Он победил Абвер
Он победил Абвер
Официальная история носит избирательный характер: в силу политических соображений и личных пристрастий сильных мира сего многие события, равно как их участники, оказываются как бы за кадром; и чем потом больше проходит времени, тем сложнее незаслуженно забытому человеку вернуться в историческую память народа, тем более — в официальную историю. Потому, наверное, правы те ученые, кто считает, что историческое прошлое является многовариантным. Официальным становится тот вариант, который устраивает политиков, — не зря говорится, что история пишется победителями. Побежденные если же и остаются в исторической памяти, то в весьма искаженном виде…
Известно, что одним из слагаемых Победы в Великой Отечественной войне стала успешная деятельность военной контрразведки, которая сумела одержать верх в противоборстве со спецслужбами нацистской Германии и ее сателлитов. Военные контрразведчики обезвредили более 30 тысяч агентов разведки противника, около 3,5 тысячи агентов-диверсантов и свыше 6 тысяч террористов; в интересах Ставки ВГК, Генштаба и командования фронтов было проведено свыше 180 радиоигр с разведкой противника; в тыл гитлеровцев были заброшены свыше трех тысяч наших агентов. Между тем, фамилии организаторов этой победоносной борьбы называются крайне редко и как-то даже стыдливо. Но разве по трудам своим эти люди не заслужили того, чтобы остаться в истории? Один из них — генерал-полковник Виктор Семенович Абакумов.
О его молодости известно немногое — Виктор Семенович на эту тему распространяться не любил, да и число людей, знавших министра госбезопасности СССР, заметно поубавилось после его ареста в июле 1951 года. Сохранилась автобиография Абакумова, написанная 14 декабря 1939 года:
«Родился в гор. Москве в 1908 году в семье рабочего. Отец мой до революции был некоторое время рабочим Московской фармацевтической фабрики, б. Келлер. После революции — уборщиком-истопником одной из больниц гор. Москвы. Заработок отец получал очень низкий, семья из 5 человек (брат, сестра и я) всегда находилась в нужде. Проработав в больнице много лет, отец в 1922 году умер.
Мать до революции работала швеей но разным мастерским, и, кроме этого, ей приходилось еще брать шитье на дом. После революции работала уборщицей в той же больнице, где работал и отец. Проработав там лет 13, заболела, перешла на пенсию.
Сам я проживал все время в Москве. До 1921 года учился в городском училище. В конце 1921 года, еще мальчишкой, ушел добровольцем в РККА, где служил во 2-й особого назначения Московской бригаде (ЧОН).
В конце 1923 года демобилизовался из армии. В связи с безработицей я весь 1924 год работал рабочим па разных временных работах.
В 1925–1927 гг. работал упаковщиком Моспромсоюза в Москве.
В 1927 году перешел на работу в ВСНХ СССР, где служил стрелком первого отряда военно-промышленной охраны. Там же в 1927 г. я вступил в члены ВЛКСМ.
В конце 1928 года поступил работать упаковщиком складов Центросоюза, где в 1930 году вступил в ВКП(б).
В этом же году, когда проходило выдвижение рабочих в советский аппарат, меня через профсоюзы выдвинули в систему Наркомторга РСФСР, где я работал зам. начальника административного отдела торгово-посылочной конторы и одновременно был секретарем комсомольской организации.
Проработав всего лишь 8 месяцев, в сентябре 1930 года решением Замоскворецкого райкома ВЛКСМ я был послан на руководящую комсомольскую работу на штамповочный завод «Пресс». На этом заводе меня избрали секретарем комсомольской организации.
В последующем на заводе «Пресс» меня избрали делегатом Замоскворецкой конференции, а на конференции я был избран членом пленума и бюро Замоскворецкого райкома ВЛКСМ. В связи с этим меня тогда же перевели на работу в райком ВЛКСМ зав. военным отделом.
В тот же период я неоднократно поднимал вопрос о том, чтобы с комсомольской работы меня отпустили на учебу, но вместо этого в 1932 году, Московским комитетом ВКП(б) я был мобилизован и послан на работу в органы НКВД.
Работая в органах НКВД (УНКВД МО, ЭКУ НКВД, 3-й отдел ГУЛАГа, 2-й отдел ГУГБ), я все время был на низовой работе.
