1867 год 3-й год девиза правления Кэйо. 16-й год жизни Мэйдзи
1867 год
3-й год девиза правления Кэйо. 16-й год жизни Мэйдзи
В этом году был опубликован первый том «Капитала» Маркса. Но в Японии не было ни буржуазии, ни пролетариата. Японию волновали совсем другие проблемы.
Человеку со слабыми нервами в Японии в это время делать было нечего. Иностранцы ожидали нападения в любой момент. Проживая в здании английской миссии в Эдо, ее сотрудник Митфорд непременно держал под подушкой револьвер и выкладывал дорожки сада ракушками, чтобы вовремя услышать приближение нежданного гостя. Один из молодых переводчиков не выдержал постоянного страха за свою жизнь и застрелился[43].
Обстановка в стране была напряженной, но это не могло отменить череду ритуалов, связанных с восхождением на трон нового императора. 9 января Муцухито появился в Тронном зале дворца. Справа от трона две придворные дамы уже положили императорские регалии (меч и печать), «хранителем» которых отныне становился Муцухито. Муцухито распорядился, чтобы канцлер Нидзё Нариюки исполнял отныне обязанности его регента. Муцухито было всего 15 лет, и он даже не успел совершить обряд совершеннолетия (гэмпуку). Поэтому во время ритуала на нем была подростковая одежда. В эти дни Муцухито спал тревожно: какие-то духи посещали его. Находившийся в зрелых летах император Комэй имел дело с юным Иэмоти. Теперь партнером взрослого сёгуна Ёсинобу стал несовершеннолетний Муцухито.
В женской части дворца произошла решительная чистка. Как уже говорилось, в последние годы правления Комэй во дворце господствовала атмосфера пьянства и разврата. Чистка была настолько радикальной, что возникли опасения: а осталось ли там достаточно дам, которые могли бы обучить церемониальному делу вновь прибывших девушек? При этом почти весь старый персонал «трудоустроили» – кого-то выдали замуж, кто-то принял монашество. Биологическая мать Муцухито, Ёсико, тоже хотела уйти в монастырь, чтобы молиться за упокой Комэй, но ее удалось уговорить остаться во дворце вместе со своим сыном.
По случаю смены императора объявили амнистию. Это была давняя традиция. Считалось, что амнистия – дело, угодное самому Небу. А в начале правления особенно важно заручиться его поддержкой. В частности, были прощены наиболее решительные сторонники изгнания иностранцев, которые находились под домашним арестом. Одним из них был принц Арисугава Тарухито.
К этому времени всем стало окончательно ясно, что армия сёгуната не в состоянии справиться с войсками всего лишь одного княжества – Тёсю. Токугава Ёсинобу попытался «спасти лицо»: 23 января он получил окончательное разрешение Муцухито на конец войны с княжеством. Войны, которой в последние месяцы и так не было. В августе прошлого года военные действия были прекращены из-за траура по сёгуну, теперь мотивировкой роспуска войск послужила смерть императора. Смерти лидеров страны способствовали восстановлению мира.
Комэй похоронили на территории буддийского храма Сэннюдзи в восточной части Киото. В этом храме покоились останки многих государей, начиная с Сидзё (1232–1242). Буддийский обряд трупосожжения стал практиковаться в Японии с конца VII века. Из царствующих особ первой в 702 году была кремирована отрекшаяся от трона шестью годами раньше экс-императорица Дзито. Однако традиционный синтоистский обычай похорон предполагал положение во гроб и предание земле. Со свойственным японцам стремлением к компромиссу они придумали, как примирить это противоречие: сама заупокойная служба проводилась по-буддийски и включала в себя символическое сожжение тела, но на самом деле тело клали в гроб. Так повелось, начиная с Гокомё (1643–1654). Ввиду боязни ритуального загрязнения Муцухито не сопровождал гроб своего отца на кладбище. Две недели провел Муцухито в Траурном дворце, где, облаченный в самые непритязательные одежды, молился об успокоении души покойного.
