Военная элита Московского государства при Иване IV

Военная элита Московского государства при Иване IV

Государственные и частные разряды, летописи, а также, в меньшей степени, иностранные источники и делопроизводственные материалы позволяют составить представление о командирском составе вооруженных сил Московского государства в XVI веке. Современный историк располагает массовыми данными о воеводском корпусе России XVI столетия от стрелецких голов до воевод высшего ранга. К последнему следует причислять первых воевод в большом полку, когда полевая армия имеет в своем составе от двух полков и выше; первых воевод или наместников в крупных крепостях (таких, как Новгород Великий, Псков, Казань, Астрахань, Юрьев Ливонский, Нарва, Полоцк); дворовых («дворцовых») воевод, т. е. персон, возглавляющих «государев полк» или «государев двор», когда он включается в полевую армию.

Если исключить из общего числа лиц, попавших в перечисленные источники, всех тех, кто никогда не занимал важнейших воеводских постов, да и на меньшие попадал лишь в единичных случаях[109], останется еще очень значительный список людей, составлявших командный костяк вооруженных сил Московского государства. За все годы правления Ивана IV (1533–1584) он составлял приблизительно 200 человек. У всех этих военачальников можно проследить хотя бы основные пункты карьеры, однако для составления более развернутых биографий материала явно не хватает. Зато его достаточно в отношении военной элиты — сравнительно небольшого круга полководцев, получавших высокие и высшие воеводские назначения постоянно, на протяжении многих лет. Этот критерий сыграл роль основного при выделении названной «элитной» группы из разрядных списков. Особая важность придавалась назначениям на должности, которые давали право командовать полевой армией. Составление «реестра» военной элиты производилась с учетом следующих дополнительных факторов: сведения о проявлении полководческого искусства, опыт участия в боевых действиях, служба при Василии III (1505–1533), а также после смерти Ивана IV при Фёдоре Ивановиче (1584–1598). В итоге был получен список из 35 персон:

Князь Бельский Дмитрий Федорович

князь Бельский Иван Дмитриевич

князь Булгаков Юрий Михайлович

князь Воротынский Владимир Иванович

князь Воротынский Михаил Иванович

князь Глинский Михаил Васильевич

князь Голицын-Булгаков Василий Юрьевич

князь Голицын-Булгаков Иван Юрьевич

князь Горбатый Александр Борисович

князь Курлятев-Оболенский Иван Константинович

князь Микулинский-Пунков Василий Андреевич

князь Микулинский-Пунков Семен Иванович

Морозов Михаил Яковлевич

Морозов Петр Васильевич

князь Мстиславский Иван Фёдорович

князь Мстиславский Фёдор Иванович

князь Палецкий (Полецкой) Андрей Дмитриевич

Плещеев-Колодка Иван Дмитриевич

князь Пронский Иван Турунтай Иванович

князь Пронский Семен Данилович

князь Серебряный-Оболенский Петр Семенович

князь Серебряный-Оболенский Василий Семенович

князь Телятевский Андрей Петрович

князь Трубецкой Богдан Александрович

князь Хворостинин Дмитрий Иванович

князь Черкасский Семен Ардасович

Шереметев Иван Большой Васильевич

Шереметев Фёдор Васильевич

князь Шуйский Иван Андреевич

князь Шуйский Иван Михайлович

князь Шуйский Иван Петрович

князь Шуйский Петр Иванович

князь Щенятев Петр Михайлович

Юрьев Никита Романович

Яковлев-Захарьин (Яковля) Иван Хирон Петрович

Вплотную к ним примыкает группа из 57 персон:

