3.3. РОССИЙСКАЯ ВОЕННО-МОРСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ В СЕВЕРНОЙ АФРИКЕ, ЕЁ УЧАСТИЕ В РАЗВИТИИ ОТРАСЛЕВЫХ ИНФРАСТРУКТУР СЕВЕРНЫХ И СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫХ ГОСУДАРСТВ КОНТИНЕНТА

В конце 1920-х годов в политической жизни европейских государств стала просматриваться тенденция стойкого неприятия той части русской эмиграции, что еще пока оставалась, образно выражаясь, под знаменами Врангеля. Попытки раздробить и рассеять сплочение консервативной военной среды русского зарубежья со временем увенчались успехом: армия постепенно распалась, и, прежде всего, в отсутствие средств на содержание сложного военного организма, ускоренно дробясь и тая в численности. Люди, оставившие военный стан, подыскивали себе гражданские специальности, женились, поступали в высшие учебные заведения в европейских странах, постепенно обзаводились собственностью, и даже при желании не могли с прежней легкостью вернуться к походной жизни.

Шло время, и недавние участники белой борьбы все более отдалились от армейских будней, постепенно отхода от своеобразного стиля жизни «нищего странствующего военного ордена», каковыми когда-то были, по меткому признанию офицеров, русские воинские части в изгнании. Распыление осколков армии по странам и континентам продолжилось еще добрую половину десятилетия после памятного исхода 1920 года.

Судьба морских офицеров, членов их семейств, гардемарин и тех, кто связал свою судьбу с флотом, оказалась не менее драматичной и исполненной скитаний. Покинув константинопольский рейд в декабре 1920 года, эскадра вышла на простор Средиземноморья. Корабли прошли вдоль архипелага в Наварин, где пополнили запасы угля и пресной воды, и взяли курс на североафриканское побережье, имея своей конечной целью тунисский порт Бизерту. Среди прочих кораблей и судов, двигавшихся из Наварина в Бизерту, шел и большой баркас, основными пассажирами которого были гардемарины и кадеты Морского корпуса. По пути следования на руле баркаса попеременно сидел воспитатель, капитан 1-го ранга Владимир Федорович фон Берг; на кормовом сиденье расположился вице-адмирал Александр Михайлович Герасимов, недавно назначенный новым директором Морского корпуса, а рядом с ним — митрофорный протоиерей о. Георгий Спасский, законоучитель и настоятель церкви Морского корпуса. Кроме них, на баркасе находились все корпусные офицеры-воспитатели. Отплыв из Наварина, Русская эскадра прошла по тем же водам, где более ста лет тому назад подвиги эскадры адмирала Сенявина, действовавшей против флота Наполеона Бонапарта, сделали его имя известным всей России. Часть малотоннажных судов прошла по Коринфскому каналу, а более крупным кораблям, имевшим большую осадку, пришлось обогнуть Грецию. У берегов Кефалонии, южнее острова Корфу, произошел сбор эскадры для совместного похода на Бизерту, и вскоре Андреевские флаги её кораблей уже реяли на её внешнем рейде. Корабли стали входить в глубокую бухту Каруба, из которой морякам стали хорошо видны белые стены городских домов и растущие меж ними пальмы, за которыми угадывались очертания дальних гор. В порту произошла постановка кораблей на якоря, были закреплены швартовы и сошли на берег их экипажи. Занявшись расселением русских моряков во временных лагерях, вице-адмирал Михаил Александрович Кедров в краткие сроки решил задачи проживания всех чинов флота и их семей. Два крупных морских перехода, время, проведенное в Константинополе, а также бремя ответственности стало тяжким испытанием для молодого вице-адмирала М.В. Кедрова. Вместе со своим начальником штаба адмиралом Машуковым он объявил, что отбывает в Париж, чтобы иметь возможность заниматься делами Русской эскадры в непосредственной близости от Елисейского дворца, став своего рода «дипломатическими представителями» русских моряков в изгнании. Кедров сдал командование остающемуся за него в Тунисе контр-адмиралу Михаилу Александровичу Беренсу, назначенному исполняющим дела командующего Русской эскадрой. Начальником штаба стал контр-адмирал Александр Иванович Тихменев. Старшим флаг-офицером стал мичман Андрей Борисович Лесгафт. В годы Гражданской войны он успел немного послужить в Северо-Западной армии генерала Юденича, в отдельном батальоне танков, а затем, вернувшись во флот, попал на знаменитый дальними переходами тральщик «Китобой», на борту которого и прибыл в Бизерту.