В 1939 году руководством НКВД СССР был выдвинут на руководящую чекистскую работу — нач. УНКВД Ростовской области.
Работая начальником УНКВД Ростовской области, я был избран делегатом на XVIII съезд ВКП(б). Являюсь членом бюро и пленума Ростовского обкома ВКП(б) и членом пленума горкома ВКП(б).
Жена — Смирнова Т. А., дочь сапожника. Дома учится.
В. Абакумов».
Так Виктор Семенович рассказал о своей молодости и начале «чекистской биографии». На 13-м году жизни он попал во 2-ю Московскую бригаду ЧОНа. В гости зашел его крестный, Федор Гнутов, предложивший рослому и крепкому мальчишке поработать под его началом санитаром. Такая работа гарантировала сытную жизнь и некоторые деньги, что было важно для малообеспеченной семьи. В рядах ЧОНа Абакумов участвовал в подавлении антисоветских волнений в Шиловском уезде. «Период нахождения в частях особого назначения сделал из меня честного и несгибаемого борца за светлые социалистические идеалы, готового на любые жертвы ради торжества коммунизма», — писал он в своей ранней автобиографии.
О первых годах службы Абакумова в органах НКВД практически ничего не известно. Он был простым «опером», и кто знает, как бы сложилась его карьера, если бы не закатилась звезда Генриха Ягоды, а затем бы не вышел из доверия вождя и следующий руководитель НКВД Николай Ежов. «Смена караула» в верхнем эшелоне наркомата сопровождалась кадровыми чистками во всех звеньях органов госбезопасности. Со времен Хрущева принято говорить о широкомасштабном кадровом обновлении в 1930-е годы в партийных органах и РККА, но куда более жестокими были чистки в самих структурах госбезопасности — и в процентном отношении, и по суровости приговоров.
Это открывало возможности для стремительного карьерного роста молодых сотрудников. Среди счастливчиков был и Абакумов, пришедший в Главное управление государственной безопасности НКВД из Главного управления исправительно-трудовых лагерей и трудовых поселений. Везение Виктора Семеновича было особенно неожиданным: по некоторым данным, молодой и красивый Абакумов чуть было не сгорел по «женской линии» в период работы в Экономическом управлении ОГПУ СССР — был уличен в том, что использовал конспиративные квартиры для встреч со своими подругами. Тогда его и перевели в ГУЛАГ…
«К оперативной работе влечение имеет. Порывист. Быстро делает выводы, подчас необоснованные. Иногда мало обдумывает последствия. В следственных делах не участвовал. Дисциплинирован. Требуется руководство воспитательного характера».
Из аттестации уполномоченного 1-го отдела Экономического управления ОГПУ, 1934 год.
В ГУГБ НКВД СССР Абакумов быстро дорос до должности начальника отделения секретно-политического отдела, которым тогда руководил только что назначенный в Москву из Закавказья Лаврентий Берия. Очевидно, что молодой чекист приглянулся Лаврентию Павловичу — в декабре 1938 года, спустя месяц после назначения Берии наркомом внутренних дел СССР, Абакумов возглавил управление НКВД по Ростовской области. А было-то ему тогда всего 30 лет!
Разъяснять, чем приходилось заниматься новому начальнику управления, думается, не надо. От многих других руководителей Абакумов отличался лишь молодостью и личным участием в допросах, в ходе которых он, человек большой физической силы, применял самые жесткие методы дознания. В то время физическое воздействие было повсеместным: высшее политическое руководство требовало изобличать «врагов народа» любыми средствами. Как бы ни пытались сегодня иные «партийные перерожденцы» дистанцироваться от НКВД — КГБ, но эти органы прежде всего выполняли «волю партии», точнее, приказы партийного руководства. Впрочем, как и каждый советский человек на своем рабочем месте…
Его служебное рвение не осталось незамеченным для Берии, который и сам не ленился участвовать в допросах особо важных персон. Именно такие люди, как Абакумов, — молодые, беспрекословно выполняющие все установки руководства и, главное, не связанные ни е одной из групп высшей партийной номенклатуры, требовались Сталину в Москве. В начале 1941 года, когда НКВД СССР решили разделить на две самостоятельные структуры — наркоматы внутренних дел и государственной безопасности, открылись новые вакансии на руководящих должностях. На одну из них — заместителя наркома внутренних дел — назначили Абакумова. Ему доверили курировать не самое важное направление: главные управления милиции и пожарной охраны. Впрочем, в его ведении находился и 3-й отдел, занимавшийся оперативно-чекистским обслуживанием пограничных и внутренних войск. Так Абакумов стал входить в «сталинскую обойму».
