Глава вторая НАРАСТАНИЕ РЕВОЛЮЦИОННОГО КРИЗИСА

Уже в конце первого года войны в России явно обозначилось наступление революционного кризиса. В сентябре 1915 г. В. И. Ленин, перечисляя такие факторы, как поражения царской армии, рост стачечного и революционного движения пролетариата, брожение широких масс, создание оппозиционного блока в Государственной думе, писал: «Все видят теперь, что революционный кризис в России налицо»[266].

С тех пор революционный кризис стал нарастать быстрыми темпами, и к началу 1917 г. Россия вплотную подошла к новой революции. Царские власти с тревогой следили, как все выше вздымались волны народного гнева. На улицах Петрограда опять появился грозный призрак 1905 г. «Идея всеобщей забастовки, — доносила охранка, — со дня на день приобретает новых сторонников и становится популярной, какой была и в 1905 году… Рабочие массы пришли к сознанию необходимости и осуществимости всеобщей забастовки и последующей революции»[267].

Февральская революция была порождена в значительной мере теми же социально-экономическими факторами, что и первая русская революция. Неосуществленные задачи и требования 1905 г. настойчиво стучались в дверь. Правда, за годы реакции самодержавие сделало новый шаг по пути к буржуазной монархии, но царизм полностью сохранил свою крепостническую природу, «свое всевластие, свою землю, свой облик»[268]. По-прежнему Россией управляли крепостники-помещики во главе с царской кликой. Возросшие противоречия между черносотенным царским режимом и потребностями экономического и общественного развития страны в условиях войны еще больше углубились, придавая особую остроту всем социально-политическим конфликтам, которые в конечном счете и привели к мощному февральскому взрыву.

Февральская революция развивалась в своеобразных, неповторимых формах. Новая обстановка, обусловленная мировой империалистической войной, породила невиданную комбинацию совершенно различных классовых сил, придала движению крайне противоречивый и оригинальный характер. Но своеобразие февральского переворота нисколько не колеблет те закономерности буржуазно-демократической революции в России, которые были определены В. И. Лениным еще в 1905 г. Выступая в апреле 1917 г. на Петроградской конференции большевиков, Ленин говорил: «Движущие силы революции мы определили совершенно верно… Движение масс было только в пролетариате и крестьянстве»[269]. Как и в 1905 г., движущими силами Февральской революции были рабочий класс и крестьянство, только они добивались полной победы над царизмом. Гегемоном революции являлся пролетариат, который повел за собой солдатско-крестьянские массы.

Важнейшим вопросом Февральской революции был вопрос о войне и мире. Начиная войну, царское правительство надеялось не только удовлетворить империалистические вожделения дворянства и русской буржуазии, но и «утихомирить» тыл, сорвать надвигавшуюся революцию. Расчеты эти оказались построенными на песке. Плохо вооруженная русская армия терпела поражения, тяжкими жертвами расплачиваясь за отста¬лость страны. Война сорвала последние покровы с царской монархии, обнажила всю ее гнилость и вконец расшатала ее экономическую и социальную базу.

Из всех воюющих держав Россия переживала наиболее тяжелые экономические потрясения. К началу 1917 г. экономические трудности необычайно усилились и страна оказалась перед лицом всеобщей хозяйственной разрухи. В декабре 1916 г. 39 петроградских предприятий вынуждены были прекратить производство из-за отсутствия топлива и 11 — вследствие прекращения подачи электроэнергии[270]. Железные дороги не справлялись даже с подвозом продовольствия армии.

В январе 1917 г. резко сократилось поступление хлеба в города. Вместо 89 вагонов муки в сутки, необходимых для снабжения населения столицы, Петроград получал всего лишь 49 вагонов[271]. У хлебных лавок с раннего утра выстраивались огромные очереди. Голод терзал рабочие семьи[272].

В феврале 1917 г. председатель Государственной думы М. В. Родзянко, характеризуя хозяйственную разруху, писал Николаю II: «Положение России сейчас катастрофическое»[273]. Прогрессирующий паралич народного хозяйства и военные поражения вконец расшатали старый правительственный механизм. Царизм переживал состояние глубокого кризиса, утрачивая всякий моральный и политический авторитет в стране. Русскую буржуазию уже не устраивал такой расшатанный механизм государственной власти. Однако она не решалась на разрыв с монархией. Буржуазия оказалась перед лицом двойной опасности: с одной стороны — опасность проигрыша войны, с другой — опасность революции. Первая усиливала ее оппозиционность к царскому правительству, вторая толкала на поиски компромисса с ним[274]. «Боясь народа больше, чем реакции, она пододвигалась к власти путем соглашательства с монархией»[275]. Такая линия поведения определяла политический курс либеральной буржуазии и во время первой русской революции и в годы реакции. Что же изменилось с тех пор? Факты свидетельствуют, что в канун Февральской революции усилилась оппозиционность буржуазии, углубились противоречия между ней и самодержавием, в то же время боязнь революционного пролетариата вынуждала буржуазию держаться за монархию, стремиться к дележу власти с царизмом.