Покончив с формальностями новых назначений, Кедров и Машуков приняли участие в прощании с командами кораблей и офицерами и после того на французском крейсере «Эдгар Кинэ» отбыли в Марсель. Из Марселя на поезде Кедров и Машуков выехали в Париж. Как и в Крыму, в 1920 году, адмирал Кедров был рад, что выполнил наконец обязательства по организации вывоза людей и командованию Русской эскадрой, но более не желал связывать себя новыми попечительствами. Возможно, в нем говорило желание отдохнуть от войны и попытаться устроить жизнь на новый лад. Обосновавшись во французской столице, он поступил на учебу в Парижский институт путей сообщения, где прослушал курс и был выпущен с дипломом инженера. По свидетельству современников, адмирал Кедров слыл прилежным студентом, и университетский курс им был окончен с отличием. Успел ли вице-адмирал поработать простым инженером, в точности неизвестно, однако к 1929 году он снова с головой ушел в политику, возглавив русский Военно-морской союз во французской столице.

Русская колония в Бизерте просуществовала почти пять лет, и все эти годы глазам её обитателей представала одна и та же картина. Море выглядело темно-синим сапфиром в оправе золотых песчаных берегов, изумруды волн продолжали свой бег, а белый город плыл над песками, весь в дымке раскаленных дней и серебре лунного сияния в ночи. С куполами магометанских мечетей и редко встречающейся готикой католического храма, он оставался зеленым оазисом посреди песчаных холмов и гор, отделенный от них стенами пальм, маслиновыми рощами, колючими кактусами и колоннами остролистых алоэ. Морской префект французской колониальной администрации адмирал Варрней решил пойти навстречу просьбе контр-адмирала Машукова о предоставлении помещения под военно-морское учебное заведение, эвакуировавшееся вместе с эскадрой. Под нужды Морского корпуса он предоставил на выбор либо один из находившихся в районе Бизерты бывших военных лагерей, либо форт под замысловатым названием Джебель-Кебир. Отборочная комиссия под председательством капитана 1-го ранга Н.Н. Александрова остановила свой выбор на форте, ибо он как нельзя лучше отвечал требованиям, предъявляемым к учебному помещению. Кроме того, форт выгодно располагался в одном километре от лагеря Сфаят, откуда в него могла легко добираться учащаяся молодежь. Там и расположился Морской корпус, вернее, то, что осталось спустя двести лет после открытия на берегах Невы Петром Великим Навигацкой школы: гардемаринские роты, офицеры-воспитатели, их семейства, преподаватели, а также семьи офицеров. На возвышенности Кебира и в долине Сфаята в Морском корпусе собралось всего 320 гардемарин и кадет, 60 офицеров и преподавателей, 40 матросов из разных команд и полсотни членов семей моряков.

Крепость Джебель-Кебир была окружена глубоким рвом и высоким валом. Вал широкой каменной стеной опоясывал всю крепость по периметру и замыкался высокими каменными воротами с толстой железной решеткой. У самой крепости располагалась строевая площадка, откуда открывался дивный вид на всю Бизерту с ее горами, пальмовыми аллеями, озером и уютную средиземноморскую бухту. На эту площадку выносился знаменный флаг, здесь же служились молебны, проходил церемониальным маршем батальон Морского корпуса, зачитывали приказы и звучали речи начальствующих лиц. Здесь же в храмовый праздник корпуса 6 ноября, день Святителя Павла Исповедника, истинный морской праздник, проходили торжественные парады. На входе в крепость дежурный гардемарин, вооруженный морским палашом, салютовал прибывающим. В одном из казематов магометанского Кебира стараниями о. Георгия Спасского была обустроена корпусная церковь. «С низкого сводчатого потолка спускаются гирлянды пушистого вереска и туи, в них вплетены живые цветы. Гирлянды темной рамой окружают белый иконостас с Царскими вратами. На иконостасе образа Христа Спасителя и Св. Павла Исповедника. Справа и слева две белых хоругви и знаменный флаг. Белые покрывала на аналоях сшиты из бязи и золотых позументов, паникадило из жести. Через узкую бойницу падает луч солнца на Тайную Вечерю над Царскими вратами», — описывал внутренне убранство храма очевидец.{90} В этой церкви, с любовью обустроенной о. Георгием, скромной и бедной, но вместе с этим уютной и ласковой, совершались все службы и церковные требы для Морского корпуса и семей моряков.