Басманов-Плещеев Алексей Данилович

Бутурлин Иван Михайлович

Бутурлин Роман Дмитриевич

Волынский Вороной Михаил Иванович

Воронцов Василий Федорович

Воронцов Иван Семенович

князь Воротынский Александр Иванович

Головин Владимир Васильевич

Головин Михаил Петрович

князь Горенский Петр Иванович

Карпов Долмат Фёдорович

Князь Кашин Иван Иванович

Князь Кашин Юрий Иванович

Колычев Умной Василий Иванович

князь Куракин Андрей Петрович

князь Куракин Григорий Андреевич

князь Курлятев-Оболенский Дмитрий Иванович

князь Лобанов-Ростовский Иван Семенович

князь Лыков-Оболенский Михаил Юрьевич

князь Микулинский Дмитрий Иванович

князь Ногтев-Суздальский Андрей Иванович

князь Ногтев-Суздальский Даниил Андреевич

князь Одоевский Никита Романович

князь Одоевский Роман Иванович

князь Одоевский Фёдор Иванович

князь Охлябинин Иван Залупа Петрович

Очин-Плещеев Захарий Иванович

Очин-Плещеев Никита Иванович

князь Палецкий Давыд Федорович

князь Палецкий (Полецкий) Дмитрий Федорович

Плещеев Дмитрий Михайлович

князь Пронский Иван Шемяка Васильевич Нелюбов

князь Репнин-Оболенский Андрей Васильевич

князь Репнин-Оболенский Михаил Петрович

князь Репнин-Оболенский Петр Иванович

Романов-Юрьев Даниил Романович

князь Серебряный-Оболенский Борис Васильевич

князь Сицкий Василий Андреевич

князь Сицкий Иван Васильевич

князь Татев Петр Иванович

князь Темкин-Ростовский Юрий Иванович

князь Токмаков Юрий Иванович

князь Троекуров Фёдор Иванович

князь Трубецкой Михаил Романович

князь Туренин Иван Самсонович

князь Тюфякин Михаил Васильевич

князь Хворостинин Андрей Старко Иванович

князь Хворостинин Петр Иванович

князь Хилков Василий Дмитриевич

князь Хилков Дмитрий Иванович

князь Хованский Андрей Петрович

Чепчугов-Клементьев Никифор Павлович

князь Черкасский Михаил Темрюкович

Шереметев Иван Меньшой Васильевич

князь Шуйский Фёдор Иванович

князь Щербатый Меркул (Меркур) Александрович

Яковля (Яковлев) Семен Васильевич

В списки не вошли некоторые персоны, игравшие в армейской элите того времени важные роли на протяжении первых двух десятилетий правления Ивана IV. В их числе несколько крупных воевод из рода князей Мезецких, князья Горбатые — Борис Иванович и Михаил Васильевич, князь Александр Васильевич Кашин, князь Андрей Дмитриевич Ростовский, князь Василий Васильевич Шуйский, а также князь Иван Васильевич Шуйский — весьма заметная фигура. Причина во всех случаях одна: эти лица большей частью своей деятельности принадлежат предыдущему правлению, временам Василия III. Люди в основном преклонного возраста, позднее они дослуживали свой век.

Карьера таких военачальников, как князья Василий Андреевич Микулинский, Фёдор Иванович Одоевский, Иван Шемяка Васильевич Нелюбов Пронский, Петр Иванович Репнин-Оболенский, а также некоторых других, сложилась также при Василии III, однако и позже они проявляли высокую активность на военном поприще, в частности, назначались на воеводские посты не менее десятка раз каждый. Поэтому в список они вошли.

Целый ряд военачальников начинали при Иване IV службу с весьма скромных постов, но затем возвысились. Это могло произойти при Фёдоре Ивановиче, Борисе Годунове или даже позднее. Подобных персон автор этих строк также не включил в списки военной элиты, так как до 1584 г. они в ее состав не входили. Определенное «снисхождение» сделано в отношении видных фигур, наилучшим образом проявивших себя на протяжении грозненского времени и уже получивших значительный опыт на высоких воеводских должностях, но лишь в последующем царствовании достигших высших чинов и назначений (или просто пребывавших в «обойме» военной элиты на протяжении многих лет после смерти первого русского царя). В качестве примеров можно привести Никиту Ивановича Очина-Плещеева, князей Михаила Романовича Трубецкого, Дмитрия Ивановича Хворостинина и Фёдора Ивановича Мстиславского[110].

Бросается в глаза особое положение некоторых родов на военной службе: из их числа постоянно, на протяжении десятилетий, рекрутируются воеводы, занимающие высокие и высшие должности в войсках и крепостных гарнизонах.

Вот список родов, поднявшихся на военной службе особенно высоко:

Семейства боярские

Бутурлины

Волынские

Воронцовы

Головины

Колычевы

Морозовы

Плещеевы (в том числе Очины-Плещеевы и Басмановы-Плещеевы)

Романовы-Юрьевы

Сабуровы

Салтыковы

Шеины

Шереметевы

Яковлевы-Захарьины

Семейства княжеские

Барбашины (Борбашины или Барбошины)

Бельские

Булгаковы

Воротынские

Глинские

Голицыны

Горбатые

Горенские

Засекины

Карповы

Кашины

Куракины

Курлятевы-Оболенские

Лобановы-Ростовские

Лыковы-Оболенские

Микулинские

Мстиславские

Ногтевы-Суздальские

Одоевские

Охлябинины

Палецкие

Пронские

Репнины-Оболенские

Ржевские

Ростовские

Серебряные-Оболенские

Сицкие

Татевы

Телятевские

Токмаковы

Темкины-Ростовские

Трубецкие

Туренины

Тюфякины

Хворостинины

Хилковы

Черкасские

Шуйские

Щенятевы

Щербатые

Очевидны две особенности в составе этих списков. Во-первых, почти все перечисленные персоны и семейства представляют собой самые сливки военно-служилой аристократии Московского государства. В первом списке из 35 военачальников большинство дослужилось до боярского чина, некоторые занимали положение служилых князей.

