раз пролетал надо мной самолет, я ему выстрелил из карабина два раза в хвост. Повернул на меня второй самолет, я выстрелил в него, самолет покачнулся и начал быстро набирать высоту. Больше они не возвращались.

Прибыл в расположение полка в 12 часов дня. Работники штаба видели, как за мной гонялись по поляне два «мессера», и посмеялись надо мной. Что ж, война, всякое бывает.

К вечеру была подтянута дивизионная артиллерия, достаточно обеспеченная боеприпасами, и на следующий день полки пошли в наступление после 2-часовой артподготовки. Немцы оказали сильное сопротивление. Наш полк сделал прорыв, но продвинулся за день не более 3 км. На второй день немцы бросили в контратаку до 20 танков, но полк удержал занятые позиции. Хорошо поработала 45-миллиметровая батарея, уничтожив несколько немецких танков, а другие застряли в болоте. Полк снова пошел в наступление и продвинулся еще на 5 км. К вечеру приказали окопаться. Наступление было приостановлено, а на следующий день в наступление пошли немцы. Два дня немцы атаковали нас, приходилось отбивать до 5 атак. Наши полки удержали позиции, сильно потрепав немецкие части, после чего наступило затишье. Потом нам было приказано отойти в тыл, а нас подменила другая часть. В этой операции особо отличился первый батальон во главе с командиром, младшим лейтенантом Жеребцовым, до войны работавшим инструктором Новоалтайского горкома партии. Батальон первым прорвал оборону противника и серьезно противостоял танковой атаке. Его солдаты подбили три танка из противотанковых ружей. В этом бою погиб комиссар батальона политрук Жихарев.

Неплохо вели бои 2-й и 3-й батальоны. Комиссар 3-го батальона Кузнецов, политрук роты Безбородов, секретарь парткома Лебедев, инструктор Кравцов, секретарь комсомола Бугаев находились непосредственно в ротах и вели в наступление солдат.

Следует отметить внимательное отношение к раненым врача Логунова. Санитарная рота находилась в поселке, в домике. По законам медицины врачам запрещалось в полевых условиях делать сложные операции, отправляя раненых в госпитали. Но врач Логунов сам извлекал осколки у раненых из рук, ног, грудной клетки, даже из головы. Главврач Кондратьев неоднократно предупреждал, что он понесет суровое наказание, но Логунов отвечал так: «Наказывайте, как хотите, но я врач и должен спасать жизнь человеку». Молодой врач, хирург, родом из Новосибирска. Я его встречал после войны живым-здоровым.

В конце января 1942 г. дивизия имела задание сделать прорыв в Спасской Полисти, но противник оказал сильное сопротивление, обошел наш полк с флангов и отрезал от дивизии. Командир полка увидел, что дальше бесполезно вести наступление. Мы начали отходить назад и с боем вышли из окружения. Младший лейтенант Жеребцов был ранен и представлен к ордену Красной Звезды. После войны я его встречал, он награду почему-то не получил…

После того некоторое время наша дивизия участия в наступательных боях не принимала. Сильно потрепанную, ее поставили в оборону под д. Любино Поле. Рядом проходила железная дорога Новгород — Чудово.

В феврале 1942 г. нашему полку было приказано после получения пополнения сделать прорыв железной дороги в направлении ст. Чудово. Операция была проведена успешно, продвинулись на 15 км. Здесь погиб геройской смертью командир полка майор Пискунов, он похоронен около железнодорожной будки в п. Любино Поле. Ранены были комиссар полка Левич и секретарь комсомола Мякишев. Старший адъютант 3-го батальона лейтенант Смолев получил тяжелое ранение в грудную клетку. Но я его после войны встречал в Барнауле, живой.

На должность командира полка прибыл майор Кошкаров, после чего нашу дивизию направили на Черную речку, где шли сильные бои. Ежедневно приходилось отбивать атаки немцев, они бросали на маленьком участке до 50 танков. В один памятный день нашему полку пришлось отбить шесть атак немцев. В 45-миллиметровой батарее выбыл полностью расчет одной пушки. В это время на батарее находился старший политрук Кравцов; он сам стрелял из пушки и подбил три танка противника.

В этой операции погибло очень много наших боевых товарищей, которые сражались в неравном бою против огромного количества танков и самолетов. Немцы бомбили наши передовые позиции и тылы, участвовало в бомбежках ежедневно более 100 самолетов.

Здесь погибли командир 3-го батальона старший лейтенант Бородавко и политрук Безбородов Семен — замечательный товарищ, смелый воин. Но полк ни на шаг не отступил, удержал занятые позиции.

После этого дивизия отошла на формирование.

