Глава 8 Как Сталин спас Европу от марксизма

Глава 8

Как Сталин спас Европу от марксизма

Поражение революции в Австрии и Испании заставило Коминтерн искать новых путей. И там решили сделать неожиданный ход с тем, чтобы ошеломить и Сталина, и западных элитариев. В недрах ИККИ рождается проект создания «народного фронта» — политического блока коммунистов и социалистов (социал-демократов). Тем самым декларировался отказ от левацкого авантюризма в пользу политического прагматизма. Утверждалось, что Гитлер пришёл к власти благодаря расколу левых сил, поэтому для эффективной борьбы с фашизмом необходимо их объединение.

Затея с народным фронтом выглядела весьма респектабельной, но за ней, конечно же, скрывалось всё то же самое левачество. Коминтерновцы надеялись на то, что союз с коммунистами радикализирует социалистов, сдвинет их влево. Собственно говоря, так и произошло в Испании, где победил Народный фронт и где премьер-социалист Л. Кабальеро пытался проводить откровенно левацкий курс. (При этом Сталин всячески сдерживал авантюристов.)

Сталину был брошен серьёзный вызов. Отказаться от союза с социалистами он не мог. Очень многие коммунисты (в СССР и за рубежом) и в самом деле были уверены в том, что Гитлер победил благодаря отсутствию единства левых сил. При этом им и в голову не приходило, что таковое единство привлекло бы на сторону НСДАП все силы правее социал-демократов. И это могло бы реально привести к гражданской войне и серьёзнейшему геополитическому кризису. (В Испании так и произошло.) Возможно, для Германии это и стало бы лучшим выходом в сравнении с тем, что произошло в 1945 году. (Хотя, кто знает, до чего бы дошло противостояние.)

Но ведь у Гитлера в 30-е годы были все возможности избежать глобальной авантюры.

А вот для СССР всё обернулось бы страшной бедой — при любом исходе. Если бы в гражданской войне победили «правые», то возникло бы антисоветское правительство, имеющее огромный зуб на Москву, поддержавшую «единый левый фронт». И, вне всякого сомнения, в нём верховодили бы политики весьма брутальные — типа Гитлера. Собственно, Гитлер, скорее всего, и стал бы диктатором — как харизматический вождь всех антикоммунистов. И Англии не стоило бы никакого труда сколотить единый антисоветский фронт в Европе, в авангарде которого стала бы Германия. Саму Европу при этом напугали бы «коммунистической угрозой», проникшей в самое её сердце — Германию. Ну а дальше был бы «крестовый поход против коммунизма». Именно этого Сталин боялся на протяжении всего периода 30-х — начала 40-х годов. И ему всё-таки удалось избежать объединения всех западных сил против СССР.

При всём при том Сталин вынужден был бы оказывать грандиозную помощь «красной стороне», ведущей столь широкомасштабную войну. А это, в начале 30-х, когда индустриализация только набирала свой разбег, было бы ужасным разорением. Даже если бы левые и победили, то СССР всё равно оказался бы разорённым. И Россия пошла бы на поклон к красной Германии, восстановившей свою мощную промышленность. Последняя же превратилась бы в центр всего коммунистического и левого движения. Туда, вне всякого сомнения, устремились бы десятки тысяч интернационалистов со всего мира. И среди них оказалось бы очень много леваков, недовольных Сталиным и сталинским курсом. Далее Россию бы использовали — как сырьевой придаток левой Европы — в противостоянии с «реакцией».

При этом европейский конфликт всё равно был бы неизбежен. Левые в Европе схлестнулись бы с правыми, привлекая наши человеческие ресурсы — то есть бросая наших солдат на пушки и пулемёты фашистов.

Сталин всё это отлично понимал, поэтому был категорически против союза с социал-демократами. Особенно — с левыми, ведь они-то как раз и могли революционизировать всю социал-демократию. (При одновременной социал-демократизации, то есть либерализации коммунистов.) Но ведь опасения, приведённые выше, нельзя было озвучить «на публику». Масса коммунистов, особенно зарубежных, этого просто не поняла бы. Зачем думать о какой-то там России, когда дело пахнет революцией в Европе? Это же «национальная ограниченность», которая совсем не красит вождя мирового пролетариата!

