М. Т. Нарейкин 305-я стояла до конца

М. Т. Нарейкин

305-я стояла до конца

Наш полк в мае 1941 г. из г. Бийска Алтайского края на пароходе по р. Бия дислоцировался в лагеря под Барнаулом для прохождения учений и летних маневров.

По берегу Бии на огромной территории соснового леса раскинулся палаточный военный лагерь.

Быстро прошел трудовой месяц, насыщенный учебой и культурными развлечениями.

22 июня в лагере проводили большой спортивный праздник. В самый накал спортивных состязаний диктор объявил: «Война!» «В ружье!» — скомандовал я и до конца Любанской операции с ружьем не расставался.

Вскоре мы возвратились в Бийск на свои места. В наш военный городок стали прибывать призывники из запаса. Из них формировали батальоны и отправляли на фронт. Меня считали опытным командиром, так как я уже участвовал в боях на финском фронте. Мне поручили формировать подразделения батальона и отправлять их на фронт.

В сентябре 1941 г. сформировали маршевый батальон, а меня назначили его командиром. Я выехал на фронт, навсегда оставив г. Бийск и любимую жену.

В Москву прибыли ночью. Столица не была похожа на себя: все затемнено, нигде ни звука, даже разговаривали вполголоса. Без остановки проехали Калинин. Уже была слышна артиллерийская канонада.

От г. Крестцы мы отбыли к Новгороду на автомашинах, в пути дважды подверглись налетам немецкой авиации.

Высадились в лесу, в 3 км от Волхова. Нас встретили офицеры и объяснили, что мы теперь воины 305-й сд. Эта дивизия вела бои в Новгороде, а затем отошла за Волхов.

Батальон мой расформировали, им пополнились подразделения дивизии.

Меня в своей землянке принял лично комдив Д. И. Барабанщиков и направил в 1002-й сп заместителем комбата, а вскоре я сам стал комбатом.

Так мы оказались на переднем крае обороны Новгородской группы. Батальон занял оборону против с. Хутынь. В селе была большая кирпичная церковь, она служила немцам хорошим НП. На новом месте мы соорудили оборонительную систему, укрепив позиции и ожидая сюрпризов со стороны противника.

Быстро углубились в землю, соединив ходами сообщения свои дзоты. Между нами и противником оставалась нейтральная полоса — Малый Волховец.

В землянках велась разъяснительная работа: побывавшие в боях политработники объясняли, что немцы ходят в атаку цепями в полный рост, как на тактических занятиях. Мои сибиряки удивлялись этому и ждали встречи с обнаглевшими завоевателями. «Ничего, — говорили они. — Мы их заставим ползать и зарываться в землю!»

Наша задача была в том, чтобы в первое время сдерживать противника и копить силы для будущих сражений.

Немцы имели превосходство в огневой мощи и технике. Мы противостояли им крепким духом и стремлением к победе.

Враги постоянно совершали артиллерийские и минометные налеты по площадям нашей обороны, они открывали огонь даже по незначительным целям, например, по людям, работающим в поле.

Мы все время жили в ожидании нападений со стороны противника, и ждать долго не пришлось. Немцы решили нас атаковать.

Однажды, как по расписанию, в 8 утра немцы провели сильную артподготовку наших позиций, затем на разных понтонах и лодках начали переправляться через Волховец, надеясь преодолеть 30 м за минуту, да наши бойцы тоже не дремали. Почти в упор был открыт ружейно-пулеметный огонь, лодки немцев начали тонуть, многие в панике пытались вернуться на свой берег, но уйти удалось немногим. Наши воины, разгоряченные боем, выскакивали из окопов и стреляли врагов, как охотники зайцев. Такого отпора немцы не ожидали и больше в атаку не ходили.

Пополнение к нам приходило в основном из сибиряков и уральцев, людей закаленных и смелых. Это были надежные воины, показавшие в первом же бою свою боевую выучку. Они знали, что большая победа складывается из малых побед.

Между тем приближалась осень. Начались дожди, слякоть. Ходы сообщения, вырытые в рост человека, в низинах заполнились водой: из окопов воду вычерпывали котелками. По долгу службы мне приходилось бывать во всех землянках и окопах батальона. Однажды, не дожидаясь полной темноты, я с группой бойцов отправился в обход наших позиций. Идти было трудно. Грязь стягивала сапоги. Нас заметили немцы и начали обстреливать из артиллерии. Один из нас пятерых был убит, оставшиеся кое-как пробирались по затопленному ходу сообщения, где вплавь, где — в непролазной грязи 150 м и ввалились в землянку командира роты. Этот случай еще раз доказал, что немцы держали под прицелом каждую точку нашей обороны.