Начало войны открыло Абакумову дорогу в высшую власть: 19 июля 1941 года он возглавил управление особых отделов НКВД — военную контрразведку. Позднее, в апреле 1943-го, ее переименовали в Главное управление контрразведки «Смерш», передав в ведение Наркомата обороны. Начальник «Смерша» стал заместителем наркома, а эту должность занимал Сталин.
Однако войну Виктор Семенович закончил генерал-лейтенантом — воинское звание генерал-полковник ему было присвоено уже в июле 1945-го.
Абакумов проявил себя хорошим организатором. По воспоминаниям ветеранов военной контрразведки, он воспользовался опытом Генштаба и выстроил систему руководства «Смершем» по образцу действующей армии: в ГУКР были созданы управления по фронтам. Это позволяло начальнику военной контрразведки лучше разбираться в оперативной обстановке на фронтах и поднимало его авторитет в глазах Сталина, не позволявшего подчиненным прикрывать некомпетентность словоблудием. Вождя подкупала и эффективность работы военной контрразведки, структуры которой в борьбе с агентурой противника демонстрировали большую эффективность, чем их коллеги из наркоматов госбезопасности и внутренних дел.
Человек решительный, Виктор Семенович не боялся брать ответственность на себя и не желал слепо следовать установившимся порядкам. Военная ситуация нередко требовала быстрых и нестандартных решений. Так, Абакумов распорядился освобождать от уголовной ответственности явившихся с повинной немецких агентов, что во многом помогло военным контрразведчикам в противоборстве с немецкими спецслужбами, в нейтрализации их агентуры.
«Принижать заслуги Абакумова в успешной работе ГУКР «Смерш» несерьезно, думаю, что этого не позволит себе ни один контрразведчик военного времени. Практические результаты деятельности «Смерша» оказались выше, чем у НКГБ, что и стало причиной выдвижения Абакумова».
Из воспоминаний Героя Советского Союза генерала армии П. И. Ивашутина.
После окончания войны стареющий Сталин стал задумываться о своем преемнике. Ему было очевидно, что его ближайшие соратники не способны сохранить и укреплять воссозданную могучую империю. Вождь нуждался в новых людях, лично преданных ему, — тех, на кого можно будет опереться в замышляемой чистке партийной номенклатуры, которая за военный период пришла в себя от психологического шока 1930-х годов.
В предстоящих переменах в стране свою роль призваны были сыграть и органы госбезопасности. Во главе их Сталин решил поставить Абакумова, в чьей лояльности и работоспособности он удостоверился. К тому же у Абакумова не сложились личные отношения с большинством руководителей МГБ и МВД, что тоже было немаловажным для становившегося все более подозрительным хозяина Кремля. Жестокая школа борьбы за власть приучила его к предельной осторожности, которая с годами все более перерастала в мнительность. Хотя, как знать, может эти опасения и не были безосновательны…
Абакумову, ставшему в мае 1946 года министром госбезопасности вместо близкого к Берии генерала армии Всеволода Меркулова, пришлось решать такие задачи, которые помогли ему нажить немало недоброжелателей в верхних эшелонах власти. Такова, видимо, судьба всех руководителей «тайной полиции» — чем эффективнее работаешь, тем больше горьких плодов можешь впоследствии пожать. В частности, новому главе МГБ пришлось много заниматься военными делами — в процессе реорганизации органов госбезопасности, ГУ KP «Смерш» перешло из военного ведомства в МГБ в качестве одного из его структурных подразделений — 3-го управления.
У любого правителя после успешного завершения войны возникают определенные проблемы с полководцами, вкусившими радость побед и ощутившими восторг сограждан. Между тем еще Шекспир сказал: «Мавр сделал свое дело — мавр может уйти…» Привыкшие за годы войны к относительной свободе и к самостоятельности в принятии решений, многие советские генералы не сразу поняли, что теперь наступают иные времена и вновь возрастают в цене беспрекословная исполнительность и умение аппаратного «политеса».
