Глава тринадцатая Вообще о походах викингов

Глава тринадцатая

Вообще о походах викингов

Так северные жители занимались воинским ремеслом и жили войной до того самого времени, когда христианская вера утвердилась на севере. Ничто не спасало от них — ни отдаленность Испании, ни великое могущество франков, ни огражденное морем царство англосаксов, ирландцев и шотландцев, ни дикая храбрость и численное превосходство славян и чуди. Для грабежа, владений и добычи викинги ездили к дальним и близким берегам, в страны, никому не известные, и к народам, которых название они никогда не слыхали. Без компасов и квадрантов они плавали по самым обширным морям, без осадных орудий брали укрепленные города.

Черное, Каспийское и Средиземное моря носили их боты. Немецкое и Северное море, также Балтийское, с утесами и отмелями, были для них родными местами. С одной стороны они проникли до Ледовитого океана, открыли путь около Нордкапа в Белое море и посещали богатую Бьярмию; с другой устремлялись в Испанское море, через Гибралтарский пролив в Средиземное, берега корого они также посещали и высаживались на почву Италии. От Нордкапа до Гибралтарского пролива они повелевали всем океаном и впадающими в него реками; Фарерские острова, Исландия, Гренландия, Северная Америка принадлежат к числу их открытий; между тем как эти страны, отчасти не обитаемые, впервые населялись скандинавскими поселенцами, викинги переплывали Балтийское море и по ту сторону его покоряли славянские и чудские племена — в то же время другие викинги завоевывали часть Франции, Англии, основывали государства и Ирландии и на Гебридах, овладевали Шотландскими островами, нападали на Шотландию. Одни сражались с маврами в Испании и на африканском берегу, другие — с теми же маврами на Каспийском море, и посещали азиатские народы. У сарацинов они отняли Сицилию, у греческих императоров и ломбардских князей — южную Италию; даже Константинополю нередко угрожали соседние с ним норманнские государства. От тех же викингов с севера посылались вспомогательные войска их землякам, утвердившимся в Англии и Ирландии. Другие отряды вели борьбу с Грецией, защищали знамя и столицу империи, охраняя дворец и особу императора. Так, словно на картине, является история викингов. Они разъезжали по всем морям и странам, разведывая, нельзя ли где сделать какое завоевание или приобрести владение, испытывали силы во всех приключениях и опасностях и искали славы смелыми делами.

Высеченные на камне руны еще поныне сохраняют память о многих викингах из Свейской и Готской земель, погибших в походах в восточные и западные страны. Равальд из Эда в Упландии был вождем пехотного войска в Греции, а Мерзе из Тиллинга нажил там большое богатство для своих наследников. Видбьерн из прихода Данмарка близь Упсалы, Кетилль из Фрестада — называются на памятниках мореплавателями в Грецию; также и об Аке из Эрнтуны надпись сказывает, что он направлял суда в Греческое море. Такие же поездки предпринимали Торд Ярлсон херада Уллеракера, Туке из херада Ангарна, Свейн и сын Торд из Эда и много других уроженцев Улландии, которых, написанные рунами, отчасти изгладило время; известно только то, что все они пали в Греции или в ней кончили свою жизнь. То же самое рассказывают о каком-то Леуре из прихода Гегбы в Восточной Готии, или Готландии. В Греции же умерли Хединвар, Нафвельсон и Ульриф, оба из Седерманландии, один из Спиллевика, второй из Рабы и еще третий из Тумбо. В приходе Хвитарюна в Финхедене и Смоланде (Hvitaryd in Finbeden und Smoland) находится каменный памятник с рунами, поставленный отцом в честь сына своего, Свейна, молодого еще человека, скончавшегося на Востоке, в Греции.

Олаф, из прихода Стура Мальм (Большой Мальм) в Германландии, после многих военных подвигов на Востоке, кончил дни свои в Лангбардаландии (Ломбардии). Тут же скончался и Хольме из прихода Тебы в Упландии. На одном алтарном камне в центре Гамла Упсалы прочли имя, написанное рунами, Ватарфа, отбывателя в Англию. Керфаст из Скультуны в Вестманландии и другой, имя коего стерлось уже от времени на камне о его приходе Дантуне, несколько раз, по словам надгробных памятников их, ездили в Англию. Сохранился также памятник о странствовании в Англию Бруса из Гесликландии и о его брате, которого он сопровождал туда. Тут же поселился и Фейра из Гегтебы в Упландии. В Англии умерли Осл из Лундбы в Вестманландии, Туке из Каги а Восточной Готландии, Каре из прихода Бербы, Текгамар из прихода Свира Нюкирке в Седерманландии и неизвестный из Гельштада в Упландии. Там же умерли Гуннар Грулесон из Нефвельсе, Гуннар Сандсе в Нюдингене в и Торир с неизвестным из прихода Берги. В Английском море утонул неизвестный родом из Седерманландии и Свейн из херада Лигундры во время своей поездки в Англию.

Твердо и бесстрашно стоял на корабле Гудмар из Рабы в Нодерманландии во время плавания на запад, а Спют из Кюлы проник далее, сражался и брал замки. Во время плавания туда же окончили дни свои Рагнар из Лерба, Сельве из Бетны и Габерн из Ардалы, все седерманландцы, и один неизвестный из Едсверы в Западной Готландии: имя его когда-то читалось на камне, где замечено, что он был чрезвычайно воинствен. С Гаути, или Гути, отправлялись в поход на запад: Асур, сын Хакона, ярла из Бро в Упландии, Свейн из Гасинги в Седерманландии и Тьяльфер из Ландерида в Восточной Готландии. Редфос из Готландии в плавании своем был убит коварным образом бламинами (маврами).

