X Кампания Куриона и заботы римского правителя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

X

Кампания Куриона и заботы римского правителя

Возрастающая непопулярность Цезаря. — Консерватизм Цезаря. — Цезарь и высшие классы. — Курион. — Его переход на сторону Цезаря. — Единодушное желание мира. — Курион переходит в оппозицию Помпею. — Помпей и оппозиция Куриона. — Цицерон в своей провинции. — Киликия. — Страдания и анархия римской провинции. — Мучения честного правителя. — Управление Цицерона. — Цицерон и торговля поручительствами. — Затруднение Валерия и Волузия. — Историческая важность проконсульства Цицерона. — Брак дочери Цицерона.

Опасное положение Цезаря

Для Цезаря наступили тревожные дни. После смерти Юлии ничто ему более не удавалось: поражение Красса, смерть Клодия, восстание Верцингеторига, неопределенное поведение Помпея, новая война, разразившаяся в 51 году в Галлии, сильно осложнили его положение. В то время как несколько лет тому назад ему приписывали заслугу всех счастливых событий, случавшихся в республике, теперь большинство людей были склонны делать его ответственным за все несчастья: за опасности, повидимому, угрожавшие на Востоке, за бесконечную войну в Галлии, безграничное взяточничество и полное разложение государства. Последние заявления Помпея в заседании 30 сентября еще сильнее поколебали его кредит, показывая вероятность разрыва между двумя друзьями. Говорить дурно о Цезаре и презирать его было теперь почти обязательно для всех порядочных людей, аристократов, элегантной и модной молодежи. Катон громко говорил, что намерен начать против него процесс и добиться его осуждения на изгнание тотчас же по окончании срока его командования.[392]Много лиц, бывших его поклонниками в прошлые годы, теперь возмущались им, и сам благоразумный Аттик требовал у него возвращения 50 талантов, которые дал ему до его консульства.[393]За все эти неприятности Цезарь мог найти очень слабое утешение в признательности мелких предпринимателей,[394]которым он дал и продолжал давать много работы, простого люда, ремесленников и вольноотпущенников, у которых смерть Клодия оживила ненависть против знатных.

Простота и умеренность характера Цезаря

Момент был тяжелый, и Цезарь вполне отдавал себе в этом отчет. Имея опыт приспособления к различным политическим положениям — примирительной демократии 70–65 годов, усилению народной ненависти 65–60 годов, честолюбивому, хищному, продажному и расточительному империализму 58–55 годов, этот человек с пылкой инициативой, всегда готовый на риск, чьи быстрые, непредсказуемые и бесконечно разнообразные комбинации постоянно сбивали с толку его противников, готовился с удивительной ловкостью принять совершенно новое положение — примерного, умеренного гражданина, расположенного ко всяким уступкам и не имеющего другой цели, кроме общего блага. Он понимал, что момент показаться требовательным был для него неудобен; а впрочем, эта умеренность, может быть, лучше подходила к его истинной природе, чем масса крайностей, в которые увлекали его события, ибо по темпераменту и цо необходимости он был более консерватором, чем казался после заговора Каталины.

Цезарь и образованное общество

Как все люди с большим умом из высших классов, он не только не хотел лишиться навсегда их уважения, но и слишком хорошо понимал, что если во главе римских ремесленников он мог неожиданно занять важное место в государстве, то не сможет долго удерживаться там, не пользуясь, подобно Лукуллу, Помпею и Цицерону, большой популярностью у аристократии, которая, несмотря на свой политический скептицизм, обладала двумя могущественными орудиями управления: богатством и знанием. С другой стороны, если он тогда совершенно не думал о захвате абсолютной власти,[395]то все же желал нечто противное букве и духу конституции: быть избранным консулом на 48 год, не покидая своего командования. Прийти в Рим для выставления своей кандидатуры значило бы отдаться в руки Помпея, который после реформы 52 года имел под своим контролем всех римских судей и которому Цезарь не доверял.[396]Наконец, истощенная и источенная червями старая конституция все же была еще достаточно крепкой для того, чтобы сопротивляться открытым нападениям, а это нам объясняет, почему все происходившие тогда узурпации употребляли какую-нибудь конституционную фикцию, т. е., уклоняясь от духа закона, все же соблюдали его букву и форму.

