1858 год 5-й год девиза правления Ансэй. 7-й год жизни Мэйдзи
1858 год
5-й год девиза правления Ансэй. 7-й год жизни Мэйдзи
Угрозы и посулы Гарриса возымели действие, и Хотта Масаёси пообещал удовлетворить требования Америки. Начались переговоры, сёгунат склонялся к подписанию договора о торговле.
Однако многие даймё все равно выступили против договора, и тогда Хотта решил заручиться поддержкой императора – послал ему отчет о проведенных переговорах, а затем отправился в Киото сам. Это был беспрецедентный поступок: императора было принято информировать задним числом о том, что уже безвозвратно случилось. Хотта же вознамерился вовлечь его в процесс принятия важнейшего для страны решения. Это свидетельствовало о неуверенности в своих силах. В то же самое время Хотта был абсолютно уверен, что Комэй по заведенному обычаю не станет возражать против решения сёгунского правительства. И оказался неправ, потому что Комэй отказался одобрить договор с Америкой, приказав сёгунату сначала обеспечить единство среди князей.
Иностранный корабль в образе рыбы фугу
С этого времени вмешательство императорского двора во внешнюю политику сёгуната становится все более заметным. Комэй, похоже, искренне ненавидел иностранцев. При этом ни одного из них он не видел ни разу в жизни. Точно так же, как и подавляющее большинство простых японцев, для которых уподобление «черных кораблей» сверхъядовитой рыбе фугу не выглядело чересчур вольным.
Комэй жил, не выходя за пределы своего дворца в Киото, не соприкасаясь с мирскими делами. Все основные решения в течение двух с половиной веков принимались в Эдо. Естественно, что именно там отдавали себе более адекватный отчет о том, что происходит в стране и со страной. Комэй же исходил из древней и имеющей мало отношения к действительности теории устройства мира.
Ретроспектива. Еще в конце VII века для обозначения верховного правителя в Японии стал использоваться даосский термин «тянь-хуан» (яп. «тэнно»). Он обозначал небесного императора или же Полярную звезду. Тэнно является верховным божеством даосского пантеона и пребывает в небесном «фиолетовом дворце» (фиолетовый – цвет, маркирующий наибольшую сакральность), откуда он управляет даосскими мудрецами. Земной император уподоблялся небесному, а его придворные – небожителям. Все вместе они образовывали нечто вроде пантеона. Жители страны облагодетельствованы уже одним тем, что находятся в сфере действия сакрального и всеблагого энергетического поля императора, поля, которое из дикарей превращает их в «настоящих» и полноценных людей. Варварами же являются существа, находящиеся за пределами этого поля. В древности считалось, что это корейцы – на западе, племена на островах, прилегающих к Кюсю, – на юге. Поскольку к востоку от архипелага простирается Тихий океан, то было решено, что роль восточных и северных варваров должны исполнять эмиси (впоследствии их стали называть эдзо – предки айнов). Несмотря на некоторые географические несоответствия, те племена, которые жили на северо-восточном побережье Хонсю, приписали к восточным, а обитателей северо-запада – к северным варварам. Сам же император находился в сакральном центре (сначала в Нара, потом – в Хэйане-Киото).
Древняя геокультурная модель могла быть, разумеется, с легкостью трансформирована в ксенофобскую. Непременным условием для проявления такой ксенофобии было наличие императора. Недаром через несколько лет получит широкое распространение лозунг «сонно дзёи» («почитание императора и изгнание варваров»), то есть император и ксенофобия попадут в одно и то же смысловое поле. Безусловно, это еще не национализм, утверждающий, что японцы – лучший народ на свете. Логическое построение скорее выглядело так: японский император – лучший на свете, а потому счастливы и хороши те люди, которые живут под его рукой. А не будь императора, мы тоже не были бы «культурны». Отсюда вытекает и необходимость сохранения и защиты императора. Понятно, что в этом построении «народ» не мог выступать носителем каких-то сверхценностей, он был лишь объектом культуроносной деятельности императора.
Самурай, изгоняющий американскую напасть
Находясь под воздействием вышеописанной схемы, император Комэй был яростным сторонником изгнания иностранцев со священной земли Японии. Священной потому, что это земля, на которой обитают синтоистские божества. Письма, которые во множестве писал Комэй своим приближенным, одушевлены праведным гневом и осознанием своей исторической роли. «Если в мое правление иноземцы не будут изгнаны со священной земли Японии, то я опозорю себя перед богами и душами предков, а люди будут вспоминать мое имя с презрением», – говорил и думал он, воспринимая иноземцев как ритуально нечистых. Говорил Комэй и о необходимости применения вооруженной силы, явно не отдавая себе отчета в том, что доблестный самурайский меч бессилен против корабельных орудий.