Запоздалость антифеодальной революции в России, которая в условиях войны вплотную сблизилась с революцией пролетарской, определяла крайнюю нерешительность и дряблость русской буржуазии, смертельную боязнь массового революционного движения. Революция, писала «Торгово-промышленная газета» в марте 1917 г., «дала первые осязательные результаты лишь теперь, когда капиталистическое хозяйство успело уже развиться, когда в его рядах сплотился рабочий класс, для которого невыносимо стеснительными стали не только политические рамки старого порядка, но и недостаточными представлялись условия существования в рамках буржуазного государства»[276].

В своих оппозиционных маневрах лидеры либеральной буржуазии вынуждены были все время оглядываться на российский пролетариат, прошедший замечательную школу революционных боев 1905 г. и имевший во главе партию большевиков. Закаленный в классовых битвах российский пролетариат находился в авангарде общенародного движения против войны и царизма. За годы войны численность промышленного пролетариата значительно увеличилась, достигнув к началу 1917 г. почти 3,4 млн. человек против 2,7 млн. в конце 1913 г., а общая армия наемного труда составила около 15 млн. человек[277]. Вследствие сокращения числа мелких предприятий усилилась концентрация рабочих в крупном производстве. К началу 1917 г. 72,3 процента всех рабочих 31 губернии европейской части России было занято на крупных предприятиях с количеством рабочих свыше 500 человек на каждом[278]. Несмотря на военные мобилизации, все же «в силу экономической необходимости царизм вынужден был сохранять на предприятиях, связанных с военными нуждами, прежде всего на предприятиях, производивших металл и оружие, основные кадры рабочих»[279]. Эти кадры состояли из потомственных пролетариев, прошедших школу борьбы с царизмом и капитализмом, воспитанных на идеях большевистской «Правды». Они составляли главную ударную силу надвигавшейся революции. «Уничтожить этого слоя нельзя, — писал В. И. Ленин в 1915 г. — Он жив. Он проникнут революционностью и антишовинизмом. Он один стоит среди народных масс и в самой глубине их, как проповедник интернационализма трудящихся, эксплуатируемых, угнетенных»[280].

Русский рабочий класс был непримиримо враждебен как самодержавию, так и буржуазии. Сознавая это, буржуазия то критиковала царизм, то раболепствовала перед ним, проявив перед лицом нараставшей народной революции всю свою трусливость и приверженность к реакции. «Не поддерживать сейчас правительство, — заявил Милюков в июне 1915 г. на Петроградской конференции партии кадетов, — это значило бы шутить с огнем… Достаточно неосторожно брошенной спички, чтобы вспыхнул страшный пожар. И храни нас бог увидеть этот пожар»[281].

Однако страшная заскорузлость и беспомощность царского правительства, неспособность выиграть войну, бессилие перед хозяйственной разрухой и надвигавшейся революцией несколько расшевелили буржуазную оппозицию. В конце 1916 года отношения «прогрессивного блока» с правительством резко обострились. Октябристско-кадетские деятели «осмелели» настолько, что с думской и иных трибун стали поносить дворцовую камарилью, критиковать царских министров. На ноябрьской сессии Государственной думы в 1916 г. Милюков, имея в виду действия правительства, многозначительно спрашивал: «Что это: глупость или измена?» Но дальше этих нападок буржуазия идти не решалась. Парламентское красноречие Милюковых было насквозь проникнуто духом маклерства и политического торгашества, преследовало одну цель — припугнуть царя, чтобы вырвать у него уступки, отвести народное возмущение в русло мирной парламентской борьбы[282]. «Мы будем говорить, чтобы страна молчала»[283] — такова была тактика думских либералов.