Став центром ритуальной жизни двора, Муцухито пока что оставался заложником прежних отношений между двором и сёгунатом. В последние годы правления Комэй двор, безусловно, добился больших полномочий: Комэй достаточно часто говорил «нет» на ту или иную инициативу сёгуна. Но никакой конкретной программы по преодолению кризиса у двора не было. Комэй мог упрямиться в деле «ратификации» того или иного договора, он молился об изгнании иностранцев, но это все, на что он был способен. Пятнадцатилетний Муцухито тоже, естественно, ничего не предпринимал. Вся система власти была устроена таким образом, чтобы император ничего не решал сам. Именно поэтому юные годы нового императора никого не смущали. Предшественники Муцухито тоже всходили на трон рано: Кокаку в момент интронизации было девять лет, Нинко – семнадцать, Комэй – пятнадцать.
Став императором, Муцухито продолжал образование в совершенно традиционном духе: занимался каллиграфией и стихосложением, читал классические китайские тексты и изучал книги, посвященные дворцовому ритуалу.
А в это время по согласованию с посланником Леоном Рошем в Эдо прибыли 15 французских инструкторов для обучения сёгунской пехоты. С голландских верфей сошел заказанный сёгунатом пять лет назад военный корабль «Кайё-мару» водоизмещением в 2590 тонн. Ни одно из мятежных княжеств не могло похвастаться таким мощным судном.
Тем не менее крах сёгуната стремительно приближался. Но никто еще об этом не знал. Международные переговоры по-прежнему велись от имени сёгуна. Посланники сёгуната отправились в Санкт-Петербург и 25 февраля (18 марта) подписали промежуточный договор, согласно которому вопрос о принадлежности спорного Сахалина по-прежнему оставался открытым, но и сам остров оставался открытым для подданных обеих стран. Никто не был удовлетворен таким половинчатым решением.
Российские дипломаты строили отношения с Японией в Петербурге, английские – пытались воздействовать на внутриполитическую ситуацию, находясь в самой Японии. В мае члены английской миссии, возглавляемой Парксом, отправились на свою первую аудиенцию к Ёсинобу. Англия почти открыто поддерживала Муцухито, но в этот момент еще не было понятно, как развернутся события, а потому следовало предусмотреть и запасные варианты.
Аудиенцию наметили устроить в сёгунском замке в Осака. Центр политической жизни все больше сдвигался в направлении Киото. Ёсинобу не появлялся в Эдо, он делил свое время между Осака и Киото. Правительство же продолжало находиться в Эдо. Ёсинобу становился все больше похож на полководца без штаба.
На членов английской миссии «кухня Японии» – Осака – произвела самое неблагоприятное впечатление: «Не может быть ничего более неинтересного, чем японский город. В нем нет ни цвета, ни архитектуры; что до Осака, то этот город поистине выглядит исключительно безобразно, в нем есть только торговля и промышленность. Каналы и реки Осака побудили некоторых сравнить его с Венецией. Какое кощунство!»[44]
Портрет Ёсинобу в английской газете «The Illustrated London News»
Однако сам Ёсинобу членам миссии откровенно понравился. Вот как описывает сёгуна Митфорд, обнаруживший в нем «замечательную личность»: «Он был обычного для японцев роста, но по европейским меркам он был невелик; впрочем, традиционные японские одеяния скрадывали эту разницу. За все время моего пребывания в Японии он оказался самым красивым, по нашим меркам, мужчиной. Черты лица – правильные, глаза – яркие и умные, кожа – оливкового цвета, чистая и здоровая. Рот – очень жестко очерчен, но когда он улыбался, выражение лица приобретало мягкость и исключительную обаятельность. Он был ладно и крепко скроен, что выдавало в нем человека, привыкшего постоянно двигаться; он был неутомимым наездником, привычным к любой погоде, как английский хозяин псарни. Он был самым настоящим и притом великим аристократом. Жаль только, что он представлял собой анахронизм»[45].
Второстепенность Ёсинобу, его подчиненная роль по отношению к пятнадцатилетнему Муцухито видна уже в том, что Гарри Паркс осведомлялся у сёгуна не о его собственном здоровье, а о здоровье императора. Точно так же как Ёсинобу спрашивал Паркса о том, как чувствует себя королева Виктория. И над Парксом, и над Ёсинобу находилась более высокая и авторитетная инстанция.