Исходя из всего этого, Сталин взял на вооружение тезис коминтерновского лидера Зиновьева о «социал-фашизме». Это сработало — среди левацки настроенных коммунистов было принято отождествлять социал-демократов и фашистов. (Впрочем, и сами социал-демократы в долгу не остались, изобретя термин — «коммуно-фашизм».) И вообще, социал-демократов не любили, чему были веские основания.

Взять хотя бы историю с Венгерской Советской Республикой, которая пала именно благодаря социал-демократам. Правда, вначале она, благодаря им же, и возникла. В отличие от России, «пролетарская» революция в Венгрии опиралась на блок «большевиков» и «меньшевиков». Там вообще всё напоминало некую оперетку — с политическим уклоном. Сначала Венгрией, получившей независимость осенью 1918 года, правило «реакционное» правительство графа Хадика. Но оно почти сразу же было свергнуто в результате красного путча, устроенного левыми социал-демократами и «революционными социалистами». Революцию делали леворадикалы, однако к власти пришли умеренные либералы, милостиво отдавшие два министерских портфеля социал-демократам — причём правым, в перевороте не участвовавшим. Новое, либеральное правительство, как это и водится, очень много говорило, но мало делало. В стране начался голод, что вызвало недовольство, которым воспользовалась свежесозданная Коммунистическая партия Венгрии. По образцу России в стране стали возникать Советы, где заседали и коммунисты, и социал-демократы. Всё дело шло к революции, что немало обеспокоило Антанту. Тогда западные демократии решили особо не возиться с «суверенной» Венгрией и попросту выдвинули ей ультиматум, потребовав впустить оккупационные войска на определённые территории — для борьбы с революцией. Позже, через 38 лет, те же самые демократии будут громко возмущаться «советской оккупацией», положившей конец «венгерской освободительной революции».

Либеральное правительство Венгрии, конечно же, ориентировалось на Антанту, но даже для него это было слишком. В то же время и выступить против своих «демократических» покровителей оно не отваживалось. Решение было принято «соломоново» — кабинет ушёл в отставку, а власть передали социал-демократам — дескать, пусть расхлёбывают сами. Последние от такого «подарка» были явно не в восторге и поспешили разделить ответственность с коммунистами, вожди которых на тот момент сидели по тюрьмам (правительство-то было либеральное!). В результате произошло объединение двух партий в одну — единую Социалистическую партию Венгрии (СПВ), которая провозгласила советскую республику.

Далее начались соответствующие преобразования, которые свелись к национализации частной собственности. И тут социалисты сделали одну очень существенную ошибку — они национализировали помещичью землю, но крестьянам её не отдали. Поэтому село коммунистов не поддержало, хотя там было достаточно бедных крестьян.

В принципе у советской республики был шанс выжить — несмотря на начавшуюся оккупацию. Её, по заданию Антанты, устроили королевская Румыния и республиканско-демократическая Чехословакия. (Через 50 лет Запад будет оплакивать «пражскую весну», «раздавленную советскими танками».) Всё дело испортили правые социал-демократы, получившие важные посты в правительстве. Нарком военных дел Хаубрих и главком Красной Армии В. Беем сумели войти в сговор с Антантой и через английскую и итальянскую разведки передавали важнейшую информацию. И тут уже было победить очень трудно. Венгерская Советская Республика пала — благодаря социал-демократам. И это великолепно помнили коминтерновцы, перед которыми тогда закрыли блестящие перспективы. Ведь наряду с Венгрией советские республики возникли ещё в Баварии и в Словакии. Если бы венгерские социалисты дождались РККА (а она шла к ним на помощь), то дело могло пойти совсем «весело».

Впрочем, эсдеки «нагадили» коммунистам не только в Венгрии. Так, в Норвегии первоначально вся социал-демократическая Рабочая партия перешла на позиции большевизма и даже вступила в Коминтерн. Но потом эсдековское ядро всё же «опомнилось» и отошло от большевизма.