1 апреля 1942 г. наша дивизия наступала в районе Спасской Полисти. Наши 1236-й и 1240-й полки продвинулись на 10 км, а вторым эшелоном должен был закрепить фланги прорыва 1238-й полк, но он отстал. Отстали и наши тылы. Вечером нужно было кормить солдат, а кухни с продовольствием не подошли, и на второй день тоже. Командир полка майор Кошкаров приказал мне идти в наши тылы и передать, чтобы срочно обеспечили подвоз продовольствия. Со мной пошли старшина комендантского взвода и двое солдат, а также командир взвода снабжения с тремя солдатами. На пути нас обстреляли немцы, мы скрылись, но наткнулись на вторую группу немцев, пришлось принять бой. В этом бою погибли пять наших солдат, и мы остались втроем. Путь назад был отрезан. Пришлось перебежками продвигаться к тылам.

Я передал помощнику командира полка капитану Паншину приказ, чтобы быстрее доставил продовольствие, но он мне ответил, что полки отрезаны немцами.

Таким образом, от 1236-го и 1240-го полков остались только тылы хозяйственной части и транспортные роты. А офицеры, сержанты и солдаты, находившиеся в окружении, погибли почти все. В мае вышли из окружения старшина 2-го батальона и два солдата. Рассказали, что полки дрались отчаянно, но потери были большие, остатки из двух полков объединили в один. Комиссар полка Левич и комиссар 2-го батальона Кузнецов были тяжело ранены и друг друга застрелили.

Командир полка майор Кошкаров приказал на одной высотке закопать всю артиллерию и все штабные документы, обозначив на деревьях стрелами, крестами и кубиками это место. «Кто останется в живых, покажет», — сказал майор Кошкаров и повел группу по тылам немцев, к партизанам.

Помощник командира полка капитан Паншин был вызван в штаб дивизии, где получил задание перейти на новое место формирования. Прибыли мы с транспортной ротой, в которой не было ни одного офицера, командовал старшина Рудаков. Всего осталось от полка 22 человека. Разместились невдалеке от пос. Плашкино.

На должность комиссара временно был назначен политрук Чигодаев, на должность командира полка — майор Анищенко, затем прибыли остальные офицеры, сержанты и солдаты. Полк был сформирован быстро, в течение 15 дней в марте 1942 г.

Дивизии была поставлена задача прорвать оборону противника в районе Мясного Бора и обеспечить выход из окружения сильно потрепанной коннице Гусева. Наш полк получил задание организовать прорыв. Это удалось в начале мая 1942 г. Здесь прошли 1238-й и 1240-й полки, штаб нашей дивизии, конница Гусева. Одновременно началась эвакуация мирного населения из пос. Кересть, Вдицко и других. Немцы усилили обстрелы из минометов и артиллерии, а днем бомбили с самолетов болото, в котором находились наши батальоны. До 20 немецких самолетов делали за день по 2–4 вылета. Через несколько дней на нашем участке не осталось ни одного дерева, торчали только пни и кое-где мелкий кустарник.

Проходила здесь одна группа солдат и офицеров из конницы Гусева во главе с полковником, который назвал это болото Долиной смерти. Ширина «долины» была не более 2 км. Полковник рассказал, что они прыгали по кочкам, как кулики на болоте, более 2 часов. Солдат и офицеров трудно было отличить от гражданского населения: шинели сожжены, сами грязные, истощенные, некоторые, выйдя из болота, тут же падали. Гражданские проходили молча, все истощены, детишки плачут. Не было у них ни продуктов, ни одежды. Наши солдаты отдавали свои пайки детям, а сами сутками оставались голодными. На женщинах были рваные платья, еле прикрывавшие тело, а малые дети почти голые, завернутые в грязные тряпки. Смотрели мы на них, и невольно текли слезы. Ох, как только эти люди выжили…

20 мая 1924 г. командир полка приказал мне получить в дивизионе денег и выдать денежное содержание личному составу полка: «По немцам чувствуется, что на днях нам придется принять тяжелый бой». Я получил в финчасти деньги и рано утром 21 мая пошел в болото выдавать денежное содержание. В двух батальонах, которые держали оборону, насчитывалось более 20 штыков, а третий батальон находился по другую сторону болота и сохранился почти полностью.