В воспоминаниях Митфорда Ёсинобу предстает как остроумный, обаятельный и галантный собеседник. Проведя гостей в комнату, стены которой были увешаны портретами знаменитых поэтов и поэтесс, Ёсинобу решил подарить один из них Парксу. Тот стал отнекиваться, утверждая, что интерьер будет разрушен. Однако Ёсинобу ответил: когда я буду видеть зияющее пространство на стене, это станет приятным напоминанием о том, что моя картина находится теперь в вашем владении[46].
В Японии, как и во многих других странах, монарх был обязан жениться. И чем скорее, тем лучше. Это было связано прежде всего с необходимостью продолжения правящего рода. Выбор у императора был небольшой: только представительницы нескольких самых знатных фамилий имели право на то, чтобы назваться супругой государя. Летом состоялись смотрины: во дворец Госё прибыла Харуко, младшая сестра старшего государственного советника Итидзё Санэёси. Их покойный отец занимал при жизни пост левого министра. Мать Харуко тоже была самого благородного происхождения – она была дочерью принца. Харуко блестяще знала поэзию и, естественно, сама слагала стихи. Считается, что за свою жизнь она сочинила около 400 тысяч танка! Она читала по-китайски, умела играть на кото (вид цитры), пела. Кроме того, изучала чайную церемонию и икэбану. Кроме того, она отличалась завидным здоровьем. Но она была старше своего предполагаемого супруга на целых три года. Случаи, когда супруга была немного старше императора, в японской истории отыскались, но три года – это показалось многовато. Проблему разрешили просто: посчитали, что Харуко родилась не в 1849-м, а в 1850 году.
Когда паланкин с Харуко поднесли к дворцовым воротам, придворные взяли в руки длинные и широкие куски материи, образовав подобие коридора – чтобы Харуко могла пройти во дворец, избежав людских взглядов. Традиционная поведенческая логика, решительно отделявшая императора и его аристократию от подданных, продолжала действовать.
Муцухито и Харуко пообедали, выпили сакэ, обменялись подарками. Харуко, среди прочего, преподнесла ящичек со свежей рыбой, а император подарил ей набор заколок, благовония и. трубку для курения табака. Харуко вроде бы никогда в курении замечена не была, но табак считался тогда в Японии одним из видов благовоний. А раз благовоние – значит, отгоняет злых духов и болезни. В этом японцев убедили европейцы еще в XVI веке – они были уверены, что табак оберегает от сифилиса, который они завезли, как и табак, из Америки.
Харуко произвела благоприятное впечатление, и через два дня ей сообщили, что теперь она – невеста императора. Сёгун отреагировал немедленно: пообещал предоставить деньги на свадьбу – единовременно, и 500 мешков риса на мелкие расходы для Харуко – ежегодно.
Но свадьба не могла состояться, пока не закончится годичный траур по Комэй. По этой же причине нельзя было проводить и ритуал совершеннолетия юного императора.
Сёгунат предпринимал отчаянные усилия, чтобы спастись, наращивал свои вооруженные силы. Это требовало огромных средств. Напомним, что в стране не существовало общенациональных налогов. Хотя земельные владения Токугава были самыми обширными в стране, их кошелек все равно был пуст. Ёсинобу обратился к Леону Рошу с просьбой о займе в 6 миллионов долларов. Тот обещал помочь. Специально для этой цели создали «Французскую экспортно-импортную компанию», которая обязалась предоставить требуемые средства в обмен на право разрабатывать ресурсы севера Японии. Однако компания не сумела собрать достаточного капитала. Потенциальным кредиторам показалось, что положение сёгуната недостаточно прочно. В этом их убедили сами японцы, вынесшие свои внутренние проблемы на международную арену.
В этом году в Париже проводилась Пятая всемирная выставка. Япония впервые принимала в ней участие. На выставку в качестве представителя сёгуна Ёсинобу направился его четырнадцатилетний брат Акитакэ. Делегация с самого начала находилась в весьма двусмысленном положении. По пути в Европу корабль заходил в порты, которые принадлежали как Англии, так и Франции. Во французских портах Акитакэ салютовали пушки, выстраивался почетный караул. А в британских владениях делали вид, что ничего не знают о том, кто находится на борту корабля. Более того: в Гонконге в качестве переводчика к сёгунской делегации приставили Зибольда. Сына того самого Зибольда, который был с позором изгнан 40 лет назад за попытку вывезти из страны географические карты. Акитакэ счел это за знак неуважения и предпочел вообще не спускаться на берег.