Бьерн из Лунда в Упландии делал нападения на Вирландию, Аскер из Ветхольма прославился в Ливонии и Олаф из Асарпа — в Западной Готландии: он знаменит своей смелостью и лишился жизни в Эстонии. Свейн с острова Селы (на озере Меларен) в Седерманландии часто ездил на своем дорогом корабле мимо Думснеса в Семигаллию. На одном камне в приходе Туринге, покрытом рунами, сказано, что он поставлен в память мужа, который пал как вождь одного отряда в Гардуне (Гардярике, Хольмгарде). В Хольмгарде пал также Сигвид из Сетерштама в Седерманландии, ездивший на своем длинном судне. Много других, по свидетельству их надгробных камней, пало в царстве, лежащем на востоке (Austtr, Austriki), то есть в землях по ту сторону Восточного (Балтийского) моря. Там убит и Ингемунд, сын ярла из херада Уллеракера; там умер сын Гисмундера из Аттупдаландии и херада Валлентуны; там пали братья Торкиль и Стурбьерн, хорошие воины, надгробный камень которых и теперь можно видеть близ Вестра Тифстеген, и приходе Вагнхераде, в Седерманландии; кроме того, там же пали Ескиль из Бокштада, Соме из херада Иеанкера, Ингефаст и его племянники, сыновья Хольмфаста из округА Седертеле; там же пали вестготы Есберн и Юла, храбрые мужи, и остгот Ингвар из Табю, надгробный камень которому поставлен был отцом его, Сикстеном.

Нельзя также не упомянуть об Ингваре, который плавал далеко на юг и восток до сарацинской земли. До сих пор открыто 14 или 15 камней, поставленных в память вождей, принимавших участие в его долговременном путешествии. Из Уяландии ездил с ним Саб… (Сиббе?) из Онтилы, на собственном корабле; начальником на другом его корабле был тот муж, которому памятник, с изглаженной до половины надписью, находится в приходе Свингарне в Фьердгундраландии; в походе принимали также участие Гунвид из Тьерпа, Анунд из Гатуны и Гунлейф из Грана (в память его поставлены пятью его сыновьями два камня с руническими надписями, один из них — в Офвергранском приходе, другой — в Иттергране, в Гатунском хераде); из Остерготландии ездил Гуте, или Гете, с отрядом войска для освобождения Ингвара; из Седерманландии Ульф и Скарф из прихода Клостера, Бурстайн из Ардалы, Гуке из Боткюрки, Хольмстейн Гистберги: все они погибли с Ингваром в этом походе. В позднейшее время в замке Грифсхольме открыт был камень, лежащий у подножия тамошней башни, с рунической падписью следующего содержания: «Тула поставил этот камень сыну своему, Хаварду, брату Ингвара: они бесстрашно плавали в самую даль, в Кули и еще дальше к востоку… Умерли на юге в Серкланде (в земле сарацинов)». Памятник самому Ингвару еще не открыт.

Сколько можно заключать из многочисленных камней с насеченными рунами, напоминающих об его походе, это был человек известный, предпринимавший славный поход, в котором участвовали многие вожди и знаменитые люди.

Из сказания, получившего романтическую форму в позднейшей исландской словесности об Ингваре Видферле (дальнем плавателе) и его сыне, Свейне, видно, что на севере много говорили об этом походе и незнакомых странах на дальнем востоке и юге, посещенных Ингваром, что он был из знаменитого рода, умный и красноречивый, кроткий и щедрый к друзьям, жестокий к врагам, крепкий силами, белый лицом, с красивой осанкой, приличный в обществах и очень сведущий во всяком деле; умные люди сравнивали его с дядей его, Стурбьерном. Он хотел для себя королевского имени, но Олаф Скетконунг отказал ему. В досаде на то он собрался покинуть страну и искать себе земли и власти в других местах. Он поплыл с 30 хорошо снаряженными кораблями в Гардарику, провел там три зимы и научился там многим языкам.

Слыша много толков о трех великих реках, текущих к востоку от Гардарики, о величине средней, самой большой из них, из любопытства он отправился в окрестные места узнать от кого-нибудь, где устье этой реки. Однако ж этого никто не мог сказать ему. Ингвар решился лично узнать это и поплыл к крайним пределам Гардарики с 30 судами. Такое же путешествие предпринимал сын его, Свейн, по смерти отца. Эти походы и неизвестные места, куда приходили Ингвар и Свейн со своими товарищами; разные странные вещи и звери, виденные ими, иноземцы другой веры, их частые сражения с язычниками и победы над ними в этих землях, богатая добыча в серебре, золоте и других металлах, в оружии, в платьях и драгоценных вещах, их приключения с драконами, сторожившими золото, исполинами и чудовищами, разные опасности, из которых выручали их быстрая решительность и благоразумие, великие подвиги Ингвара и Свейна — все это составляет главное содержание саги.