Конституционное положение Цезаря

Цезарь, столь дискредитированный и ослабленный, мог ли отважиться прибегнуть к насилию? Такая смелость могла быть только у безумца. Напротив, он тогда дал самое чудесное доказательство гибкости своего ума, ведя одновременно в Галлии дикую опустошительную войну, требовавшую почти бешеной энергии, и постепенно плетя в Италии интригу, чтобы при помощи ловких изворотов, ничего не порвав, избавиться от конституционных затруднений, в которые он мало-помалу позволил себя втянуть. Несомненно, что его положение нельзя было защищать с чисто конституционной и юридической точек зрения. Можно было утверждать, что народ, предоставляя ему привилегию заочного избрания, тем самым продлевал ему командование до 48 года, потому что в противном случае привилегия не имела бы никакого смысла; но софизм был очевиден, и противники могли отвечать, что привилегия была ему предоставлена на тот случай, если его присутствие в Галлии потребуется в течение всего 49 года. Теперь для успокоения общественного мнения, озабоченного продолжающейся войной, он был вынужден утверждать, что завоевание Галлии окончено. А консерваторы выводили из этого утверждения строго логическое следствие, что, значит, нет более необходимости в продолжении командования Цезаря и что, следовательно, привилегия не имеет более своего основания. Цезарь понимал, что лучше всего было бы выиграть время, заставить отложить назначение своего преемника, которое должно было происходить 1 марта 50 года, не употребляя при том ни насилия, ни скандальных средств, которые могли бы вызвать негодование публики, и даже не обращаясь к старому средству, которым столько злоупотребляли, — вмешательству трибунов. После последних заявлений Помпея это средство было небезопасно. Еще раз нужно было сбить с толку своих врагов неожиданной, гениальной и отважной комбинацией. И его неистощимый мозг должен был найти эту столь трудную комбинацию, самую неожиданную и самую отважную из всех тех, которые он изобретал до сих пор. Он сделал своим орудием своего ожесточенного врага Куриона, умного и образованного молодого человека, великого оратора и писателя, но обремененного долгами, развратного, жаждущего заставить говорить о себе, циничного, бессовестного, этого поистине «беспутного гения»,[397]как определил его один древний писатель, хорошо изобразивший гениальную испорченность старой римской знати.

Сделка с Курионом

Предложив заплатить его долги и дать ему крупные денежные суммы, Оппий привлек его к партии Цезаря, и они тайно согласились, что Курион, все еще оставаясь для вида врагом Цезаря, запутает положение вещей так, что 1 марта не будет голосования по вопросу о командовании в Галлии.[398]Как в 59 году Цезарь старался скрыть свой союз с Крассом и Помпеем, точно так же он хотел и теперь скрыть свою игру, чтобы не раздражать общество новым подкупом, более смелым, чем все предшествовавшие, и чтобы лучше захватить врасплох своих противников. Курион вначале должен был один, как сделал это Цезарь для Красса в 65 году, подвергнуться опасности интриг, необходимых для достижения цели. Притворяться, впрочем, было легко, потому что общество не могло даже предполагать примирения двух людей, чья вражда была так стара.

Необычайная хитрость

Едва вступив в должность, Курион изумил всех, предложив различные законы, из которых одни должны были не понравиться консерваторам, а другие — народной партии. Естественно, были найдены многочисленные предлоги, чтобы откладывать их обсуждение в продолжение двух первых месяцев года, т. е. до начала марта.[399]Курион не возражал, но с приближением марта в качестве понтифика предложил вставить между 23 и 24 февраля месяц меркедоний, который, по древнему обычаю, следовало прибавлять каждый третий год, чтобы согласовать календарь с движением солнца. Таким образом, говорил он, будет достаточно времени для обсуждения его предложений ранее марта, назначенного для обсуждения вопроса о провинциях. Но это предложение о добавочном месяце не «мело успеха. Он притворился тогда негодующим на консервативную партию и предложил два очень популярных закона о дорогах и о цене на хлеб.[400]Необходимость обсудить эти законы была хорошим предлогом для консула Луция Эмилия Павла, председательствовавшего в это время в сенате и бывшего другом Цезаря, отложить обсуждение вопроса о провинциях.[401]Цезарь, таким образом, достиг своей цели благодаря непонятному вмешательству одного из своих врагов; следовательно, никто не мог упрекать его в этом.