В Париже Акитакэ посетил, в частности, могилу Наполеона Бонапарта. Рядом с ней были выставлены пушки, которые французские матросы захватили у Тёсю. Княжество Тёсю проиграло битву западной коалиции, но оно выиграло войну у сёгуната. При посещении могилы Наполеона делегация сёгуната наверняка ощущала смешанные чувства.
Токугава Акитакэ
В Париже дела сёгунской депутации не задались с самого начала. Японцев поместили в шикарном «Гранд-отеле», впервые в жизни они смогли воспользоваться лифтом. Но плата за постой оказалась так велика, что казначей Сибусава Эйити настоял на переезде в съемные квартиры. Однако Акитакэ ожидал и более неприятный сюрприз.
Одновременно с делегацией сёгуната князья Сацума и Сага отправили в Париж своих собственных представителей. Акитакэ находился в стране, которая поддерживала сёгунат. А делегаты Сацума и Сага находились в стране, которая являлась их соперником. Их целью была дискредитация сёгуната в глазах Запада.
Делегации Сацума и Сага удалось настоять на том, чтобы экспозиции княжеств и сёгуната разместили порознь. Княжескую экспозицию украшал флаг с изображением герба Сацума – вписанный в круг крест. Представитель Сацума привез с собой и несколько изготовленных втайне орденов. Орден представлял собой пятиконечную звезду (такая эмблема никогда раньше не употреблялась в Японии), в центре которой находился опять же герб Сацума. Это был первый в японской истории орден. Один из них предназначался самому Наполеону III. В послании на его имя говорилось, что Сацума – одно из могущественных японских княжеств и находится под властью сёгуна. В то же время князь Сацума является королем Рюкю, а потому он – независимый правитель, то есть имеет право награждать глав иностранных государств.
Королевство Рюкю было двойным данником – Китая и Сацума, но князь Сацума, безусловно, не являлся королем. И все же для сёгуната в лице Акитакэ сложилась крайне неприятная ситуация: все поняли, что сёгунат не контролирует ситуацию в стране. И это послужило дополнительным основанием для того, что обещанный заем никогда сёгунату предоставлен не был. Наполеон III отправил Ёсинобу в подарок военный мундир. Ёсинобу мундир понравился, но это было слабое утешение. Газеты писали, что ни делегация сёгуна, ни делегация княжеств не имеет права представлять всю Японию. Операция юго-западных княжеств по дискредитации сёгуната удалась.
Всемирная выставка сказалась отрицательно на политической репутации страны Японии. Зато она оказала положительное влияние на имидж самих ее обитателей. Журналисты сравнивали «национальный характер» китайцев и японцев и приходили к выводу, что японцы живее и любопытнее. Они быстрее схватывают новое и устремлены в будущее, а китайцы довольствуются тем, что их культура – самая древняя в мире. Японская экспозиция, где были представлены предметы искусства и ремесла, произвела большое впечатление на парижских художников. Для них это было время поиска новых форм и борьбы с «академизмом». И в этом отношении работы японских мастеров цветной гравюры, столь непохожие на «эталонную» европейскую живопись, пришлись как нельзя кстати. Европейская слава Хокусая (1760–1849) берет начало именно с этих пор. Зародившись в Париже, она перекинулась затем и на Японию, где Хокусай считался художником неплохим. Но не более того[47].
Хокусай стал первым японцем, имя которого стало известно европейской публике хоть сколько-то широко. В это время страна не могла похвастаться ни учеными, ни изобретателями, ни архитекторами, работы которых могли бы быть оценены в Европе. Для освоения великого литературного наследия Японии требовались квалифицированные переводчики и время. Путь к сердцам европейцев первыми стали пролагать люди изобразительного искусства, слава Японии стала прирастать художниками.