Русские бояре XVI–XVII веков

А.П. Павлов по результатам кропотливого анализа источников сделал вывод: «Для конца XVI — начала XVII в. выделяется следующая группа фамилий, которые можно рассматривать как аристократические („боярские“): Басмановы-Плещеевы, князья Бахтеяровы-Ростовские, Борисовы-Бороздины, князья Буйносовы-Ростовские, Бутурлины, Вельяминовы-Зерновы, „воеводичи“ Волошские, князья Глинские, Годуновы, князья Голицыны, князья Гундоровы-Стародубские, князья Долгоруковы-Оболенские, князья Засекины-Ярославские, князья Звенигородские, Карповы-Долматовы, князья Катыревы-Ростовские, князья Кашины-Оболенские, князья Ковровы-Кривоборские (Стародубские), князья Куракины, князья Курлятевы-Оболенские, князья Лобановы-Ростовские, князья Лыковы-Оболенские, князья Мезецкие, Морозовы, князья Мосальские, князья Мстиславские, Мутьянские, князья Ноготковы-Оболенские, князья Ногтевы-Суздальские, князья Ноздроватые-Звенигородские, князья Одоевские, князья Охлябинины-Ярославские, Плещеевы, князья Приимковы-Ростовские, князья Прозоровские-Ярославские, князья Пронские, князья Репнины-Оболенские, Романовы-Юрьевы, князья Ромодановские-Стародубские, Сабуровы, Салтыковы, Селунские, князья Сицкие-Ярославские, князья Сулешовы, князья Татевы-Стародубские, князья Телятевские, князья Темкины-Ростовские, князья Токмаковы-Звенигородские, Траханиотовы, Третьяковы-Головины, князья Троекуровы-Ярославские, князья Тростенские-Оболенские, князья Трубецкие, князья Туренины-Оболенские, князья Тюменские, князья Тюфякины-Оболенские, князья Урусовы, князья Ушатые-Ярославские, князья Хворостинины-Ярославские, князья Хилковы-Стародубские, князья Хованские, князья Черкасские, Шеины, князья Шейдяковы, Шереметевы, князья Шестуновы-Ярославские, князья Шуйские, князья Щербатые-Оболенские. Всего около 70 фамилий»[111]. Речь идет о периоде 80-е гг. XVI века — 1605 г. Но этот круг аристократических семей, контролирующих назначения на важнейшие военные и административные посты, сложился раньше, при Иване IV, и впоследствии изменялся сравнительно мало. Основным изменением было изгнание с ключевых должностей в армии, дипломатическом ведомстве и управленческом аппарате «худородных» фаворитов предыдущего царствования. Роды Яковлевых-Захарьиных (Яковлей), Воронцовых, князей Бельских, Горбатых-Суздальских, Серебряных-Оболенских, Щенятевых уже пресеклись к тому времени (до второй половины 80-х гг. XVI в.). Род князей Барбашиных-Суздальских также пресекся, побывав на верхушке опричной иерархии. Ветвь Тверского дома, именовавшая себя «князьями Микулинскими», тоже извелась. Сильно размножившиеся князья Ржевские не завоевали при дворе высокого положения. Головины в борьбе с Борисом Годуновым попали в опалу, были удалены от двора и отправлены в ссылку; но в начале правления Фёдоре Ивановича они еще оставались в силе. Опала, по предположению того же А.П. Павлова, постигла и Волынских[112]. Наиболее значительные представители семейства Колычевых при Фёдоре Ивановиче также оказались в опале, утратили влияние и надежды на карьеру. Вместо Палецких, стоявших чрезвычайно высоко в середине XVI века, поднялись другие ветви Стародубского дома. В остальном — почти полное попадание военной элиты времен Ивана IV в «аристократический список» А.П. Павлова.

Исключение одно-единственное: Никифор Павлович Чепчугов-Клементьев[113]. Эта фигура поистине уникальна. Родился он, скорее всего, в 30-х гг. XVI века. Карьерное продвижение Никифора Павловича шло медленно. Разряды довольно долго упоминают его на младших офицерских должностях. Так, во время похода 1558 г. на Юрьев-Ливонский он числился головой в полку правой руки, под началом первого воеводы боярина князя B.C. Серебряного. Через полгода, во время зимнего похода на Ливонию, он пребывает на той же должности в сторожевом полку, со вторым воеводой Ф.И. Салтыковым. В январе 1560 г. его отправляют головой при втором воеводе полка правой руки боярином Н.В. Шереметевым в армии, идущей на Алыст (Алуксне). В том же году он ходил головой при первом воеводе передового полка князе A.M. Курбском на Феллин[114]. Таким образом, первые, наиболее удачные годы Ливонской войны не принесли ему повышения по службе. В 1566–1567 гг. Никифор Павлович годует головой в Себеже при воеводе В.Ю. Сабурове[115]. К концу царствования Ивана IV это уже опытный военачальник, послуживший немало. И в 1582 г.[116] происходит небывалый взлет в его карьере: Никифора Павловича отправляют первым воеводой большого полка (т. е. командующим) в небольшой рати двухполкового состава (большой полк и передовой) из Казани на Каму «по ногайским вестям»[117]. К тому времени ему лет сорок пять, а может быть, и все пятьдесят. Год спустя он был отправлен вторым воеводой казанской рати к месту сбора для большого похода. В 1583–1584, а затем и в 1584–1585 гг. Чепчугов-Клементьев годует в Казани вторым воеводой «в остроге»[118]. Известно, что с декабря 1583 г. Никифор Павлович получил под команду стрельцов и литовских служилых людей Казани[119]. А в 1590 г., пребывая уже в преклонном возрасте, он вновь служит головой (всего-навсего головой!) у наряда во время осады Ругодива[120]. Чепчуговы не были «новыми людьми», совершенно неизвестными, но с большой аристократией им было не тягаться. Они представляли нижние слои дворянства, не имевшие ни малейшего влияния при дворе московского государя. В «тысячниках» числился некий Степанко или Стенька Чепчугов сын Клементьева, записанный во вторую статью псковским городовым помещиком по Опочке[121], а в Дворовой тетради 1550-х гг. Чепчуговы не отмечены. Сам Никифор Павлович в конце 80-х — начале 90-х гг., после стольких служб, ходил в выборных дворянах по Туле с окладом в 550 четей земли — не голь, но и ничего особенного[122]. Вотчины и поместья богатых аристократов измерялись тогда тысячами четвертей. Как уже говорилось, семейство Чепчуговых-Клементьевых не было ни «новым», ни совершенно «захудалым»: судя по писцовым книгам 1580-х гг., у Никифора Павловича была вотчина в Московском уезде, на реке Клязьма, а сам род, как обнаружил дотошный исследователь родословных Д.Ф. Кобеко, выводил себя от некоего (легендарного?) «честнаго мужа Облагиня», выехавшего из Швеции в 1375 г. на службу к великому князю московскому Дмитрию Ивановичу[123]. Служебная связь Чепчуговых-Клементьевых с Московским княжеским домом, возможно, уходила корнями в давнюю старину. Однако они «высвечиваются» источниками только в середине XVI столетия, да и то положение их иначе как весьма скромным не назовешь. Только сын Никифора Павловича, Иван Никифорович, в начале XVII столетия добился службы по московскому списку[124]. И если отец не местничал, то сын уже вступает в местнические споры[125]. Чем же тогда объясняется доверие, которое оказали Никифору Павловичу в уникальном случае самостоятельного командования армией, отправленной на Каму? Очевидно, несколькими десятилетиями безупречной службы… Однако возможен и другой ответ: Чепчуговы связаны были с влиятельным дьяческим семейством Щелкаловых. Василий Яковлевич Щелкалов, по всей видимости, был женат на сестре Никифора Павловича, а Василий Петрович Морозов, представитель влиятельного старомосковского боярского рода, был двоюродным братом Евдокии Никифоровны Чепчуговой[126]. Внука Никифора Павловича, Ивана Ивановича Чепчугова, во время одного местнического разбирательства упрекали в том, что его дед занял должность «головы у татар» по протекции Щелкаловых. Но должность головы была достижима для людей уровня Чепчуговых и без особой поддержки со стороны могущественных доброжелателей; очевидно, имелось в виду то самое воеводство в походе на татар. Таким образом, вполне вероятно и возвышение Никифора Павловича при покровительстве сильной родни (что никак не умаляет долгой и нелегкой службы, о которой свидетельствуют данные разрядов).

