Глава 5 Москва — Париж: сближение без сближения

Глава 5

Москва — Париж: сближение без сближения

В 30-е годы перед лицом разнообразных (со стороны и Коминтерна, и Запада) угроз Сталин решил сделать «ход конём» и пойти на некоторое сближение с такой западной демократией, как Франция. Это вполне соответствовало его технологии обманных манёвров.

В 1930 году наркомом иностранных дел становится убеждённый западник и симпатизант Англии М.М. Литвинов, сменивший на этом посту Чичерина. Последний выступал за сближение с Германией, в духе Рапалльских соглашений 1922 года. Собственно, назначение Чичерина было в 1918 году проведено Лениным — в пику Троцкому, который отстаивал проект союза с Антантой.

«Германофилия» Чичерина не мешала ему уделять огромное внимание «восточному» направлению внешней политики. Он был убеждён в необходимости сближения с Японией. Кроме того, Чичерин отводил важную роль странам «угнетённого Востока» — Китаю, Персии, Афганистану и т.д. Национально-освободительные движения Азии рассматривались им как мощный инструмент в борьбе с Англией.

Это была целая и связная система взглядов, контуры которой Чичерин обрисовал ещё в июле 1918 года, в докладе на V съезде Советов. «Мы готовы давать то, что можем давать без ущерба для наших жизненных интересов, и что не противоречит положению нашей страны как нейтральной, — заявлял тогда Чичерин. — Но наш интерес, интерес истощённой страны, требует, чтобы за товар, представляющий теперь в Европе ценность и редкость, получить товар, необходимый нам для возрождения производительных сил страны…

Мы готовы допустить японских граждан, стремящихся к мирному использованию естественных богатств в Сибири, к широкому участию в нашей промышленности и торговле… Русский народ хотел бы протянуть японскому народу свою руку и установить свои взаимоотношения на здоровых и прочных началах…

Социалистическая Россия… заявила порабощённым восточным народам, что она сама… готова… приложить все свои усилия, чтобы совместно с народами Востока добиться отмены этой вопиющей несправедливости и дать возможность народам Востока восстановить утерянную ими свободу».

Таковой программы Чичерин придерживался в дальнейшем, точно соблюдая соотношение всех её основных частей — «германской», «японской» и «национально-освободительной».

Готовность к сближению с Германией — в ущерб Англии — находила понимание у Сталина. Но он не был в особом восторге от чичеринского плана поддержки национальных революций в Азии. Подобный курс не подходил Сталину, который желал (насколько можно) избегать конфронтации с ведущими мировыми игроками. Да и к самому революционному процессу Сталин, как убеждённый государственник, относился подозрительно и даже враждебно.

Несмотря на это, а также на трения с Чичериным, Сталин всё-таки был против смещения его с поста наркома НКИД. С 1928 года Чичерин постоянно жил в Германии и неоднократно просил отпустить его на покой (здоровье у него было неважное). Но Сталин не хотел отдавать НКИД полностью в руки М.М. Литвинова, ориентирующегося на Англию, Францию и США.

Литвинов являл собой пример советского западника. В партии его положение было несколько двусмысленным. Так, сразу же после раскола РСДРП Литвинов примкнул к большевикам, однако испытывал при этом симпатии к меньшевизму (а меньшевики всегда испытывали слабость к западной демократии). Возможно, именно поэтому Ленин держал его, подпольщика со стажем, на весьма скромной должности представителя в лондонском Международном социалистическом бюро. Очевидно, именно там Литвинов окончательно проникся западным духом (он даже и женился на англичанке). И уже после Октябрьской революции Литвинов был назначен полпредом именно в Англию.

Отныне и до скончания дней Литвинов будет настойчиво и упрямо добиваться сближения со странами западной демократии — Великобританией, Францией и США. Им же будут торпедироваться все попытки сблизить СССР с Германией и Италией.

На протяжении 20-х годов Литвинов, заместитель наркома иностранных дел, был в жёсткой оппозиции к самому наркому НКИД Чичерину. Он приложил все усилия для того, чтобы в 1922 году провалить договор с фашистской Италией.

Литвинов настоял на том, чтобы СССР принял участие в работе подготовительной комиссии по проведению международной конференции. Советскому руководству не нравилось, что её работа проходила в Швейцарии, с которой Союз разорвал дипломатические отношения в 1923 году после убийства своего посланника В.В. Воровского. Запад пошёл на принцип, и Литвинов добился серьёзной уступки.

