ГЛАВА XII

ГЛАВА XII

Замечательные скряги, неряхи и вруны. Московские Кусовниковы. Доктор-скупец. Богач-раскольник и его странности. Княгиня В. и её скупость. Чудачества князя П.Г. Гагарина. Краснобай князь Ш-в. Рассказы князя Д.Е. Цицианова и графа В.И. Красинского. М.И. Веревкин.

Русские скупые люди по общности своей страсти мало отличаются от скупых других стран, все их действия более или менее одинаковы. Скряга меряет все на вес золота. Кроме денег, для него не существует ничего, и страсть к ним с годами не только не слабеет, но, напротив, усиливается все более и более. Скряга вечно трепещет за свое богатство и старается как можно искуснее скрыть его от посторонних взоров. Один прячет свои деньги в подвалы, другой опускает капиталы свои под пол, третий никогда с ними не расстается, четвертый беспрестанно перекладывает с одного места на другое, и так далее до бесконечности.

В Москве лет сорок тому назад на Мясницкой улице жили в своем пустынном доме муж и жена Ку[совнико]вы[123], страшные богачи: помимо дома, они имели большое подмосковное имение и несколько десятков тысяч десятин земли в великорусских губерниях. Старики Ку[совнико]вы были именно тем и замечательны, что не знали, куда бы им спрятать свои деньги. Мысль эта терзала их постоянно, она мучила их днем и бросала в жар и холод ночью, когда не спят воры. Ку[совнико]вы ежечасно перемещали свою шкатулку. Они относили её в коровник, зарывали в саду перед окнами, и сами стояли на карауле день и ночь. Раз они схоронили свои капиталы на городском кладбище; в другой раз они более месяца каждую ночь развозили свои деньги по городу в карете и только утром, когда рассветало, возвращались домой.

Однажды летом, собираясь в деревню, они как на беду, перед самым отъездом получили много банковых билетов. Чтобы спрятать их, они придумали зарыть билеты в золу под лежанку, на которой десятки лет лежала слепая, разбитая параличом жена их дворника.

Возвратясь домой, - представьте себе весь их ужас, - они вдруг видят, что дворник развел под лежанкой огонь, чтобы согреть больную свою старуху. Быстрее птицы бросаются они к месту преступления, хватают воду, заливают огонь и руками разбрасывают горящие головешки, в отчаянии крича: «Нас разорили, разорили, сожгли наши деньги!» Бранясь и плача, им кое-как удалось, наконец, высвободить большую часть денег, до половины истребленных огнем. Много хлопот наделали им эти деньги: старик так и умер, ходя к министру и по банкам, прося их разменять или переменить.

Много в Москве ходило рассказов про их скупость. Вечером их комнаты никогда не были освещены. Когда единственный их слуга-дворник докладывал им о приезде кого-нибудь, то он или она, смотря по приезжему, т.е. его ли это гость или её, выходили из внутренней комнаты со свечкою в руке. Когда же гость был общий, то муж и жена, встречаясь в противоположных дверях и завидев друг друга, спешили задуть свечу, так что гость оставался совершенно впотьмах.

Рассказывая про стариков Ку[совнико]вых, которые не знали, куда прятать деньги, нельзя не вспомнить другого богача-скрягу, бывшего доктора Б-го, который, чтобы напугать воров, украсил свои комнаты разными предметами ужаса. Он расписал стены своей квартиры картинами, которые изображали ужасные или отвратительные сцены и возбуждали страх или отвращение зрителя. У входной двери в его квартиру стоял скелет женщины, убившей своего отца. Этот скелет заменял ему вешалку. У кровати красовался колоссальный скелет бывшего солдата, казненного за убийство. Третий скелет повесившейся старухи помещался у стола: между его ребрами он помещал салфетки, ножи, ложки и вилки. Сахарница его состояла из распиленного наполовину черепа детоубийцы, а должность щипцов исправляла большая бедренная кость. Трубка его была выдолблена из локтевой кости отравленного ребенка, а разные небольшие кости употреблялись для чистки трубки, вместо зубочисток и т.д.