Весьма интересно получилось с Итальянской социалистической партией (ИСП), большинство которой стояло на большевистских позициях. Партия была готова вступить в Коминтерн, однако же оказалась не на «высоте» — руководство социалистов не сумело воспользоваться мощнейшим стачечным движением, отдав его на откуп «оппортунистическим» профсоюзам. Поэтому из ИСП вышло левое крыло, образовавшее вместе с группой А. Грамши «правильную», коммунистическую партию.

Иначе обстояли дела с Французской социалистической партией (ФСП). Она также воспылала большевизмом и заявила о необходимости вступления в Коминтерн. Это встретило противодействие правых, составлявших меньшинство. В конце концов это меньшинство покинуло ФСП, а сама она переименовала себя в «коммунистическую партию».

Со временем социалистическое движение раскололось аж на три лагеря. Сохранялся и даже доминировал Второй Интернационал, основанный ещё Ф. Энгельсом. Он стоял на позициях социал-реформизма и всячески критиковал большевизм. Там верховодили германские социал-демократы и английские лейбористы.

Приверженцы большевизма объединились в Третий Интернационал, Коминтерн. А между ними завис «Двухсполовинный Интернационал», официально именуемый «Международным объединением социалистических партий» (здесь ведущую роль играли австрийские эсдеки и Независимая рабочая партия Англии). «Двухсполовинные» социал-демократы пытались угодить и вашим, и нашим. Они выступали за революцию и хвалили большевизм, однако считали последний специфически российской технологией, непригодной в условиях «передовой» Европы.

Когда выяснилось, что мировая революция опаздывает совсем уж неприлично, а большинство левых рабочих продолжает оставаться в рядах социал-демократии, Ленин решил сделать шаг навстречу последней. Он выдвинул лозунг «единого рабочего фронта», который, по его мнению, должны были создать коммунисты и эсдеки. Ильич, как позже и Троцкий, понял, что революция в Европе возможна только как плод совместных усилий коммунистов и социал-демократов (при этом особая роль должна принадлежать левым эсдекам). Ленин писал: «Цель и смысл тактики единого фронта состоит в том, чтобы втянуть в борьбу против капитала более и более широкую массу рабочих, не останавливаясь перед повторными обращениями с предложением вести совместно такую борьбу даже к вождям II и II? Интернационалов».

Социал-демократы откликнулись на предложение большевиков, и в апреле 1922 года в Берлине прошла конференция представителей всех трёх Интернационалов. Там обсуждался вопрос о подготовке всемирного рабочего конгресса. Казалось бы, создание единого фронта — есть дело решённое, но в самый последний момент лидеры Второго и «Двухсполовинного» Интернационалов решили проводить рабочий конгресс без коммунистов. Более того, «Двухсполовинный» интернационал объединился со Вторым в Социалистический рабочий интернационал.

Так что у коммунистов не было каких-либо причин любить эсдеков. И тезис Зиновьева о «социал-фашизме» многие встретили с большим удовольствием. Сталин был далёк от зиновьевского левачества, но сравнение социал-демократов с фашистами показалось ему мощным политтехнологическим орудием, с помощью которого он вознамерился сорвать объединение коммунистов и социал-демократов, грозившее левой революцией.

Итогом сталинских усилий, предпринятых на этом направлении, стало решение X пленума ИККИ (июль 1929 года). На нём «социал-фашизм» был объявлен «особой формой фашизма в странах с сильными социал-демократическими партиями». Более того, редактируя документы пленума, Сталин вставил следующее положение: «Пленум ИККИ предлагает обратить особое внимание на усиление борьбы против «левого» крыла социал-демократии, задерживающего процесс распада соц.-демократии путём сеяния иллюзий об оппозиционности этого крыла к политике руководящих с.-дем. инстанций, а на деле всемерно поддерживающего политику соц.-фашизма».

Многим такая формулировка казалась и до сих пор кажется абсурдной. Как же так, ведь левые социал-демократы были всегда ближе к коммунистам, чем правые? Но тут-то, как говорится, и собака зарыта! Сталин отлично понимал, что сами по себе коммунисты устроить ненужную ему европейскую революцию не могут, им необходима помощь социал-демократии. А внутри последней есть только одна сила, способная сблизить два «отряда рабочего движения» — это левое крыло эсдеков.