В 1928 году Литвинов настоял на том, чтобы СССР присоединился к Пакту Бриана — Келлога, хотя нас туда и не звали.

В отличие от Сталина, Литвинов не допускал и мысли о возможности сближения с немцами. Будучи наркомом НКИД, Литвинов вёл себя вызывающе в отношении Германии — страны, с которой СССР поддерживал нормальные дипломатические отношения. Он мог игнорировать немецкого посла В. Шуленбурга, не встречаясь с ним по нескольку месяцев. Бывая неоднократно транзитом в Германии, Литвинов ни разу не встретился с кем-либо из её высших официальных лиц.

Вплоть до подписания договора с Германией в августе 1939 года советская пресса резко критиковала нацистский режим. Но даже этот накал критики казался Литвинову слишком слабым. Вот выдержки из его письма Сталину, написанного 3 декабря 1935 года: «…Советская печать в отношении Германии заняла какую-то толстовскую позицию — непротивление злу. Такая наша позиция ещё больше поощряет и раздувает антисоветскую кампанию в Германии. Я считаю эту позицию неправильной и предлагаю дать нашей прессе директиву об открытии систематической контркампании против германского фашизма и фашистов».

Надо сказать, что позиции Литвинова были очень сильны. Так, его наркомат не подчинялся аппарату ЦК даже после того, как все другие ведомства «подключили» к соответствующим отделам. И после отставки его не репрессировали, а из ЦК вывели только накануне войны. Но и до этого ему дали выступить на февральском пленуме 1941 года с резкой критикой сталинской внешней политики.

Литвинову предлагали занять какой-либо важный пост, но он демонстративно отказывался.

Видный советский дипломат А. Громыко вспоминал о том времени: «Я поразился тому упорству, с которым Литвинов пытался выгораживать позицию Англии и Франции. Несмотря на то что Литвинов был освобождён от поста наркома за его ошибочную позицию, он почему-то продолжал подчёркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым».

Свою ориентацию на Запад Литвинов сохранит и после окончания войны, в период охлаждения между СССР и англо-американцами. На встрече с корреспондентом Си-Би-Эс 18 июня 1946 года ему был задан вопрос: «Что может случиться, если Запад пойдёт на уступки Москве?» Ответ старого большевика был таков: «Это приведёт к тому, что Запад через некоторое время окажется перед лицом следующей серии требований». А 23 февраля 1947 года в беседе с корреспондентом «Санди тайме» Литвинов возложил ответственность за «холодную» войну на Сталина и Молотова. Он же, указывая на СССР, советовал британскому дипломату Фрэнку Робертсу: «Вам остаётся только напугать задиру».

Факт ведения подобных разговоров подтверждает в своих воспоминаниях Микоян. Спецслужбы активно «писали» Литвинова, и записи попадали на стол к Сталину и другим членам Политбюро. Но и тогда Сталин не тронул престарелого фрондёра. Из каких соображений — не совсем понятно. Возможно, сам Литвинов был чем-то вроде неофициального «посла» западных демократий в СССР. А послы, как известно, фигуры неприкосновенные…

В 30-х годах вождь использовал Литвинова как фигуру, через которую было удобно вести диалог с Антантой. Он всё-таки отпустил Чичерина в отставку для того, чтобы никто не мешал ему вести тонкую игру с Западом.

В чём же было содержание этой игры? Что же, Сталин и в самом деле намеревался присоединиться к Антанте и воспроизвести геополитическую комбинацию начала XX века? Нет, вождь умел извлекать полезные уроки из истории. Он отлично помнил о том, как себя вели демократические союзники России во время Первой мировой войны. В 1914–1917 годах именно Россия несла на себе основную тяжесть военного противостояния. В 1915 году русская армия вела ожесточённые и кровопролитные бои с противником, в то время как на Западном фронте было проведено всего лишь несколько малозначительных операций. Тогда в России горько шутили о том, что Англия будет воевать до последней капли крови русского солдата.