Русская буржуазия судорожно цеплялась за монархию, шла на сделки с ней, вела бесконечные переговоры по поводу отдельных уступок, стремясь предотвратить революцию и урвать хотя бы кусок от каравая государственной власти. Известно, что основным пунктом программы буржуазного «прогрессивного блока» было требование создания «министерства доверия», в котором наряду с царскими сановниками нашлось бы местечко и для буржуазных деятелей при полном сохранении верховных прав за царской властью. Лишь перед самой революцией кадеты заговорили о необходимости так называемого «ответственного министерства». Конституционная монархия была пределом мечтаний русской буржуазии. Но и к этой заветной цели она хотела идти только мирным, только «законным» путем. В одном из донесений царской охранки о совещании кадетской фракции IV Государственной думы в начале января 1917 г. говорилось: «Октябристы и кадеты признавали в переживаемое время единственно возможной борьбу законными парламентскими способами»[284].

И лишь полное нежелание Николая II идти на какие-либо уступки, а также его колебания между продолжением войны и заключением сепаратного мира как будто бы заставили буржуазию перейти от слов к делу. Она стала вынашивать план дворцового переворота, который должен был посредством смены царя сохранить и укрепить монархию, придать ей форму, более устраивающую лидеров торгово-промышленной России. После победы Февральской революции буржуазные лидеры не жалели красок, расписывая свое участие в подготовке дворцового переворота. На деле буржуазия и здесь проявила все ту же нерешительность и непоследовательность. М. Родзянко, например, категорически высказался против дворцового переворота, заявив, что он «до последней минуты будет действовать убеждениями, но не насилием»[285]. Один из руководителей кадетской партии, П. Долгоруков, находил, что «дворцовый переворот не только не желателен, а скорее гибелен для России»[286]. Когда к начальнику генерального штаба Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов и сообщили о ходе заговора, то получили решительную отповедь. «Представители уехали, — свидетельствует генерал Деникин, — обещав предпринять меры к предотвращению готовящегося переворота»[287].

Есть и другие свидетельства подобного же рода. Все они говорят о том, что буржуазия не спешила с дворцовым переворотом, хотя ей и была обеспечена поддержка англо-французских империалистов, опасавшихся заключения Николаем II сепаратного мира с Германией. В накаленной атмосфере того времени, чреватого революционным взрывом, думские лидеры страшились даже дворцового переворота, даже верхушечных комбинаций в области власти. Буржуазные лидеры все еще не оставляли надежду, припугнув Николая II, заключить с ним полюбовную сделку и тихо, мирно занять министерские кресла. Не случайно вплоть до последней минуты, когда на улицах Петрограда уже кипела гражданская война, думские заправилы посылали царю телеграмму за телеграммой, упрашивая пойти хотя бы на некоторые уступки и тем самым сохранить монархию.

Так же как и в годы первой русской революции, на арене политической борьбы действовали три основные силы, три политических лагеря. В. И. Ленин с исчерпывающей ясностью определил позиции этих лагерей. Крепостники-помещики во главе с царской монархией готовы были пойти на сделку с монархией немецкой, лишь бы «не отдать» России либеральной буржуазии. Либерально-буржуазный лагерь стремился воспользоваться поражениями царизма в войне и, пугая его растущей революцией, добиться у монархии уступок и дележа власти[288].

Ведущей силой третьего лагеря — лагеря революционной демократии являлся пролетариат, который стремился довести революцию до конца, «используя колебания и затруднения правительства и буржуазии»[289]. Естественным его союзником была мелкая буржуазия, прежде всего мелкое крестьянство. Говоря о ее поведении в обстановке империалистической войны, Ленин указывал, что она идет ощупью, в хвосте буржуазии, в плену националистических предрассудков. С одной стороны, подталкивается к революции невиданными ужасами и бедствиями войны, а с другой — оглядывается на каждом шагу назад, к идее защиты России или к идее мелкокрестьянского благоденствия благодаря победе над царизмом и над Германией, без победы над капитализмом. В этих условиях пролетариат должен был двигаться к своей великой цели, «толкая вперед мелкую буржуазию, предоставляя ей учиться на своих ошибках, когда она качается вправо, утилизируя все ее силы для напора, когда жизнь заставляет ее идти влево»[290].

Рабочий класс выступал как гегемон народной революции. Начиная с лета 1915 г. он непрерывно наращивал удары по царской монархии, развернув гигантскую стачечную борьбу, втягивая в движение широчайшие мелкобуржуазные массы.