Карта «Московское государство» (фрагмент). 1614 г. Составитель: Герард Гессель

Таким образом, исключение лишь подтверждает правило. Постепенное врастание в высший слой военной элиты неаристократических провинциальных родов было возможным, но крайне долгим и трудным процессом. Требовалось показать долгую, честную, успешную службу или… заручиться поддержкой влиятельных покровителей.

Во-вторых, в высшем командном составе вооруженных сил России времен правления Ивана IV (т. е. на протяжении полустолетия) абсолютно доминируют «княжата», иными словами, титулованная часть аристократии. Если считать по отдельным персонам, то получится, что представителей старомосковских боярских родов на верхнем эшелоне воеводского корпуса всего лишь 20 % (по первой группе армейской элиты), или порядка 25 % (по обеим группам). Если подсчитывать не отдельных личностей, а роды, то получится то же самое — чуть менее 25 %.

Процент представителей старомосковских боярских родов, имеющих думные чины (бояре и окольничие) от общего количества служилых аристократов, заслуживших таковые в период регентства Елены Глинской и царствования Ивана IV, был неизменно выше — это убедительно показал А.А. Зимин в исследовании о составе Боярской думы[127]. Если считать одних только персон, имевших боярский чин, то превосходство титулованной знати, конечно, очевидно, но все-таки процент бояр некняжеского происхождения, как правило, не падает до значений около 20 %, он выше. Если анализировать состав окольничих, то неоднократно бывало так, что представители старомосковских боярских родов в этом чине превосходили по количеству представителей титулованной знати. А.А. Зимин, в частности, пишет в отношении практики, сложившейся в 30–40-х гг. XVI столетия: «Окольничество… обычно получали представители знатных, но не княжеских, а старомосковских боярских фамилий»[128]. Если рассматривать боярский список «Тысячной книги», то там 7 представителей старомосковских боярских семейств и 11 князей (а из семи окольничих — ни единого представителя титулованной аристократии). В боярском списке «Дворовой тетради» соотношение титулованной и нетитулованной знати 36:30 (в списке окольничих — абсолютное преобладание старомосковских боярских семейств)[129]. В первые годы опричнины они получили преобладание в опричной Думе и, возможно, взлет влияния старинных семейств нетитулованной знати, издавна связанной тысячами нитей с правящей династией, подготовлен был обращенными к царю настойчивыми советами ее представителей о введении особого порядка правления. Так, Пискаревский летописец связывает возникновение опричнины с инициативой В.М. Захарьина-Юрьева и А.Д. Плещеева-Басманова. В.Б. Кобрин считал, что «…опричнина была детищем старомосковского боярства, стоявшего во главе этого мрачного учреждения до рубежа 60–70-х годов XVI в.»[130], — так не стало ли господство нетитулованной знати в первый период опричного времени своего рода реваншем за усиление позиций «княжат» в военной сфере? В любом случае, соотношение титулованной и нетитулованной знати у кормила власти в Московском государстве было в среднем гораздо более ровным: не видно такого подавляющего превосходства, которое княжеские роды получили в армейском командовании.

Бояре, окольничие, дьяки, подьячие. Немецкая гравюра, XVI век

Потомки удельных княжат потеснили заслуженных московских бояр предположительно по двум причинам.

