1865 год 1-й год девиза правления Кэйо. 14-й год жизни Мэйдзи
1865 год
1-й год девиза правления Кэйо. 14-й год жизни Мэйдзи
7 апреля произошла очередная смена девиза правления. Вместо иероглифов Гэндзи были выбраны два знака, означавшие «Соответствие благоприятному» (Кэйо). Предыдущий девиз правления продержался чуть больше года. Но за этот год произошло столько неприятного, что девиз Гэндзи, несмотря на возлагавшиеся на него надежды, оказался скомпрометированным. Самое ужасное – это то, что военные действия развернулись возле императорского дворца в Киото, то есть произошло осквернение императорской резиденции пролитой кровью, чего не случалось уже более двух с половиной веков.
Ненавистные иностранцы между тем подбирались все ближе к Киото. Осенью семь военных кораблей, принадлежавших Англии, Франции, Америке и Голландии, подплыли к городу Хёго (будущий Кобэ) и потребовали открытия порта, милостиво обещая, что в этом случае скостят две трети контрибуции за бесчинства в Симоносэки. Причем они хотели, чтобы согласие на это было бы на сей раз санкционировано не только сёгуном, но и императором. Вероятно, к этому времени иноземцам стало понятно, что без одобрения Комэй японцы смогут оспорить правомочность любого договора. Раньше иноземцы полагали, что император – не более чем «духовный авторитет», а действительным монархом является сёгун, которого они и именовали «ваше величество». Чиновники сёгуната поддерживали их в этом убеждении. По свидетельству Т. Гарриса, представители сёгуната «говорили о микадо почти что с презрением и взрывались от хохота, когда я цитировал им некоторые высказывания, свидетельствующие в пользу того, каким почтением пользуется он среди японцев. Они говорят, что у него нет денег, политической власти и ничего другого, что ценится в Японии»[38].
На сей раз иностранцы грозили, что в случае отказа выполнить их требования они высадятся на берег и доберутся до Киото, намекая: теперь-то мы уяснили себе, кто главнее. А если двор проявит неуступчивость, тогда придется разговаривать на языке «оружейного дыма и урагана пуль». На размышление было предоставлено семь дней.
Находившиеся в Хёго двое членов совета старейшин решили, что не стоит искушать судьбу, жертвовать людьми, и согласились с предложенными условиями. Когда Комэй узнал об этом, он пришел в ярость, лишил их придворных рангов и приказал поместить под домашний арест. Это было неслыханное вмешательство в дела сёгуната, но распоряжение исполнили. И тогда Ёсинобу через управителя Осака официально проинформировал иноземцев о том, что в действительности вовсе не сёгун, а император является главным в этой стране. Сёгунат впервые признал этот факт. Для иноземцев это значило, что их до сих пор водили за нос. Для самого сёгуната это признание означало еще больше: теперь все его предыдущие действия напоминали жалкие потуги самозванца, дни его были сочтены.
Европейцы потеряли всякое доверие к сёгунату и требовали, чтобы сёгунский переговорщик Иноуэ Ёсиая предоставил веские доказательства того, что император Комэй даст свое согласие на открытие Хёго и одобрит прежние неравноправные договоры с пятью державами, включая Россию. Ёсиая гордо обнажил свой кинжал и собрался уже в качестве доказательства чистоты своих намерений отхватить себе палец и поставить печать кровью, но испуганным иноземцам удалось остановить его. Иэмоти обратился к императору с письменной просьбой одобрить договоры. Одновременно он, жалуясь на свою некомпетентность, собрался уступить пост своему опекуну Токугава Ёсинобу. Комэй ответил отказом и вызвал его в Киото. Еще несколько лет назад это было бы невозможно. Сёгун утверждал отречение императора, но не наоборот.
Ретроспектива. Император был обязан получить согласие сёгуна на любой свой поступок. Император Нинко скончался 23 февраля 1846 года. О его смерти не было объявлено – ведь он не успел, как это было принято, отречься от престола и принять монашеский постриг. В Эдо отправился нарочный с просьбой разрешить покойному Нинко отречься от трона. Разрешение было дано. Официальное сообщение о смерти последовало только 13 марта.
Иэмоти и Комэй, как обычно, не стали обсуждать вопрос о договорах «лицом к лицу». Вместо них это делали их ближайшие советники. Комэй, который следил за бурной дискуссией из-за бамбуковой занавески, после длительных споров был вынужден в конце концов пойти на уступки. Ведь ему заявили: если мы станем упорствовать, иностранное войско явится в Киото и сожжет все вокруг – и тогда даже от святилища Исэ останется только пепел. Комэй согласился одобрить ненавистные ему договоры, но отказался открыть порт Хёго. Он также поставил свою подпись под указом, предписывающим сёгунскому войску предпринять новую карательную экспедицию против Тёсю.