В самом деле, в 30-е годы левые социал-демократы (социалисты) сделали для дела европейской революции намного больше, чем коммунисты.

Самый яркий пример — Испания. Здесь в октябре 1934 года вспыхнуло мощное «рабочее восстание». Руководил этим восстанием Мадридский революционный комитет во главе с левым социалистом Кабальеро. Именно он разработал план восстания, по которому вооружённые отряды Федерации социалистической молодёжи (ФСМ) должны были захватить главпочтамт, Министерство внутренних дел и другие важные «точки». Отрядами руководил С. Каррильо, тогдашний секретарь ФСМ. Позже этот деятель станет коммунистом, а потом, уже в 60 — 80-е годы, навяжет Компартии Испании (КПИ) так называемый «еврокоммунизм», представлявший собой некую смесь коммунизма и социал-демократии. По сути, еврокоммунисты требовали сохранения основ западного строя (прежде всего буржуазной демократии) — при условии проведения широких социальных преобразований. Как видим, Сталин совершенно верно опасался разлагающего влияния левой социал-демократии, которая сдвигала эсдеков влево, а коммунистов «вправо» — точнее, в сторону либерализма.

Мадридское восстание окончилось неудачей — Кабальеро и Каррильо явно переоценили свои силы.

Несколько «веселее» пошли дела в испанской провинции Астурии, которая была центром угольной и металлургической промышленности страны. Тамошний, астурийский революционный комитет также возглавлялся левыми социалистами, хотя в нём нашлось место и двум коммунистам. Астурийские шахтёры сумели разоружить жандармов, штурмом взять казармы и установить контроль над всей провинцией — кроме её центра Овьедо. Бои между повстанцами и властями продолжались две недели и были подавлены — по плану, составленному генералом Ф. Франко (тем самым). При этом Сталин никакой помощи повстанцам не оказал, чем в немалой степени и решил исход дела.

В Австрии тоже произошло восстание рабочих. Здесь с 1923 года действовала организация Шуцбунд («Союз обороны»), являвшаяся, по сути дела, военизированным крылом Социал-демократической партии Австрии (СДПА). В её рядах состояло 100 тысяч человек, настроенных достаточно решительно. Лидеры «Шуцбунда» тяготели к левому «полюсу» социал-демократии, но руководство СДПА постоянно сдерживало их, выступая за социал-реформистский путь развития.

Между тем в 1932 году в стране возникло крайне правое правительство Э. Дольфуса, равнявшееся на фашистскую Италию. Оно постепенно стало вести наступление на левые силы, а в 1933 году запретило компартию. (Что характерно, социал-демократы это проглотили.) Наконец пришло время и самих социал-демократов. 12 февраля полиция попыталась обыскать помещение СДПА в городе Линце. Это встретило вооружённое сопротивление шуцбундовцев. В советской историографии по этому поводу очень сильно негодовали — дескать, какой чудовищный произвол! На самом же деле в Линце имел случай самого настоящего левачества. Так реагировать на обыск могли только радикально настроенные бойцы.

В Линце начались бои, которые очень скоро перекинулись и на другие города Австрии. Шуцбундовцы восстали и в столице — Вене. По сути, речь шла уже о социалистической революции. Правительству и военизированным союзам крайне правых удалось её подавить, после чего в стране установился режим, очень похожий на итальянский фашизм. Сталин же восставшим практически никак не помог — как и в Испании.

Так что Иосиф Виссарионович «гнобил» социал-демократию и особенно её левое крыло вполне сознательно, с позиций убеждённого контрреволюционера.

А вот Троцкий, наоборот, требовал создания единого фронта, чем и проявил себя как настоящий ленинец. А точнее было бы сказать так — это Ленин в начале 20-х годов перешёл на позиции Троцкого. Ведь именно Троцкий всю дорогу от III съезда РСДРП (1903 год) и до лета 1917 года выступал за объединение «революционных» большевиков и «оппортунистических» меньшевиков. Он пытался соединить радикализм одних и умеренность других в некоем, достаточно сложном синтезе. В чём же была его суть?