Курс лекции Морского корпуса состоял из разнообразных важных предметов — дифференциальное исчисление, математика, морское дело, история, русский язык. Воспитанникам устраивались гимнастические праздники, организованные и подготовленные поручиком Владимиром Ивановичем Высочиным.

Во рву крепости ценители искусства организовали любительский театр, где шли пьесы, сочиняемые кадетами Морского корпуса. Проводились балы. С необходимым реквизитом всегда помогал морской агент в Париже капитан 1-го ранга В.И. Дмитриев, считавшийся надеждой и опорой корпуса в «парижских сферах» и помогавший «питомнику морской детворы и молодежи» приобрести или организовать доставку необходимых вещей.

Первый корпусной бал состоялся в крепостном двору, где стараниями кадет и гардемарин был украшен и выложен досками танцевальный зал. На возвышении, в гирляндах и флагах, расположился оркестр корпуса. Участник бала вспоминал: «Вальсы сменялись мазурками, плясали краковяк, кадриль, миньон, полонез, шакон и даже польку. Весело, искренне, непринужденно, как всегда у моряков. Для отдыха между танцами дамы и кавалеры, пройдя двор, углублялись под своды крепости и скрывались в интимном полумраке разноцветных гостиных, где их угощали сластями и лимонадом. Там, на мягких диванах… восседала та или иная царица бала, окруженная синим кольцом гардемарин или кадет. В одной гостиной пели русские песни, в другой играли в шарады…»{91}

Со временем в русской колонии возникли «Дамский комитет», состоявший из жен офицеров, и пошивочная мастерская, занимавшаяся пошивом одежды для всех чинов Морского корпуса. Были собраны и открыты корпусная библиотека и типография. Почти одновременно с ними возник даже магазин — «Казенная лавочка» для всего населения русской колонии. Стараниями офицеров-любителей особо модного в 1920-е годы лаун-тенниса на территории лагеря построили площадку. Свидетель событий так описал одну из идиллических картин бизертинской жизни: «На площадке тенниса, окруженной молодыми соснами, звонким колокольчиком звенит задорный смех. Весело прыгает на загорелых ножках, подбрасывая ракеткой белый мяч, хорошенькая девочка… золотые кудряшки пляшут по загорелым, дрожащим от смеха щекам. Ее партнеры-кадеты не отстают от нее ни в резвости, ни в веселости»{92}.

Однако и здесь, на севере Африки, в сравнительно благоприятных для эмигрантов условиях в сопоставлении с Балканскими странами, перед многими морскими офицерами и преподавателями Морского корпуса неизменно вставал вопрос о том, как жить дальше. Те, кто не мог надеяться на благополучное возвращение в Россию, отправлялся на поиски своего счастья в иные земли. Так, например, адъютант корпуса барон Николай Николаевич Соловьев предпочёл уехать в Америку, куда позже отбыли и ряд других офицеров. Часть служащих корпуса отбыла во Францию, в надежде обустроить там свою жизнь или попытать счастья на гражданской службе. «Медленно, но верно таял Морской корпус в своем личном составе. Кончающие воспитанники уезжали во Францию на заработки, за ними уезжали и воспитавшие их офицеры и преподаватели. Редел штат служащих», — утверждал свидетель его распада{93}.