Первый слух о гражданской войне

Помпей согласился на отсрочку, несмотря на сделанные в прошлом году заявления. Ничего не говоря публично, он дал знать, что, по его мнению, можно примирить требования Цезаря и точное соблюдение конституции, оставив Цезарю его командование до 15 ноября, когда выборы уже будут проведены.[402]Помпей не более Цезаря хотел ускорить события. Ему было тогда 56 лет, и он постоянно болел,[403]начиная чувствовать усталость от последствий войн, перенесенных им в юности, и нервного напряжения от стольких политических интриг. Он был тогда уважаем народной партией, остававшейся ему верной, так же как и возвратившимися к нему консерваторами. Короче он был самым знаменитым и могущественным человеком в империи. Зачем рисковать и привлекать внимание к такому привилегированному положению, слишком раздражая друзей Цезаря? Пессимисты, правда, уже говорили, что гражданская война между Цезарем и Помпеем неизбежна,[404]ибо и тот и другой слишком честолюбивы, чтобы быть в состоянии вместе оставаться во главе республики; и ужасное выражение „гражданская война“, будившее столько диких воспоминаний, снова начало циркулировать. Но эти слухи и эти страхи действовали, скорее, как узда, чем как возбуждение, на партии и их вождей.

Общественное мнение и гражданская война

Все были запуганы общественным мнением, которому одни только разговоры об этой войне внушали невыразимый ужас. Неужели снова увидят в Риме Суллу? Гражданская война сожжет дома и фермы, разграбит в храмах, служивших тогда банками, сокровища частных лиц. Она подорвет кредит, в котором столько лиц всех классов нуждались тогда, как в воздухе и хлебе. Она, наконец, поколеблет верность рабов. Как все общества, в которых есть рабы, Италия, столь гордая своим мировым могуществом и столь полагавшаяся на свою судьбу, постоянно была в страхе от все увеличивавшегося количества рабов. Держать их в повиновении в такую смутную эпоху было нелегким делом даже в обычное время; но что произошло бы с этой массой рабов посреди междоусобной войны? Запутавшаяся в долгах, не доверяющая всем партиям, устрашенная подкупом, истощенная великими усилиями, затраченными за десять предшествующих лет, Италия желала мира. Ни один человек, ни одна партия не смели хладнокровно идти против этого всеобщего настроения. Никто не думал тогда о войне.

Курион преследует Помпея

Но в великих политических кризисах ни партии, ни люди никогда не могут властвовать над событиями; они часто бывают увлечены тем, что вначале казалось невозможным. Конфликт должен был мало-помалу разрастись сам собой, несмотря ни на Цезаря, ни на Помпея. Едва достигнув своей первой цели — заставив отложить назначение себе преемника, — Цезарь сделал еще более смелую попытку. С этих пор стало очевидно, что исход борьбы между непримиримыми консерваторами и Цезарем зависит в значительной мере от Помпея. С большой армией, которой он командовал, со своими родственниками и клиентами, влиянием которых он располагал, Помпей обладал авторитетом, достаточным для того, чтобы склонить весы в угодную для него сторону. Консерваторы, хорошо понимая это, теснились вокруг него и не скупились на хвалу и лесть. Цезарь, естественно, старался разрушить эти интриги, которые плели консерваторы вокруг Помпея. Но к каким средствам мог он прибегнуть? Нужно ли было льстить ему или угрожать? Увидав отвергнутыми свои предложения о браке и после последних заявлений Помпея, Цезарь не мог сильно рассчитывать на лесть. Он мог слишком мало предложить Помпею, нисколько не нуждавшемуся в нем с высоты своего величия. Что касается угроз, по крайней мере сделанных открыто, то они могли бы раздражить Помпея, окончательно склонить его на сторону консерваторов и поставить Цезаря в положение провокатора. Еще раз Цезарь решил воспользоваться Курионом. Зная впечатлительный характер Помпея, он поручил Куриону создавать ему затруднения и неопределенность в надежде заставить его прекратить скрытую оппозицию своим просьбам. Курион, бывший очень ловким человеком, сумел с необычайным искусством выполнить свою столь трудную миссию. В пространных речах он напал на Помпея, человека, уважаемого всеми, и напал не в качестве сторонника Цезаря, а в качестве беспристрастного критика, полного благоразумия и чувства справедливости. Почему Помпей заботится соблюдать с такой строгостью конституцию, когда он сам законами 55 года создал настоящее положение?[405]Может ли являться стражем конституции тот, кто нарушал все законы и даже был одновременно консулом и проконсулом? Нападки Куриона произвели очень сильное впечатление.[406]Эти упреки были столь справедливы, что оставалось одинаково удивительным, почему никто не осмелился формулировать их до сих пор и как, наконец, один человек набрался мужества направить их против могущественного Помпея.