Ингвар и большая часть его сподвижников погибли на обратном пути; только один корабль, на котором плыл Кетилль, один из товарищей Ингвара, воротился счастлива в Гардарику, другой же, сбившись с дороги, попал наконец в Константинопольскую пристань. Кетилль же остался на зиму в Гардарике, а весной переехал в Свитьод; рассказал там все случаи похода, и хотя принес Свейну, сыну Ингвара, много горя, но и много богатства. После того сам Свейн предпринимал поход в эти восточные страны.[209]

Рассказы этой саги о поездках на Восток, подтверждаемые руническими памятниками, напоминают о походах викингов в Каспийское море. Арабские писатели, как видели мы, говорят, что Прикаспийские страны, принадлежащие сарацинским князьям, посещались русскими викингами, которые со своими флотами входили в Дон, потом спускались вниз Волгой и грабили везде, где ни появлялись, Не другие, а скандинавские викинги, или в Гардарике находившиеся норманны, были те руссы, которые в 968 или в 969 тлу совсем разграбили Приволжские города Булгар, Итиль, Хазеран (под именем которого понимается восточная половина города Итиля) и Семеренд, большой и старинный город между Итилем и Дербентом и выше всякого описания богатый виноградниками (там находилось до 40 тысяч виноградных кустов). Русские викинги нападали на всех, разорили, по рассказам современных арабских писателей, все поселения булгар, хазар, буртасов на Волге, захватили все их имущество и тотчас после того удалились в Грецию и Испанию. В Испанию, именно в Галисию, действительно прибыл в 969 году флот викингов под начальством Гудреда, брата норвежского короля, Харальда Серая Шкура.

Об этих походах, может быть, сохранила темное и сбивчивое воспоминание одна северная сага; ее рассказы похожие на басню, потому более, что подобные путешествия направлялись на самый дальний восток, в страны, не посещенные еще никем, обитаемые разными народами, чужими по языку и обычаям; там чудесный зверь, слон, и пламя, вылетающее из земли, с разными другими невиданными явлениями предстали глазам северных жителей, не знакомых с природой и произведениями Азии; известия о том, занесенные викингами на север, доставили огромное раздолье воображению и были украшены сагой до неваероятности.

Исландцы, историки древнейших времен Севера, говорили только о поездках отдельных лиц в Гардарику (Россию), но ничего не рассказывают о происхождении князей Гардарики из Скандинавии, также и о том, что скандинавские люди, так называемые в русских летописях варяги, были первыми основателями и государями Руси. Причина, вероятно, та, что исландские летописи, как уже замечено, только по особенным случаям говорят о шведских делах, смотря по тому, в близком или в отдаленном отношении находятся они к событиям и переворотам в Норвегии; иногда же мимоходом поминают о тамошних отдаленных происшествиях, по поводу происхождения какого-то исландца из Швеции или его поездки туда и недолгого там пребывания. Впрочем, все события в Швеции и Гардарико были для них, кажется, неизвестны, потому что они вообще имели мало сношений с этими странами. Вероятно, однако ж, что в Исландию занесены были некоторые саги о поездках из Свейской и Готской земли в Гардарику и разных замечательных случаях в этой земле. Таковы, были сомнения, те самые саги, которые со множеством других в позднейшей исландской словесности получили романтическую форму в чудных стихотворениях об Ингваре Вил ферле, Орваре Одде, Херауде и Бозе, Гетрике и Рольфе; основой им, вероятно, служило истинное предание, как 6ы ни было оно перемешано с баснями и чудесами, особенно потому, что главное место действия в этих сагах — противоположные берега Балтийского моря внутри России, так же страна близ Ледовитого моря, обитаемая чудью и другими неизвестными народами, где старинное народное верование помещало отчизну исполинов, карликов и чудовищ. Впрочем, есть и другие памятники, надписи которых показывают, что Асгот, или Асгет, из Аттундаландии и Нертунекого прихода плавал к востоку и западу; что брат Брюнюльфа, Ские, и Анунд из Рунтуны в Седерманландии ездили далеко по свету; что Кизил из Рида в Аттундаландии сделался славным в дальних краях, что Арне из прихода Данмарка, Остен из прихода Фресзунда и много другие путешествовали далеко «на чужбине», на иноземных береги х умерли, или пали, или погибли со всеми кораблями.

Справедливо можно сказать, что эти путешествия викингов во многих отношениях походили на разбойничьи наезды, буйные вспышки дикой силы, да и были таковы на самом деле. Но и они не остались без важных последствий.[210] Правда, в то время, когда гроза еще продолжалась это было наказанием для человечества, ужас носился перед ними, кровь и разорение отмечали их шаги; многие тысячи семейств видели погибель своего счастья. Однако ж законы, гражданский порядок и мирное искусство возникли на северо-западном берегу Франции благодаря заботливости тех самых рук, которые держали окровавленный меч. Англия со времен норманнского завоевания и воцарения в ней государей из рода викингов считает начало своей государственной деятельности, своего значения и силы, как держава. Русское государство, основанное скандинавскими королями, под защитой северных дружин, быстро распространилось в обширную державу, соединив в себе славянские и чудские племена на севере Европы, жившие без всяких взаимных гражданских связей. Сицилия, принадлежавшая сарацинам, и южная Италия, под властью разных их князей, существовали отдельно одна от другой и, следуя изменчивым успехам оружия, доставались по частям то тому, то другому; нормандские странники составляли в них одно целое, образовали государство, еще до сих сохраняющее пределы, назначенные его основателями Так долгая война, со всей гордой отвагой викингов, начатая небольшим норманнским поселением, кончилась основанием новых государств; это событие имело важное влияние на развитие государственного устройства Европы и на весь ход европейской образованности. Викинги, столько страшные в походах, были не такие уж варвары, чтобы оставить после себя одно слабое «воспоминание разорений и разбоев, вместо более прочного и благородного памятника для человечества. Хотя они любили проливать кровь, но зато приносили новую жизнь покоренным государствам, созидали, устраивали и смело вмешивались в общий ход мировых событий.