Власти княжества Сацума были самыми активными во всех отношениях. Они привезли орден Наполеону III, они же 14 июня арестовали в Нагасаки 68 местных христиан. Хотя христианство находилось под запретом в течение двух с половиной веков, на Кюсю, где успехи иезуитских миссионеров оказались в свое время наибольшими, сохранилась горстка их последователей. Они получили название «тайных христиан». В основном это были крестьяне и рыбаки. Иконы они заделывали под штукатурку и молились на стены. Буддийскую богиню милосердия Каннон они изображали с ребенком на руках – это было против правил традиционной иконографии, но зато напоминало о Богородице. Власти проверяли благонадежность подданных и, по совету голландских протестантов, регулярно заставляли их попирать ногами христианские (католические!) иконы, сделанные для прочности из меди, но «тайные христиане» старались наступать только на края, избегая попирать само изображение, отчего иконы стирались преимущественно, по краям[48]. Лишенные церковных книг, японские христиане передавали из поколения в поколение песнопения. За долгие годы эти гимны превратились в набор лишенных смысла звуков. Впрочем, японцам к этому было не привыкать: написанные по-китайски буддийские молитвы не переводились на японский и тоже не были понятны на слух «простому» человеку.
Видя, что власть в стране ослабевает, «тайные христиане» из Нагасаки решили, что гонения уже позади, и стали открыто молиться в храме, построенном французскими католическими миссионерами. Между христианами и буддистами нарастал конфликт. Христиане вооружились бамбуковыми копьями, которые играют в Японии роль русских кольев. Последовали аресты.
Наднациональный характер христианства и безграничная уверенность в своей правоте заставили французского и португальского консулов в Нагасаки потребовать освобождения арестованных. Особенно активны были французы – сёгунат сильно зависел от них в деле укрепления армии. Ёсинобу ответил тем, что написал письмо Наполеону III с просьбой о прекращении прозелитской деятельности, но «тайных христиан» все-таки освободили.
Падающие с неба амулеты
Нестабильная ситуация, как это часто бывает, привела к появлению самых фантастических верований. В середине июля пронесся слух, что с неба стали падать бумажные амулеты, на которых было якобы написано: «Святилище Исэ». Человек, к которому попал такой амулет, считался «счастливым». Счастья ожидали многие. Люди входили в экстатическое состояние, плясали и пели под звуки барабанов, флейт и сямисэнов. Каждый куплет они заканчивали фразой «ээ дзя най ка» – «пусть будет так». Пусть будет богатый урожай, пусть не будет богатых и бедных, пусть всем будет хорошо. К этим людям, разгоряченным спиртным, присоединялись другие, они переходили из одного места в другое. Мужчины переодевались в женское платье, женщины – в мужское. Они ощущали, что в воздухе пахнет переменами, и надеялись на лучшее. Они страшились перемен и одновременно призывали их. Они могли превратиться в горючий материал революции, но они ничего не понимали в политике. Их песни адресовались потусторонним силам, а не земной власти. Они надеялись, что боги услышат их и перемены наступят сами собой.
Поэтому главная опасность для Ёсинобу и его сёгуната исходила вовсе не от крестьян. И не от волны стихийных волнений горожан, которые, будучи недовольны стремительным ростом цен, громили лавки. И даже не от иностранных держав, которые к этому времени поняли, что с Ёсинобу можно иметь дело. Главным врагом были княжества на юго-западе страны.
В июне в Киото состоялась встреча выходцев из Тоса и Сацума. Ее главными вдохновителями были Накаока Синтаро, Гото Сёдзиро (1838–1897) и Сакамото Рёма (1835–1867) – из Тоса, Сайго Такамори и Окубо Тосимити (1830–1878) – из Сацума. Они сошлись на том, что Ёсинобу должен отречься и стать самым обычным князем-даймё. Что до других князей, то они войдут в верхнюю палату представительного органа, здание для которого будет построено в Киото. Предполагалось, что в заседаниях нижней палаты будут участвовать представители аристократии, самураев и даже простолюдинов. Верховная же власть в стране предназначалась императору и его двору.
В сентябре Тёсю и Сацума заключили следующее соглашение, в котором они пошли еще дальше: Ёсинобу должен быть свергнут силой. Они исходили из того, что на небе не бывает двух солнц, в семье – двух глав дома. Поэтому и в государстве не должно быть двух правителей.
