ХАНУМ

ХАНУМ

Я возвращался к себе, погруженный в эти раздумья; я давно отослал драгомана, чтобы он ждал меня дома, теперь я уже мог сам найти дорогу. Мой дом был полон посетителей: прежде всего меня ждали повара, присланные месье Жаном, они собрались в цокольном этаже под холлом, неторопливо курили и пили кофе; на втором этаже, наслаждаясь кальяном, расположился еврей Юсеф, а на террасе тоже раздавались чьи-то голоса. Я разбудил драгомана, который предавался кейфу (послеобеденному отдыху) в дальней комнате. Он закричал как человек, доведенный до отчаяния:

— Я же говорил вам утром!

— Что?

— Что вы не должны находиться на террасе.

— Вы мне сказали, что туда следует подниматься лишь ночью, чтобы не беспокоить соседей.

— Но вы оставались там до восхода солнца.

— Ну и что?

— Как ну и что? Там наверху рабочие, которым вы должны будете заплатить, шейх квартала прислал их час назад.

И впрямь, я застал там мастеровых по изготовлению решеток, они заняли целый угол террасы.

— С той стороны, — пояснил мне Абдулла, — дом одной ханум (знатной дамы), она жалуется, что вы к ней заглядывали.

— Увы, я ее не видел.

— Но она вас видела, этого довольно.

— А сколько же лет этой даме?

— Она вдова, ей не меньше пятидесяти.

Это показалось мне столь нелепым, что я выломал и выбросил вниз прутья, которыми рабочие уже обнесли террасу; весьма удивленные, те молча разошлись, потому что никто в Каире, если только не принадлежит к турецкой расе, не осмелится противоречить франку. Драгоман и еврей покачали головами, ни слова не говоря. Я велел позвать поваров и нанял одного, показавшегося мне смышленее других. Это был черноглазый араб по имени Мустафа; казалось, он остался весьма доволен обещанной мною платой — полтора пиастра в день. Другой повар тут же предложил помогать Мустафе всего за один пиастр, но я решил, что мне не по карману увеличивать расходы по содержанию дома.

У ворот. Художник Рудольф Эрнст

Я слушал еврея, который развивал передо мной свои идеи о выращивании тутовых деревьев и шелковичных червей, когда в дверь постучали. Это был старый шейх, он привел обратно рабочих. Он сказал мне, что я компрометирую его как шейха, что проявил черную неблагодарность, тогда как он любезно сдал мне дом. И добавил, что ханум была в ярости, особенно когда я сбросил в ее сад прутья решетки со своей террасы, и что она собирается пойти с жалобой к кади.

Я понял, что меня ждут разного рода неприятности, и постарался оправдать себя незнанием местных нравов, уверяя шейха, что ничего не видел, да и не мог бы увидеть, поскольку страдаю сильной близорукостью.

— Если бы вы знали, — сказал он мне, — как здесь все опасаются, чтобы чьи-либо нескромные глаза не заглянули в их сад или во двор; даже для возглашения призыва на молитву с высоты минарета стараются выбирать слепых старцев.

— Мне это известно, — сказал я.

— Согласно правилам приличия вашей жене следует нанести визит ханум и сделать ей какой-нибудь подарок — носовой платок или безделушку.

— Но знаете ли, — сказал я в полной растерянности, — я пока что…

— Машалла! — вскричал шейх, ударив себя по лбу. — Я об этом совсем забыл! Что за наказание иметь у себя в квартале франков! Я дал вам неделю, чтобы вы поступили согласно закону. Если бы вы были мусульманином, то без жены вы не имели бы права жить нигде, кроме опеля (караван-сарая).

Я постарался, как умел, успокоить его, напомнив, что у меня еще есть два дня из предоставленного им срока; но правде говоря, я стремился выиграть время и удостовериться в том, что здесь не кроется обмана, дабы выудить из меня дополнительную сумму сверх того, что отдано вперед за дом. И после ухода шейха я твердо решил отправиться к французскому консулу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.