Вот тут самая пора вспомнить о формуле Троцкого — «Без царя, а правительство — рабочее». О ней уже речь была выше. Но тем не менее вернуться к данной формуле. Что значит — создать рабочее правительство без царя? Это значит следующее — после свержения монархии, на этапе «буржуазно-демократической» революции, власть должна принадлежать не буржуазии, но пролетариату, то есть — социалистам. А эти социалисты призваны осуществлять «буржуазно-демократические» преобразования ускоренным темпом, да ещё имея в виду социалистическую перспективу.

Это в России. А как такая формула работала бы в Европе, где «царя» (самодержавного монарха) давно уже не было, а была «передовая» демократия? Там Троцкий хотел сохранить основы западной демократии и капитализма, но при доминировании левых сил — коммунистов и социал-демократов, объединённых в единый фронт. Левые правительства не препятствовали бы развитию капитализма, ведь согласно марксизму социализм наступит только после того, как сам капитализм себя исчерпает. Однако они контролировали бы этот процесс, подготавливая плавный, без особых потрясений, переход от одного строя к новому. Зачем же разрушать величие европейской культуры? Нет, его надо трансформировать. Коммунисты сами по себе с такой задачей не справились бы — слишком уж они были радикальны. Не справились бы с ней и социал-демократы — они, напротив, не желали никакой социалистической трансформации капитализма, думая лишь о том, как бы его «улучшить» посредством социальных реформ. А вот вместе, уравновешивая друг друга, социалисты всех мастей смогли бы двигать развитие капитализма в нужном направлении. По сути, такой подход вполне устраивал транснациональную олигархию, ведь он позволял поставить на службу капитализму не только социал-демократов, но и коммунистов. И пусть левые «имели бы в виду» свою «социалистическую перспективу»! Реальность-то всё равно оставалась бы капиталистической.

При Сталине эти замыслы так и не были реализованы. Вождь сдерживал социалистическую революцию в Европе, но в то же самое время контролировал тамошних коммунистов, используя их как рычаг геополитического влияния. Однако позже, в 70 — 80-е годы, большинство компартий так или иначе перейдёт на позиции еврокоммунизма. Вот тогда-то и сбудутся мечты Троцкого.

Ну а какую же роль Троцкий отводил России? Нет, отнюдь не «вязанки хвороста для костра мировой революции» (это был подход Зиновьева). Лев Давидович рассматривал Советскую Россию как некую базу поддержки (прежде всего финансовой) левого движения в Европе. Понятно, что всё это обрекало Россию на конфронтацию с Европой «правой», которая не собиралась уступать социалистам. К этой же конфронтации, чреватой огромными затратами, вели и разработчики концепции народного фронта из Коминтерна.

Пробивая свой проект, они принялись давить на Сталина — через Димитрова, бывшего одним из ведущих функционеров ИККИ. Последний был восходящей звездой «пролетарского интернационализма» — ещё бы, ведь ему удалось победить на знаменитом Лейпцигском процессе самого Геринга!

В течение апреля — июня Димитров пытался убедить Сталина в необходимости объединения коммунистов и социалистов — на антифашистской базе. При этом Сталин продолжал стоять на своём и писал Димитрову о необходимости продолжать прежний курс, предполагавший изоляцию от социал-демократии.

Кроме того, Димитров направил Сталину письмо, в котором предложил некоторую децентрализацию Коминтерна. «Руководящие органы… — писал он, — берут на себя разрешение почти всех вопросов секций, в результате чего получается, с одной стороны, невозможность сконцентрироваться на основных вопросах, а с другой — привычка руководства секций Коминтерна ждать обыкновенно решений из Москвы».

Выглядело всё это весьма демократично. Но в реальности Димитров, и те, кто за ним стоял, просто-напросто хотели освободиться от диктата Сталина и Кремля — с тем, чтобы в будущем создать новый центр красного глобализма. Не исключено, что он возник бы в одной из европейских стран, пошедшей по пути народнофронтовской революции. (К слову, о новых центрах. В 40-е годы Димитров вёл переговоры с Тито о создании «Балканской федерации». Очевидно, этот деятель вовсе не был таким просоветским простачком, каким его принято представлять.)