14 октября Ёсинобу провел в своем киотосском замке Нидзёдзё совещание с 40 самыми влиятельными даймё с доходом больше 100 тысяч коку риса. Несколькими днями раньше бывший князь Тоса Ямаути Ёдо (1827–1872) предложил Ёсинобу отречься. Теперь Ёсинобу спрашивал князей о том, как ему поступить. Большинство из них отмолчалось. Только представители Сацума, Тоса, Фукуока и Хиросима высказались за отречение. Но зато никто не захотел публично поддержать Ёсинобу. На следующий день в императорский дворец Госё доставили послание Ёсинобу. Сетуя на отсутствие у себя талантов и добродетельности, он утверждал, что только мудрое руководство со стороны императора способно обеспечить защиту страны от иностранцев. А потому он просит об оставке.
Казалось бы, чего еще могли ожидать сторонники императора? Однако в тот же самый день на свет появились «секретные указы» Муцухито. В этих указах император, именуемый «отцом и матерью» народа, приказывал Тёсю и Сацума свергнуть Ёсинобу, поскольку тот вместе с кучкой бандитов «часто не слушался» императорских команд, задумывая «еще больше накренить божественную страну».
Сакамото Рёма
Гото Сёдзиро
Поскольку Ёсинобу уже подал прошение об отречении, никакой дополнительной необходимости в «свержении» сёгуната, к чему призывали радикалы из Сацума и Тёсю, не существовало. Это были довольно странные и даже подозрительные указы. Выражения, которые там употреблялись, граничили с грубостью, не приличествующей потомку богини солнца. Хотя там употребляется местоимение «Мы» («тин»), которым самообозначался только сам император, указы были подписаны не самим Муцухито, а тремя придворными (Накаяма Тадаясу, Огиматисандзё Санэнару и Накамикадо Цунэюки). Ивакура Томоми, который считается вдохновителем указа, впоследствии утверждал, что перед тем, как отправить указы в Тёсю и Сацума, их текст «показали» Муцухито.
Многие историки полагают, что «отречение» Ёсинобу было всего лишь театральным жестом. В Японии угроза отречения входит в арсенал политика. Комэй, отец Муцухито, тоже неоднократно угрожал отречься, но всякий раз находил силы «обуздать» себя. Ёсинобу, возможно, рассчитывал, что двор не сумеет совладать с делами и попросит его вернуться. Теперь уже на тех условиях, которые продиктует он. Проницательный и циничный Эрнест Сатов считал именно так. Англия открыто поддерживала коалицию юго-западных княжеств. Сатов записывал свою фамилию иероглифами «сацу» и «то», что можно было истолковать как «путь Сацума».
Отречение Ёсинобу отнюдь не означало, что все князья немедленно станут слушаться приказов из Киото. Двор приказал явиться в Киото всем князьям, но только 16 из них откликнулось на призыв, – большинство предпочло отсиживаться в своих владениях, дожидаясь дальнейшего развития событий. Само отречение Ёсинобу не обладало для многих законной силой, поскольку с правительством в Эдо не было проведено никаких консультаций. Тем не менее заявление Ёсинобу об отставке было подписано императором, и в стране больше не существовало сёгуна. Впервые за последние девять столетий страна осталась без военного правителя.
В стране не было сёгуна, но сёгунат еще существовал. 15 ноября его агенты убили в Киото Сакамото Рёма и Накаока Синтаро, которым принадлежала ведущая роль в организации союза Сацума и Тёсю. Союза, направленного на упразднение сёгуната.