Посреди такой угрюмой обстановки жил скряга-доктор. Этот образцовый скупец занемог с горя и досады на возрастающую за последние годы дороговизну съестных припасов, которых он, впрочем, и не был большим потребителем. Его единственная старуха-кухарка утверждала, что он давно бы повесился, если б ему не жаль было денег на верёвку. Наконец, его болезнь приняла опасный оборот и свела его в могилу. За несколько минут до смерти он с трудом приподнялся на постели и последним вздохом своим задул свечу, стоявшую подле него на столе: вероятно, он думал в эту минуту, что умирать можно и впотьмах.

На той же петербургской улице, где жил доктор-скряга, проживал другой богач, проводивший дни свои в уединении, окруженный одними деньгами всех сортов. Это был купец-раскольник N. Вместо того, чтобы прятать свои деньги, он раскладывал их по полу своей комнаты. В его комнате, куда никто не входил, потому что нечего было в ней убирать, лежало несколько сот тысяч рублей. Однажды в эту комнату забежала со двора собака, толкнула нечаянно стол, у которого недоставало ножки, стол упал, и деньги рассыпались по полу. В продолжении двух десятков лет, которые суждено было ещё прожить этому чудаку, он не поднял ни стола, ни денег, а удовольствовался только тем, что раздвинул их ногами и проложил таким образом тропинку от постели к двери и окошку.

После его смерти потребовалось несколько дней, чтобы собрать все его деньги. Большая часть его богатств была найдена за шкафом, часть за половиком и много золота в проеденных молью валенках. Странная судьба постигла эти богатства. Никто не мог сказать, когда умер старик: его труп был найден чуть ли ни на второй неделе после смерти. Родственников у него в Петербурге не оказалось, и приводить в порядок наследство стал местный квартальный надзиратель с понятыми. История передает, что одних золотых монет ими было собрано пять мешков, а серебра и бумажек целых два сундука. Но наследники вряд ли получили и один сундук с серебром: деньги куда-то испарились.

В числе лиц, обуреваемых большою скупостью, была известная княгиня В., жена высокопоставленного сановника. Она одевалась более чем скаредно, в какие-то лохмотья. Из экономических видов она не имела никогда при себе горничной и все её обязанности исправлял при ней старый лакей.

В жизни она была скупа до смешного, до крайности. Так, являясь в гости к своим знакомым, она имела обыкновение прятать в свои карманы сахар, сухари, булки. Путешествуя заграницей, она приехала к своему старому знакомому, у которого и поселилась в его палаццо. Он уступил ей лучшую комнату с тем, что она будет заботиться об её отоплении.

Княгиня часто ходила гулять одна по городу и раз, когда она возвращалась с прогулки, он встретил её сам в передней, хотел снять с нее бурнус, но она, не допустив этого, поспешила в свою комнату. Но, увы! посреди этих церемоний ротонда распахнулась и из-под неё к ногам хозяина выпало большое полено. Княгиня, заручившись им во время своей прогулки, несла его для своей печки. Можно представить себе последовавшую комическую сцену. При всей своей скупости княгиня, однако, не была глуха к бедным и благотворила истинно нуждающимся щедрою рукою.

В тридцатых годах нынешнего столетия вечером или рано утром на Миллионной улице можно было встретить прогуливающегося старика невысокого роста, с умною добродушною физиономией, летом всегда без шляпы, с ермолкой на лысой голове и в халате, подвязанном красным фуляром вместо пояса.

Старику этому всегда сопутствовал одетый в ливрею лакей. Эта оригинальная личность в свое время пользовалась большою известностью в столице. Дом его на Миллионной был самый богатый аристократический, а владелец его, князь Г[агари]н[124], служил генерал-адъютантом у двух императоров - Павла I и Александра I. Смерть красавицы-жены подействовала на него вначале так сильно, что он заперся, никуда не выходил, никого не принимал, даже родных; не было друга, который мог бы ободрить, успокоить, утешить его.