Перемены меж тем не заставили себя ждать. В 10 часов утра 30 октября 1924 года морской префект вице-адмирал Эксельманн прибыл на эскадренный миноносец «Дерзкий», где к этому времени были собраны все командиры и свободные от службы офицеры и корабельные гардемарины. Эксельманн объявил о признании французским правительством СССР… Соответственно с признанием все русские корабли в Бизерте переходили в собственность Французской Республики. Начальник штаба Русской эскадры контр-адмирал Александр Иванович Тихменев вспоминал: «В далеком тунисском городке, в Северной Африке, где нашли себе приют остатки Российского Императорского Флота, не только у моряков, но и у всех Русских людей дрогнуло сердце, когда в 17 ч. 25 м. 29 октября 1924 года раздалась последняя команда “На Флаг и Гюйс” и спустя одну минуту — “Флаг и Гюйс спустить”. Тихо спускались флаги с изображением креста Святого Андрея Первозванного, символ Флота, нет — символ былой, почти 250-летней славы и величия России». С заходом солнца на судах Русской эскадры были спущены Андреевские флаги, с тем чтобы более не подниматься. Одновременно с грустной церемонией спуска флагов на судах Русской эскадры была ограничена деятельность и Морского корпуса. Был выпущен последний курс гардемарин, закрылись учебные классы, упаковались оборудование и инвентарь. Преподаватели и выпускники прощались, расходясь по пространствам бесконечной земли, и этот последний русский островок жизни на севере Африки перестал существовать.

За время существования корпуса, вновь открытого в Севастополе 17 октября 1919 года, его учебную программу освоили 394 воспитанника, из которых получили аттестаты 300 человек. Бизертский Морской корпус стал последним звеном перипетий, через которые прошла знаменитая петровская Навигацкая школа, созданная 14 января 1701 года. В храме-памятнике, воздвигнутом русскими белыми моряками в 1936 году в Бизерте, к 1950 году была сооружена мраморная доска, на которой отобразились имена всех кораблей, пришедших из Крыма в африканские воды на Рождество 1920 года. Флаг последнего командующего последней Русской эскадрой контр-адмирала М.А. Беренса хранится в музее О.О.Р.И.Ф. в Нью-Йорке. После спуска Андреевского флага в 1924 году богослужебные предметы из корабельного храма с «Георгия Победоносца» были перенесены в частную квартиру на улице Анжу, а русское корабельное имущество распродавалось завладевшими им французами по бросовым ценам. Утварь одной из корабельных церквей была перевезена в 1924 году флотским протоиереем о. Николем Венецким в его новый приход во французском городке Крезо, где духовно окормлялись русские рабочие, работавшие на местном артиллерийском заводе.

К 1925 году во всём Тунисе оставалось уже не более 700 русских. Многие из тех, кто прибыл сюда с эскадрой, разъехались по всему миру. Часть русской общины еще ранее перебралась в тунисскую столицу, где в снятом приблизительно в 1922 году доме № 60 на улице Зешегз было оборудовано помещение для церкви, получившей название Воскресения Христова. Туда привезли иконостас и церковную утварь с кораблей. Служил в ней иерей отец Константин Михайловский, приютившийся вместе со своей семьей в том же доме. Корабельная церковь на «Георгии Победоносце», где до спуска Андреевского флага служил отец Иоаникий Полетаев, была перенесена в снятую русскими частную бизертскую квартиру на улице Апри, в одной из комнат которой проходили службы.

В начале 1930-х годов корабли Русской эскадры, переданные французам, были отправлены теми на слом. Оставшиеся на жительство эмигранты в Бизерте бережно хранили память о беспримерном походе и обсуждали идею строительства мемориального храма в память об исчезнувшей эскадре. Для того ревнителями морской истории был создан комитет, в состав которого вошли в качестве председателя контр-адмирал Александр Михайлович Беренс, а в качестве его действительных членов — контр-адмирал Сергей Николаевич Ворожейкин, работавший в должности бухгалтера в тунисской колониальной конторе, и бывший командир посыльного судна «Якут», капитан 1-го ранга Георгий Фридрихович Гильдебрант. Кроме них в комитете состояли капитан 2-го ранга, а нынешний инженер-строитель французской компании Иван Сергеевич Рыков, знаменитый командир десанта у Покровки, осуществленного под его командованием в мае 1920 года, и старший лейтенант Александр Сергеевич Манштейн, бывший командиром эсминца «Жаркий», и отец поныне здравствующей и проживающей в Бизерте Анастасии Александровны Манштейн-Ширинской.