12 декабря Митфорд посетил Кобэ, который теперь становился еще одним городом, открытым для пребывания там иностранцев. Он попал на семидневное празднество, посвященное открытию сеттльмента. Радостная атмосфера праздника настраивала его на оптимистический лад: простые японцы явно предвкушали те выгоды, которые принесет им свободная торговля![49]
Двор должен был теперь решать текущие вопросы управления, но никакого механизма принятия и осуществления решений еще не имелось. Двор не обладал ни деньгами, ни сколько-то крупными земельными владениями или же войском. Единственной его опорой были воины из юго-западных княжеств. В конце ноября Муцухито впервые в своей жизни устроил смотр войскам из Сацума, Тёсю, Аки и Тоса. При этом из двух тысяч воинов полторы тысячи представляли Сацума. Впервые в жизни император появился на людях верхом. Командирам пожаловали подарки, нижним чинам – сакэ. Солдаты Сацума были одеты в нечто, что напоминало европейскую униформу. Сатов, имевший случай приблизительно в это же время наблюдать другой смотр, отзывался о внешнем виде государева войска весьма пренебрежительно: «Их форма представляла собой подражание европейскому стилю – черные брюки с красными лампасами и черные куртки; редкий солдат мог похвастаться парой ботинок, на остальных были соломенные сандалии. В качестве головных уборов служили шляпы из папье-маше – конические или же в форме крышки от кастрюли – с двумя поперечными красными ленточками. Они маршировали шагом английской пехоты, причудливо дополняя его криком, сопровождавшим произведенный выстрел»[50].
8 декабря воины из Сацума, Овари, Фукуи, Хиросима и Тоса заблокировали ворота дворца Госё. Теперь на них, а не на сёгунских отрядах лежала обязанность по охране Муцухито. На «учредительном собрании», где доминировали выходцы из Сацума и сторонники Ивакура Томоми из числа принцев и аристократов, были упразднены все прежние должности и создана новая структура управления, в которую входили только противники сёгуната. Правительство возглавил принц Арисугава Тарухито. Ёсинобу и его ближайшее окружение получили приглашение прибыть на собрание, но, предчувствуя худшее, они во дворец не явились.
Ранним утром следующего дня посланник двора известил Ивакура Томоми, что он освобождается из-под домашнего ареста и должен немедленно прибыть во дворец. Облачившись в придворный наряд, тот явился пред очи Муцухито. Голова его была обрита, как то полагалось арестантам и монахам. В ящичке, который он принес собой, находился указ о переходе полноты власти к императору. Муцухито удалился в свои покои, где и зачел его перед принцами крови и высшими придворными. В указе говорилось: возрождение императорской власти производится в соответствии с вековыми принципами, заложенными первоимператором Дзимму.
Этой ночью было решено: потребовать от Ёсинобу отречься не только от своей должности, но и от родовых владений дома Токугава. Поначалу возник острый спор о целесообразности такого решительного шага, но когда Сайго Такамори, дожидавшийся за дверями положительного решения вопроса, сказал в сердцах, что цена вопроса – пара ударов кинжалом, спорщики пришли к единому мнению. До этого дня предполагалось, что Ёсинобу перестает быть сёгуном, но остается князем. Причем князем наиболее богатым и влиятельным. Но теперь речь шла о том, чтобы лишить его всего.
Ёсинобу, которому сообщили о приказе императора, удалился из киотосского замка Нидзёдзё в свой замок в Осака. Но и здесь его не оставили в покое. Поскольку приближалась первая годовщина кончины Комэй, в Киото собирались провести пышные поминальные службы. Но денег не было. И тогда не нашли ничего лучшего, как обратиться к Ёсинобу. Двор просил два миллиона рё, но Ёсинобу дал всего одну тысячу – ровно в 2000 раз меньше. Вассалы Токугава требовали немедленно сокрушить Сацума и Тёсю, которых (а вовсе не Муцухито!) они считали истинными виновниками происходящего. Ронины, направляемые Сайго Такамори, занимались в Эдо грабежами и поджогами, пытаясь спровоцировать сёгунат на какие-нибудь решительные действия, которые послужат предлогом для развязывания войны. Когда возле эдосского замка случился пожар, власти обвинили в нем воинов Сацума. Ронины обстреляли представительство княжества Сёнай, ответственного за поддержание порядка в Эдо. 25 декабря воины сёгуната окружили резиденцию Сацума и потребовали выдачи зачинщиков, завязалась перестрелка, здание сожгли дотла. План штурма был разработан французскими инструкторами. Обстановка накалялась, все говорило о том, что гражданской войны не избежать. Получив известие об уничтожении резиденции Сацума, находившийся в Осака Ёсинобу принял решение о наступлении на Киото.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.