Гагарин Павел Гаврилович (1777-1850)

Он сделался философом, отшельником и, разочаровавшись в людях, возлюбил одних птиц и собак. О своей наружности, прежде очень красивой, князь не помышлял более и ходил таким неряхой, какого другого не найти. В первое время единственным его развлечением была прогулка по саду, устроенному на дворе над конюшнями и сараями, в котором посредине стоял мраморный бюст усопшей. Князь жил в третьем этаже, куда вела круглая лестница. Первая зала была освещена сплошными окнами, упирающимися в пол. Все стены этой комнаты были заставлены полками с книгами; за неимением места на полках множество книг валялось на полу.

Петербургские книгопродавцы обязаны были все вновь вышедшие или полученные из-за границы книги немедленно доставлять князю. По прочтении или просмотре книжка бросалась в библиотечную кучу. Следующая затем комната была бильярдная. По стенам её висели прекрасные картины, из которых многие подарены были императором Павлом, с его печатью сзади. В этой комнате по всем углам и около бильярда поставлены были сосновые и еловые большие ветви, на которых сидели, порхали, чирикали сотни чижей, снегирей, синиц и других птичек.

Все это летало, ело и пило из расставленных сосудов, портило мебель и картины, из которых некоторые так были залеплены, что нельзя было рассмотреть сюжета. Остальные роскошные комнаты князя были в высшей степени загрязнены целыми сотнями собак: эти животные имели право ложиться на коврах, на диванах и креслах.

Всякий раз во время своих прогулок по городу князь, встречая какую-нибудь уродливую, хромую, кривую или забитую уличную собаку из числа тех, которых фурманщики по ночам в те времена убивали, приводил домой, вылечивал и поселял в своем кабинете. В известный час князь выходил из своего кабинета через балкон по маленькой витой лестнице на террасу, которая соединялась с его висячим садом. Здесь он, несмотря ни на какую погоду, зимой и летом, открывал приготовленные его слугами корзины, наполненные накрошенным хлебом и разным зерном. Тотчас же все галки, голуби, вороны, воробьи бросались с соседнего Мраморного дворца и со всей Миллионной бесчисленными стаями с оглушительными криками на террасу и поглощали все то, что рассыпал для них князь. Замечательно, что он лет за пятнадцать до смерти вылечился от описанных странностей, сделался балетоманом, женился на танцовщице[125] и затем разъезжал с доезжачими и борзятниками по окрестностям Петербурга. Умер он на своей даче на берегу Невы.

Как бы в укор этому князю-неряхе в описываемые годы жил в Петербурге граф Аракчеев, у которого до такой неимоверной степени была развита любовь к опрятности, что доходила до смешного. К примеру, его сад в Грузине славился такою чистотою, что трудно было найти в саду на дорожке хоть один блеклый листик. Достигалось это тем, что в кустах у него сидели крестьянские дети, чьей обязанностью было подбирать падающие с деревьев листья.

Существует рассказ по какому-то случаю, кажется, по случаю пожара в городе. Государь однажды ночью прислал за ним, чтобы ехать вместе. Вскочив с постели, Аракчеев начал поспешно одеваться. На беду, когда он почти совсем был одет, камердинер по неосторожности капнул свечой на его палевые штаны. И хотя за другими штанами нужно было пробежать несколько комнат, Аракчеев предпочел переодеться, несмотря на то, что из-за этого переодевания заставил государя прождать минут пять лишних, - до такой изысканности доходило у него требование чистоты.

В ряду острых краснобаев и больших вралей, забавлявших в двадцатых и тридцатых годах петербургское общество своими затейливыми выходками и неожиданными рассказами, вроде знаменитого барона Мюнхгаузена, был известен князь Ш-ов.