В наибольшей степени правдоподобен ответ, основывающийся на свидетельстве Джильса Флетчера — английского дипломата, посетившего Россию в 80-х гг. XVI столетия. Флетчер указывал на обычай ставить военачальником русской армии знатнейшего аристократа[131]. Иное назначение нанесло бы обиду представителям других знатных семейств, оказавшимся в подчинении у человека, превосходство которого по части родовитости они не признавали. Так вот, у старомосковских бояр явно не хватало знатности, чтобы меряться ею с княжескими родами Мстиславких, Бельких, Шуйских, Воротынских, Микулинских и т. п. А в большинстве случаев они еще и не располагали земельными владениями, сравнимыми с колоссальными вотчинами и уделами, сохранившимися у этих семейств до середины XVI века.

Но возможна и другая версия, которая требует специального дополнительного исследования. Можно предположить, что у нетитулованных московских фамилий была своего рода специализация, в большей степени распространявшаяся на судебно-административную деятельность, чем на военную. Да и на военные посты их чаще определяли в крепости, нежели в полевую армию. Для того чтобы подтвердить или опровергнуть этот тезис, нужна, повторюсь, отдельная монография. Здесь же хотелось бы привести лишь предварительные соображения.

Вот один из главнейших «столпов царства», боярин (с 1547 г.)[132] и конюший Иван Петрович Фёдоров-Челяднин, представитель старшей линии потомков боярина Акинфа Великого, один из богатейших аристократов Московского государства. В 1568 г. он был убит, после того как попал под подозрение в заговоре с целью передачи престола князю Владимиру Андреевичу Старицкому. Но прежде Иван Петрович сделал великолепную карьеру и, как видно, пользовался доверием государя. Как пишет Р.Г. Скрынников, Челяднины «…издавно возглавляли Конюшенный приказ»[133]. Так было и с И.П. Фёдоровым-Челядниным: он был крупным администратором, дипломатом, главой Конюшенного приказа. Но на военной службе он никогда не поднимался особенно высоко. Немногое известно об участии Ивана Петровича в походах. В 1536 г. «Иван Петров сын Федоровича» упомянут как первый воевода в полку правой руки[134]. В 7045 (1536–1537) г. он расписан вторым воеводой в передовом полку во Владимире. А в 7048 (1539–1540) г. сидит воеводой в маленьком Боровске, удачно местничает с князем И.С. Ногтевым по поводу назначения по украинному разряду от поля, назначается первым воеводой в полку правой руки «по берегу» на Угре, а также первым воеводой сторожевого полка «от Казанской украины» (во Владимире); В 1541 г. — второй воевода в Калуге[135]. На это время приходится пик его активности на воеводских службах. Затем его ожидала опала 1546 г. и ссылка в родовые владения на Белоозеро, впрочем, быстро закончившаяся[136]. В 1548 г., во время большого похода на Казань, его поставили было в разряд, но отпустили «по болезни»[137]. В зимнем походе 1549 г. на Казань, а также летних 1547 и 1550 гг. к Коломне, Иван Петрович сопровождает царя, не имея какого-либо воинского назначения[138]. Последнее назначение Ивана Петровича в ранге полковых военачальников — пост первого воеводы в весеннем походе 1551 г. судовой рати к Казани (потолок карьеры Фёдорова-Челяднина в полевой армии)[139]. В государственных разрядах он упоминается также первым воеводой Свияжска с весны 1556 г. (для боярина — незавидное назначение); на берегу в 1564 г. (но не совсем ясно, был ли он туда реально отправлен, и если да, то в какой должности); в Юрьеве-Ливонском за 7070(1561–1562) г., но из записи опять-таки неясно, какой именно пост он там занимал (предположительно первого воеводы); а также в качестве первого воеводы в Полоцке за 7075 (1566–1567) г.[140] Некоторые исследователи считают, что воеводство в Полоцке могло рассматриваться как знак опалы[141], однако это сомнительно. Огромный Полоцк представлял собой богатейшее и притом стратегически важное приобретение времен первого периода Ливонской войны, сам царь гордился этой победой: ведь именно он возглавлял армию в походе на Полоцк[142]. Назначение на воеводство в Полоцк — это назначение на один из высших постов в военной иерархии того времени. Но на этом завершается список сведений о деятельности конюшего на военном поприще за всю грозненскую эпоху, богатую походами и войнами. По сравнению с представителями первого списка военной элиты, не вылезавшими из походов на протяжении многих лет и командовавших самостоятельными соединениями, Фёдоров-Челяднин выглядит довольно скромно. На военной службе ему чаще доставалась роль командующего городовыми гарнизонами, чем полкового воеводы. Это был прежде всего дипломат и администратор[143], о чем прямо свидетельствует, кстати, известное замечание немца-опричника Генриха Штадена: «Иван Петрович Челяднин был первым боярином и судьей на Москве в отсутствие великого князя. Он один имел обыкновение судить праведно, поэтому простой люд был к нему расположен…»[144]