Показательно, что лидеры Коминтерна не боялись предлагать Сталину собственные политические проекты. А ведь нас уверяют в том, что Коминтерн к тому времени «деградировал» и был послушным оружием в руках Сталина. И тут — такая неожиданная самостоятельность… Но удивляться здесь нечему. Было бы очень наивным полагать, что такая махина, как Коминтерн, столь быстро сдаст свои позиции. Нет, «пламенные интернационалисты» готовы были контратаковать национал-большевика Сталина.

Понятно, что Иосифу Виссарионовичу никакая победа левых сил где-либо в Европе была не нужна. Сталин, как мог, тянул с решением, но всё же дал добро на проведение нового курса. При этом он затянул открытие VII, «судьбоносного» конгресса на несколько месяцев. И во время самого форума вождь держался как-то совсем уж отстранённо. «Сталин не только не выступал на конгрессе, но и почти не принимал участия на его заседаниях, — пишет В.3. Роговин. — И.Б. Тито, принимавший участие в конгрессе в качестве секретаря югославской делегации, впоследствии вспоминал, что за месяц работы конгресса Сталин появился на нём лишь один или два раза, садясь в президиуме за одной из колонн, откуда он почти не виден делегатам» («Сталинский неонэп»).

Однако же Иосиф Виссарионович вовсе не собирался сдаваться. Не сумев торпедировать Народный фронт, он решил перехватить сам проект и выхолостить его революционное содержание. Сталин, ещё до конгресса, выступил со своей инициативой. Он предложил французским коммунистам заключить союз не только с социалистами, но и с партией радикал-социалистов. Это грозное название использовала вполне умеренная, центристская партия, находящаяся намного правее социалистов. Её включение в Народный фронт объяснялось необходимостью расширения политической базы антифашизма. И это объяснение было «проглочено» — левые пошли на объединение с центристами. Возможно, коминтерновцы надеялись на то, что победа Народного фронта на выборах вызовет такой подъём революционного движения, который сметёт радикалов (от которых нужны были только голоса в общую избирательную копилку). У них ведь был перед глазами пример 1917 года, когда за несколько месяцев после падения монархии произошло полное банкротство леволиберальной партии кадетов. Но ведь Россия тогда участвовала в мировой войне, что и способствовало жесточайшей радикализации. Во Франции же ситуация была, конечно, весьма не простой, однако не настолько.

Тем не менее надежды на радикализацию были вполне обоснованны. В середине 30-х произошло довольно-таки резкое полевение европейских социал-демократов. Так, Французская секция Социалистического Интернационала (СФИО) в 1935 году на какое-то время встала левее компартии. «Как ни странно коммунисты… оказались менее радикально и более прагматически настроены, чем социалисты, — замечает В. Галин. — ФКП предлагала включить в программу Народного фронта лишь непосредственные демократические требования, вокруг которых можно было объединить широкие слои народа: отмену чрезвычайных декретов, роспуск фашистских мятежных лиг, сохранение и расширение демократических свобод. Однако руководство СФИО заявило, что такая программа недостаточна, в ней нет ни единой «реформы социалистического характера», и выдвинула свою программу «структурных реформ, социализации (национализации) крупных предприятый, банков, страховых компаний и т.д.»» («Политэкономия войны. Тупик либерализма»).

Создаётся такое впечатление, что где-то заработали некие скрытые механизмы. Каким-то силам понадобилась левая революция во Франции. Нужно было, чтобы в Европе вспыхнула большая война, в которую планировали втянуть СССР. Позже эту задачу хотели решить в Испании, где также сложился народный фронт и где была соцпартия, также занимающая позиции левее коммунистов. Но Испания всё-таки не имела такого веса в Европе, как Франция.

Сталин все эти расклады понимал. И делал всё для того, чтобы предотвратить французскую социалистическую революцию. Обращает на себя внимание то, что конгресс Коминтерна прошёл через несколько месяцев после заключения советско-французского договора. Сталин сознательно затягивал с его проведением. Ему было нужно заключить договор раньше, чем соберётся конгресс. По сути, договор с Лавалем использовался как некий прецедент. Дескать, можно договариваться не только с социалистами. Тем самым Сталин как бы страховал себя от возможных нападок со стороны ортодоксов, которые были недовольны его широкой трактовкой народного фронта.