Мало того — западные демократии вели против русского правительства изощрённые политические интриги. Англо-французы весьма опасались того, что после разгрома Германии Россия выйдет из войны ещё более сильной, чем была прежде. А ведь ей нужно было отдавать средиземноморские проливы — таково было союзное соглашение! Очевидно, что после окончания войны огромная Российская империя стала бы мировым лидером. Западные демократии это не устраивало, поэтому они стали думать о том, как бы поставить во главе России «правильных» политиков, зависимых от них. Тогда можно было бы лишить русских плодов их военных побед.

А победы были весьма впечатляющими. После провального 1915 года наступил триумфальный 1916 год — год Брусиловского прорыва. В ходе боёв на Юго-Западном фронте противник потерял убитыми, ранеными и попавшими в плен полтора миллиона человек. Австро-Венгрия оказалась на пороге разгрома.

К 1917 году Россия сформировала 60 армейских корпусов, тогда как начинала она с 35-ю. Русская военная промышленность выпускала 130 тысяч винтовок в месяц (в 1914 году — всего лишь 10 тысяч). В её распоряжении было 12 тысяч орудий (в начале войны — 7 тысяч). Производство пулемётов увеличилось в 17 раз, патронов — более чем в два раза. Был преодолён снарядный голод.

Неприятелю противостояли более двухсот боеспособных дивизий. Россия была готова раздавить врага — в январе 1917 года 12-я русская армия начала наступление с Рижского плацдарма и застала врасплох 10-ю германскую армию, которая попала в катастрофическое положение.

Нет, Англии и Франции нужно было торопиться, чтобы не допустить Россию в «клуб победителей». И они начали действовать. В январе — феврале 1917 года в Петрограде прошла союзническая конференция, на которой присутствовали представители России, Англии, Франции и Италии. Францию представлял Г. Думерг, а Британию — лорд А. Мильнер. Эти деятели попытались оказать влияние на русское правительство, требуя от него разделить власть с либеральной (прозападной) оппозицией. Мильнер даже составил специальную записку на имя Николая II, в которой требовал создания нового кабинета министров — с участием оппозиционеров. В противном случае, предупреждал он, Россия испытает большие трудности с поставкой военных материалов.

Во время своего пребывания в России Думерг и Мильнер встречались с лидерами либеральной оппозиции — например с Г.Е. Львовым, который станет главой Временного правительства после Февральского переворота. Кроме того, с их участием устраивались грандиозные рауты оппозиционеров. Под конец иноземные гости даже пожелали присутствовать на открытии сессии Государственной Думы. Но туда их не пустили. И ни на какие политические уступки русское правительство не пошло.

После этого западные демократии сделали ставку на государственный переворот, вошедший в историю под именем «Февральская революция». В центре антимонархического заговора находился либерал-октябрист Гучков (с которым так мило контактировал Троцкий). Активное участие в нём приняли начальник Штаба М.В. Алексеев и командующие фронтов, его патронировали дипломаты «союзных держав». Один из лидеров кадетской партии князь В.А. Оболенский вспоминает о своём разговоре с Гучковым, произошедшем в 1916 году: «Гучков вдруг начал меня посвящать во все детали заговора и называть главных его участников… Я понял, что попал в самое гнездо заговора. Председатель Думы Родзянко, Гучков и Алексеев были во главе его. Принимали участие в нём и другие лица, как генерал Рузский… Англия была вместе с заговорщиками. Английский посол Бьюкенен принимал участие в этом движении, многие совещания проходили у него».

Заговорщики всё-таки добились своего — в Петрограде начались массовые волнения, а генералы фактически изолировали Николая II, вынудив его подписать отречение. И вот что характерно — уже 1 марта, ещё до официального отречения, Англия и Франция признали оппозиционный Временный комитет Государственной Думы единственным законным правительством. Потом наступили смута и хаос. Армия подверглась разложению и уже не хотела воевать с Германией. Россия оказалась предельно ослабленной.