Курион предлагает отозвать одновременно Цезаря и Помпея

Последний был сам так смущен, что принялся за упражнения в красноречии, чтобы ответить на речи Куриона.[407]Но скоро все эти заботы утомили его, и, чувствуя себя уже разбитым, он захотел отправиться в Неаполь, где сразу же по приезде тяжело заболел.[408]Таким образом, он отсутствовал в Риме, когда в апреле[409]консул Марцелл, председательствовавший в сенате, предложил собранию рассмотреть вопрос о провинциях, а следовательно, и вопрос об ассигнованиях, необходимых в новом году для армии Помпея, а также вопрос о галльском командовании.[410]Курион, ободренный отсутствием Помпея, объявил, что предложение Марцелла-справедливо, но что нет оснований для того, чтобы Цезарь сложил с себя начальствование, раз Помпей сохраняет его за собой. Поставленный таким образом вопрос превратился в жалкую ссору личных честолюбий, которая могла породить очень серьезные затруднения. Единственным средством для разрешения этого вопроса с выгодой для республики было перенесение его на почву великих конституционных принципов, т. е. нужно было покончить со всеми стихийными властями и вернуться к конституции. Курион предложил отозвать того и другого, а вслед за этим наложил свое veto на все предложения Марцелла.[411]

Курион становится популярным

Средство было выбрано удачно. Если консерваторы упрекали Цезаря в незаконности его положения, то почему допускали они для Помпея ту же назаконность и еще большие привилегии? Даже более: не хотели ли они их увеличить? Таким образом, беспристрастная публика, страшившаяся междоусобной войны, нашла предложение Куриона превосходным и объявила, что принятие его окончательно разрешило бы этот запутанный вопрос. Покончить со всеми существующими властями и вернуться к конституции, которую они исключали, сделалось лозунгом всех добрых граждан. Действительно, сенат не утвердил предложения, внесенного Марцеллом: применить прошлогоднее постановление, по которому вмешательство трибунов не имело значения,[412]и Курион в одно мгновение сделался одним из самых знаменитых и популярных людей Рима.[413]Только небольшое число предусмотрительных людей подозревало, что за спиной Куриона действует Цезарь.

Популярность Помпея в Италии

Хотя непосредственный успех Куриона был велик, все же он не достиг своей главной цели — склонить Помпея к примирению с Цезарем. Предложения Куриона слишком прямо затрагивали интересы Помпея и его престиж и, вместо того чтобы привести его к Цезарю, окончательно толкнули к партии непримиримых консерваторов.[414]Перемена не обнаружилась сейчас же. Помпей даже написал из Неаполя сенату, изъявляя готовность отказаться от командования.[415]Но он был неискренен. Закон давал ему испанскую армию на пять лет, и он не хотел отказаться от своих прав для удовлетворения Куриона. Если Цезарь, который, как предполагал Помпей, скрывается за Курионом, хотел унизить его, то он не потерпел бы этого ни за какую цену. Впрочем, разве эта, не знавшая исключительных положений конституция не сделалась чистой фикцией, лишенной всякого значения? Если народ бросал цветы под ноги Куриону при выходе его из сената, то компанские города устраивали тогда большие празднества по случаю выздоровления Помпея, как будто благосостояние Империи зависело исключительно от спасения этого человека, которого Курион хотел возвратить к частной жизни в конце года как какого-нибудь магистрата.[416]