Все свои претензии к «безвольному» сёгунату Комэй высказал в послании, переданном Хотта, когда тот явился в Киото. И если среди князей и высшего руководства сёгуната существовали разные мнения относительно того, как следует вести себя с иностранцами, то при дворе императора в это время царило относительное единодушие. Проект послания, представленный императором на рассмотрение придворных, приобрел еще более решительный тон, чем черновик самого Комэй. Воспевавшие сакуру и полную луну, безоружные аристократы – напудренные, с подведенными и выщипанными бровями, облаченные в женоподобные одеяния хэйанского времени – оказались бескомпромисснее, чем самураи с их заткнутыми за пояс двумя мечами.
Двор находился в полной финансовой зависимости от сёгуната. Кому-то могло показаться, что он утратил чувство достоинства. Кто-то мог подумать, что в своем увлечении ритуалами и любованием природой двор забыл о стране. Точно так же, как и страна забыла про существование двора и аристократов. Но это суждение вряд ли соответствует действительности. На самом-то деле император и его придворные оказались готовы защищать интересы страны – так, как они их себе представляли. Они располагали тем, чем не располагал сёгунат – правом непосредственного обращения к родным божествам. В Киото стали собираться сторонники жесткой внешней политики. Среди них были и самураи, покинувшие своего хозяина. Теперь они действовали не по его приказу, а по собственному разумению. Их называли словом «ронин» – «человек-волна». «Настоящие» самураи брили лоб, ронины – отращивали волосы. Они были настроены чрезвычайно решительно – ведь они покидали своих хозяев именно затем, чтобы те не несли ответственности за действия своих прежних подчиненных.
Комэй направил своих посланцев в святилище Исэ, где почиталась Аматэрасу, и в святилище Ивасимидзу, основанное в 859 году, где поклонялись Хатиману – божеству, которое было призвано оберегать страну от мятежей, беспорядков и иноземных вторжений.
Ретроспектива. В 740 году царедворец Фудзивара-но Хироцугу, недовольный тем, что его отправили из столицы Нара в «почетную ссылку» на далекий остров Кюсю, поднял там вооруженный мятеж. Мятеж был подавлен. Посчитали, что не без помощи местного божества Хатимана. Хироцугу казнили. С тех пор в дни, когда положению двора что-нибудь угрожало, к Хатиману обращались за помощью.
В написанной им самим молитве Комэй просил божеств: если между Японией и иноземцами разразится война, пусть они пошлют на помощь «божественный ветер» (камикадзе) – тот самый, что дважды разметал у японских берегов монгольскую флотилию в конце XIII века.
Ии Наосукэ
Но сёгунат хотел не войны, а мира. Киото находился в глубине страны, в Эдо же знали не понаслышке, на каких страшных кораблях приплыл Перри четыре года назад. В июне Британия подписала в Тяньдзине договор с Китаем, руки английских моряков оказались развязаны, и теперь ее грозный флот мог в любую минуту появиться у японских берегов.
Гаррис торопил Ии Наосукэ (1815–1860), который после отставки Хотта Масаёси стал главной действующей фигурой сёгунского правительства. Он был князем Хиконэ, а в апреле его назначили на должность «главного старейшины» (тайро), которая вводилась только в исключительных случаях. Он не был решительным сторонником «открытия страны», но считал, что Япония обречена на этот шаг. Несмотря на противодействие нескольких влиятельных даймё и без одобрения императорского двора, 19 июня торговый договор с американцами был все-таки подписан. Он предусматривал открытие новых портов: Канагава (Иокогама) в 1859-м, Нагасаки и Ниигата в 1860-м, Хёго (Кобэ) в 1863 году. Кроме того, американским купцам разрешалось торговать в Эдо и Осака, посланнику позволялось проживать в Эдо, американским гражданам гарантировалась экстерриториальность. На ввозимые в Японию товары устанавливались фиксированные пошлины – от 5 до 35 процентов в зависимости от вида продукции. Японский экспорт облагался пошлиной всего в 5 процентов.
Может создаться впечатление, что почти ничего неравноправного в этом договоре не было. Однако это не так. Во-первых, договор был заключен не по воле Японии, а по воле Америки. Во-вторых, Япония не имела права пересматривать договор в одностороннем порядке, а срок действия договора не был указан. При режиме «открытых портов» на эти территории фактически не распространялась юрисдикция японского правительства. В-третьих, Япония не имела права вводить заградительные тарифы, к которым часто прибегают «отсталые» страны, поскольку машинная продукция стран развитых намного дешевле даже при учете низкой стоимости труда «аборигенов». В-четвертых, положение о режиме наибольшего благоприятствования, прописанное в прежних «договорах о дружбе» с западными странами, в значительной степени лишало Японию возможности на проведение независимой внешней политики.