В довершение всего, немалое число военачальников ощутило слабость «человеческой природы» перед трофеями. Играли свою роковую роль и приехавшие в поверженную Германию жены полководцев — пока еще не избалованные роскошью, а также расторопные адъютанты и хитроватые интенданты… Разумеется, информация на этот счет исправно поступала в Москву по соответствующим каналам. Так, было известно, что командир 2-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Владимир Крюков ухитрился приобрести более ста килограммов изделий из серебра, десятки старинных ковров, антикварных сервизов и т. п. Другой же генерал-лейтенант — из руководящего политсостава — отправил на родину целый эшелон трофейного имущества, разжился работами французских и фламандских мастеров XVII и XVIII веков, изделиями из серебра, фарфора. Аскетичного Сталина подобные сообщения приводили в ярость…
К тому же, иные члены семей военачальников болтали много лишнего. Например, в новогоднюю ночь 1947 года к уже находившемуся в опале маршалу Жукову приехал генерал Крюков с супругой, певицей Лидией Руслановой. Та, бросив на стол полководцу двух подстреленных тетеревов, не нашла ничего лучшего, как сказать: «Я желаю, Георгий Константинович, чтобы так выглядели все твои враги!» В ситуации, когда полководец находился «под колпаком», подобные реплики отнюдь не улучшали его положения.
Во времена министра Абакумова досталось не только Жукову и его окружению, но и командованию ВМФ, ВВС, руководству авиапрома. И если по «авиационному делу» далеко не все обвинения были так уж однозначно безосновательны, то обвинения адмиралов в передаче западным союзникам «секрета» парашютной торпеды были шиты белыми нитками.
Мы не собираемся оправдывать министра госбезопасности, но факт остается фактом: по долгу службы Абакумов был обязан регулярно докладывать Сталину информацию о поведении и настроениях военачальников — тем более что у хозяина Кремля был не один канал информации, а уж решения принимал сам вождь. Одним правитель прощал прегрешения, других стремительной опалой опускал «на грешную землю», третьих жестоко карал.
«Авиационное дело» испортило отношения Абакумова с секретарем ЦК Маленковым. Результаты расследования были доложены Сталину, ему стало известно о личных недоработках Георгия Максимилиановича, курировавшего авиапром в годы войны, а посему в 1946 году Маленков был вынужден провести несколько месяцев на партработе в Средней Азии… Вместо Маленкова секретарем ЦК, отвечавшим за кадровую политику, органы госбезопасности и юстиции, стал тогда ленинградец Алексей Кузнецов. Его перевод в Москву привел к консолидации в верхнем эшелоне власти так называемой ленинградской группы, в которую входили секретарь ЦК Андрей Жданов, председатель Госплана Николай Вознесенский, заместитель председателя Совета Министров СССР Алексей Косыгин, первый секретарь Ленинградского обкома партии Петр Попков и примыкавший к ним председатель Совета Министров РСФСР Михаил Родионов.
Пройдет всего два года, и Абакумову вместе с вернувшим себе позиции в аппарате ЦК Маленковым придется заняться «антигосударственной деятельностью» этих молодых и энергичных выходцев из северной столицы. Причиной «ленинградского дела» принято считать борьбу кланов внутри высшей партноменклатуры — и этот фактор действительно имел место. Но, как думается, корни решения Сталина расправиться с группой перспективных и энергичных руководителей уходят гораздо глубже. Возможно, главным мотивом решения вождя стали его принципиальные расхождения с Вознесенским во взглядах по концептуальным проблемам дальнейшего экономического развития СССР. Не исключено, что Сталин опасался, что после его кончины верх в руководстве возьмет группа Вознесенского. Между тем его политэкономические взгляды противоречили убеждениям Сталина, изложенным им в книге «Экономические проблемы социализма в СССР» уже после расстрела «ленинградцев».
Вознесенский считался одним из самых авторитетных в стране экономистов. Многие статьи, публикуемые в партийном журнале «Большевик», содержали цитаты из его книги «Военная экономика СССР». Сталина, видимо, раздражала не столько чрезмерная популяризация Вознесенского, сколько тиражирование теоретических взглядов председателя Госплана. Николай Алексеевич ратовал за всемерное развитие хозрасчета — перевод на него буквально каждого цеха, каждой бригады. Эти взгляды были чем-то сродни воззрениям Бухарина и Рыкова, расстрелянных в конце 1930-х годов. Когда казалось, что с «правыми» навсегда покончено, их идеи оказались реанимированы одним из перспективных членов Политбюро.