Помпей отзывает назад свои легионы

Возвратившись в Рим, Помпей еще раз объявил, что готов пойти на компромисс, предложенный Курионом; но эти заявления были сделаны с таким скептицизмом, что Курион тотчас возобновил свои нападки. В многочисленных речах он объявил, что не считает серьезными слова Помпея, и прибавил, что слов недостаточно, нужны дела. Чтобы испытать его, к своему первому предложению он добавил, что объявит общественным врагом того из двоих, кто не будет повиноваться, и подготовит армию для войны с ним.[417]Сильно раздраженный[418]Помпей все более и более склонялся к непримиримым консерваторам; и когда в мае или июне[419]сенат вынес решение, чтобы Помпей и Цезарь отделили по легиону от своих армий и послали их в Сирию против парфян, он ухватился за удобный случай — потребовать у Цезаря легионы, данные ему в 53 году.[420]Он начинал взвешивать свои силы и силы Цезаря. У него было в Испании семь легионов, у Цезаря — одиннадцать. После возврата его легионов Цезарь остался бы с девятью легионами. Если бы действительно разразилась война, для Помпея это было бы выгодно. С приближением выборов всякие переговоры были приостановлены, и все партии с беспокойством ожидали результатов.

Намерения Цицерона

В течение всего этого времени Цезарь старался несколько исправить в Галлии последствия грабежей последних войн и утвердить римское владычество, а Цицерон в своей провинции с искренним усердием, но с малым успехом заботился о проведении некоторых реформ. Во время своего путешествия он убедился в своей известности по всей империи, даже в эллинистических странах. Это обстоятельство, а еще более — крупный успех „De Republica“, о котором извещал его Целий, возродили в нем иллюзию быть великим государственным человеком, которая почти угасла в течение десяти лет, следовавших за его консульством. Он хотел казаться в провинции достойным своей книги, дать современникам пример совершенного управления.[421]Но предприятие было труднее, чем можно было бы предполагать. Правители провинций сделались агентами политической и торговой римской олигархии. Каким образом человек, долженствующий быть орудием притеснителей, мог сделаться защитником притесненных? Все же бедность провинции была велика, нужда в помощи очень настоятельна. Если при своем прибытии туда Цицерон был особенно устрашен беспорядком в армии, то как только он смог после отступления парфян вникнуть в положение провинции, он увидал на всем ее протяжении от одного края до другого полное разорение страны, опустошенной ростовщиками и политиками, явившимися из Италии.

Муниципальные олигархии

Население Киликии состояло частью из греков, а частью из туземцев. Первые почти все были купцы, рабочие, художники, ученые, собственники и жили в городах, а последние были по большей части крестьяне, мелкие ремесленники или разбойники. Провинция делилась на определенное число округов, имевших в качестве столицы какой-нибудь значительный город, где находился сенат или совет, избираемый населением из людей богатых, т. е. почти исключительно из греков. Совету поручено было управлять городом на основании местных законов, но под контролем правителя и римского сената.[422]Эта муниципальная организация была превосходна, и римляне, утомленные разнообразием древних учреждений, еще действовавших в италийских городах, тщательно с некоторого времени изучали ее. Но в результате нищеты, долгих войн, анархии и социальных беспорядков, продолжавшихся уже столетие, эти учреждения превратились в чудовищное орудие тирании и грабежа. Везде члены советов вступали в соглашение, чтобы пользоваться городскими доходами, состоявшими почти всегда из налогов и недвижимости. Они заставляли декретировать общественные работы, праздники, посольства, всевозможные бесполезные расходы для того, чтобы извлекать для себя предпринимательскую выгоду. Они вступали в соглашение с италийскими откупщиками и финансистами, чтобы заставлять города делать разорительные займы, и вместе с ними пользовались плодами преступной растраты муниципальных доменов и ужасающего роста налогов.[423]По прибытии Цицерон нашел муниципальные котерии занятыми отправлением в Рим посольств для прославления перед сенатом добродетелей Аппия Клавдия и декретированием создания в его честь памятников и храмов по раболепным обычаям, которые восточные жители перенесли со своих древних государей на римских правителей.[424]