Если рассматривать ситуацию с экономической точки зрения, непосредственные неблагоприятные последствия договора следует признать ничтожными. Однако сам факт ущемления суверенитета страны казался японской элите ужасным. Такое восприятие не поддается чисто рационалистическому толкованию, но именно оно определило стратегию японской внешней политики на много лет вперед. Это говорит о том, насколько мала «рациональная» составляющая политики и насколько велика в ней роль «поэтических» и «эмоциональных» представлений о том, что «правильно», а что – нет.
Япония не отважилась на вооруженное сопротивление, но ей удалось добиться более выгодных условий по сравнению с теми, которые были ранее навязаны Англией другим азиатским странам. Скажем, Китаю. В Японию не допускался импорт опия, иностранцам разрешалось торговать только в дозволенных для того портах, основной предмет импорта – текстиль – облагался сравнительно высокой 20-процентной пошлиной (в Китае пошлина составляла 5 процентов).
Узнав о договоре, Комэй пришел в ярость и объявил о намерении отречься от трона, мотивировав это тем, что у него не хватает добродетельности-дэ. При отречении встал, естественно, и вопрос о преемнике. Поскольку Сатиномия был слишком мал, Комэй предложил сёгунату сделать выбор из трех принцев, которые принадлежали к боковым линиям императорского рода. Все они были в свое время усыновлены императором Нинко (1800–1846) в качестве гарантии от пресечения рода.
Послание с просьбой об отречении Комэй написал, но не отправил. Императора удалось убедить в несвоевременности такого шага. Канцлер двора Кудзё Хисатада являлся сторонником открытия портов. Он обещал Комэй, что добьется приезда в Киото высокопоставленного чиновника сёгуната для дачи объяснений.
В июле были заключены торговые договоры с Голландией, Россией и Англией (Франция подписала такой договор 3 сентября). Все они взяли за образец договор с Америкой, и в каждый из них было внесено положение о статусе наибольшего благоприятствования. Теперь, какая бы страна ни добилась от Японии уступок, все остальные державы автоматически получали точно такие же льготы. Ии Наосукэ стали обвинять в том, что он действует без санкции императора.
Сёгунат уже плохо контролировал ситуацию. О содержании договоров знали все, кто хотел об этом знать. Их тексты были отпечатаны массовым тиражом в самом Эдо и стали своеобразным «бестселлером». Так был нарушен едва ли не главный принцип прежнего управления – до людей доводится только та информация, которая требует от них исполнения решений.
8 июля, перед подписанием договоров с Голландией, Россией и Англией, сёгунат учредил должность «уполномоченного по иностранным делам» («гайкоку бугё»). Это событие следует признать историческим: поскольку раньше Япония жила в условиях почти полной изоляции, сёгунат обходился без внешнеполитического ведомства. Теперь самурайская элита фактически признала, что настали новые времена и Японии приходится прощаться со своим спокойным прошлым, в котором внешний фактор играл минимальную роль.
8 августа Комэй снова решил подать прошение об отставке. Он узнал о заключенных в июле договорах. Комэй упрекал сёгунат в том, что тот не советуется ни с императором, ни с князьями-даймё. На сей раз послание было передано представителю сёгуна в Киото. Мало того, копию письма передали в княжество Мито. Такой поступок являлся немыслимым нарушением запрета: император не имел права обращаться к князьям напрямую. Когда кто-нибудь из них направлялся в Эдо и его путь лежал через Киото, ему строго-настрого предписывалось следовать кружным маршрутом и ни в коем случае не посещать императорский дворец. Обращение императора именно в Мито не случайно: его князья принадлежали к дому Токугава, но были известны своими монархическими и ксенофобскими настроениями.
В начале августа до императора дошла весть и о смерти сёгуна. Иэсада скончался уже месяц назад, но все это время сёгунат держал его смерть в секрете. Комэй немедленно сместил канцлера Кудзё Хисатада, назначив на его место Коноэ Тадахиро. В обход сложившейся практики он не получил согласия Эдо на это назначение.