Сталин сумел провести коммунистов и социалистов, но Троцкий сразу же раскусил манёвр своего давнишнего соперника и яростно обрушился на сталинцев: «Коминтерн — конечно… совершил самый головоломный поворот за всю свою историю. От теории и практики «третьего периода» и «социал-фашизма» он перешёл к перманентной коалиции не только с социал-демократами, но и с радикал-социалистами». Да, это действительно был крутейший поворот, вполне достойный сталинского гения, соединявшего, казалось бы, несоединимое — осторожный консерватизм и революционное новаторство.

Вместо коалиции левых сил получилось более широкое объединение. Сталин подспудно проводил идею о том, что «народное», «национальное» — превыше «рабочего», то есть классового. С подачи Иосифа Виссарионовича происходила определённая национализация прежде совершенно нигилистических компартий, находящихся в смысловом поле красного глобализма. «Позиция защиты буржуазной демократии, недавно занятая Коминтерном, носила условный и временный характер и была тесно связана с вновь возникшим интересом к определённым национальным традициям, а также служила оправданием Коминтерном оборонительных войн со стороны неагрессивных капиталистических государств, — замечает К. Макензи. — Открытие в национальной «буржуазной» традиции достойных внимания элементов привело к некоторым интересным проявлениям коммунистического патриотизма. Французские коммунисты эксплуатировали «принципы 1789 года», американские коммунисты — наследие Вашингтона, Джефферсона и Линкольна. Готвальд, будущий коммунистический президент Чехословакии, объединил классовую борьбу с наследием национального движения чехов… Прониклись ли коммунисты национальными идеями? До некоторой степени да» («Коминтерн и мировая революция»).

До этого сталинского гениального зигзага ещё была надежда заключить достаточно (хотя и не слишком) радикальный блок европейских коммунистов и социалистов. И тем самым создать в Европе мощный центр социализма, независимый от Сталина и Москвы. Троцкий сделал всё для того, чтобы этот блок возник. Он попытался внедрить своих сторонников в социал-демократическое движение. Так, в 1934 году с благословения Льва Давидовича в СФИО вступила троцкистская Коммунистическая лига, возглавляемая П. Франком. Там она образовала фракцию «большевиков-ленинцев». Этот шаг был громко назван «французским поворотом». Позже Троцкий призовёт всех своих сторонников последовать примеру КЛ.

Вхождение троцкистов в соцпартию было нужно для того, чтобы радикализировать её и направить на сближение с ФКП (на антисталинской основе). Троцкий надеялся на то, что создание прочного союза социалистов и коммунистов сделает последних более «европейскими», более независимыми от Москвы.

Сначала всё складывалось весьма успешно. Партия значительно полевела — во многом благодаря присутствию там троцкистов. А в июне 1935 года Франк даже стал членом руководства СФИО.

Но после VII конгресса Коминтерна вместо левого блока возник разношёрстный широкий фронт, не способный на какие-то серьёзные свершения. Это сказалось и на положении троцкистов — во второй половине 1934 года Франк был исключён из руководства СФИО. Леворадикалы были теперь не в чести. Соцпартия стала склоняться вправо.

В мае 1936 года Народный фронт победил на выборах в парламент, и к власти во Франции пришло лево-либеральное правительство социалистов и радикал-социалистов. (Коммунисты в него не вошли, но обещали поддержку.) В этот момент вся страна была объята волной забастовок, парализовавших хозяйственную жизнь. Состоятельные люди уже стали переправлять деньги за границу. И у всех на устах было только одно слово — «революция».

Но коалиционное правительство, вместо того, чтобы уступить место более левым, сдвинулось вправо. Вот где пригодились радикал-социалисты, которых «впихнули» в Народный фронт по инициативе Сталина! Административный аппарат был мобилизован должным образом, и революции удалось избежать. А обязана этим Франция в первую очередь Иосифу Виссарионовичу Сталину.