Финансовый империализм на деле

Но грабежи и воровство этих местных котерий были наименьшим злом, терзавшим несчастную провинцию. Гораздо более ужасными были чрезвычайные вымогательства италийской плутократии, набрасывавшейся на нее, как на легкую добычу. Прежний обвинитель Верреса мог теперь собственными глазами увидеть, во что за последние двадцать лет по мере обеднения провинций вылилась их финансовая эксплуатация. Эта эксплуатация кончилась тем, что, опираясь на военную силу, повсюду старались при помощи солдат вырвать у несчастных должников деньги до полного истощения их средств. Жестокости и страшные насилия совершались ежеминутно. Наконец, каждый год римские политики, правитель и его друзья являлись для того, чтобы переполнить меру несчастья, притесняя тысячью способов города и частных лиц,[425]доводя до последней нищеты ремесленников и мелких городских торговцев, мелких деревенских собственников и свободных крестьян, принуждая их продавать свои поля, дома и даже детей.[426]

Цицерон и его италийские друзья

Эти грабежи привели в ужас Цицерона, как ранее Публия Рутилия Руфа и Лукулла. Но он не хотел объявлять смертельную войну италийским финансистам, как сделали это Лукулл и Руф. Он предпочел даже в этой борьбе против ростовщичества быть представителем примирительного и согласительного духа своей эпохи. Он был, насколько мог в границах честности, услужливым правителем. Он вел переговоры с охотниками на пантер, чтобы удовлетворить своего друга Целия, нуждавшегося в диких зверях для своих эдильских игр.[427]Он выполнял в Эфесе поручения Аттика[428]и покупал ему художественные вазы.[429]Он любезно принимал друзей и их родственников, являвшихся к нему с рекомендательными письмами. Иногда к обеду он приглашал сына Гортензия, который вместо занятий науками вел веселую жизнь и тратил деньги.[430]Он принимал столь же любезно элегантного молодого человека Марка Феридия, члена зажиточной италийской фамилии, прибывшего в Киликию в качестве агента общества, взявшего на откуп имения одного города.[431]Он делал, наконец, всю обычную работу правителя: ликвидацию наследств, выкуп италийских пленных, взыскание процентов по суммам, одолженным в Азии италийцами.

Цицерон отказывается собирать долги

Однако он старался также доставить некоторое облегчение несчастным жителям. Он отказывался от празднеств и подарков со стороны городов. Он вел сам и заставлял всю свою свиту вести простой образ жизни, чтобы не вынуждать провинцию к слишком крупным расходам. Он проявлял внимательность к знатным гражданам. Он хотел, чтобы все, даже самые простые люди, имели к нему доступ[432]и чтобы судебные процессы велись очень быстро. Особенно решительно он отказывался, несмотря на самые настойчивые просьбы, давать солдат в распоряжение ростовщиков для сбора денег с их должников.[433]Требовать, просить, писать письма — все это Цицерон делал очень охотно; но что касается до участия армии в сборе долгов своих друзей, то он никогда не мог решиться на это. Таким образом, он имел крупные неприятности, особенно из-за займа, сделанного у Брута Ариобарзаном, царем Каппадокии. Терзаемый уже много лет италийскими ростовщиками, старый царь тратил немногие остающиеся у него деньги на уплату процентов по долгу Помпею, которые, вероятно, вследствие накапливавшихся недоимок доходили теперь до 33 талантов каждый месяц.[434]Почти ежемесячно агенты Помпея в Азии вывозили на мулах, сопровождаемых вооруженными рабами, эту сумму, которая теперь составляла бы приблизительно 120 000 франков. Они везли деньги к морю, где погружали их на корабли для отправки в Италию. Для других кредиторов не оставалось почти ничего. Цицерон напрасно писал царю письмо за письмом:[435]по всей Азии говорили, что Помпей скоро будет послан на Восток с большой армией для войны с парфянами; и Ариобарзан думал только об окончании с ним счетов.[436]Другие могли подождать, так же как и Брут, хотя он был очень рекомендован Цицероном.