Полоцк. XVI век

Иван Дмитриевич Шеин получил думный чин окольничего в середине 40-х гг., а боярином стал в 1552 или 1553 г., видимо, уже в преклонных годах (в 1555 или 1556 г. он умрет)[145]. Иван Дмитриевич — отпрыск древнего семейства Морозовых, связанного службой с московским княжеским домом еще с XIV века. Шеины, одна из многочисленных ветвей Морозовых, на иерархической лестнице при дворе великих князей московский в первой половине — середине XVI века стояли весьма высоко[146]. В 1553 г. Иван Дмитриевич вместе с кн. И.И. Турунтаем Пронским назначен за «кривой стол» на пиршестве после свадьбы «царя» Симеона Касаевича и М.А. Кутузовой-Клеопиной[147]. Военную службу его можно проследить с назначения на должность первого воеводы сторожевого полка в 7048 (1539–1540) г.[148] В коломенском походе апреля 1546 г. он числится вторым воеводой передового полка, год спустя во втором коломенском походе — опять первый воевода сторожевого полка; ту же самую должность он занимает в 1549 г., после того, как его расписали на второй срок, т. е. «на Николин день» в разряд «от поля и по берегу»; через год в таком же разряде И.Д. Шеин показан как первый воевода полка левой руки[149]. Неоднократно разряды показывают его как должностное лицо, оставленное для несения службы в Москве, иными словами, не расписанное ни в одну крепость, ни в один поход, и выделенное для административной работы[150]. Вот, собственно, и всё. Причем в роду Шейных, давшем в середине XVI столетия несколько человек, занимавших думные чины, Иван Дмитриевич наиболее активен на военной службе.

Иван Иванович Хабаров получил боярский чин не позднее 1547 г.[151] Он шел к месту в Боярской думе долго и трудно: мимо него прошло окольничество, которого добивались высокие покровители Бельские, а в 1542 г. неудачи в придворной борьбе привели к тому, что он был отправлен в ссылку[152]. Иван Иванович происходил из разветвленного семейства Симских-Добрынских-Образцовых, служивших Московскому княжескому дому с XIV века (а их предки еще раньше). Его отец, Иван Васильевич Хабар, был одним из виднейших деятелей правления Ивана III и Василия III, талантливым полководцем[153]. Во второй половине 40-х — начале 50-х Иван Иванович становится заметной фигурой: в разряде от декабря 1546 г., составленном для свадьбы Ивана IV и А.Р. Захарьиной-Юрьевой, дворецкий И.И. Хабаров поставлен «вино нести к церкве, к венчанью в склянице»[154]. Он считался большим книжником[155]. Так вот, и до получения боярского чина, и после этого Иван Иванович изредка назначался в полковые воеводы, но никогда сам не командовал армией и даже не бывал на высоких постах. Как видно, у него был талант к охранной и сторожевой службе: Ивана Ивановича ставили, как правило, в сторожевой полк, причем в середине 30-х гг. он числится вторым или даже третьим воеводой, и лишь в 1549–1551 гг. получает назначение первым воеводой… того же сторожевого полка[156]. В 1552 г. под Казанью его, кстати, расписали ночами «ездити круг города по полком береженья для»[157]. В его военной карьере виден длительный перерыв между 1538 г. (второй воевода в Серпухове) и 1543 г. (первый воевода в Нижнем Новгороде)[158]. Вершины его военной карьеры никак не связаны с руководством войсками в походах. Иван Иванович неоднократно назначался первым воеводой и наместником в крупные города: помимо уже упоминавшегося годования в Нижнем он был наместником в Смоленске два года с декабря 1547-го, а затем еще раз с декабря 1552 по весну 1554 г.[159] Позднее И.И. Хабаров принял иночество и жил в Кирилло-Белозерском монастыре. Здесь он вызвал гнев Ивана IV своим неблагочестием (?) и в знаменитом царском послании настоятелю этой обители удостоился слов «дурак и упырь». По сведениям Курбского, впрочем, некоторыми исследователями оспариваемым, его родовое имущество разграбили в годы опричнины или несколько позже, а сам он вместе с сыном был убит.[160]

Cемен Константинович Заболоцкий — окольничий с 7058 (1549–1550) г. и боярин с 7060 (1551–1552) г.[161] Род бояр Всеволожей-Заболоцких, когда-то могущественный, происходит от смоленских князей[162]. К середине XVI века Заболоцкие стали весьма многочисленны: в середине XVI столетия Ивану IV служит более трех десятков представителей этого рода! Однако на верхний уровень придворной иерархии сумели взойти лишь немногие из них. Так, боярином в 50-х гг. был один Семен Константинович. Да и в разряды попало менее половины дворовых служильцев… Основная же часть ветвей этого семейства не имела заметного влияния и заметных служебных достижений. Сам же Семен Константинович необыкновенно беден военными назначениями. Он никогда не ходил в полковых воеводах. Во второй половине 30-х — начале 40-х гг. Семен Константинович назначается воеводой в крупные города: Нижний Новгород, Рязань, Калугу; высшая точка его службы на военном поприще — пост «наместника за городом» в Нижнем в 7048 (1539–1540) г.[163] Последняя командирская служба С.К. Заболоцкого — должность второго воеводы на годовании в Свияжске с апреля 1552 г.[164] В середине 50-х он упоминается лишь в числе думных чинов, сопровождающих царя в походы на юг, по крымским вестям. Последний раз он расписан в разряде коломенского похода в июле 1557 г.[165] По данным С.Б. Веселовского, Семен Константинович упоминается в боярском звании до 1559 г.[166] Его сын Владимир бежал в Литву[167], были и другие перебежчики из рода Заболоцких; несколько представителей этого рода подверглось казням (по словам Курбского, Заболоцкие пострадали «всеродне» в опричные годы)[168]. Ни одного представителя, столь же высоко поднявшегося по службе, как С.К. Заболоцкий, этот род больше не дал.