Где-то в ноябре батальон был снят с передовой. Ускоренным маршем мы прошли 19 км. Однако, прибыв на место, никого не обнаружили, хотя признаки пребывания какого-то подразделения были, и вообще все выглядело так, как будто место было спешно покинуто. Но вся территория просматривалась хорошо: мы ожидали вторжения немцев, а потом сами решили пойти на сближение. Прошли два населенных пункта, полоску леса и наткнулись на противника. Завязался бой, но нас никто не поддержал, и пришлось окопаться, заняв оборону. С наступлением вечера отошли назад метров на 300 и заняли оборону в с. Тигода. К полудню первого дня прибыл весь наш полк, но боев не предпринимал.

Утром следующего дня поступил приказ: «Отвести батальон, оставить Тигоду и Никитино». Мы с болью оставили эти поселки, потом за них пришлось отдать многие человеческие жизни.

Заняли оборону за Никитино, слева оказался п. Муравьи, справа — лес. Положение создавалось серьезное.

В этом круговороте было трудно разобраться, некоторые пали духом. Командир полка Новиков застрелился, началось брожение, паника. Пришлось наводить порядок с помощью пистолета.

Мы же продолжали бороться. Немцы заняли Тигоду и Никитино и начали наседать на нас. Пришлось отбить несколько атак.

Прибыл другой командир полка, фамилии его не помню. Он оказался совсем не подготовленным к принятию верных решений, и за короткое время полк понес большие потери. Мне кажется, что у этого командира вряд ли было какое-нибудь военное образование. Тактические задачи он решал вопреки требованиям военного искусства, чем вызвал недовольство всего комсостава полка.

Я рапортовал об этом командиру дивизии, и на следующий день комполка был отозван. На его место был назначен Арсений Иванович Смирнов. Он окончил военную академию, и это сразу сказалось наделах полка. При его участии были сделаны перегруппировка и перестановка сил, и все наладилось.

Между тем на всем протяжении фронта начались ожесточенные бои. На рубеже Посад — Отенский, Дубровка — Шевелево противник оборонялся особенно ожесточенно. Здесь стояли батальоны испанской «голубой» дивизии. Кроме того, немцы по ходу боев перебросили сюда подкрепление и несколько раз контратаковали части нашей дивизии, но безрезультатно. Неся большие потери, они перешли к обороне.

В декабре наша дивизия перешла в наступление и выбила противника из населенных пунктов. Но трудно решались вопросы снабжения: у нас все время был недостаток в снарядах и продовольствии. Используя горький опыт, пришлось менять тактику: вместо лобовой атаки идти в обход. Внезапность нападения тоже была нашим союзником.

Однажды ночью наш батальон по лесу обошел с правого фланга с. Никитино и неожиданно для противника ворвался в Тигоду и в Никитино. Немцы в панике бежали от нас в трусах и без оружия. Некоторые скрылись в лесу, но там их настигла наша крепкая зима — особенно несладко пришлось испанцам. Так за одну ночь были взяты Тигода и Никитино. И мы вышли к Шевелеву.

Другими частями были взяты Дубровка, Ситно и другие пункты. В этих боях были ранены политруки А. З. Мильман и К. П. Лопухин.

Наш батальон в обороне под Шевелевом не задержался: был получен приказ занять оборону правого фланга у Змейского. Большое село Змейское тянулось по восточному берегу Волхова километра на три. В центре стояла церковь, там расположился штаб полка.

Справа от села находилась высота, похожая на огромный курган, его огибал Волхов. На окраине Змейского было небольшое помещение с подвалом, выложенным кирпичом, вроде бывшего овощехранилища. Для обзора противника лучше места было не найти. В проемах окон и пробоинах установили пулеметы и посты наблюдения.

В декабре правый берег Волхова был полностью очищен от фашистов, между нами и противником оказалась нейтральная полоса — р. Волхов. Расстояние этой нейтральной полосы было от 150 до 300 м. Перед батальоном — за Волховом — чистая поляна, метров 200 до опушки леса. Справа расположился совхоз «Красный ударник», слева — хутор, соединенный одной улочкой с Волховом. Между совхозом и хутором — метров 700. По берегу Волхова в нашу сторону тянулись дзоты с амбразурами.