Сталин, в отличие от Вознесенского, исходил из того, что товарное обращение несовместимо с перспективой перехода от социализма к коммунизму и что «по мере развития централизованного научного планирования хозрасчет неминуемо превращался в дикий анахронизм, в тормоз строительства коммунизма». В последний период его правления концепция экономической политики исходила из приоритета снижения себестоимости продукции и совершенствования механизма ежегодного снижения цен. Считалось, что плановое снижение себестоимости будет стимулировать внедрение более производительного оборудования, а плановое снижение цен — добросовестный труд и бережное отношение к общественной собственности. С идейными оппонентами из числа «рыночников» вождь решил «разобраться».
Абакумов безропотно выполнил политическую установку Сталина на устранение «ленинградской группы», воспользовавшись для этого промахами в работе попавших в опалу руководителей. Возможно, быстрой расправе с «оппозиционерами» способствовала внезапная кончина Жданова — по сути, второго человека в партии и неформального лидера «ленинградцев»… Только Косыгину каким-то чудом удалось избежать ареста — судьба уготовила ему долгую, хотя и беспокойную, нелегкую политическую карьеру.
В литературе можно встретить утверждение, что Абакумов поддерживал дружеские отношения с секретарем ЦК Кузнецовым и даже по возможности тормозил «разработку» «ленинградцев», чтобы оттянуть их арест. Может, это и так. Но известно, что Абакумов был осведомлен, что в 1946 году, когда Сталин решил заменить Меркулова на «своего человека», Жданов и Кузнецов усиленно «сватали» на пост министра госбезопасности Петра Николаевича Кубаткина, со времен войны возглавлявшего Ленинградское управление госбезопасности.
…К 1950 году, наверное, не было ни одного члена Политбюро, у которого не было оснований не любить, мягко говоря, руководителя МГБ. От органов досталось даже Молотову, у которого в 1949 году была осуждена к ссылке жена Полина Жемчужина (Карпович), начальник главка в министерстве легкой промышленности РСФСР. Хотя, разумеется, не Абакумов принимал решение об аресте супруги члена Политбюро, еще до революции работавшего с самим Лениным. Не мог он также самостоятельно отдавать распоряжения о внесудебной ликвидации в 1948 году Соломона Михоэлса, художественного руководителя Московского государственного еврейского театра — был лишь один человек, кто мог принимать такого рода решения, исходя из своих соображений о политической целесообразности, добре и зле. Причастность к убийству талантливого театрального деятеля, возглавлявшего Еврейский антифашистский комитет, дорого стоила министру госбезопасности: это преступление обычно называется одним из первых, когда речь заходит об оценке его деятельности.
Сгубило же Абакумова дело профессора Якова Этингера (1887 г. р.), оказывавшего медицинские услуги Лаврентию Берия. Этот крупный авторитет в области кардиологии был арестован в ноябре 1950 года. В поле зрения структур МГБ врач, имевший неосторожность вести разговоры на политические темы, попал в конце 1940-х. С помощью оперативной техники были зафиксированы его «неоднократные враждебные выпады против тов. Сталина». Этингера решили арестовать, но начальник охраны Сталина генерал-лейтенант Власик рекомендовал не торопиться, а для начала перевести его на малозначительную должность. Весной 1950 года Абакумов обратился в ЦК за санкцией на арест кардиолога. Впоследствии он рассказывал следователю: «Такие аресты, как аресты ученых, всегда являлись важными, и к ним по указанию ЦК ВКП(б) мы подходили с особой тщательностью».
В ноябре МГБ поставило вопрос об аресте Этингера непосредственно перед Сталиным. В курсе были руководитель секретариата вождя Поскребышев и замглавы правительства Николай Булганин, который из-за частого недомогания вождя в этот период вел текущие дела в Совете министров. Судя по показаниям Абакумова, именно Булганин и разрешил ему произвести арест кардиолога.