Иван Яковлевич Чеботов (Чоботов) происходил из мощного и разветвленного семейства Остеевых-Чулковых, уходящего корнями в XIII век, когда их родоначальник Гаврила Алексич служил Александру Невскому[169]. Есть основания считать его одним из инициаторов учреждения опричнины. Чеботов получил окольничество в 1551 г., а боярство — в 1558 или 1559-м[170]. В конце 1564 г., накануне учреждения опричнины, он попал в опалу[171], но впоследствии Иван Яковлевич числился опричным боярином. По сведениям С.Б. Веселовского, он еще в феврале 1570 г. упоминается в такой роли, но в том же году или, во всяком случае, не позднее 1571 г., вновь подвергся опале[172]. В виде особой милости он «…получил разрешение постричься и ушел от мира в ростовский Борисоглебский монастырь, причем сохранил свою вотчину в Ростове». В 1573 г. он еще был жив[173]. В годы политического расцвета Иван Яковлевич занимал место крупного деятеля и, по словам Р.Г. Скрынникова, «столпа приказного управления»[174]. Что же представлял собой И.Я. Чеботов с точки зрения военной карьеры? В «Тысячной книги» он записан как сын боярский третьей статьи по Переславлю-Залесскому[175]. Затем появляется у Казани, во время победоносного похода 1552 г. Здесь он занимает скромное место: ходит в ночной дозор во время осады, а после взятия города остается там на годовании одним из целой команды воевод (при этом сам воеводой не назван, а назван просто окольничим)[176]. В походе под Коломну 1555 г. Иван Яковлевич сопровождал царя, а затем «раздавал» дворы; год спустя под Серпуховом он опять сопровождает царя, не имея никакой воеводской должности[177]. Судя по разрядам, первый раз его ставят в полковые воеводы только в сентябре 1556 г., вторым по сторожевому полку на «первый срок» «на берег» — в Калугу, «для осеннего приходу от крымских людей». Но летом 1557 г. и во время зимнего похода 1562–1563 гг. на Полоцк он опять в царском сопровождении, без определенной должности[178]. Как видно, воеводские службы были не для него, и ценным военачальником Иван Яковлевич не стал.

Стена коломенского кремля. Современная фотография

Нагие происходили из тверского боярства. Еще при Василии III они летали невысоко: Михаил Иванович Нагой служил в небольших дворцовых чинах, в Думе никто из них не бывал. В Тысячной книге они уже отмечены. Разительная перемена в судьбе семейства произошла в результате двух браков, связавших его с Московским правящим домом. В 1549 г. Евдокия Нагая стала первой женой князя Владимира Андреевича Старицкого, а в 1581 г. на Марии Нагой женился сам Иван IV. Это вознесло Нагих в верхнюю часть аристократической пирамиды. Но уже в 1547 г. Фёдор Немой Михайлович Нагой упоминается в разрядах как окольничий, а не позднее 1559 г., по сведениям А. А. Зимина, он становится боярином[179] (в 1557 г. разряды его все еще именуют окольничим). Ни о каких крупных военных службах Фёдора Михайловича источники не сообщают. Он главным образом сопровождал Ивана IV в походах, не имея воеводской должности. Разряды сообщают, что роль такого сопровождающего Ф.М. Нагой исполнял летом 1547 г. (Коломна), зимой 1547–1548 гг. (Владимир и Нижний Новгород, затем возвращение в Москву от речки Роботки), летом 1550 г. (Коломна), летом 1553 г. (Коломна) и летом 1557 г. (Коломна)[180]. В марте 1549 г. его приставили к Щигалею при сборе рати в Нижнем Новгороде, когда стало ясно, что «…Сафа-кирея, царя крымского, не стало». Но ратью, отправленной из Москвы в Нижний, командовал не Нагой. Полковым воеводой за всю жизнь он побывал всего один раз, да и то на весьма скромном посту: третьим воеводой «у наряда» в ноябрьском походе на Казань 1549 г. С весны 1555 г. Фёдор Михайлович годовал вторым воеводой в Чебоксарах. Вот, собственно, и все его военные службы, о которых известно точно[181]. В 1565–1567 гг. некий Фёдор Нагой сидит воеводой сначала во Мценске, а затем в Чернигове, но это, весьма возможно, Фёдор Фёдорович, а не Фёдор Михайлович, которому поздновато в боярском чине сидеть вторым воеводой в Мценске — небольшой порубежной крепости[182]. В 7079 (1570–1571 гг.) в Почепе годует один Фёдор Нагой, а в Чернигове одновременно сидит воеводой и наместником другой. Не исключено, что наместничает именно Фёдор Михайлович, хотя и подтвердить это совершенно точно не представляется возможным[183]. Но в любом случае — даже если засчитать за Фёдором Михайловичем все мценские и черниговские воеводские службы (что, скорее всего, будет ошибкой), — его военная карьера выходит бедной на главные роли и совершенно их лишена в отношении служб в полевой армии.