Рядом с хутором от леса к Волхову шла лощина, ее впадина оказалась на одном уровне с водой, поэтому там не было дзотов. Таким образом, у противника оказалась брешь в обороне метров на 100. И мы, и противник перешли к обороне.

Первое время мы обменивались огнем артиллерии. Мой КП был сильно разрушен, но из руин кирпича мы сделали пулеметные гнезда и НП.

Одной из наших задач был прорыв обороны противника. Но у нас ничего не получалось: не хватало снарядов, нечем было подавить огневые точки противника. Мы понимали причины плохого снабжения. Эвакуированные в глубь страны заводы не успели наладить выпуск военной продукции, поэтому нас почти не поддерживали артиллерия и танки. Укрепленные дзоты и доты мы атаковали с легким оружием — винтовками и пулеметами, а самым сильным нашим оружием было громкое «ура!».

Где-то в середине декабря, часа в два, ко мне на КП явились трое офицеров в накидках, их звания я не установил. Они были из кавкорпуса генерала Гусева и собирались атаковать без артподготовки.

Я им объяснил, что рельеф местности для кавалерии не подходит — крутые берега. Вместе мы вышли на рекогносцировку местности. В зимнюю ночь все было хорошо видно.

Убедившись, что кавалерии сражаться здесь, будет трудно, командир сказал: «Тогда будем атаковать в пешем строю!»

Скоро прибыло примерно два эскадрона, построились повзводно. Я их осмотрел. Ребята были как на подбор: хорошо одетые и обутые, вооруженные автоматами и карабинами, на поясе у каждого — гранаты.

Командир дал команду взводам развернуться в боевой порядок, и бойцы быстро пошли по склону берега к Волхову.

Взлетело несколько ракет. Поле боя озарилось дневным светом, немцы открыли ураганный пулеметный огонь… Атака была сорвана. Так трагически закончилась попытка прорвать оборону противника и выполнить безответственные приказания бездарных командиров.

Для прорыва обороны нужна была серьезная подготовительная работа. Я принялся за нее. Сначала хорошо изучил оборону противника, вникая во все до мелочей. Нужную точку я мог найти на память.

27 декабря в два часа дня нас, двух комбатов, вызвал командир полка и приказал построить батальоны в указанном месте: «Двумя батальонами атаковать противника без выстрелов. Помощи не просить!» На прощание обнял нас за плечи и ушел. Мы собрали командиров рот и уточнили действие каждой роты во время атаки.

Ночь была с легким морозцем, пурга, метель, видимость — метров 30.

Вторым комбатом был П. М. Данилов. Среднего роста, красиво сложенный, с усиками. Нам обоим только что перевалило за 30 лет. Ответственность была огромная, но делать было нечего: приказ нужно выполнять.

«Итак, Павлик, — сказал я комбату, — пришел и наш черед выполнить свой долг». Мы обнялись, улыбнулись друг другу и встали во главе колонн. Жестом руки я подал команду: «Вперед!»

Надеясь на свою память в ориентировке на местности, я стал вместе с бойцами спускаться к Волхову. Мы вышли точно в лощину у хутора, где не было дзотов, зашли немцам в тыл и забросали их гранатами. В перестрелке второго эшелона я был ранен, и меня унесли с поля боя. Дальнейших событий этой операции я не знаю.

Так закончился трудный, тяжелый 1941 г., когда многие отдали свои жизни за Родину. Мне же достался госпиталь…

Новый, 1942 г. я встретил в госпитале г. Крестцы Новгородской области. Пробыл там около месяца.

Однажды на обходе главврач объяснил раненым обстановку на фронте и убежденно сказал: «Вы нужны там, на передовой, так что перевязки придется делать в полку».

Никто не возражал: все понимали трудность обстановки. И мы, группа офицеров, отправились на передовую, не залечив ран, не сняв повязок, опираясь на палки.

Два дня добирались до передовой, прошли селения, которые брали с боем, прошли Змейское, Волхов, прошли по тому месту, где мы атаковали, где я был ранен.

Стоял тихий солнечный январский день, солнце клонилось к закату. Наконец, мы встретили наши войска, они продвигались к Ленинграду. Наша группа разделилась, все искали своих.

