Так кто же победил?

Так кто же победил?

Белая армия потерпела поражение. Ее остатки покинули Россию и эвакуировались в Турцию, занятую войсками союзников. Казачьи части были отправлены на остров Лемнос и на французский берег Мраморного моря — в Чаталджу. Пехотные части (корпус генерала Кутепова), кавалерийский корпус генерала Барбовича и артиллерия расположились на полуострове Галлиполи. Гражданские беженцы разместились в окрестностях Константинополя и в самом городе — в казармах и общежитиях…

«В Галлиполи была осень, — вспоминал один из солдат Белой армии, — шли дожди, и приходилось спать на земле, так как палаток еще не было. Голод, холод, слякоть и многое другое. Наш лагерь расположили в семи верстах от города, в долине “Роз и смерти”, так называли ее англичане, которые не выносили лихорадки, укусов змей и скорпионов, которых здесь было множество».

Вот еще одно свидетельство очевидца:

«Странную картину представлял Константинополь в эти дни; он точно был завоеван русскими, наводнившими улицы города. Большинство беженцев было бездомно, ходили в поисках заработка, продавали на рынках и на улицах те немногие крохи своего имущества, которые им удалось вывезти с родины, валялись по ночам на папертях мечетей, ночевали в банях. Около русского посольства ежедневно стояли огромные толпы русских, продававших свои пожитки и русские деньги, ничего не стоившие в то время. Двор посольства и все находившиеся в зданиях посольства учреждения были переполнены русскими беженцами…».

В результате двух революций и Гражданской войны за границей оказалось минимум два миллиона человек, которых разметало по всей Европе. Огромная русская эмиграция поделилась на тех, кто пытался продолжать войну против большевиков, на тех, кто решил с ними примириться, и на тех, кто просто влачил тяжкое существование далеко от России.

Военная эмиграция составила примерно десять процентов покинувших Россию — около 250 тысяч человек. Пока войска располагались в Турции, Белая армия еще существовала и подчинялась генералу Врангелю. Потом, когда все сняли погоны и пытались устроиться на чужбине, войсковые формирования сохранялись лишь формально и больше походили на клубы ветеранов.

Рассеянные по всей Европе, если не сказать — по всему миру, остатки Добровольческой армии лишь с большой натяжкой можно было рассматривать как непосредственную угрозу для страны. Но в Москве по-прежнему полагали, что в случае большой войны в Европе противники Советского Союза неминуемо обратятся за помощью к белогвардейцам.

На открытии Х съезда партии утром 8 марта 1921 года Ленин говорил:

— Мы в первый раз собираемся на съезде, когда вражеских войск, поддерживаемых капиталистами и империалистами всего мира, на территории Советской республики нет. Это мы завоевали! Конечно, мы далеко еще не завоевали этим всего и ни в каком случае не завоевали этим того, что мы завоевать должны, — действительного освобождения от нашествий и вмешательств империалистов. Наоборот, их военные действия против нас приняли форму менее военную, но в некоторых отношениях более тяжелую и более опасную для нас…

Итак, по мнению Ленина, война продолжалась! За границей советская разведка вела борьбу против эмигрантских организаций. А внутри страны искореняли тех, кто в Гражданскую воевал на стороне белых, кто был или казался врагом новой власти. И это стало трагедией…

Почему все-таки Россия поддержала красных, а не белых? Сегодня историки предлагают новый и, может быть, неожиданный ответ: Россия поддержала не столько коммунистические идеалы, сколько сильную власть.

Когда большевики взяли Зимний дворец, это была не революция, а контрреволюция. Октябрь отменил почти все демократические завоевания, которые дал России Февраль. Но демократией и свободой, похоже, никто и не дорожил. Страна, напуганная хаосом и анархией, приняла большевиков как сильную и уверенную в себе власть. К октябрю семнадцатого все были подавлены, измучены, истощены. Страна не выдержала испытания свободой. Большевики нашли отклик в массовом сознании российского общества.

«Большевизм, — писал философ Николай Бердяев, — оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием».