Перед революционным пролетариатом открылись новые перспективы. В условиях империалистической войны и обострения всех противоречий капитализма усилилась антиимпериалистическая направленность буржуазно-демократической революции, создались благоприятные условия для ее решительной победы и быстрого перерастания в революцию социалистическую. В обстановке нарастания революционного кризиса в ряде капиталистических держав Западной Европы буржуазно-демократическая революция в России, указывал Ленин, может стать не только прологом, но и неразрывной составной частью социалистической революции на Западе[291]. Не исключая такого маршрута революции, Ленин вместе с тем твердо держал курс прежде всего на внутренние силы страны, способные обеспечить перерастание буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую. Он решительно критиковал «теорию перманентной революции» Троцкого, проникнутую неверием в силы пролетариата, в революционные возможности крестьянства, с ее ставкой исключительно на социалистический переворот в западноевропейских странах, что фактически вело к отказу от социалистической революции в России, к отказу от великого почина в борьбе за социализм.

В России все более назревали условия, обеспечивающие успех революции. В центре нарастающего революционного кризиса находился питерский пролетариат. За годы войны резко возросла роль Петрограда как крупнейшего промышленного, политического и пролетарского центра. К началу 1917 г. здесь было свыше 21 процента всех металлистов страны, 38 процентов рабочих химической промышленности. Предприятия столицы выполняли почти две трети всех военных заказов царского правительства.

На предприятиях Петрограда и его пригородов был сосредоточен многочисленный отряд фабрично-заводских рабочих. Во время войны число питерских рабочих непрерывно росло и на 1 января 1917 г. достигло почти 400 тыс. человек, из них более половины составляли металлисты[292]. Полицейские репрессии и мобилизации в армию нанесли немалый урон пролетарской гвардии столицы, но Петроград являлся важнейшим центром военной промышленности, и поэтому здесь в наибольшей степени сохранились довоенные кадры рабочих[293]. Они базировались на крупных предприятиях металлообрабатывающей, машиностроительной, судостроительной и электротехнической промышленности, которые объединяли десятки тысяч рабочих. Так, на 1 января 1917 г. Путиловский завод насчитывал около 27 тыс. рабочих, Трубочный — почти 19 тыс., Обуховский —11 тыс., Патронный — 12 тыс. и т. д. А всего на крупных предприятиях с числом рабочих свыше тысячи человек было сосредоточено почти три четверти питерского пролетариата. Особенно много кадровых рабочих осталось на машиностроительных заводах Выборгской стороны («Новый Лесснер», «Айваз», «Старый Парвиайнен», «Старый Лесснер», «Розенкранц», «Феникс», «Эриксон» и др.), заслужившей почетную славу большевистской крепости. Таким образом, рабочие-правдисты, воспитанные большевиками, по-прежнему составляли боевой авангард пролетариата. Благодаря им сохранялись традиции и опыт революционной борьбы с самодержавием. Они выступали в первых рядах нараставшей народной революции.

У истоков Февральской революции находится стачка — могучее пролетарское оружие борьбы. Как и в 1905 г., стачечная борьба раскачала широкие массы, вывела их на улицы, привела к мощным политическим демонстрациям, которые переросли в вооруженное восстание. Посредством массовых политических стачек пролетариат осуществлял свою роль гегемона в общедемократическом движении народных масс против самодержавия. Недаром В. И. Ленин характеризовал массовые стачки как великое, незаменимое оружие российского рабочего класса[294].Война лишь на короткое время прервала революционное движение пролетариата. После некоторого затишья в начале войны стачечная волна в апреле — июне 1915 г. вновь круто взметнулась вверх. По официальным данным, в августе — декабре 1914 г. было 70 стачек, в 1915 г. — 957, а в 1916 г. — уже 1416[295]. Стачечная волна в 1916 г. приобрела огромный размах и вовлекла в борьбу более 1 млн. человек. Забастовки становятся все более массовыми, превысив по количеству участников на одну забастовку в три с половиной раза уровень 1905 года[296]. Экономическая борьба рабочих все теснее переплеталась с политическими выступлениями. Особенно важным событием была Октябрьская политическая стачка петроградских рабочих 1916 г., знаменовавшая собой переход пролетариата к открытым массовым выступлениям против царизма и войны.

Непосредственным поводом стачки явился растущий голод в рабочих семьях, продовольственный кризис в столице. Недовольство масс вылилось вначале в стихийные волнения, сопровождавшиеся разгромом продуктовых магазинов и лавок. В них участвовали работницы, солдатки, подростки, часть малосознательных рабочих. Такие стихийные погромные действия могли не только отвлечь массы и часть пролетариата от активной политической борьбы, но и дать повод властям для новых широких репрессий. В этих сложных условиях петроградская организация большевиков развернула широкую политическую кампанию, стремясь внести элементы сознательности и организованности в стихийное движение. В октябре 1916 г. Петербургский комитет РСДРП издал листовку — тезисы по поводу продовольственного и хозяйственного кризиса в стране и инструкцию партийным работникам в связи с ростом дороговизны. «Мы должны указать массам, — говорилось в «Инструкции», — что вопрос о дороговизне тесно связан с борьбою за демократическую республику и скорейшее прекращение войны… что действительным средством является только революционная борьба, а не случайные погромы, которые ведут к бесплодной растрате революционных сил и дезорганизации движения»[297]. Для придания движению более планомерного и организованного характера ПК предлагал создать заводские комиссии и «организационный центр», который «в момент революции мог бы стать органом революционной власти»[298].