И для северных стран эти походы были благодетельны во многих отношениях. Какой исход без них нашли бы беспокойные силы? Если бы они ограничились только взаимной борьбой, то одичали бы нравы, — а они сделались мягче и восприимчивей к спасительному влиянию христианской веры, чему именно воздействовали походы викингов, установившие сношения и связи с более образованными народами. Для обуздания воинского духа и гордой отваги молодых людей не оставалось лучшего средства, как только утомлять их дикую силу под оружием, среди военных опасностей. Это стремление сил за пределы страны было необходимо для безопасного развития гражданской свободы, не задерживаемого внутренними раздорами.

В то время между государствами не было никаких сношений; одна война сводила ближних соседей; ее последствия никогда не простирались далее воевавших народов; тогда скандинавы, живя на самом севере, без другого соседства, кроме диких славянских и чудских племен, были бы совсем отчуждены от всякого сношения с миром, если бы не вызвали их морские походы. Через них они ознакомились с миром и сами стали известны ему. Их знали не только в ближних к ним странах вендов (славян), в Эстонии, Ливонии, Куронии, Семигаллии, России и Германии; они имели сведения об отдаленных землях и островах в океане, никому не известных; они узнали не только Шотландию и Ирландию с окрестными островами, но и Англию с покинутыми там римскими станами, валами и укреплениями. Плавая по всем судоходным рекам Голландии, Бельгии, Франции и Испании, они знакомились с природой и положением этих стран, видели богатые и укрепленные города, замки, храмы, выстроенные из камня, и много других произведений образованности; они знакомились с роскошной природой, вместо морозов и скудных произведений Севера, посылавшей столь щедрые благословения на земли, омываемые водами Средиземного моря; они видели чудесный Миклагард во всем блеске возможного великолепия, посещали Иерусалим и все святые места, привлекавшие толпы паломников в Обетованную землю.

Картина такого множества стран с их разнообразной природой и народов, различных нравами и обычаями, естественно, должна была расширить круг их знаний и пробудить в них новое понятие. Сокровища из золота и других драгоценных вещей, привозимые викингами, как добыча их морского разбойничества, в следующих веках исчезли из страны, подобно всякому неправедно нажитому добру, так же быстро, как и пришли; они принесли с собой только вкус к роскоши, но сами по себе, как добыча морских набегов, не имели большой важности. Гораздо важнее, что с этими походами возникли сношения у северных жителей с восточными и южными, установились торговые пути между Югом и Севером; скандинавы свыклись с путешествиями в чужие края за богатством и сведениями для состязания с другими народами в образовании. А постоянно боевая жизнь в продолжение многих столетий на открытом море, проходившая в смелой борьбе с самой непокорной из стихий, в предприятиях одно важнее другого, не должна ли была сообщить их духу какое-то дикое величие и обращать их помыслы к бесконечному?

Возвратившись домой, викинги могли передавать много новостей, много рассказов про чужие края и народы; они наблюдали обычаи иноземных вождей, учились усваивать их себе, получали воинскую опытность, обогащали себя сведениями. Это заохочивало молодых людей посмотреть сесь свет и узнать что-нибудь более домашнего быта, «Тот кажется для меня не слишком сведущим, кто не знает никакой другой страны, кроме Исландии», — говорил Боли Боллесон своему зятю, Снорри Годи,[211] в том же смысле, в каком Стурлауг Старфсон отзывался своему отцу, Ингольфу: «Немного будут говорить о нас, если не побываем у других народов»; или как исландец Торстейн отвечал племяннику своему по сестре, Кьяртану, который хотел купить пополам с кем-нибудь корабль, чтобы летом уехать из отечества: «Очень естественно, племянник, что у тебя есть охота узнать обычаи других народов». Точно так же одна сага заставляет говорить Свипдага отцу: «Для успехов в жизни надобно иметь какую-нибудь опытность: без того нельзя знать, куда повернется счастье; потому-то я и не хочу сидеть здесь больше и поеду». Его отец, Свипур, с удовольствием слушал сына и дал ему большую секиру, красивую и острую, с такими словами: «Не будь дерзок и горд с людьми: это предосудительно, но защищайся, если хотят испытать силы твои, потому что мужчине следует не хвастать, а храбро биться в опасностях и испытаниях».[212] В сагах везде встречаются подобные черты: они доказывают стремление духа к развитию и образованию, жившее прежде на Севере и питаемое походами викингов, как Фритьоф говорил Бьерну: «Я пойду на войну и стану изучать обычаи вождей»,[213] и как Вига Глум, великий исландский скальд и воин, говорил еще в юношеском возрасте: «Нахожу, что ничего не выйдет из моей молодой силы, если не уйду отсюда: тогда только, может быть, придет ко мне счастье моих славных родственников».[214] Если сыновья сами не рвались вон из отечества, их понуждали отцы, которые от детей, шатавшихся дома, не ожидали ничего, как только бесполезных людей, и думали, что «слабый в молодости редко крепнет с годами».[215] Путешествие в чужие края считалось практическим училищем рассудка и опытности не только для всякого гражданина, но и князя; в них видели лучшее средство для образования молодого человека, дли упражнения сил и обогащения знаниями о мире и человеке, как говорит Хавамаль (Речи Высокого): «Только дальний путешественник, или мореплаватель, знает всякие и рвы людей, если только умен». «Если какой-нибудь глупец, — замечает одна древняя сага, — поедет в Иерусалим, то думает схватить мудрости всей Вселенной, а воротившись, не умеет рассказать ничего, кроме пустяков, годных только на то, чтоб заставить посмеяться над ним», Потому и требовали от путешественника, чтобы он все замечал, что слышал или видел; хотели в нем зрелый рассудок, опытную мудрость, приличия в поступках, дарования во всех свободных искусствах, опытность и сведения обо всем, что было в употреблении у других народов, и происшествия в других краях. В этом смысле говорил Сигурд Сивер своему пасынку Олафу Дигре (Толстому), когда этот воротился в Норвегию после десятилетнего путешествия: «Теперь ты сделался опытным в боях и узнал обычаи иноземных вождей». Это же самое придавало значение воротившимся путешественникам. К ним относятся те похвалы, какими осыпает сага Олафа Трюггвасона, Олафа Дигре, Харальда Хардраде: «Они далеко ездили и желали изведать мир, за то и получили себе огромную известность и славу».