Реакция последовала незамедлительно. В Киото прибыл член сёгунского правительства Манабэ Акикацу (1804–1884). Он не только не принес императору никаких извинений по поводу «своевольного» заключения договоров, но приказал казнить восьмерых самураев, которые поддерживали планы императора по изгнанию иностранцев, и сместил со своих постов нескольких придворных. Некоторых он поместил под домашний арест, некоторых заставил обрить голову и принять монашество – в наказание за то, что они осмелились сноситься с Токугава Нариаки, бывшим князем Мито. За действиями Манабэ стоял Ии Наосукэ. Со своими оппонентами он расправлялся решительно. За его недолгое нахождение в должности тайро репрессиям подверглись 79 человек, за что два года его правления назвали «адом». Масштабы репрессий позапрошлого века кажутся теперь «игрушечными».
Как показали будущие события, курс Ии Наосукэ на противостояние с императорским двором не имел перспектив. Он рассчитывал на усиление сёгуната, но долгосрочные результаты его политики оказались прямо противоположными.
Комэй уступил давлению Акикацу, и Кудзё Хисатада вновь занял место канцлера. Кроме того, Акикацу получил указ Комэй о назначении нового сёгуна – Токугава Иэмоти. Вопрос о его назначении был решен в Эдо совсем недавно, теперь следовало соблюсти формальности. С указом императора Иэмоти стал полноправным сёгуном, получил 2-й старший ранг и титул «покорителя варваров». Теперь он звучал как откровенная насмешка – именно сёгун, в глазах Комэй, был главным виновником «позора», именно он не мог осуществить свою главную задачу – защиту императора и страны от «варваров».
Иэясу, основатель сёгуната Токугава, был сильным и способным человеком, он наводил страх на врагов и подчиненных. Однако с течением времени сёгунский двор в Эдо стал все больше походить на императорский в Киото: сёгун стал часто превращаться в фигуру номинальную и церемониальную. Чтобы добиться этого, его окружение применяло давным-давно апробированный в Киото метод – сёгунами (то есть «генералами», военными правителями) зачастую назначали малолеток, которые, только-только войдя в силу, подавали заявление об отставке. В последние годы сёгунами выбирали болезненных и не слишком далеких людей. Реальные же нити управления находились в руках администрации сёгуната (бакуфу). Точно так же обстояло дело и с Иэмоти: страна находилась в глубочайшем кризисе, а сёгуном выбрали не отличающегося крепким здоровьем двенадцатилетнего мальчика.
Ии Наосукэ поддержал кандидатуру Иэмоти. Партия, сделавшая ставку на более сильную и вменяемую фигуру – Хитоцубаси (впоследствии Токугава) Ёсинобу из княжества Мито, потерпела поражение.
В партию поддержки Ёсинобу входили такие влиятельные противники открытия портов, как его отец Токугава Нариаки, князья Мацудайра Ёсинага и Симадзу Нариакира. Хотя Нариаки давным-давно отдал Ёсинобу на воспитание в семью Хитоцубаси, но сын есть сын. Поскольку Комэй тоже выступал за изгнание варваров, интересы «группы поддержки» Ёсинобу и императора совпали. Тем более что именно в княжестве Мито идея о необходимости повышения авторитета императора пользовалась безоговорочной поддержкой.
Кризис сёгуната как нельзя лучше виден в назначении сёгунами недееспособных личностей. Но не будем забывать, что такая система «коллективного руководства» (это касается и императоров) предотвращает появление откровенных диктаторов, что и подтверждает вся японская история. В длительный период мирной жизни такая система устраивала всех, но в условиях внешней опасности она оказалась несостоятельной.
Токугава Иэмоти
Хитоцубаси Ёсинобу
Переговоры между императором и Манабэ Акикацу проходили заочно – они обменивались посланниками и посланиями. Комэй долгое время отказывал Манабэ в аудиенции, которая состоялась только в самом конце года. Как обычно, император находился за занавесками – так, чтобы посетитель не мог видеть его лица. Акикацу было вручено послание императора сёгуну. Комэй милостиво прощал непослушание сёгуната, но одновременно подчеркивал, что присутствие иностранцев «оскверняет божественную землю» Японии, а потому следует вернуться к «превосходной системе закрытой страны». Кроме того, перед лицом общей опасности Комэй призывал к «объединению аристократов и военных» («кобу гаттай»). Комэй полагал, что пора положить конец вековому разделению на аристократию придворную и военную.
В этом году в городке Хакодатэ на Хоккайдо было открыто российское консульство. Поначалу оно размещалось в буддийском храме. В отличие от всех других мировых держав Россия добровольно отказалась учредить консульство где-нибудь поближе к центру политических и торговых событий. Тем самым Россия расписалась в том, что Япония не занимает в ее политике сколько-нибудь значимого места. На Хакодатэ приходилось меньше 10 процентов внешней торговли Японии. Гостями порта были в основном русские военные суда и американские промысловые шхуны, занимавшиеся по преимуществу боем тюленей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.