Петроградским большевикам удалось направить стихийный взрыв недовольства масс войной и голодом на путь организованной политической борьбы.

17 октября в столице началась первая октябрьская массовая политическая забастовка. Она сразу приобрела боевой, революционный характер. В первый же день на десяти крупнейших предприятиях Выборгской стороны («Русский Рено», «Новый Лесснер», «Нобель», «Айваз» и др.) забастовало 27 310 рабочих. Выступления выборжцев поддержали солдаты 181-го пехотного запасного полка, распропагандированные большевиками и рабочими-активистами. Полк был расквартирован вблизи завода «Новый Лесснер». Рабочие и солдаты совместными действиями обратили в бегство наряды полиции, применившей против стачечников оружие. Столкновения с полицией продолжались несколько часов. Лишь поздним вечером властям удалось подавить восстание солдат 181-го полка.

В последующие два дня движение, начавшееся на Выборгской стороне, охватило другие районы столицы. 18 октября бастовало 46,3 тыс. рабочих 34 предприятий, а 19 октября — 75,4 тыс. рабочих 61 предприятия. Разрозненные забастовки переросли в общегородскую политическую стачку, которая сопровождалась митингами и демонстрациями, упорными схватками рабочих с полицией. Против безоружных рабочих полиция пустила в ход огнестрельное и холодное оружие.

Действия полицейских нарядов и казачьих разъездов против стачечников принимали все более провокационный характер. Обсудив сложившуюся обстановку, Петербургский комитет РСДРП пришел к заключению, что политическое значение общегородской стачки достигнуто, а дальнейшее ее развитие может посеять среди рабочих иллюзии о наступлении момента «последней решающей схватки с царизмом». В связи с этим ПК призвал рабочих прекратить забастовку и готовить силы к новым выступлениям[299].

С утра 20 октября общегородская забастовка пошла на убыль, а 21 октября прекратилась.

Несмотря на окончание стачки, революционное возбуждение среди столичных рабочих продолжало нарастать. Стало известно о предстоящем судебном процессе над революционными моряками-балтийцами — членами Главного судового коллектива РСДРП и солдатами 181-го пехотного полка. 23 октября Петербургский комитет принял решение призвать пролетариат столицы к политической забастовке протеста, приурочив ее к началу судебного процесса над матросами-большевиками. «В знак союза революционного народа с революционной армией мы останавливаем заводы и фабрики, — говорилось в листовке Петербургского комитета. — Над вами занесена рука палача, но она должна дрогнуть под мощным протестом восстающего из рабства народа»[300].

Вторая октябрьская забастовка имела еще более массовый и боевой характер, чем первая. 26 октября, в первый день стачки, бастовало 25,8 тыс. рабочих 13 предприятий, во второй день — 52,5 тыс. рабочих 47 предприятий и в третий — 79,1 тыс. 77 предприятий. Забастовка сопровождалась массовыми революционными действиями.

Борьбу питерских пролетариев поддержало революционное студенчество. В Петроградском университете была объявлена двухдневная забастовка, состоялась студенческая демонстрация. Забастовку солидарности объявили и слушательницы женского политехнического института. 29 октября большой группе рабочих и студентов-демонстрантов удалось прорваться к зданию суда и открыто выразить свою солидарность с подсудимыми балтийцами. Мощная волна политического протеста петроградского пролетариата заставила царский военно-морской суд сохранить жизни матросам-большевикам. Только четверо балтийцев были приговорены к различным срокам каторжных работ, остальные — оправданы.

С самого начала второй общегородской забастовки царские власти и предприниматели применили драконовские меры против выступления рабочих. В столицу из пригородов подтягивались войска. Начались массовые аресты. 15 крупнейших предприятий столицы были закрыты на неопределенное время. Но эти меры не сломили боевого духа питерских пролетариев. Тогда Петербургский комитет призвал рабочих к продолжению политической забастовки вплоть до снятия локаута.