Допросы Этингера в Лефортовской тюрьме вел старший следователь следственной части по особо важным делам МГБ подполковник Михаил Рюмин. Представителей следствия интересовали не столько разговоры врача и его собеседники, сколько причины нескольких смертей партийных функционеров, страдавших болезнями сердца. Вскоре Абакумов, участвуя в допросах Этингера, понял, что расследование «вредительского лечения» перспектив не имеет, и единственное, что можно поставить профессору в вину, — это «антисоветскую деятельность», выражавшеюся во «враждебных разговорах». Но тут, после очередной «беседы» с Рюминым, пожилой врач скончался… Возможно, сказался результат пребывания арестованного в «камере-холодильнике», куда следователь помещал его в целях психологического давления.
А 2 июля 1951 года Рюмин направил письмо в ЦК, сигнализируя о торможении министром следствия по делу «врачей-вредителей». Абакумов обвинялся в том, что способствовал смерти подследственного Этингера, установив для него самые суровые условия содержания. Вряд ли бы сам подполковник рискнул написать Сталину — скорее всего, его подтолкнул к этому кто-то из высокопоставленных недоброжелателей главы МГБ. Известно, что письмо попало в Кремль через Д. Суханова, помощника Маленкова.
Обстоятельства появления письма Рюмина до сих пор остаются неясными. Но, так или иначе, Абакумов оказался под подозрением у Сталина за укрывательство «заговора, инспирированного иностранной разведкой». Масла в огонь подлила информация о возможных неофициальных контактах Абакумова с Берией, который вышел из доверия хозяина Кремля и, как заместитель главы правительства, занимался организацией работ в области создания ядерного и ракетного оружия. Возможно, Абакумова попросил о встрече сам Берия, обеспокоенный арестом лечившего его врача — скорее всего, Лаврентий Павлович боялся, что при интенсивных допросах Этингер наговорит лишнего…
Но, видимо, причиной опалы Абакумов стала его позиция относительно «дела врачей», которому он не был намерен придавать политический и национальный подтекст, к чему стремился становившийся все более подозрительным Сталин или какая-то группа в партийном руководстве…
Начальник Следственной части по особо важным делам А. Романов вспоминал: «Абакумов сказал: Этингер — провокатор, он заведет нас в дебри. Учитывая особую чувствительность Верховного к таким проблемам, мы придем к повторению 37-го года. Пока я нахожусь на этом посту, повторения не допущу». Зная твердый характер Абакумова и его известную смелость, можно предположить, что он постарался бы «спустить на тормозах» дело попавших под подозрение врачей. Да и по делу Еврейского антифашистского комитета, руководители которого подозревались в национализме и связях с американской разведкой, Виктор Семенович личной инициативы не проявлял и совсем не стремился к разоблачению «всемирного заговора».
«Сознательное торможение расследования» и преступную халатность в деле о «еврейском националисте» Этин-гере как раз и ставили в вину Абакумову его недоброжелатели из ЦК партии. Министра упрекали в том, что он считал надуманными полученные Рюминым показания о некоем заговоре врачей и заявлял, что «это дело заведет МГБ в дебри».
В причинах возникновения «дела врачей» исследователи, возможно, так и не разберутся до конца. Нельзя исключить, что это была хорошо продуманная провокация каких-то кругов, сумевших использовать настроения бытового антисемитизма у старого правителя, усиленные его обеспокоенностью проблемами личной жизни детей. Известно, что второй женой Якова Джугашвили была Юлия Исааковна Мельцер; что первой любовью дочери Светланы стал Алексей Каплер и что ее первый муж Григорий Морозов оказался с точки зрения Сталина «не той национальности»; да и женитьба Василия Сталина на Галине Бурдонской энтузиазма у Иосифа Виссарионовича не вызвала… Масла в огонь подлили показания знакомого Михоэлса 3. Гринберга, арестованного в 1948 году: Михоэлс обмолвился о возможности использовать брак Светланы с Морозовым для реализации идеи создания Еврейской автономной республики в Крыму…
Ранее шовинизм у Сталина особо не проявлялся. Более того, известен его ответ на вопрос Еврейского телеграфного агентства США в 1931 году: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм как крайняя форма расового шовинизма является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся».
Возможно, в конце 1940-х годов этот громоотвод понадобился кому-то для разжигания межнациональной розни в советском обществе и провоцирования антисоветских настроений среди граждан СССР еврейской национальности, а также — для дискредитации Советской державы и конкретно русского народа в кругах западноевропейской и американской интеллигенции.