Я перешел железную дорогу Новгород — Чудово и нашел свой полк. Он расположился в большом лесу. Горел костер, саперы рыли землянки для штаба полка. Все было знакомо, привычно и дорого. Командир полка сидел на бревне у костра, опершись на колени. «Здравствуйте, Арсений Иванович!» — радостно воскликнул я. Смирнов поднялся, с недоумением посмотрел на меня, а потом обнял и как-то виновато сказал: «А мы тебя уже похоронили». Оказывается, была похоронка. Их в моей жизни было две.

Но сейчас была радость от встречи с боевыми друзьями. От радости я даже не почувствовал, что в моем валенке мокро от крови: нужно было делать перевязку, чем и занялись санитары.

Четыре дня я был при штабе полка, пока уточняли линию обороны и укомплектовывали части личным составом.

Прибыл новый начальник штаба полка вместо убитого H. A. Назарова.

Я вновь принял батальон.

Нужно было начинать вторую боевую жизнь. Как всегда, я начал с осмотра местности перед батальоном. Там расположилась деревня Малое Замошье. В 2 км — Большое Замошье. Обе заняты немцами, а мы вроде вклинились между ними. Малое Замошье имело одну улицу с юга на север. Как обычно, немцы превратили жилые дома в дзоты и доты, так что взять этот населенный пункт без артиллерии было трудно. Рота командира Клеца вплотную засела в лесу, заняв оборону, и на каждый выстрел отвечала выстрелом. Снабжение и пополнение шло к нам из Большого Замошья. С восточной стороны дороги тянулся полосой в 30 м хвойный лес.

Однажды в феврале мы с командиром Клецем и адъютантами вышли на рекогносцировку леса, уточнили расположение засады. В засаду послали взвод, усиленный пулеметами, и заминировали подходы. За ночь взвод хорошо окопался и укрепился. Для его поддержки на Большое Замошье была переброшена артиллерия.

Утром оттуда вышла колонна солдат, около роты, их сопровождали три подводы с кухней. Когда голова колонны прошла засаду, взорвались мины. Это был сигнал к тому, чтобы открыть огонь. Буквально за минуту все было кончено — пулеметы и автоматы завершили эту удачную операцию. Для немцев же это было ЧП, и они решили взять реванш. Дней шесть немцы ежедневно ходили в атаку, но каждый раз мы их отбивали.

Малое Замошье немцы снабжали самолетами, но и тут они потерпели неудачу — парашюты с грузом часто относило в нашу сторону. А через некоторое время Малое Замошье было нами взято.

В январе 1942 г. наши войска прорвали оборону немцев на Волхове.

Навстречу шла 54-я армия Ленинградского фронта.

Наконец между нами оказалось всего 30 км. Это заставило немцев отказаться от штурма Ленинграда. Кроме того, группа «Север» попала в безвыходное положение. Желая помочь этой группе, генерал-полковник фон Кюхлер бросил против нас более 15 дивизий, как писали газеты, с целью закрыть горловину нашего прорыва и блокировать Любанскую группировку.

Об этой горловине надо сказать подробнее. Что она собой представляла?

Это был прорыв немецкой обороны нашими войсками шириной в 5 км в районе железнодорожной станции Мясной Бор, этим мы блокировали железную дорогу Новгород — Чудово, нарушив коммуникации противника, поломав все его планы.

У железной дороги мы выбрали единственный участок со сдерживающей почвой. Здесь был проложен бревенчатый настил, а по нему — узкоколейка. Через замошские болота другого пути не было.

Это был единственный на всю армию путь сообщения — главная артерия, справа и слева от которой находились непроходимые топи.

С обеих сторон наш «коридор» простреливался всеми видами оружия, а днем с воздуха его бомбили самолеты. Мы называли это место «огненным коридором». Наша 305-я сд занимала здесь оборону, находясь в непосредственном соприкосновении с противником.

Гитлеровцы решили нас оттуда выбить. С этой целью они сняли свои дивизии из-под Ленинграда и усилили на нас давление, обрушив на узкий «коридор» артиллерию и авиацию. Тонны смертоносного груза стали валиться на наши головы. Поддерживаемые артиллерией, авиацией и танками, немецкие войска в марте 1942 г. закрыли наш «коридор».

Десять дней — днем и ночью, шли ожесточенные бои, мы несли большие потери, однако все-таки ликвидировали немецкую блокаду. «Коридор» уменьшился до 4 километров. Это создавало дополнительные трудности Многотысячную армию невозможно было обеспечить продовольствием и боеприпасами, поэтому во всем этом у нас постоянно ощущался недостаток.

Мне, участнику тех событий, трудно вспоминать прошлое, уж очень дорого нам обошелся «огненный коридор», убитых было столько, что приходилось иной раз идти не по земле, а по трупам.