В начале нынешнего столетия Адмиралтейский бульвар был центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые. Бывало спрашивали: «Да где вы это слышали?» - «На бульваре», - торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Бульварных вестовщиков тогда называли «гамбургской газетой» Князь Ш-ов был известный бульварный вестовщик и почти ежедневно здесь тешился такими проделками. Выдумает какую-нибудь победу и начнет о ней рассказывать на бульваре от Дворцовой набережной до средних ворот Адмиралтейства, но всегда с прибавлением: «Так я слышал, может быть это неправда». Пройдет до другого конца бульвара, у Сената, и поворотит назад. Встречные уже останавливают его: «Слышали ли вы? Победа, сто тысяч пленных, двести пушек, Бонапарт ранен, Даву убит». - «Быть не может! - возражает сочинитель «бюллетеня». - Это вздор, выдумка!» - «Вот ещё! Я слышал от верных людей. Видели фельдъегеря, весь в грязи и в пыли. Худой же вы патриот, если не верите!…»

В Москве, в первых годах нынешнего столетия жил большой хлебосол, уже упомянутый князь Д.Е. [Цицианов], вместе с этим радушным качеством обладавший ещё необыкновенным талантом врать без запинки: князь в своих рассказах не уступал барону Мюнхгаузену. Обед у князя был всегда чудесный и, как говорил хозяин, стряпала его кухарка. Провизия тоже вся домашняя - стерляди и осетры из его прудов, громадные раки ловились в небольшой речке, протекающей по Люблино, телятина белая, как снег, со своего скотного двора, фрукты тоже из своих оранжерей, персики чуть ли не выращенные на открытом воздухе, шампанское тоже свое, из крымского имения.

Происшествия, случавшиеся с ним, были так необыкновенны, что нельзя было им не удивляться. Так он, между прочим, говорил о каком-то сукне, которое он поднес Потемкину, вытканном по заказу его из шерсти одной рыбы, пойманной им в Каспийском море. Каких чудес он не видал на свете! Во время проливного дождя он является как-то к своему приятелю. «Ты в карете?» - спрашивает тот его. «Нет, я пришел пешком». - «Да как же ты вовсе не промок?» - «О, - отвечает он, - я умею очень ловко пробираться между каплями дождя». Императрица Екатерина отправляет его курьером в Молдавию к князю Потемкину с собольей шубою. Нечего уже говорить о быстроте, с которою проехал он это пространство. Он приехал, отдал Потемкину письмо императрицы. Прочитав его, князь спрашивает: «А где же шуба?» - «Здесь, ваша светлость!» И тут вынимает он из своей курьерской сумки шубу, которая так легка была, что уложилась в виде носового платка. Он встряхнул её раза два и подал князю…

Таким же вдохновенным и замысловатым в своих импровизациях был в старину и польский граф Красинский[126]. Кн. Вяземский[127] рассказывает, что он сам наслаждался своими импровизированными рассказами. Граф был блестящей храбрости генерал, но его вдохновение было ещё храбрее. После удачного и смелого нападения на неприятеля, совершенного конным полком под его командою, прискакивает к нему на место сражения Наполеон, говорит: «Vincent!Je te dois la couronne!»[128] и тут же снимает с себя звезду Почетного Легиона и на него надевает. «Как же вы никогда не носите этой звезды?» - спросил его простодушный слушатель. Опомнившись, Красинский оказал: «Я возвратил её императору, потому что не признал действия моего достойным подобной награды».

Красинский (Корвин-Красинский) Викентий (Венсент) Иванович (1783-1858)

Однажды он занесся в своем рассказе так далеко и так высоко, что, не зная как выпутаться, сослался для дальнейших подробностей на своего адъютанта, тут же находившегося. «Ничего сказать не могу, - заметил тот, - вы граф, вероятно, забыли, что я был убит при самом начале сражения».

Две приятельницы, - рассказывал Красинский, - встретились после долгой разлуки, где-то неожиданно на улице. Та и другая ехали в каретах. Одна из них, не заметив, что стекло поднято, опрометью кинулась к нему, пробила стекло головою, но так, что оно насквозь перерезало ей шею и голова скатилась на мостовую перед самою каретою её искренней приятельницы… Таких рассказчиков, как выше названные, нельзя называть лгунами - это скорее поэты-импровизаторы.