Цицерон понижает процент

Но Цицерон не довольствовался тем, что защищал должников от насилия центурионов; он сделал лучше: объявил в эдикте», что, каковы бы ни были частные условия, он не будет признавать годовых процентов выше 10 на 100 и не допустит, чтобы требовали взноса лишних процентов. Он уменьшил таким образом все проценты, как сделал это в Риме сенат.[437]В то же самое время он произвел тщательную ревизию всех городских бюджетов за десять последних лет и неумолимо уничтожил все лишние расходы, разорительные контракты и неправильные обложения. Он принудил многочисленных лихоимцев возвратить городам захваченное у них имущество и наблюдал за выплатой уменьшенных процентов по займам, сделанным городами.[438]Он надеялся таким образом удовлетворить всех киликийских подданных и италийских публиканов сделками, совершенными за счет местных олигархий.[439]

Дела Брута на Кипре

Но делать добро в ту эпоху было нелегко. Отмена всех декретов, вотированных в честь Аппия Клавдия, стоила Цицерону получения дерзких от него писем; а понижение процента до 10 от 100 было причиной серьезных разногласий с Брутом. Два дельца, Скаптий и Матиний, фигурировавшие как кредиторы саламинцев, явились к нему требовать уплаты 48 процентов со ста, как было условлено, и, не получив их, объявили ему, наконец, что настоящим кредитором был Брут. Это открытие неприятно поразило Цицерона, но он не хотел уступать. Он упорствовал даже тогда, когда Брут написал ему оскорбительное письмо. Ободренные благосклонностью Цицерона бедные должники просили у него утверждения для них правила процентов по 10 за сто (которых Скаптий и Матиний не хотели брать) и объявить их, таким образом, свободными от первоначального обязательства. Но в этот момент у Цицерона недостало храбрости. Он не посмел так открыто выступить против Брута и отложил дело. А этого только и желали Скаптий и Матиний, не, усматривая возможности надеяться на большее. Они знали, что преемник Цицерона не будет таким упрямым и заставит саламинцев уплатить по договору.[440]

Скандал с поручителями

Впрочем, как один правитель мог восстановить полную справедливость, когда все были заинтересованы в этих грабежах? Цицерон не хотел взять ни сестерция из сумм, полученных от военной добычи, или из тех, которые были назначены ему сенатом для управления провинцией: первые он поручил префектам, а последние — квестору.[441]Но вокруг него все спекулировали и торговали. Квестор был братом крупного коммерсанта, жившего в Элиде,[442]и взял его себе в качетсве советника;[443]один из легатов Цицерона и Лепта, начальник инженерной части, были так скомпрометированы в одном деле, что для их избавления Цицерону пришлось на этот раз умерить свою административную суровость. Основным правилом римской администрации было — никогда не заключать договоров без представления известного числа поручителей, которые при несостоятельности заключившего договор обязывались уплатить штрафы, назначенные на тот случай, если договор не будет полностью выполнен. Таким образом, когда дела увеличились в числе и по важности, повсюду стали искать поручителей, которые были бы состоятельны или имели политическое положение, подобно тому, как теперь ищут поручителей по векселям, пользующихся хорошим кредитом в банках. Чтобы найти их, употребляли всевозможные средства: дружбу, политическую солидарность, обещание крупной прибыли. Вероятно, много политических людей Рима вступало в сделки, чтобы заработать деньги своими поручительствами. Они доставляли поручительство за вознаграждение, обещанное заключавшим контракт; если же случалось, что последний не сдерживал своих обязательств по отношению к государству, которое тогда предъявляло к ним иск, они пускали в ход все свое влияние, чтобы не платить по нему. Таким образом за некоего Валерия, заключившего договор, поручились начальник инженерной части Цицерона Лепта и один из его генералов. Но этот Валерий не сдержал своих обязательств и уступил, вероятно, за очень маленькую сумму, свой договор одному ростовщику по имени Во-лузий; последний в свою очередь, может быть, в соглашении с квестором Руфом, взялся выполнить договор, но не платить штрафа, который обязан был уплатить Валерий, а взвалить этот штраф на его поручителей. Последние в отчаянии обратились к Цицерону, сжалившемуся над ними и нашедшему юридическую тонкость, чтобы объявить недействительной передачу Валерием договора Волузию. Цицерон расторг договор, внес в казначейство сумму, которую оставалось еще выплатить подрядчику, и освободил поручителей от их обязательств, к большому неудовольствию Волузия, потерявшего разом и свои деньги, и прибыль с подряда.[444]Впрочем, обман и лихоимство были довольно обычными вещами в этом обществе, где деньги были единственной моральной связью между людьми; в то время как Цицерон прилагал все усилия для честного управления своей провинцией, он часто получал письма от своих друзей, которые просили о займе, говоря, что после военной добычи у него не должно быть недостатка в деньгах. И Цицерон был вынужден учтиво отвечать им, что добыча принадлежит не ему, а государству, и что поэтому он не может предоставить никакого займа ни для кого.[445]