Только кажется, что за Лениным пошли лишь те, кто мечтал продолжить революционный разгул. Напротив! Большинство привыкло полагаться на начальство — и не выдержало его отсутствия. Исчезновение государственного аппарата, который ведал жизнью каждого человека, оказалось трагедией. Большевиков поддержали те, кто жаждал хоть какого-нибудь порядка, кто повторял: лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

«По-прежнему я далеко не коммунист, — записывал в дневнике 1 января 1921 года известный историк Николай Дружинин, — считаю утопичными многие из пунктов программы, безобразными и нецелесообразными — многие из действий власти… Но я уверен, что… только коммунисты способны идти вперед и преобразовывать ломающуюся жизнь… Промежуточные течения потерпели полное банкротство и не могут служить никакой точкой опоры. Жизнь — за тех, у кого сила, воля и бодрость».

Люди верно угадали, что большевики установят твердую власть. Значительная часть общества не симпатизировала большевикам, но всего за несколько месяцев успела возненавидеть демократию. Одним из первых это почувствовал бежавший от большевиков в Харбин профессор Николай Васильевич Устрялов:

«И замашки-то у большевиков все старые, привычные, истинно русские. Разве вот только вывеска другая: прежде — “православие, самодержавие”, ну, а теперь — “пролетарии всех стран”. А сущность все та же: заставить, арестовать, сослать, казнить… Большевики — родные братья царя Николая, как бы они к нему ни относились. Их ненависть к нему есть жгучая ненависть соперников, борющихся равными средствами и обладающих одинаковым кругозором».

Николай Устрялов первым заговорил о том, что именно красные в состоянии восстановить «русское великодержавие». Бывший член кадетской партии, бывший сторонник адмирала Колчака, Устрялов в эмиграции поддержал большевиков, видя в них подлинных выразителей русского национального духа. Он считал логичным отказ Советской России от демократии:

«Сама жизнь выдвигает компактную, волевую, ударную власть. Лишь она одна способна справиться с задачами, взваленными историей на плечи современного государства… Массы отрекаются от своей непосредственной власти. Измученные смерчем войн и революций, народы хотят одного: спокойствия и порядка. Они спешат уступить эту высшую власть активному авангарду, инициативному меньшинству, обычно завершенному инициативнейшей фигурой, авторитетною волей вышедшего снизу вождя. Отсюда — культ Ленина в России, Муссолини в нынешней Италии…

Рождается новая аристократия, по своему народная и по существу передовая — аристократия черной кости и мозолистых рук… Белая кость и голубая кровь в прошлом… Шумливый век демократии поглотил, запачкал, обесцветил и ту и другую. Но он же взрастил побеги новой правящей знати, рыцарей без страха… Власть народная, но не демократическая. Власть крутая, но понятная народу. Вышедшая из масс, но массы прибирающая к рукам…».

В 1935 году Николай Устрялов вернулся в Россию, чтобы преданно служить этой новой власти, но она его в тридцать седьмом году расстреляла.

Так кто же победил в Гражданской войне? Очевидный ответ — красные. Но это лишь часть ответа. Победу одержали всеобщая ненависть, бесконечная подозрительность, тотальная аморальность, готовность творить расправу без суда и следствия. А проиграли все — и те, кто вынужден был покинуть страну, и те, кто остался.

Война закончилась, но война продолжалась.

Верные слуги верховного божества Кроноса — годы — сровняли протоптанные многими поколениями следы. И в короткой памяти человека некоторые когда-то считавшиеся важными события отступили так далеко, что видны только их контуры, как сквозь серый туман. Но история Гражданской войны никогда не исчезнет из памяти.

«Под оболочкой советской власти, — убежденно писал эмигрант Василий Шульгин, — совершаются процессы огромной важности, ничего не имеющие общего с большевизмом. Наши идеи перескочили через фронт. Как это ни дико, но это так. Знамя Единой России фактически подняли большевики. Социализм смоется, но границы останутся. Большевики: 1) восстанавливают военное могущество России; 2) восстанавливают границы Российской державы до ее естественных пределов; 3) подготовляют пришествие самодержца всероссийского…

Он будет большевик по энергии и националист по убеждениям. У него нижняя челюсть одинокого вепря. Большевики воображают, что они насаждают социализм в России, а вместо этого выковывают будущую страшную, крепкую, сильно спрессованную и национально, до шовинизма, настроенную Россию…».