Но короли, перестав сами ездить в морские походы, имели обыкновение очень усердно расспрашивать викингов и других путешественников об обычаях и управлении войсками богатых и знатных людей.

Уже законы и религия Одина зародили в сердце норманна желание знаменитого имени и славы. Это желание известности в морских походах и стало главной чертой народного характера, Оттого-то скандинавы очень дорожли происхождением от славных предков. В то время, когда отличия и значение снискивались одними делами, осталось почетным принадлежать к знаменитому роду; недостаток дворянских грамот заменяло наследственное мужество, составлявшее славу родоначальника; для потомка оно было сильным побуждением прославлять свой род собственными делами. Мы видим из саг, что славное имя предков считалось в мужчине залогом сильного духа и разнообразных дарований. Из рода в род, по землям и морям, разносилась молва о подвигах и храбрости, потому что «геройские битвы раздаются далеко»[216]

Памятники, воздвигнутые на дорогах, пригорках, где происходили тинги, и на жертвенных местах, всегда напоминали о том бойце, в память славной жизни которого поставлен камень; его дела и смерть были воспеты скальдами. Дети на играх, пирах и вместо забав в долгие вечера слышали только про одни битвы и приключения храбрых людей, про их подвиги на море и на сухом пути. Если молодой человек, в котором еще не проснулось воинское мужество, достигал того возраста, когда война была для него приличнее разгуливания по домашнему двору или звериной охоты, он рассуждал о своем положении, подобно Хейдреку, что в будущем не много станут рассказывать про него, не услыхав ничего, кроме того, что он сделал до сих пор; потому хотел испытать себя в битвах, для получения такой же славы, какая была уделом его отцов и дедов.[217]

По рассказам саги, Хаки, смертельно раненный в битве при Фюрисвалле (равнине на реке фюри, при Упсале), зажег свой корабль, нагруженныи оружием и трупами, велел положить себя на него и в этом пламени на всех парусах поплыл из островов в открытое море, чтобы жить в памяти потомства. Эйрик отказался с негодованием от свободы и всех благ жизни, какие предлагались ему за позор, велел бросить себя на копья и в предсмертных мучениях пел последнюю песню про свое мужество и презрение к смерти. Ивар велел поставить себе могильный курган в том месте на берегу его королевства, где всего чаще нападает неприятель. Рагнар, когда молва принесла ему весть о славных делах его сыновей, размышлял, как бы совершить самому какое-нибудь славное предприятие, которое затмило бы все другие, и отправился в поход на Англию только с двумя кораблями, потому что никогда еще не слыхано было, чтобы земля, подобная Англии, могла быть завоевана с такими малыми силами. Предприятие, разумеется, не удалось: король Элла взял в плен Рагнара Лодброка и бросил его в башню, наполненную змеями. Умирая, Рагнар пел песню. «Кто бы ни был ее сочинитель, — говорит красноречивый историк «Завоевания Англии норманнами», — она носит живой отпечаток военного фанатизма и религии, которые делали столь страшными датских и норманнских викингов в IX столетии» (О. Тьерри. История завоевания Англии норманнами).

Мы приводим здесь эту песню:

«Мы поражали мечами в то время, когда еще юный я ходил на восток готовить волкам кровавую трапезу, и в той великой битве, когда всех жителей Хельсингии я отправил в чертоги Одина. Оттуда корабли принесли нас в Ифу, где наши копья пробивали латы, наши мечи разрубили щиты».

«Мы поражали мечами в тот день, когда я видел сотни людей, лежавших на песке у одного английского мыса: с оружия капала кровавая роса; стрелы свистали, отыскивая шлемы… О, это было для меня такой же отрадою, как держать на коленях у себя красавицу!»

«Мы поражали мечами в тот день, когда я заколол юношу, который так гордился своей прической, спозаранку бегал га девушками и искал случая поболтать с вдовами. Какое же другог назначение для храброго, как не умертъ в бою в числе первых? Скучна жизнь того, кто никогда не бывал ранен; надобно, чтобы люди нападали и защищалисъ».

«Мы поражали мечами; но узнаю теперь, что люди — рабы судьбы и повинуются приговору норн, в присутствии которых начали жить. Я не думал, что мне придется умеретъ от этого Эллы, когда устремлял наперерез волнам свои ладьи и давал такие обеды хищным зверям. Но мне так весело при одной мысли, что для меня готовится место в чертогах Одина, что скоро, заседая на пышном пире, мы будем пить пиво полными черепами».

«Мы поражали мечами. Если бы дети Аслауг знали мои теперешние страдания, если бы знали, что ядовитые змеи вьются по мне и покрывают, меня язвами, они содрогнулись бы, в них вспыхнуло бы желание битвы, потому что я оставляю им мать» (в другом месте: «я выбрал для них мать»), от которой они получили бесстрашные сердца… Ехидна прокусили мне грудь и касается сердца, я побежден, но надеюсь, что скоро копье которого-нибудь из моих сыновей пройдет сквозь ребра Эллы».

«Мы поражали мечами в пятьдесят одной битве. Со мневаюсь, есть ли между людьми король славнее меня. С молодых лет я проливал кровь и желал такой смерти. Валькирии, посланницы Одина, называют, мое имя, манят, меня; иду пировать с богами на почетном месте. Часы моей жизни на исходе, но умру с улыбкой».