В дни Февральской смуты император Николай II написал в своём дневнике: «Кругом измена, трусость и обман». Наверное, под его словами подписался бы и германский кайзер Вильгельм II — в ноябре 1918 года. Ноябрьская революция 1918 года была, как и в России, результатом сговора высокопоставленных предателей, желающих выслужиться перед Антантой. События в Германии также разворачивались весьма драматично. В конце сентября союзники Рейха серьёзно задумывались о выходе из войны. И вот 30 сентября перемирие с Антантой заключила союзная немцам Болгария. В этих условиях, когда нужно было принимать экстренные меры, глава германского правительства принц Макс Баденский фактически устранился от государственных дел — под предлогом простуды. Сей деятель «проспал» (так и было официально объявлено) три дня, во время которых из войны вышли основные союзники Германии — Австро-Венгрия и Турция. Немцы захотели дать мощное сражение с британским флотом, которое стало бы решающим. Но распропагандированные социалистами матросы портового города Киля подняли восстание. Вместо того чтобы его подавить, принц Баденский запретил применять оружие против бунтовщиков и позвонил в ставку кайзера (город Спа), предложив ему отречься от престола. Вильгельм II отказался, после чего премьер просто-напросто заявил на всю страну, что кайзер отрёкся. Далее Баденский ушёл со своего поста и передал власть социал-демократу Ф. Эберту. Почти сразу же после этого в Германии была провозглашена республика. И её новоявленные лидеры легко подписали с Антантой договор о перемирии, который правильнее назвать договором о капитуляции. По нему Германия уступала Антанте огромное количество пушек, пулемётов, миномётов, аэропланов, паровозов, вагонов и грузовиков. Она обязалась содержать оккупационные войска в Рейнской области и репатриировать всех пленных — без взаимности. «…Потом был заключён грабительский Версальский договор. Ну а дальше… репатриации до 1938 года, голод, холод и невиданная в человеческой истории инфляция, — пишет историк Н. Стариков. — Объём производства товаров снизился до уровня 1888 года, но население с того времени выросло на 30%. Вот тогда на политическую арену и начал выбираться Адольф Гитлер…» («Кто заставил Гитлера напасть на СССР»).

То есть западные демократии, ко всему прочему, породили и Гитлера — как проблему. Именно их международные махинации способствовали революционным взрывам в Европе. Именно они в 1918 году «запрограммировали» мир на новую грандиозную бойню.

Нет, от таких «союзников» нужно было отбрыкиваться всеми руками и ногами. А ведь многие европейские лидеры в союзники просто-напросто навязывались. Английские элитарии мечтали, в большинстве своём, о совместной борьбе с Гитлером против большевизма. А вот во Франции среди многих политиков были сильны упования на союз с Россией против Гитлера. При этом самой России, как и в 1914 году, отводилась «почётная» роль поставщика «пушечного мяса». Одним из лоббистов советско-французского союза был видный французский политик консервативного толка Ж.-Л. Барту. СССР он ненавидел лютой ненавистью, что наглядно показало его поведение на Генуэзской конференции 1922 года, когда сей деятель жёстко оппонировал нашей делегации. Литвинов позже вспоминал об этом: «Его публичные выступления отличались прямотой, серьёзностью и убедительностью. Он не прибегал к дипломатическим фразам в ущерб смыслу и ясности своих выступлений…»

Тем не менее антисоветизм Барту не мешал ему лелеять планы задействования СССР в борьбе против Германии. Будучи министром иностранных дел Франции, он разработал проект создания «Восточного пакта». Барту предлагал создание целой системы коллективной безопасности в Европе. По его плану СССР, Германия, Польша, Чехословакия и страны Прибалтики должны были заключить между собой договора о взаимопомощи. Изюминкой же всего проекта была идея франко-советского договора, по которому СССР брал в отношении Франции такие обязательства, как если бы он был участником Локарнских соглашений, достигнутых в 1925 году. А эти соглашения, помимо всего прочего, гарантировали неприкосновенность германо-французской и германо-бельгийской границ. Кроме того, они предусматривали сохранение статуса Рейнской области как демилитаризованной зоны. Получалось, что СССР должен был согласиться охранять Францию и сдерживать Германию — как будто у него своих забот не хватало.

Советско-французский договор был всё-таки заключён, но уже без Барту, который погиб (вместе с югославским королём Александром I Карагеоргиевичем) от рук террористов 9 октября 1934 года. А заключать его пришлось (2 мая 1935 года) П. Лавалю — политику, настроенному резко прогермански. Лаваль вместе с А. Тардье и Г. Думбергом возглавлял довольно-таки мощный олигархический клан. Достаточно сказать, что туда входил крупнейший Французский банк. Эта клика была обеспокоена тем, как бы вывести Францию из затяжного экономического (да и политического) кризиса без каких-либо серьёзных структурных преобразований.