В 1936 году комитетом было получено разрешение французских колониальных властей на строительство храма, и на основании решения бизертинского муниципалитета в 1937 году начато строительство храма, воздвигнутого на пожертвования русских эмигрантов в 1938 году. Место будущей церкви, строящейся во имя святого благоверного великого князя Александра Невского, было красиво убрано флагами, а около места будущего святого престола красовались два русских флага — Андреевский, морской, и национальный «триколор».

На церемонию закладки храма комитетом были приглашены все высшие французские и тунисские власти, военные и гражданские, вся русская колония Туниса, а также последний командующий эскадрой контр-адмирал Беренс и другие командиры кораблей. Закладку совершил митрофорный протоиерей Константин Малиженовский. В закладной камень были вложены икона Спасителя, коробочка с русской землей и кусок пергамента, на котором были указана дата закладки и её цель. Эта трогательная церемония произвела на присутствовавших там иностранцев глубокое впечатление. Первым настоятелем храма, освященного в честь святого благоверного великого князя Александра Невского, стал протоиерей Иоаникий Полетаев. Контр-адмирал Александр Иванович Тихменев писал: «… там, в Бизерте, сооружен скромный Храм-Памятник последним кораблям Российского Императорского Флота, в нем завеса на Царских Вратах Андреевский стяг, в этом Храме-Памятнике мраморные доски с названиями кораблей эскадры. Храм этот будет служить местом поклонения будущих русских поколений».

Прошло время. Нет более того флота. Покосились или совсем разбиты кресты на русских могилах в далекой магометанской стране, и стали достоянием архивов все письменные воспоминания, оставленные потомкам свидетелями прежней «бизертинской» жизни, а две книги фон Берга и Кнорринга о пребывании Русской эскадры на тех далеких берегах с давних пор — библиографическая редкость. Разрушился форт, где когда-то жили русские морские офицеры, и совершенно уже даже не найти того места, где была их гарнизонная церковь. Но память о той частичке русской жизни жива. Разъехавшиеся морские офицеры продолжали понемногу устраивать свою жизнь, кто в Африке, а кто на североамериканском Западном побережье. Кого-то судьба привела в порты Египта, а иные очутились в Юго-Восточной Азии. Судьба так сильно разметала русских из Бизерты по разным уголкам мира, что, казалось, нарушилось их былое единство и верность традициям; впрочем, память о святом Павле — покровителе флота сохранилась у моряков почти повсеместно. Контр-адмирал Николай Николаевич Машуков пожертвовал в парижский собор Святого Александра Невского редкую икону, изготовленную в виде несущегося по волнам корабля с тремя парусами, на коих изображены святые покровители флота святитель и чудотворец Николай, архиепископ Мир Ликийских, апостол Андрей Первозванный и исповедник Павел Цареградский. Состарившийся на чужбине, один из офицеров с горечью констатировал: «Наша смерть унесет в небытие все вековые традиции бывшего Морского корпуса—колыбель офицеров Императорского флота, жизнь и воспитание целых поколений…»

Впрочем, и после исчезновения эскадры не замерла окончательно жизнь русских военных эмигрантов в Северной Африке. Некоторые из морских чинов поступили во французский Иностранный легион. Выбор их был продиктован не столько желанием пасть в африканских песках за колониальные интересы французского правительства, сколь надеждами на получение статуса полноценного человека в обмен на полную неопределенностей жизнь военного беженца. Поступившие в легион русские моряки приняли участие в малоизвестной современному читателю Рифской войне в Марокко и зарекомендовали себя прекрасными бойцами и грамотными военными инженерами. А начинался набор в легион следующим образом. В 1921 году французский консул в Марокко направил официальное предложение русской колонии о поступлении желающих на службу в марокканские государственные учреждения. Приглашение распространялось на всех желавших перебраться из Бизерты русских специалистов. Предлагавшиеся вакансии были связаны с работой, рассчитанной на хорошую подготовку и высокую квалификацию русских инженерно-технических работников. В начале 1922 года на работы в Марокко перебрались 120 русских — около 80 мужчин и 40 женщин и детей. Многие из приехавших русских военных эмигрантов устроились на французских колониальных заводах, получив под свое начало как французский вспомогательный персонал, так и «туземцев», которых русские со свойственной им широтой души обучали малознакомому им инженерному ремеслу. Некоторые русские эмигранты в Марокко предпочли сельскохозяйственные работы, а другие получили чиновничьи должности в различных учреждениях страны. Иным удалось сделать карьеру на тех должностях, на которые с неохотой ехали сами французы из метрополии. Так, некоторых русских военных эмигрантов можно даже было встретить на постах директора порта, заместителя министра финансов, директора топографического отделения при Министерстве земледелия. Самые многочисленные русские колонии в 1920-е годы образовались в Касабланке, в количестве 200 человек, и в Рабате, где проживало чуть менее 130. Поселения размерами поменьше находились в Хурибге, где русских эмигрантов насчитывалось всего 40 человек, в Марракеше, где их было вполовину меньше — 20, в Фесе, Софи, Мекнесе, Кенитре, и частично в Танжере. Духовным объединяющим началом русской колонии традиционно стала Русская православная церковь.