Все эти рассказы имеют только тот смысл, что в скандинавах преобладало желание знаменитого имени; везде п древних сагах оно является могучим двигателем жизни, исполненной подвигов и великодушного презрения смерти. Оно было главной целью, которую искали всей силой воли, данной в такой полной мере жителям Севера, всей отвагой, не бледневшей перед опасностью и смертью, храбрыми делами и смелыми путешествиями, странными предприятиями и искусстаом в гимнастических упражнениях. «Лучше умрем храбро и с похвалою, нежели явимся трусами. Король должен жить для славы и хвалы, а не искать долгой жизни и глубокой старости», — так говорили у скандинавов короли и храбрые люди, так и жили они. Славили жизнь и смерть, известность у современников да память в потомстве составляли всю прелесть существования. Ни одно житейское правило не залегло так глубоко в их сердце, как следующее изречение, переходившее из рода в род, замечательное даже и ныне:

Гибнут стада,

Родня умирает,

И смертен ты сам;

Но смерти не ведает

Громкая слава

Деяний достойных.

В этом смысле действовали всю жизнь великие личности. Бессмертие имело одушевляющую силу для молодого поколения; оно ускоряло для юноши возраст мужества; до этого — он оставался пустым человеком, вырастая у отеческого очага для незаметной доли, без уважения от современников, легко забываемый потомками; к этому числу принадлежали все, жизнь которых не была отмечена храбростью, не озарена славой. Известное имя приобретало для скандинава братьев по оружию и друзей, давало ему почетное место в королевской комнате, снисквало уважение старых и молодых, великих и малых.

Это пролагало для него путь к сердцу хорошей девушки, которая не столь любила красоту и молодость, сколько храбрость и достоинство совершенного мужа, лучше выражала людей с именем; неизвестным женихам отвечала так же, как Аса, дочь ярла Хринга, Стурлаугу: «На что же брать в мужья того, кто сидит все с матерью, в домашнем гнезде, и лучше любит заниматься хозяйством, нежели искать чести и славы?»

Молва рассказывала о смерти храбрых, и благородные родственникис ставили им памятники. «Камень (говорят памятники сами о себе) должен стоять на месте тинга в знамение… Памятник будет возвещать до тех пор, пока живут люди… Добрая слава должна разглашаться, пока существуют камень и руны».

Все побуждало к деятельности и располагало умы и стремления молодых людей к великим предприятиям. Ко всему тому присоединялась еще нужда. Сага заставляет так говорить Самсона своему отцу: «Желал бы я, чтоб вы достали мне кораблей и людей я уеду отсюда ознакомиться со знаменитыми вождями и посмотрю, не наживу ли где богатства для нашего содержания и нашей чести, чтобы не все сидеть нам дома, подобно девушкам, ожидающим женихов».

В этих словах заключаются разом в их совокупном действии все главные цели морских походов викингов: изучение нравов чуждых народов, также желание известности, почестей, богатства. Честь и добыча — главная цель во всех путешествиях викингов. В те времена в Скандинавии жителей было гораздо меньше, нежели теперь. Но и земледелие было также ограничено; большая часть земли, возделанной и населенной впоследствии, тогда была еще пустыней и лесом; скотоводство, доставлявшее сначала главные способы пропитания, требовало менее рук и более места, притом самые первые хозяйственные работы исправлялись рабами, оттого людей оставалось довольно; кроме названных нами способов содержания, да еще рыболовства, неоткуда было получать дохода; средства к прокормлению были скудны; вдобавок к тому, воинственному духу храбрых людей более всего нравилась беспокойная странническая жизнь; в таких обстоятельствах очень естественно, что природная склонность заставила их взяться за меч для добывания пищи.

Мы знаем это из прекрасных слов Кетилля Раумюрл его 18-летнему сыну, Торстейну, ленивому домоседу: «Молодые люди, — говорил старик, — нынче живут совсем не так, как бывало в моей молодости. Нынче они сидят все дома, привязавшись к жилищу, набивают себе живот и не стыдятся упреков в таком жалком образе жизни. Прежде стремились они к тому, что приносило славу, искали богатств и владений храбрыми делами, несмотря ни на какие опасности. У знатных людей, королей, ярлов и других наших собратий, было в обычае ездить в морские набеги за славой и богатством, которое не переходило по наследству от отца к детям, а зарывалось вместе с владельцем в могильном кургане. Когда ж сыновьям и доставалось недвижимое добро, они, хотя и занимали какую-нибудь должность, не могли удержать за собой жилище, если не бывали со своими людьми в морских набегах, не нажили денег и славы и не следовали примеру предков. Я сам нажил себе честь и деньги только тем, что пускался в опасности и жестокие битвы. Ты, полагаю, не знаешь, что такое жизнь храброго человека, так я скажу тебе. Хотелось бы, чтоб ты бросил постыдную лень, старался походить на своих родных и нажил себе имение и честь; ты уже в их летах, что пора пробовать, не пошлет ли тебе что-нибудь счастье». Эти слова пробудили молодого человека. «Теперь я довольно раздражен, если только это приведет к чему нибудь», — отвечал он в сильной досаде, встал и ушел. Вспомнил также и те отцовские слова, что он «не лучше бабы способен владеть оружием и что для его родни лучше будет чести, если его не будет». Эти слова глубоко запали ему в сердце: решась не слыхать более таких упреков он отправился в набег и, благодаря своей храбрости, стал значительным человеком. Летом бывал он в походе за добычею, а зиму проводил в своем поместье, Раумсдале.