Упорные стачечные бои питерских пролетариев на протяжении второй половины октября явились серьезным ударом по царизму. Армия и флот в течение трех недель не получали с крупнейших предприятий столицы вооружение и боеприпасы. Все это заставило царское правительство отменить локаут и принять уволенных рабочих обратно. Петроградский пролетариат одержал важную победу.

Октябрьские стачечные бои петроградских рабочих явились предвестниками приближающейся революционной бури в стране.

В начале 1917 г. стачечная борьба в стране еще больше усилилась. Всего, по официальным данным, в январе — феврале 1917 г. забастовками было охвачено 1330 предприятий, а количество бастовавших рабочих достигло 676,3 тыс.[301]. Но эти данные далеко не полные, они составлены по сведениям фабрично-заводской инспекции, под надзором которой находилось примерно 70 процентов всех рабочих. Только в Петрограде, по более точным подсчетам, с января до середины февраля 1917 г. бастовало около 320 тыс. рабочих[302].

Таким образом, накануне второй русской революции стачечная волна была, по крайней мере, не меньше, чем в первые месяцы 1905 г. Между тем бастовать в годы войны было особенно опасно: активных забастовщиков немедленно рассчитывали, лишали отсрочки от призыва в армию и отправляли на фронт[303]. Но никакие репрессии не способны были остановить развития стачечного движения. Пролетариат с исключительным мужеством выступал против царизма, в защиту своих прав. Его борьба стала приобретать ярко выраженный политический характер. С 1 сентября 1916 г. по 16 февраля 1917 г. по политическим причинам в Петрограде бастовало более 80 процентов всех забастовщиков[304]. Питерский пролетариат шел во главе нарастающей революции. Петроград стал эпицентром могучего революционного взрыва, вызвавшем гигантскую стачечную волну. Неудержимо разливаясь, она захватила почти все крупные рабочие районы страны.

Революционное движение пролетариата, его смелая антивоенная борьба оказывали большое воздействие на армию, усиливая солдатский протест против войны. Солдаты на фронте не хотели больше умирать за чуждые им интересы. Страшная усталость, частые поражения, постоянный недостаток снабжения, жестокость офицеров — все это до предела озлобило солдатские массы, расшатало дисциплину, вело к разложению армии. Началось братание, усилилось дезертирство, участились солдатские стачки — отказ идти в наступление. Особенно сильным брожением был охвачен Северный флот, расположенный вблизи крупных промышленных центров Петрограда и Риги. На совещании главнокомандующих в ставке в декабре 1916 г. генерал Рузский говорил: «Рига и Двинск — несчастье Северного фронта, особенно Рига. Это два распропагандированные гнезда». Его поддержал генерал Брусилов. «Действительно, 7-й сибирский корпус прибыл из Рижского района совершенно распропагандированным, люди отназывались идти в атаку; были случаи возмущения, одного ротного командира подняли на штыки»[305].

Уже в 1916 г. отмечены отдельные случаи перехода солдат на сторону бастующих рабочих. Об этом ярко свидетельствовал факт поддержки Октябрьской политической стачки петроградских рабочих солдатами 181-го полка. Чутко улавливая настроение солдатских масс, «Социал-демократ» в январе 1917 г. писал: «На армию можно рассчитывать, если в стране будет восстание»[306].

Война привела к дальнейшему разорению и обнищанию крестьянства, ускорила процесс его политического созревания, изживания последних монархических иллюзий. В 1916 г. увеличилось число крестьянских выступлений, они стали более массовыми и острыми по форме. В борьбу начали втягиваться и национальные окраины. В Казахстане и Средней Азии в 1916 г. произошло массовое стихийное восстание против царизма, которое носило характер национально-освободительного движения.

Глубокое недовольство охватило широкие слои городского мелкобуржуазного населения. Революционный кризис быстрыми темпами развивался и в тылу и на фронте. Он охватил все стороны социально-экономической и политической жизни страны, все классы и социальные слои. «…B царской России, — отмечал Ленин, — где дезорганизация была самая чудовищная и где пролетариат самый революционный (…благодаря живым традициям «пятого года»), — революционный кризис разразился раньше всего»[307]. Трудящиеся массы больше «не хотели» жить по-старому, а господствующие классы уже «не могли» управлять и хозяйничать по-старому. В конце 1916 — начале 1917 г. царизм оказался изолированным, в стране сложилась революционная ситуация.

Но самодержавие не могло рухнуть само. Требовалась сила, которая способна была бы использовать создавшуюся обстановку и в открытых боях покончить с царизмом. Такой силой явился российский пролетариат, руководимый партией большевиков.