Таким же краснобаем и рассказчиком был ещё придворный Екатерины II, некто М.И. Веревкин[129], автор комедии и переводчик Корана, издатель многих книг, напечатанных без имени, а только с подписью деревни его: Михалево. Князь Вяземский рассказывает, что он сделался известным ещё императрице Елизавете Петровне по следующему случаю. Однажды перед обедом, прочитав какую-то немецкую молитву, которая ей очень понравилась, изъявила она желание, чтобы перевели её на русский язык.

«Есть у меня один человек на примете, - сказал Шувалов, - который изготовит вам перевод до конца обеда». И тут же послал молитву к Веревкину.

Так и сделано. За обедом принесли перевод. Он так полюбился императрице, что тотчас же или вскоре наградила она переводчика 20000 рублями. Вот что можно назвать успешною молитвою!

Веревкин любил гадать в карты. Кто-то донес Петру III о мастерстве его: послали за ним. Взяв в руки колоду карт, выбросил он на пол четыре короля. «Что это значит?» - спросил государь. «Так фальшивые короли падают перед истинным царем», - отвечал он. Шутка показалась удачною, а гадания его произвели сильное впечатление на ум государя. И на картах ему посчастливилось. Вслед за этим отпустили ему казенный долг в сорок тысяч рублей.

Император сказал о волшебном мастерстве Веревкина императрице Екатерине и пожелал, чтобы она призвала его к себе. Явился он с колодою карт в руке. «Я слышала, что вы человек умный, - сказала императрица, - неужели вы веруете в подобные нелепости?» - «Нимало», - отвечал Веревкин. - «Я очень рада, - прибавила государыня, - и скажу, что вы в карты наговорили мне чудеса».

Когда Веревкин приезжал из деревни в Петербург, то с шести часов утра прихожая его наполнялась присланными с приглашениями на обед или вечер: хозяева сзывали гостей на Веревкина.

Отправляясь на вечер или на обед, говорят, он спрашивал своих товарищей: «Как хотите, заставить мне сегодня слушателей плакать или смеяться?» И с общего назначения то морил от смеха, то приводил в слезы.

Веревкин был директором Казанской гимназии, когда Державин был там учеником. «Помнишь ли, как ты назвал меня болваном и тупицею?» - говаривал потом бывшему начальнику своему «тупой ученик», переродившийся в министра, статс-секретаря и первого поэта своей нации.

Старинные комедии всегда любили личности. Таковы комедии и Веревкина. Первая, «Так и должно», написана на подьячих; вторая, небольшая шутка, написана на Суворова, в ней осмеяны странные причуды его; третья комедия,

«Точь-в-точь», сочинена в Симбирске, что означено на её заглавии. И.И. Дмитриев говорит, что он помнил ещё воеводу и секретаря, изображенных в последней. В старые годы аристофановскою вольностью страдали все драматурги. Комедия кн. Дашковой «Господин Топсеков» была тоже копией с лица известного. О комедии Лукина «Мот, любовью исправленный» говорит Новиков в своем «Словаре писателей», что сочинитель ввел в свою комедию два смешные подлинника, которыми представлявшие актёры весьма искусным и живым подражанием, выговором, ужимками и телодвижением, также и сходственным к тому платьем, весьма много смешили зрителей. Комедия Крылова «Проказники» была написана на семейство Княжнина. Комедия князя Шаховского «Новый Стерн и Липецкие воды» возбудила негодование многих современников тоже за намерение изобразить известных лиц. Несколько эпиграмм по этому случаю были написаны на Шаховского. В «Горе от ума» Грибоедова в Москве также узнавали людей известных, а в Фамусове - Алексея Федоровича, дядю сочинителя.

Комедия Веревкина «Так и должно» была дана на открытие тамбовского театра. Пьеса эта, как пишет Державин, была им избрана с нравоучительною целью: она была направлена против подьячих и крючкотворцев, которых Державин немало застал в Тамбове.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.