Если это так, то расчет оказался верным. Международная репутация СССР была основательно подпорчена… А ведь если вспомнить, то в 1920–1930-е годы Страна Советов пользовалась большой симпатией западной либеральной интеллигенции, очень спокойно, кстати, воспринявшей судебные процессы в нашей стране. Тот же Еврейский антифашистский комитет был создан в начале 1942 года в расчете на симпатии зарубежных еврейских общин и получение от них финансовой помощи и информационно-политической поддержки в борьбе СССР против Германии. Идея создания Еврейской автономии в северной части Крыма пользовалась поддержкой Молотова и Берии, надеявшихся таким образом привлечь средства западных банков для восстановления СССР и предложить альтернативу переселению советских евреев в Палестину.
Кажется, Абакумов предвидел подводные камни «дела врачей», но в Кремле могущественнее оказались силы, по каким-то соображениям заинтересованные в максимальной раскрутке темы «еврейского национализма». А это, в конечном счете, било по самому Сталину и дискредитировало его систему власти в глазах западной элиты и финансовых кругов, которые оказывали СССР определенную поддержку в 1920–1930-е годы. Ведь курс Рузвельта на сближение с СССР был не только и не столько его личной заслугой, сколько реализацией долгосрочной стратегии мировой финансовой элиты…
4 июля 1951 года Абакумова отстранили от должности, а уже 11-го, по итогам работы комиссии, созданной для проверки заявления Рюмина, члены Политбюро ЦК приняли постановление «О неблагополучном положении в МГБ СССР». В документе утверждалось, что «Абакумов… при допросе пытался вновь обмануть партию, не обнаружил понимания совершенных им преступлений и не проявил никаких признаков готовности раскаяться в совершенных им преступлениях». Судя по составу комиссии (Л. Берия и три представителя аппарата ЦК — Г. Маленков, М. Шкирятов, С. Игнатьев), вывод был предрешен. Основания «утопить» Абакумова имелись и у Берии, и у Маленкова, и у других партийных функционеров… Кстати, близкий к Маленкову заведующий отделом ЦК Игнатьев в августе стал новым министром госбезопасности.
К 1950 году в советской властной пирамиде существенно возросла роль аппарата ЦК. С благословения Сталина партийные функционеры даже получили возможность непосредственно участвовать в следственных процедурах. В феврале 1950 года была создана тюрьма, рассчитанная на несколько десятков особо важных политзаключенных — со своей специальной охраной. Ее разместили на улице Матросская тишина. Начальник тюрьмы не подчинялся руководству МВД или МГБ, его курировал непосредственно Маленков.
Именно здесь и оказался 12 июля Виктор Семенович, доставленный после допроса в прокуратуре первым заместителем министра госбезопасности С. Гоглидзе и начальником главного управления Погранвойск МГБ генерал-лейтенантом Н. Стахановым. Арестовали также его жену Антонину Смирнову (с двухмесячным сыном) — дочь известного в то время эстрадного артиста и гипнотезера, выступавшего под псевдонимом Орнальдо. Кстати, сын Абакумова впоследствии стал талантливым ученым и в настоящее время живет в Москве.
Его отец так и не увидел сына взрослым. Но прежде чем погибнуть, бывшему главе МГБ пришлось пройти самые жестокие испытания. К нему применяли все методы допросов: подолгу держали в холодном карцере, не снимали наручники и кандалы, лишали сна, использовали физические методы воздействия, превратившие красавца-мужчину в полного инвалида.
Поначалу Абакумов надеялся на снисхождение Кремля. Сохранился текст его письма к Берии и Маленкову:
«Дорогие Лаврентий Павлович и Георгий Михайлович!
Со мной проделали что-то невероятное. Первые восемь дней держали в почти темной холодной камере. Далее в течение месяца допросы организовывали таким образом, чтобы я спал час-полтора в сутки, и кормили отвратительно. Бросали меня со стула на пол. Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером два метра. В этом страшилище без воздуха, без питания я провел восемь суток. Установка включалась, холод все время усиливался. Такого зверства я никогда не видел и о наличии таких холодильников в Лефортово ничего не знал — был обманут. Прошу вас закончить все и вернуть меня к работе… мне нужно лечение».