Когда заболел командир 2-й ударной Н. К. Клыков, его сменил генерал Власов[47]. Армия находилась в очень трудном положении, продовольствия и боеприпасов не, хватало. Наше положение ухудшилось с приходом весны. Начал таять снег, превращаясь в труднопроходимую кашу, вода затапливала низменности, две трети позиций из-за грязи пришлось оставить. Бойцы переселялись на островки и даже настилы.

Мы получили сведения, что противник снова готовит удар. Хотя до этого бои ослабли и мы ограничивались только перестрелкой, но немцы сосредоточили большое количество войск в лесах у д. Большое Замошье и за озером Большое Замошское.

Однажды в солнечный апрельский день я собрал командиров рот и объявил: «Сегодня будем давать концерт фрицам».

Я приказал каждой роте представить нужное количество пулеметов. Любители приключений взяли с НП шесть трофейных пулеметов. Вооружился и комиссар батальона Семен Делов. Собралось человек 20.

Вышли на моховое болото, расположились на кочках, удерживающих человека. Каждому был дан сектор обстрела и дальность прицела. Цели находились на расстоянии от 500 м до 3 км. «Огонь!» — скомандовал я.

Необычный рев понесся по лесам и болотам Замошья. Выдержали две минуты. Стало тихо. Неожиданно немцы открыли беспорядочный огонь, но их снаряды падали в болото, не причиняя нам урона.

Мы побежали обратно, спотыкаясь и падая. Но всем почему-то было смешно. Пожалуй, немцам впервые пришлось вести такую беспорядочную стрельбу. Кроме того, убедились в полезности неожиданной атаки.

На следующий день поступило сообщение, что через деревню везли много раненых, ну, а «жмурикам», как мы называли мертвых фашистов, был приготовлен березовый крест с каской.

Как я уже говорил, весна принесла нам много трудностей. Немцы воспользовались этим и снова закрыли «огненный коридор», а мы были бессильны что-либо предпринять — ходить в атаки через водные преграды было невозможно.

Кроме того, по всему фронту немцы усилили бомбежку и обстрел наших позиций из всех видов оружия. В одном из таких обстрелов меня сбило взрывной волной и я почувствовал боль в левой ноге. Невозможно было встать. Казалось, что перебиты все кости. Боль пронизывала и позвоночник. Все тело ныло, и тут я первый раз почувствовал страх. Меня довели до КП. Санитары сняли сапог с разорванным голенищем, очистили голень от осколков. К счастью, кость не была перебита. С трудом начал я ходить, опираясь на палочку.

Немцы продолжали нас атаковать по всему фронту, но взять нас не смогли. Бойцы сражались с неиссякаемым героизмом, это был массовый героизм. Основной удар немцев был направлен на Новую Кересть.

Хотя я был ранен, но мне тоже была поручена оборона полка. Собрал я бойцов и командиров, среди которых тоже были раненые, и сказал: «Кто только может держать оружие хоть одной рукой — тот уже боец».

Но все хорошо и сами понимали, что выжить можно, только сражаясь. Всех более или менее здоровых командир полка забрал и увел на Новую Кересть. Сюда же беспрерывно поступали раненые, ожидавшие отправки на Большую землю.

Мне опять не повезло. При обходе линии обороны я был вновь ранен. Рядом разорвался снаряд, и я потерял сознание. Когда очнулся, то мною уже занимались санитары, а сопровождавших не было. Я был весь в крови, осколком ранило предплечье левой руки и разбило правую бровь. Санобработку произвели на скорую руку, порвав нижнюю рубашку на бинты, и я снова встал в строй.

Мы страдали не только от ран, очень трудно было с продовольствием: ели без соли тухлую конину. И, несмотря на это, продолжали сражаться… Пополнение собирали где придется.

Однажды командир полка Смирнов привел группу. Вид у них был страшный: грязные, усталые, на всех бинты с засохшей кровью. Мы поделились всем, что было: угостили кониной с душком.

Мы продолжали отбивать атаки противника, оставаясь непобежденными. На улице был уже июнь.

Вспоминается такой инцидент. Вокруг штаба под кустами лежали и сидели наши бойцы, занимались своими делами. Вдруг видим: идут два солдата без оружия. Я поднялся, подошел к ним и спросил: «Почему вы без оружия?» Они руками начали объяснять, что контужены. Что-то в них мне показалось подозрительным. Внимательно осмотрел, а потом ударил одного в лицо. «Ты с ума сошел!» — закричал майор Ромашин.