Мы уже отмечали, что в меньшевистско-эсеровских писаниях февральские события рисуются как разгул необузданной стихии, как такое движение масс, которое проложило себе дорогу независимо от тех или иных политических партий. «Ни одна партия, — утверждал меньшевик Н. Суханов, — не готовилась к великому перевороту. Все мечтали, раздумывали, предчувствовали, ощущали…»[308]. Ему вторит В. Зензинов, собрат из эсеровского лагеря. «Революция, — писал он, — ударила как гром с неба и застала врасплох не только правительство, Думу и существовавшие общественные организации… она явилась неожиданностью для нас, революционеров»[309]. Буквально то же самое пишут сегодня буржуазные фальсификаторы истории КПСС, усердно перепевающие меньшевистско-эсеровские домыслы. Так, М. Фейнсод в книге «Как управляется Россия» утверждает, что Февральская революция, «которую все революционные партии ожидали, застала всех их врасплох»[310].

Только вот вопрос: каких революционеров февральская гроза застала врасплох? Мелкобуржуазные партии, находясь на оборонческих позициях, не готовились к революции, и она для них в самом деле была ударом грома. Правда, с подъемом рабочего движения летом 1915 г. мелкобуржуазные партии несколько активизировали свою деятельность, но эта активность была направлена на то, чтобы овладеть развернувшимся движением, совлечь его с революционных и антивоенных позиций, подчинить интересам буржуазной оппозиции. Так, на состоявшейся в июле 1915 г. Поволжской конференции меньшевистских групп были приняты расплывчатые решения о «скорейшем заключении мира», о всеобщей политической амнистии, о поддержке лозунга «ответственного министерства», если он будет выдвинут «прогрессивными политическими группами» (т. е. либеральной буржуазией. — Авт.)[311].

И лишь в связи с нарастанием революционного кризиса и полевения мелкой буржуазии определился некоторый поворот меньшевиков и эсеров от полного отказа от революционной борьбы с царизмом ради «обороны» страны к весьма робким и половинчатым призывам к революции во имя «спасения» страны и для «победы над врагом». Осенью 1915 г. меньшевики-оборонцы начали говорить об «устранении, свержении или уничтожении того режима, который привел страну на край гибели», оговариваясь при этом, что «демократизация страны не может быть отделена от ее защиты»[312]. Это было выражением революционного шовинизма, ограниченного узкими рамками буржуазного переворота, который должен был передать власть в руки буржуазии ради быстрейшего завоевания победы в империалистической войне.

Определяя классовую сущность этого нового политического течения, Ленин писал: «Революционерами-шовинистами мы считаем тех, кто хочет победы над царизмом для победы над Германией, — для грабежа других стран, — для упрочения господства великороссов над другими народами России и т. д. Основа революционного шовинизма — классовое положение мелкой буржуазии. Она всегда колеблется между буржуазией и пролетариатом. Теперь она колеблется между шовинизмом (который мешает ей быть последовательно революционной даже в смысле демократической революции) и пролетарским интернационализмом»[313].

Лишь партия большевиков до конца оставалась верной принципам пролетарского интернационализма, только она воспитывала массы в духе последовательной революционной борьбы против царской монархии, против империалистической войны. Еще в конце 1915 г. Ленин, указывая, что «теперь мы снова идем к революции»[314], определил основные задачи партии в условиях начавшегося революционного кризиса. Огромную роль здесь сыграла статья В. И. Ленина «Несколько тезисов». В ней он ответил на злободневные вопросы, которые ставили партийные работники в своих письмах Владимиру Ильичу. Историческое значение тезисов состоит в том, что они определили характер борьбы и расстановку классовых сил на завершающем этапе буржуазно-демократической революции и наметили тактическую линию партии в канун решающих боев с царизмом.

Выяснить соотношение классов в предстоящей революции, указывал Ленин, — главная задача революционной партии. От этой задачи уклонялся меньшевистский OK, ее путал и извращал Троцкий, который продолжал пропагандировать свою теорию «перманентной революции», сбрасывающую со счетов крестьянство и утверждавшую невозможность буржуазной революции в России.

Капиталистическая эволюция сельского хозяйства, подстегнутая столыпинской реформой, усилила расслоение в деревне, но отнюдь не уничтожила гнета помещиков, не очистила деревню от остатков крепостничества. Революция не могла победить, не свергнув монархию и крепостников-помещиков. А свергнуть их, вновь подчеркивал Ленин, нельзя без поддержки со стороны крестьянства. Отсюда Ленин делал вывод, что социальным содержанием ближайшей революции в России может быть только революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства.