Поражает наивность генерал-полковника госбезопасности — возможно и напускная. Уж он-то был должен знать, как работают в его системе! Да и на милость победителей он рассчитывал зря — ведь тот же Вознесенский был куда ближе к вождю… К тому же Виктор Семенович слишком много знал… Но надо отдать должное Абакумову и его коллегам-чекистам, арестованным по одному с ним делу. Они держались очень мужественно, отвергли все обвинения и, несмотря на избиения и пытки, не подписали признательных показаний, чем спасли жизнь и свободу немалому числу других сотрудников МГБ.
Это признавал в своих воспоминаниях генерал-лейтенант госбезопасности Павел Судоплатов: «На допросах он вел себя как настоящий мужчина с сильной волей. Я изменил свое мнение о нем, потому что, какие бы преступления он ни совершал, он заплатил за все сполна в тюрьме. Ему пришлось вынести невероятные страдания. Благодаря его мужеству в марте и апреле 1953 года стало возможным быстро освободить всех арестованных, замешанных в так называемом заговоре, потому что именно Абакумову вменялось в вину, что он был их руководителем».
Безусловно, Абакумов не был безгрешен — да и как можно было оставаться таковым в то время и на такой должности? Сам Иосиф Сталин говорил, что «нельзя работать в МГБ в белых перчатках и при этом оставаться чистым».
В свои сорок с небольшим лет Виктор Семенович любил жизнь во всех ее проявлениях. Он увлекался теннисом, самбо, футболом, умел танцевать фокстрот… Шашлыки он заказывал из одного из лучших московских ресторанов — «Арагви». Его сослуживцы отмечали, что он всегда был изысканно одет в модные костюмы, а военная форма была тщательно подогнана под его статную фигуру. В Москве у него было две квартиры: в одной жила супруга, а в другой, трехсотметровой, он жил сам со своей дамой сердца. Точнее говоря, это был целый особняк в Колпачном переулке, 11. До 1948 года здесь жили 16 семей, а затем, после их отселения и капитального ремонта, в доме поселился министр госбезопасности. После ареста генерала там обнаружили дорогие гарнитуры, заграничные холодильники, десятки пар обуви, сотни метров ткани в отрезах и много всего остального — того, наличие чего в свое время позволяло Абакумову обвинять опальных военачальников в бытовом перерождении…
Впрочем, это лишь некоторые штрихи к портрету Абакумова, а сослуживцам по органам госбезопасности он прежде всего запомнился своими высокими профессиональными качествами как энергичный контрразведчик и требовательный руководитель. Уже цитировавшийся нами Павел Судоплатов оставил для потомков такое описание своего министра: «Это был высокий мужчина с копной темных волос и с сильным волевым лицом. Несмотря на то что образования у него не было, он благодаря своему врожденному уму и твердости характера взобрался на самый верх…»
Абакумов знал очень много о советском политическом Зазеркалье, наверное, правильнее даже сказать — знал слишком много. Поэтому после смерти Сталина члены Политбюро решили не выпускать арестованного из тюрьмы.
Судили его через полтора года. На выездном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР в Ленинграде 12–19 декабря 1954 года Абакумов был традиционно обвинен во многих преступлениях: в измене Родине, вредительстве, совершении терактов, участии в контрреволюционной организации и т. п. О несуразности некоторых обвинений говорит, в частности, тот факт, что бывшего министра госбезопасности назвали «членом банды Берии», хотя в Кремле хорошо знали о сложных взаимоотношениях Абакумова и Берии после войны…
На суде Абакумов пытался защищаться: «Я заявляю, что настоящее дело против меня сфабриковано. Все недостатки в органах ЧК, скопившиеся за длительный период, вменяются мне как преступления… Я ничего не делал сам. В ЦК Сталиным давались указания, я их выполнял». Но выяснение истины не входило в планы Хрущева и других тогдашних руководителей Центрального Комитета партии. Они убирали опасного свидетеля своих деяний — тех самых деяний, многие из которых можно было квалифицировать как преступления против государства и народа.
19 декабря 1954 года суд приговорил Абакумова к смертной казни. В тот же день его расстреляли, лишив даже формальной возможности ходатайствовать о помиловании. Уже после распада СССР, в 1994 году, приговор был переквалифицирован по статье «воинско-должностные преступления» и заменен 25 годами без конфискации имущества…
(По материалам 2005 г.)
Данный текст является ознакомительным фрагментом.