Я приказал раздеть неизвестных. Они были чистые, упитанные, без ран. Стало ясно, что это вражеские лазутчики. Я их расстрелял.

Однажды, после полудня, вокруг все стихло. Нигде ни единого выстрела. Даже жутковато стало. Появился Смирнов и объявил, что сегодня будем выходить на Большую землю — проход будет открыт.

Все пришло в движение, по просекам, по изрытым дорогам потянулись люди. Шли в обнимку, непонятно было — кто кого ведет. Ползли и тащили на плащ-палатках раненых. Зрелище было удручающим. Г. Смирнов приказал мне прикрыть отход.

Я с группой в 40 человек остался на месте, а когда солнце село, тоже пошел к выходу.

Все было заполнено людьми. Настил, сильно разбитый бомбежками и снарядами, казалось, гнулся под тяжестью людской массы. Огромные воронки, заполненные водой, представляли серьезную опасность.

Даже здоровому человеку было трудно пробираться, что уж говорить о больных и раненых. Но мы шли.

Откуда-то пошел слух, что к нам прошел батальон для оказания помощи и эвакуации тяжелораненых. По-прежнему было очень тихо, что вызывало подозрение.

Настала короткая июньская ночь — тихая, малооблачная. Люди двигались вплотную, не обращая внимания на воду, оставалось несколько метров, и вдруг…

Окрестность озарилась огнем, ночная тишина нарушилась оглушительным грохотом. Сотни мин и снарядов обрушились на полуживых и беззащитных людей. Рев, крики, стоны, умоляющие призывы о помощи огласили недавнюю тишину. Но что можно было сделать?

А с высоты поднялись немецкие автоматчики и, двигаясь толпой, стали в упор расстреливать ползущих навстречу людей.

И все-таки смельчаки нашлись. Неожиданно заговорил наш ручной пулемет, дал несколько хороших очередей и… замолк. Толпа автоматчиков поредела, а оставшиеся разбежались. Оказалось, что в нашей группе шел артиллерист 830-го ап Саша Добров. Это он взял пулемет убитого солдата и хорошо прошелся по немецким автоматчикам.

Далеко не всем удалось выйти живыми из этого адского котла. Многие встретили свою смерть уже на пороге Большой земли. Многих поглотили Волховские болота, многие, обессилев, попали в плен. Этой участи не избежал и я.

Части, вышедшие из окружения, влились во 2-ю ударную армию, которая освобождала Ленинград.

Наши потери дорого обошлись фашистам. В сражениях они потеряли свои отборные дивизии, многие из них перестали существовать, и была сорвана попытка штурма Ленинграда.

Некоторые связывают 2-ю ударную с именем Власова, но они не знают настоящей правды.

Дело в том, что Власов не увел с собой и взвода. Он был пленен с шестью подчиненными[48] и уже позже, в 1943 г., возглавил так называемую РОА, не имевшую ничего общего с нашей 2-й ударной.

Ради правды, ради памяти тех, кого мы потеряли, я пишу все это.

В числе потерянных были мои близкие друзья, с которыми я шел от Новгорода к Ленинграду. Мне хочется назвать имена героев, павших в последнем бою:

Смирнов Арсений Иванович — командир 1002-го сп,

Вандышев Григорий Иванович — комиссар полка,

Афанасьев Григорий Иванович — начальник штаба полка,

Моисеенко Семен Иванович — заместитель комбата,

Делов Семен Иванович — комиссар батальона,

Ромашин Григорий — начальник артиллерии 1002-го сп,

Головкин Михаил Иванович — командир роты (застрелился).

Когда я вижу торжественно-скорбную церемонию возложения венков к Могиле Неизвестного Солдата, то на меня наваливается тяжесть воспоминаний о пережитом и пройденном. Я погружаюсь в свои воспоминания, и мне видится атакующий батальон до и после боя, павшие герои. Многие из них покоятся в братских могилах. Если исключить из состава моего батальона немногих счастливчиков вроде меня, то можно назвать Неизвестными батальоны и даже полки.

Мне вспоминаются все: и известные, и неизвестные, и живые, и мертвые, кто получал награды и те, у кого война отняла все, лишив их и жизни, и имени, и наград…

М. Т. Нарейкин,

капитан в отставке,

бывш. командир 3-го батальона 1002-го сп 305-й сд