Значение проконсульства Цицерона

Способ управления Цицерона Киликией был большой честью для него, и тщетно современные историки старались унизить его заслугу, насмехаясь над ним и неосновательно критикуя его.[446]Последующие годы, правда, прошли над его реформами, как проходят морские волны, смывая рисунки, начертанные ребенком на песке. Но власть Цицерона была властью человека, а не бога. Он не мог один вылечить ужасное зло, поразившее мир. Его дело можно судить не по результатам, а по намерениям. Первый из всех, Цицерон внес в жизнь дух справедливости, солидарности, милосердия; он старался, выйдя из философского созерцания, реализоваться в действии. Как альпийское утро, возвещая наступление нового дня, золотит своим розовым светом отдельные скалы на самых высоких вершинах, в то время как горная цепь остается темной и долина спит еще во мраке, точно так же совесть этого робкого ученого человека возвещала уже зарю новых времен в мире, который еще находился во мраке бесконечного морального развращения.

Падение провинциальной системы управления

Но Цицерон не давал себе в этом отчета. Столь разнообразные занятия, свойственные его должности, почти все неприятные, сильно докучали ему. Усталость, которую почувствовал к концу года этот единственный человек, старавшийся управлять хорошо, убедительнее, чем небрежное управление в других провинциях, доказывает что Империя не могла долго существовать в том виде, как тогда. Проконсульство Цицерона показывает, что энциклопедическая разносторонность функций, когда один и тот же человек попеременно становился полководцем, оратором, судьей, администратором, архитектором, была следом уходящей эпохи и не могла сохраняться в более передовой цивилизации, когда началось разделение труда, когда каждый стал лучше исполнять свою работу. Встречался изредка честный, усердный и неподкупный правитель, но он спешил уйти со своего поста и даже просить своих друзей воспротивиться продолжению его командования.[447]Цицерон желал только одного — выйти поскорее из леса цифр syngraphae (долговых обязательств), поручительств, контрактов и возвратиться в Италию, куда его призывало много частных и общественных дел.

Третий брак Туллии

Его дочь, его дорогая Туллия, бывшая уже два раза замужем и два раза разводившаяся, получила много предложений от знатных лиц теперь, когда узнали, что ее отец возвратится из Киликии с полным кошельком и будет в состоянии дать ей большое приданое. Ее мать, ловкая Теренция, отдала предпочтение Гнею Корнелию Долабелле, распутному молодому человеку, но из очень знатной фамилии. Цицерон знал, чем был его будущий зять, и знал о всех его долгах,[448]но честолюбивое стремление породниться с древней и настоящей знатью было сильнее всего прочего и преодолело даже его отцовскую нежность. Не мечтал ли он, как о высшей награде за свои труды, о близости к знати? Брак его дочери с Долабеллой был грамотой на благородство для выходца из Арпина. Общественные дела, в которых Цицерон запутывался все более и более, также побуждали его поскорее возвратиться в Рим. Он просил Целия присылать ему почаще известия о новостях, и Целий платил некоему Кресту, профессиональному журналисту, чтобы тот посылал в провинцию политическую и светскую хронику, всю наполненную римскими сплетнями.[449]Постоянно путешествовавшие между провинцией и Римом гонцы Цицерона также приносили ему известия. Он имел их и от курьеров обществ откупщиков, часто привозивших письма знатных лиц. Но, несмотря на все, из-за больших расстояний новости приходили поздно, порядок их часто бывал нарушен, и Цицерон терял терпение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.