29 мая я возвращался к себе, но в это время начался налет самолетов. Я вынужден был зайти в дзот, где находились младший лейтенант И. Е. Чернышев и 5 солдат. Остальные бойцы обороняли участок. Чернышев многое рассказал о себе: как детство провел, как плавал на реке, семью вспоминал, особенно мать. На прощание сказал: «Кончится война, я вас приглашу в Красноярск в гости!» Но не суждено было встретиться — он погиб смертью храбрых. Окончилась бомбежка, я пошел в расположение полка, но начался минометно-артиллерийский обстрел, и мне пришлось с кочки на кочку прыгать и падать в болотные лужи. Во время перебежек заметил, что какое-то существо пошевелилось. Смотрю, стоит тележка на двух колесах, запряженная, в ней старик мертвый. Немного в стороне у кустика женщина лежит на спине, у нее на груди лицом вниз лежит девочка лет 3–4 и вздрагивает. Потрогал женщину — мертва. Девочка полуохрипшим голосом зовет: «Мама, мама, мама!» Я прижал ее к себе, вспомнил, что и у меня тоже двое маленьких сынишек, невольно навернулись слезы. Позади тележки лежал на боку мальчик лет 12, тоже мертвый, у него была пробита грудь. Спросил девочку: «Как его звать?» Она ответила: «Леша». Откуда были эти люди, неизвестно. Я вынес девочку из болота и присел ее покормить. Был у меня хлеб, американские консервы в банке, распечатал. Ох, с каким аппетитом она ела и все приговаривала: «А мы пойдем к маме?» Я ей попытался объяснить, что мама мертва, но она не верила и повторяла: «Мама жива, она устала и спит», — зарыдала и даже есть перестала. Я ее уговорил: «Ну хорошо, пойдем к маме, но ты поешь, хочешь есть?» Она поела и прижалась ко мне, как к любимой матери. А я не знаю, что делать, куда ее отнести, даже мысль промелькнула — не отправить ли ее к жене, она для меня будет родной дочерью. Тут я заметил, что по болоту кто-то движется. Это шел капитан и с ним 4 солдата из конницы Гусева, сильно обгоревшие и грязные. Они подошли к нам, присели отдохнуть, тяжело дыша. Капитан спросил, где я взял эту девочку. Я объяснил, и появилась другая мысль: предложил ему взять девочку с собой: «Ты идешь в тыл и сможешь отправить ее в детский дом». Капитан согласился. Девочка крепко спала, а когда подошел капитан, сразу проснулась, как будто она подслушивала этот разговор, уцепилась маленькими ручонками за мою шею и закричала: «Ты же мой папка, ты нашел меня, почему ты отдал дяде, он унесет меня от моей мамы…» Капитан с ребенком уходил от меня, а я стоял как в столбняке от криков этой девочки, такой маленькой, но уже испытавшей горе и муки, голод, грязь. Я долго смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду. Мне стало очень тяжело, как будто что-то у меня отняли, но собрался с силами и пошел в штаб полка.

Очнулся, как ото сна, когда разорвался снаряд и немцы пошли в наступление. Из-за обстрела я не попал в штаб полка, а оказался на батарее 76-миллиметровых пушек, которой командовал лейтенант Дуда родом с Украины. Ближе к болоту располагалась батарея 45-миллиметровых пушек, командовал ею лейтенант Орфанов, а с левого фланга стояла батарея 120-миллиметровых орудий.

Эти батареи работали на славу. Каждая из них имела до 5 комплектов снарядов, в течение 29 мая старшина Мальшунин вывез с дивизионного артсклада еще до 10 комплектов снарядов и мин на каждую батарею. Наши пушки стреляли по немцам так, что раскалялись стволы и было невозможно прикоснуться к ним. В течение дня ни одна пушка не смолкала даже на минуту: заряжающие валились с ног, через каждый час подменялись. Но больше наш полк не получил ни одного снаряда, и полковая артиллерия к утру 30 мая замолкла.

Я пришел в штаб ночью, доложил командиру полка майору Анищенко, что его приказ выполнил. Ему было не до меня: нужно во что бы то ни стало удержать оборону, но снарядов нет и доставить их с артсклада Волховского фронта невозможно. Он возмущался, почему 1238-й и 1240-й полки молчат, и дивизионная артиллерия молчит, ведь там в окружении дивизионный артполк. Я сказал, что все эти дни был на той стороне болота и дальнобойной артиллерии не встречал, она, видимо, увезена далеко.

Командир полка в 4 часа ночи доложил обстановку комдиву и просил подкрепления, но получил ответ, что в дивизии нет ни одного подразделения, кроме штабных работников и комендантского взвода, который охраняет штаб. Комполка требовал, чтобы его соединили по телефону со штабом фронта, но этого не случилось. Тогда командир полка направил артиллеристов на левый фланг болота, чтобы укрепить роты и удержать оборону до вечера. Но этих сил было мало. Тогда комполка собрал всех солдат транспортной роты, писарей и направил на укрепление обороны. Ведь два батальона, державшие оборону, почти уничтожены и болото было свободно, ночью немцы могли двигаться, не встречая сопротивления. 30 мая по телефону послышался голос И. Е. Чернышева. Он был отрезан от батальона и полка, но достал где-то телефон, подключился к линии штаба полка и сообщил обстановку. Я лично слышал, как он говорил с начальником штаба полка майором Чайкой. Немного поговорит, а потом постреляет и снова говорит: «Проклятые фрицы не дают нормально по телефону разговаривать». Просил майора Чайку не бросать трубку телефона, ему так веселее воевать. В последнем разговоре Иван Егорович сообщил, что в его взводе осталось двое солдат и он. После этого слышны были в трубке выстрелы и затем — тишина.

30 мая 1942 г. 2-я ударная армия была окончательно отрезана, наш комиссар полка старший политрук Панин не выдержал этого, молча вышел из штаба полка за землянку в кусты, хотел застрелиться, но, видимо, рука дрогнула — тяжело ранил себя в висок. Наш штаб полка без войск был отведен на формирование в п. Плашкино. После укомплектования дивизия была брошена под Синявино.

И. Ф. Казанцев,

бывш. начфин 1236-го сп 372-й сд