Когда основная часть русских военных эмигрантов покинула Бизерту, начав рассеиваться по всему северу Африки, в соседней Эфиопии возникла даже небольшая «колония», насчитывавшая в те времена до 80 человек. Среди прочих русских эмигрантов в Эфиопии оказались и офицеры императорской гвардии — участники боев с большевиками в рядах Русской армии барона Врангеля, из которых было 2 генерала, 6 инженеров, 4 доктора и 8 человек самых разнообразных профессий. Сюда, в страну со старинной монархией императора Хайле Селассия и близкой по своей вере, прибыл и православный протоиерей, установивший со временем в Аддис-Абебе церковь Святой Троицы.

Бывший командир эскадрона Лейб-гвардии Его Величества Уланского полка Александр Николаевич Фермор, начавший свою борьбу с большевизмом в России еще со времен Ледяного похода 1918 года, сформировал конную гвардию императора Хайле. Русский инженер Н.П. Вороновский вложил немало сил и умений в эксплуатацию самой оживленной железнодорожной магистрали империи на линии Аддис-Абеба — Джибути. Все русские инженеры были трудоустроены по специальности, а инженер Ф.И. Шиманский стал главным инженером муниципалитета столицы. И все же, как и в любой другой точке мира, умами эмиграции владел вопрос возвращения. До начала Второй мировой войны самыми известными из русских эмигрантов в Эфиопии были: адмирал Д.Л. Сенявин, полковник Ф.Е. Коновалов, члены многочисленной семьи графа П.Н. Татищева. Сам граф, знавший несколько европейских языков, служил у императорской семьи переводчиком, а полковник Коновалов был назначен начальником штаба. Кроме того, русские эмигранты исподволь занимались врачебной и юридической практикой, служили инженерами, механиками, агрономами. Большая часть русских армейских офицеров была принята инструкторами в эфиопскую армию.

Основной урон русской общине причинила итальянская оккупация страны в период 1936—1941 годов. Многие русские офицеры служили в эфиопской армии, другие — при дворе императора, и, в частности, и потому итальянцы после взятия Аддис-Абебы относились к русским как к противникам, подвергая их арестам и даже заключению в итальянских тюрьмах. Одним из признанных исследователями крупных центров русского рассеяния стали франкоязычные страны тропической Африки — Бельгийское Конго и подмандатная территория Руанда-Бурунди. Несмотря на порой невыносимые условия жизни, климат, непривычный для европейцев, русские эмигранты приезжали туда на заработки, уровень которых превосходил таковые в других странах Черного континента. Знавшие французский язык русские работали в бельгийских колониальных учреждениях, филиалах французских и бельгийских банков и коммерческих компаний. Как и в других странах, непреодолимая тяга к участию в жизни общемировой русской диаспоры давала о себе знать, и авторами статей в эмигрантской периодике или памятных изданий становились и те из русских, кого судьба забросила в тропическую Африку. Ярким примером могут служить воспоминания офицера кирасирского Её Величества полка А.А. Литвинова о прикомандировании к Лейб-гвардии Драгунскому полку в годы всероссийской смуты, опубликованные в 4-м томе памятной книжки 1930 года «Лейб-драгуны дома и на войне».

Еще более малое количество русских служило во французских учреждениях Дагомеи и Сенегала, Судана и на Мадагаскаре. Согласно выводам современных исследователей проблемы, число африканских стран до 1945 года, где теплились очаги русской жизни, достигало 20.{94}