А надо сказать, что Франция, где тогда безраздельно господствовал финансовый капитал, в 30-е годы довела себя «до ручки». «В 1938 г. французская промышленная продукция составляла всего 70% от уровня 1929 г., — сообщает Р. Хидаятов. — Добыча угля находилась на уровне 1932 г. Из-за нехватки капиталов закрывались доменные печи. В 1937 г. их было 108, а в сентябре 1938 г. всего 78. Известный немецкий экономист Ю. Кучинский отмечал: «Французский финансовый капитал привёл хозяйство страны в такой упадок, что уже в 1938 г. Франция не была великой индустриальной державой»… Она занимала 7-е место в мире по выработке электроэнергии среди развитых держав, шестое — по добыче угля, пятое — по выплавке чугуна и стали. В результате падения рождаемости катастрофически уменьшалось население» («Дипломатия 20 века»).

Нужно было что-то делать, а делать ничего особо не хотелось. Господа-финансисты привыкли только паразитировать на своей стране. И вот ими был найден «выход» — интегрироваться в мощную германскую экономику, взявшую нешуточный разбег при Гитлере. Так, французскими деловыми кругами активно проталкивалась идея создания «Стальной Антанты» в составе Германии, Франции, Бельгии и Люксембурга. Понятно, что доминировала бы в такой структуре именно Германия. Сторонники сближения с Германией даже не возражали против передачи Гитлеру Данцига (Гданьска). Однако сам Гитлер от «интеграции» отказался. Францию он презирал и надеялся заполучить всё желаемое силой оружия. Но от услуг французских «германофилов» в Рейхе, конечно, не отказались — «лавали» могли ещё принести пользу. И они её принесли. После разгрома Франции в июле 1940 года Лаваль занял пост министра иностранных дел в марионеточном правительстве Виши. А в 1944 году он данное правительство возглавил. (После освобождения Франции этого коллаборациониста заслуженно казнили.)

И вот с таким человеком СССР заключил договор о взаимопомощи. Само собой, Лаваль постарался сделать всё для того, чтобы на выходе получилась простая бумажка, которая никого ни к чему не обязывала. Так, в договоре отсутствовало положение о военном сотрудничестве, без которого всё теряло смысл. Кроме того, договор содержал свыше двадцати пунктов, оправдывающих отказ от выполнения принятых обязательств. Впрочем, чего там было особо выполнять?

Советская историография всегда гневно заявляла о том, что СССР-то, дескать, предлагал свой проект, по которому каждая из сторон брала на себя конкретные обязательства. А вот «плохой» Лаваль взял да и всё обесценил. Ну да, конечно, обесценил. Только вот зачем тогда было СССР подписывать этот заведомо фарсовый документ? Какой от него был толк? Ведь можно же было отказаться и выставить Лаваля «саботажником» — на весь мир. И это наверняка сработало бы. За сближение с СССР ратовали весьма серьёзные силы. Та же самая советская историография утверждала, что Лаваль подписал соглашение под давлением левых сил и «трудящихся». Но это объяснение никуда не годится. Лавалю было, прямо скажем, плевать на левые силы и тем более на «трудящихся». Нет, на него давили те элитарные круги, которые не желали прогибаться под Германией, а хотели, как и Барту, стравить её и СССР. И они бы не похвалили Лаваля, если бы СССР договор не подписал. А так — советская подпись была получена, следовательно, сохранялась надежда на то, что «пустое» соглашение наполнится конкретным смыслом. Почин, как говорится, сделан.

Произошло вот что — Сталин и Лаваль пустили пыль в глаза антигерманской партии во Франции и в СССР. При этом Сталин несколько затруднил складывание единого западного фронта против СССР. Франция хоть как-то, но была связана договором — тем более что ещё в 1932 году СССР заключил с ней пакт о ненападении. Эффект от таких договорённостей был, по преимуществу, пропагандистским, но всё-таки…

У всего этого был один большой подводный камень. Сталин как бы ориентировал Коминтерн на то, что сотрудничество вовсе не обязательно должно быть только с левыми, то есть с социалистами. Сотрудничество возможно и с «правыми», центристами. И в этом плане показательно, что Лаваль принадлежал к центристской партии радикал-социалистов, которая в 1936 году вступит в блок с коммунистами и социалистами (Народный фронт).