Его сын, Ингемунд, которого мать была дочь ярла, так-же Ингемунда, в готском королевстве, получил воспитание у Ингьяльда, в Хафне, в Халогаланде. Ингьяльд был поселянином, пользовавшийся общим уважением; все лето жил он на корабле, вне отечества; зимой отдыхал; они были хорошие приятели с Торстейном, гостили друг у друга каждую осень, если возвращались с набегов. Сам Ингьяльд имел двоих сыновей, Грима и Гормунда, подававших большие надежды. Они заключили с Ингемундом братский союз (Fosterbrodralag).

Когда мальчики подросли и пришли в такие годы, что могли уже, по обычаю отцов, ездить в походы, Торстейн снарядил для сына, Ингемунда, корабль, а Ингьяльд — другой, для сына Грима. «Будьте рассудительны и осторожны, — говорил молодым людям Ингьяльд, — и берегитесь затевать бой с превосходящим в числе врагом. Славнее начинать понемногу и все расти и расти, нежели сделать великое начало и потом опуститься». Ингемунд и Грим поехали вместе, были благоразумны в походе, нападали только в таких случаях, когда находили выгодным, и к концу лета взяли пять кораблей.

Осенью пришли с 20 человеками к отцу Ингемунда, Торстейну, провести у него зиму. Спустя некоторое время Торстейн дал заметить, что он не очень рад зимним гостям, потому что тяготится содержать такую большую толпу. «Ты не должен говорить того, батюшка, — отвечал Ингемунд, — уж лучше тебе попросить с нас за угощение, чего захочешь из нажитого нами добра, и угощать нас так чтоб тебе была честь от того, особенно когда это делается за наш же счет». — «Смело сказано, — отвечала Тордис, мать Ингемунда, — так же сказал бы и отец твоей матери». — «Ты говоришь, как мужчина, — отозвался Торстейн, — и я поступлю по твоим словам». Они прожили у него до зимнего праздника и были угощаемы прекрасно. Потом пошли к Ингьяльду, отцу Грима, и провели у него остальную зиму.

Когда настала весна, лед на водах прошел, зацвели деревья, поднялась трава на полях и суда могли проходить в проливе, названые братья снарядились опять в поход, спустили в воду свои ладьи, провели на море все другое лето, как первое, и нажили большую добычу.

К концу лета пришли они в шведские шхеры. Там повстречались с ними другие викинги. С обеих сторон приготовились к бою. Бой кончился уже вечером. Тогда вожди заключили мир, стали назваными братьями и вместе плавали остальную часть лета. Они расстались с уговором съехаться на другое лето и вместе делать набеги.

Вождь других викингов назывался Сэмунд, родом из Норвегии. Он держал путь в Согнефьорд, чтоб провести зиму в отцовском доме. С той же целью поплыли и Ингемуенд с Гримом в северную Норвегию и везли с собой много судов и богатства.

Ингемунд воротился к отцу с 60 человеками. «Как полагаешь, брат, — сказал Грим, — думает ли твой отец, что к нему идет столько гостей?..» Ингемунд находил число гостей приличным. Торстейн вышел навстречу к сыну, с большой нежностью позвал его к себе, очень рад был его успехам исчастью: «Чем храбрее ты становишься, тем больше я буду уважать тебя». Ингемунд прогостил у отца всю зиму. Он стал гораздо богаче против прошлого года. По обычаю того времени, купцы и викинги, в знак признательности, дарили хозяевам или заставляли их самих выбирать, что понравится. Ингемунд оказался очень щедрым на подарки и вообще делал пышно, что еще более придавало ему значения.

С наступавшей весной названые братья заговорили снова про летние походы. Сэмунд опять встретил их в том самом месте, как было условлено, и они в это лето ездили вместе.

Следующие три лета они также делали вместе походы в Западном море и достали себе имя и богатство.

Такова была жизнь на всем скандинавском севере. Когда сыновья достигали 15-го, 18-го или 20-го года, поселянин посылал их в море доставать пищу и деньги или собственными силами пробивать себе дорогу в свете, потому что они не все могли быть домохозяевами при одном только отцовском наследстве. В царствование множества мелких королей бесчисленные королевские сыновья из Фьердхундры, Аттунды и Тиундаландии, Седерманландии, Нерике, Остерготляндии и других стран не могли принять ничего другого, кроме военных походов, тем более что сыновьям знаменитых людей особенно следовало «упражнять себя в воинских играх, взмахивать щитами, бросать дротики, потрясать копьями, управлять рулями, изведать лезвия мечем и наносить раны».[218]

Не получив опытности в морских набегах, славы и свойств, приличных вождю, сыновья королей и ярлов не имели никакого значения. Кроме того, королевские доходы, приносимые землей, были ничтожны в то время, когда королевств было много и все они были небольшие; всякий король хотел жить прилично, и все наперерыв старались иметь в своей дружине известных храбрецов; следовательно, они ходили на войну за богатством, чтоб содержать пышный и знатный двор и дорогими подарками снискивать себе имя и славу государей щедрых и сильных множеством друзей. Благодаря морским набегам сильный Эрлит Скьяльгсон в Норвегии мог содержать постоянно приличный и многочисленный двор, хотя Олаф Толстый и отнял у него часть ленов, данных ему Олафом Трюггвасоном; Скоглара Тости, одного из самых богатых и замечательных мужей в Швеции, описывают храбрым викингом, который всегда жил в походах;[219] другой известный морской разбойник, Свейн Аслейфарсон, обыкновенно делал поход весны до Иванова дня и называл это весенним набегом, потом жил дома до уборки хлеба, а там опять ходил в поход до зимы и называл это осенним набегом.[220]