В той же статье Владимир Ильич исправил отдельные тактические ошибки, допускавшиеся партийными организациями в этом вопросе. Так, некоторые из них в своих листовках продолжали выдвигать требование созыва Учредительного собрания. «Лозунг «учредительного собрания», как самостоятельный лозунг, — разъяснял Ленин, — неверен, ибо весь вопрос теперь в том, кто созовет его… Правильнее всего лозунги «трех китов» (демократическая республика, конфискация помещичьей земли и 8-часовой рабочий день) с добавлением… призыва к международной солидарности рабочих в борьбе за социализм, за революционное свержение воюющих правительств и против войны»[315]. Это добавление являлось прямым следствием ленинского тезиса о том, что в условиях империалистической войны, углубившей кризис капитализма, буржуазно-демократическая революция в России еще больше сблизилась с социалистической революцией, еще теснее переплелась с ней.

В. И. Ленин считал необходимым заранее уточнить позицию партии на тот случай, если в результате демократического переворота к власти придут революционеры-шовинисты, не способные и не желающие вести борьбу против империалистической войны. «Участие социал-демократов во Временном революционном правительстве вместе с демократической мелкой буржуазией, — указывал он, — мы считаем, по-прежнему, допустимым, но только не с революционерами-шовинистами… Если бы в России победили революционеры-шовинисты, мы были бы против обороны их «отечества» в данной войне. Наш лозунг — против шовинистов, хотя бы революционеров и республиканцев, против них и за союз международного пролетариата для социалистической революции»[316].Это положение имело большое значение для выработки правильной линии партии в борьбе с различными видами оборончества, тем более что у Шляпникова и у некоторых других партийных работников имели место шатания в сторону соглашения с революционными шовинистами.

Одновременно Ленин помог петроградским большевикам исправить свой тактический просчет, заключавшийся в том, что, переоценив степень зрелости революционного кризиса, они уже осенью 1915 г. поставили вопрос о создании Совета рабочих депутатов. Ленин подчеркнул, что «Советы рабочих депутатов и т. п. учреждения должны рассматриваться, как органы восстания, как органы революционной власти. Лишь в связи с развитием массовой политической стачки и в связи с восстанием, по мере его подготовки, развития, успеха, могут принести прочную пользу эти учреждения»[317].

Ленинские идеи и указания политически вооружили партию перед лицом назревающей революционной бури. Опираясь на революционный подъем народных масс, она планомерно вела их от стачек к массовой уличной борьбе, а от нее к вооруженному восстанию.

На митингах, рабочих собраниях, в листовках[318] большевики неутомимо звали пролетариат сплачивать свои ряды и готовиться к штурму самодержавия. «Надо… сильнее и сильнее раскачать маятник революции и довести дело борьбы народных масс до той высоты, когда бы пробил час свержения власти воров и убийц романовского отродья. Надо внести сознание и планомерность в стачечную борьбу и, усиливая с каждым днем наш экономический фронт, стараться развернуть все живые силы пролетариата и втянуть в схватку с организованным капиталом весь пролетариат. Лозунги «Долой войну!» и «Долой царскую власть!» должны быть провозглашены при каждой стачке и должны выноситься на улицы демонстрациями» — так писал Петербургский комитет в июне 1916 г. в листовке «Стачечное движение и задачи момента»[319]. А в октябре он призвал рабочих собирать силы, «чтобы всеобщей стачкой в союзе с армией повести последний штурм за низвержение самодержавия»[320]. «Довольно терпеть! — говорилось в листовке Екатеринбургского комитета в декабре 1916 г. — Пора самим положить конец этой бессмысленной войне. Пора сознать, что троны деспотов-царей опираются на невежество масс и на солдатские штыки. Пора обернуть эти штыки против угнетателей народа»[321]. «Готовьтесь к решительному бою со своими угнетателями»[322],— обращались большевики к рабочим и работницам Ростова и Нахичевани.

Вновь со всей ясностью обозначились две линии в буржуазно-демократической революции. Первая — решительная борьба пролетариата, увлекающего за собой крестьянство, вторая — стремление либеральной буржуазии к компромиссу с монархией. Меньшевики, как и в 1905 г., катились по дорожке либеральной рабочей политики, развращая пролетариат, приспосабливая его движение к интересам либералов. Став на позиции социал-шовинизма, они еще крепче привязали себя к буржуазии. Большевики же настойчиво и неуклонно боролись за гегемонию пролетариата в революции, за неурезанные лозунги 1905 г., за превращение империалистической войны в гражданскую.