К этому времени позиции сёгуната и Сацума разошлись уже далеко. Узнав об указе, самурай Окубо Тосимити (18301879), которому предстояло сыграть одну из ведущих ролей в политике новой Японии, в письме к Сайго Такамори говорил: «несправедливый указ не является указом»; только такой указ, который пользуется поддержкой «всех людей Поднебесной», должен быть принят к исполнению[39].
Это высказывание заслуживает самого пристального внимания. Во-первых, оно много говорит о том, как стала восприниматься природа власти – она должна опираться на широкую поддержку. Во-вторых, оно свидетельствует: самураи Сацума в это время были еще очень далеки от мысли о непререкаемом авторитете императора. Они рассматривали его как средство для осуществления своих планов.
В этом году в Японию попала весьма поучительная книга. Она принадлежала перу американского правоведа и дипломата Генри Уитена (Henry Wheaton, 1785–1848) и называлась «Международное право» («Elements of International Law»). Она была впервые опубликована в 1838 году. В Японию попал китайский перевод книги, выполненный американским миссионером У. Мартином. Японские мастера быстро вырезали доски, книгу издали. Труд Уитена произвел на японцев большое впечатление.
В этой книге рассказывалось о международном праве, толковалось, в частности, что такое договоры военные, торговые, договоры о дружбе. Повествование при этом велось с точки зрения «цивилизованных стран», к которым относились Европа и Америка. Страны «нецивилизованные» следовало покорять. Со странами «полуцивилизованными» предписывалось заключать неравноправные договоры и вводить там режим экстерриториальности. В случае отказа – применять силу. К таким «полуцивилизованным» странам автор относил и Японию. Она оказалась в одной компании с Турцией, Персией, Сиамом, Китаем и Кореей. Европейцы признавали, что государственность имеет в этих странах прочную основу. Но считать их «цивилизованными» все равно отказывались. Потому что для того, чтобы быть «цивилизованными», следовало ввести там христианство. Может быть, именно тогда, после прочтения книги, многие японцы по-настоящему поняли, чем их страна является для Запада.
Рассуждения Уитена были совершенно стандартными для XIX века. Причем это была не просто теория международных отношений, а самая обычная практика – азиатские «нецивилизованные» страны одна за другой лишались независимости и кусков своих территорий. Это и Бирма, и Вьетнам, и Камбоджа. Причем победы Англии и Франции достигались без особого напряжения сил. Россия же продолжала завоевывать Центральную Азию. Было от чего прийти в ужас – кольцо сжималось, а Япония не имела никакого исторического опыта по защите своей страны от иноземных захватчиков.
Основу европейского международного права составляла теория «прогресса», выработанная в XVIII веке. Согласно этой теории, все племена и страны классифицируются в соответствии с достигнутым ими уровнем «знаний и морали»: дикие, варвары, полуцивилизованные, цивилизованные и просвещенные.
Для японцев было настоящим шоком, что европейцы обладают законами и руководствуются ими. Согласно традиционным конфуцианским представлениям, законы могли иметь только «культурные страны». Выходило, что белые люди – отнюдь не варвары![40] Это было поистине грандиозное открытие. Получалось, что с европейцами можно иметь дело. При этом вопрос о «справедливости» этих законов не вставал.
С этих пор стремление к европейской «цивилизации» («буммэй») и «просвещению» («кайка») стало овладевать японцами все больше и больше. Теория прогресса и эволюции, согласно которой возможно подняться вверх по шкале цивилизованности, позволяла надеяться на лучшее. Традиционное дальневосточное мировидение такой возможности не предполагало: деление на культурный «центр» и варварскую «периферию» было извечным и неизменным.
А принц Муцухито между тем читал совсем другие книги. Теперь он закончил «Мэн-цзы». На овладение этим важнейшим памятником у него ушло чуть больше года. Комэй похвалил его за усердие. Но в то же самое время в одном письме посетовал, что придворные дамы испортили его. Он-де говорит, что все, кто слушаются императора, – «плохие». Мир терял свою прежнюю стройность.
Дворцовая атмосфера мало способствовала последовательным занятиям «большой политикой». Тем, кто был осведомлен о придворной жизни, она напоминала атмосферу «веселых кварталов». А опальный Ивакура Томоми, который проживал в то время в столичном пригороде, даже призвал императора отказаться от такой разгульной жизни – немыслимое нарушение этикета.
Надо сказать, что воздержание и воздержанность никогда не входили в список придворных добродетелей. Но раз такая претензия стала приходить на ум, значит, что-то было неладно в японском государстве. А тут еще поползли слухи, что принц Каяномия якобы проклял императора. Будто бы с его подачи монах Нинкай убил присланной принцем стрелой фазана, положил его на алтарь, проклял Комэй и пообещал, что Каяномия займет его место.
Комэй не поверил слухам и даже построил для принца новые покои. Но нервическая обстановка в стране и при дворе говорили за то, что люди готовы поверить в самые невероятные предположения.
В этом году наконец-то изловили преступника (или одного из них?), который убил двух русских моряков шесть лет назад, в 1859 году. Им оказался ронин из княжества Мито. Его казнили в Иокогаме.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.