Ярлы, херсиры и богатые владельцы обыкновенно сажали на корабли людей из своих домашних; из них же состояли те войска, которыми, по рассказу саг, отцы снабдили своих сыновей, вместе с кораблями. Тем объясняется и старинное известие о значительном числе домашних челядинцев, содержащихся большими владельцами на своих дворах, нередко до 30, 60, до 100 и более человек; летом они ходили в походы с хозяевами или с их сыновьями.[221] Впрочем, не бывало недостатка и в других товарищах на этом промысле, который, по словам Кетилля Крейда, «подал добрый повод к приобретению опытности, славы и денег». Всякий, имевший случай и средства достать военные суда, легко находил товарищей, и соратников в многочисленной толпе однодворцев, поселян и других людей, нуждавшихся для содержания себя на собственный счет, так же молодежи, приносившей с отцовского двора только оружие, храбрость да еще жажду военных дел и добычи и ничего не желавшей более, как поступления в дружину начальника судна или всего похода. Оттого-то случалось, что с весны до начала зимы лучшее скандинавское юношество разъезжало по морям все лето от одного берега к другому, ища деятельности и добычи. I

Приморские стороны самой Скандинавии вовсе не были опасны от нападения викингов. Шведские викинги опустошали датские и соседние берега, норманнские и датские отплачивали тем же шведским. Там они вели себя активнее, нежели в других местах.

Хокке, великий викинг, прибыл в Халогаланд на небольшой остров Ульфей. «Здесь, — сказал он товарищам, — получим славную добычу, потому что здесь живет богач; сделаем нападение на двор с огнем и мечом; все имение нам достанется, а дома и всех жителей сожжем». Ульфейский поселенец, на которого напали, спросил вождя викингов, за что он так обходится с ним. «Мы, викинги, — отвечал Сокке, — не спрашиваем за что, если хотим иметь чью-нибудь жизнь и имущество».

Викинги так разживались после счастливых набегов, что располагали многими кораблями и не боялись вступать и битвы с королевскими войсками, нередко разбивали их, потом высаживались на берега, умерщвляли мирных жителей и брали все добро, которое у них было. При встрече с купеческими судами викинги обыкновенно предлагали купцам два условия: отправиться на берег и оставить корабль со всеми товарами или ждать смерти. Не один раз все викинги предлагали grud, или жизнь, на обыкновенном условии оставить корабль, но нападали беспощадно в тех случаях, когда предвидели выгоду. Они обыкновенно держались в заливах, или бухтах (vikar),[222] и шхерах, выжидая случаев к нападению.

По известиям саг, они часто бывали на берегах Готланда. Тут и Олаф Трюггвасон застиг неожиданно купеческое судно, принадлежавшее Ямтленнингам (жителям Ямталанда), которые хотя храбро сопротивлялись, но Олаф овладел кораблем, избил много людей, взял все имение, потом вышел на землю, получил там важную добычу и перебил всех, кто противился; также и Эйрик-ярл, выходец, пришедий воевать в Швецию при Олафе Скетконунге для обогащения себя и своих людей (он был сыном сильного Хакои ярла, павшего в войне с Олафом Трюггвасоном в Hoрвегии), сначала поплыл в Готланд, долго находился там в летнее время и подстерегал корабли купцов и викингов, плававших в эту страну, потом пристал к ее берегам и разорил много мест на приморской стороне; из Готланда он поплыл в Виндландию, повстречался у Штаурена с другми викингами, бился с ними, победил и перебил их; и следующее лето он направил путь в Гардарику, ужасно разбойничал там, местами грабил; он ходил в Альдегыборг и расположился в его окрестности; взял и разрушил город и перебил много людей; воевал везде в этой стране; посетил Адальсюслу и Эйсюслу, встретил возле них четыре корабля датских викингов, после жестокого боя взял их и умертвил всех, там находившихся. В следующие пять лет вел такую войну каждое лето.

Глубокие воды, вливающиеся в Гардарику, представляли большое удобство для вторжений и грабежей в окрестностях; не меньше подвержены были нападениям ливонские, куронские и вендские берега, потому что туда и еще при Гардарику направлялись походы, если саги упоминают о викингах, ездивших к востоку (i oestervaeg). И Дания, окруженная со всех сторон морем, испытывала часто нападения и грабежи викингов, разъезжавших в большом числе около островов и между ними. Обыкновенным их пристанищем были также Бохусленские шхеры. Соседние с рекой Готою Бреннэйяр и Эльфваскер описываются в сагах как самые старинные и славные гнездилища викингов. Бесчисленные острова, островки и шхеры, там лежащие, представляли хорошие гавани и места для высадки; притом туда съезжало много купеческих кораблей, потому что на этих местах торговля началась рано. Часто получали тут богатую добычу.

Впрочем, викинги с высоким образом мыслей нередко оставляли в покое купеческие корабли и лучше всего искали добычу в опасных предприятиях или в кровавых схватках с такими же викингами. Вообще, они считали самой почетной победу над ними; без состязания со своими собратьями по ремеслу, без известности, приобретенной дальними походами и громкими битвами, вожди не получали собственного значения.

Когда Торгейр, норвежский вождъ в Наумудале, в Hoрвегии, советовал жениться и успокоиться своему сыну, Торту, многие годы проводившему жизнь морского разбойника, этот отвечал: «Мы еще не испытали себя в бою с другими викингами: хотелось бы, батюшка, чтобы ты указал мне какого-нибудь известного викинга, битва с которым принесла бы мне честь; найду ли себе от того прибыль или смерть, лишь бы оставить по себе достойную память».