Лев Андреевич Салтыков унаследовал дворцовый чин оружничего от отца, Андрея Михайловича Салтыкова, принадлежавшего роду Морозовых-Салтыковых, который служил Москве с середины XIV столетия[184]. До чина окольничего (совмещавшегося с чином оружничего) Лев Андреевич дослужился не позднее 1553 г., а возможно, и в 1552 г. Чин боярина он получил предположительно в 1561 г., а в 1562-м точно был боярином, о чем свидетельствует запись в разрядной книге[185]. Он долгое время пользовался большим доверием царя, поскольку активно поддержал его во время «боярского мятежа» 1553 г. Р.Г. Скрынников считает, что это положение продлилось до 1563–1564 гг.[186], а с учетом того, что Салтыков готов был идти за Иваном IV в Александровскую слободу (хотя и был впоследствии выслан обратно), можно считать весьма вероятным царское благорасположение к нему как минимум до последних месяцев 1564 г. А.А. Зимин видит в нем опытнейшего московского администратора, расцвет деятельности которого пришелся на конец 50-х — начало 60-х гг. XVI века[187] В 1565 г. Салтыков подвергся аресту. По мнению П.А. Садикова, Лев Андреевич попал в опалу в связи с неудачами на воеводстве: «Некоторые из бояр, вяло и бесталанно руководившие военными операциями против крымцев и Литвы, осенью 1564 г., как, например, И.П. Яковлев, Л.А. Салтыков и кн. B.C. Серебряный-Оболенский, были арестованы и выпущены только после новой присяги на верность и денежного поручительства на огромные суммы со стороны ряда служилых людей»[188]. Возможно, это так. Но тогда Салтыков занимал незначительный пост «прибавочного» воеводы, и вряд ли его тактические ошибки могли стать причиной для неудач 1564 г. Так что есть основания усомниться в выводе П.А. Садикова: возможно, причина опалы была другой. В 1567 г. Лев Андреевич уже участвует в подготовке несостоявшегося похода на Литву. В 1568–1569 гг. Салтыков попадает в опричную думу боярином, опять становится «ближайшим советником» царя и занимает пост опричного дворецкого. Он принял участие и в опричном разгроме Северной Руси (1569–1570). Но в 1571 г. он вновь оказался в опале, был по распоряжению царя пострижен в монахи и отправился в Троице-Сергиев монастырь, а позднее его казнили[189].

Казалось бы, Л.А. Салтыков — человек известный, и прославлен он именно военной службой. В большом походе русской рати против крымцев летом 1555 г. Лев Андреевич был вторым воеводой большого полка при первом воеводе боярине И.В. Шереметеве Большом. Поход оказался несчастливым для нашей армии: столкновение с двадцатитысячным войском хана у Судьбищ вылилось в кровавую битву, которая с перерывами продлилась трое суток и закончилась поражением московских воевод[190]. Вдвое меньшее число русских бойцов в первых двух столкновениях имело успех. Но затем получил тяжелое ранение И.В. Шереметев. Это деморализовало войско, быстро утратившее порядок. В результате оно подверглось разгрому. Боеспособность сохранила лишь небольшая часть его — отряд в 2000 человек. Этому отряду удалось закрепиться в овраге и отбить три атаки крымцев. Хан ушел, не став упорствовать, добивая остатки русской армии, и они благополучно отступили. Так вот, после того, как вышел из строя Шереметев, команду по старшинству доложен был принять Салтыков. Именно он, видимо, организовал стойкую оборону последнего отряда русских. Впрочем, он же не сумел сохранить боеспособность основных сил, так что роль его в сражении у Судьбищ неоднозначна[191]. Краткий период командования ратью при ранении Шереметева стал «звездным часом» Льва Андреевича. Во всяком случае, пиком его достижений на военном поприще. Но… для самой рати это был далеко не лучший вариант. Ведь Салтыков не имел достаточного опыта в командовании крупными соединениями. Возможно, это сказалось и на результате Судьбищенской битвы. Разряды сообщают со всей определенностью: Салтыков был главным образом администратором — должность оружничего предполагала управление дворцовым Бронным приказом. На протяжении десятилетия с конца 40-х по конец 50-х гг. Лев Андреевич шесть раз сопровождает Ивана IV в походах именно как оружничий, а не как человек, занимающий какую бы то ни было воеводскую должность[192]. И совершенно напрасно С.Б. Веселовский то и дело зовет его воеводой[193]: оружничество само по себе не делало человека военачальником, он был всего лишь сопровождающим лицом в свите государя, имея набор обязанностей, не предполагавший командование полками. Позднее Салтыков опять играет роль сопровождающего лица, но только в чине боярина: знаменитый поход на Полоцк зимой 1562–1563 гг. и поход из Александровской слободы к Серпухову по крымским вестям в 1570 г.[194] А где же собственно воеводские службы Льва Андреевича? Их немного. В полевой армии он до 1555 г. был воеводой дважды: в июне 1549 г. Салтыков идет вторым воеводой в маленькой рати (не разбитой на полки), отряженной к Нижнему Новгороду и, далее, на «казанские места», очевидно, в поддержку большого войска, ушедшего ранее из Москвы к Нижнему. В декабре 1553 г. он числится вторым воеводой передового полка в походе к Казани, а оттуда «…на луговую сторону и на Арские места… которые государю не прямят». А потом — Судьбищи[195]. Для столь важного похода И.В. Шеремету Большому дали, прямо скажем, не самого бывалого помощника… А позднее, кстати, Салтыкова полковым воеводой не назначали ни разу, что косвенно свидетельствует о низкой оценке его полководческих способностей. В 60-х г. на долю Льва Андреевича выпали две скромные воеводские службы. Его отправляли «в прибавку» воеводам, сидящим в Полоцке в 7073 (1564–1565)., а затем смоленским воеводам в 7075 (1566–1567). Это выглядит как ссылка, лишенная всяких признаков почета. И вряд ли за полоцкую службу «на подхвате» его могла постигнуть опала. Скорее сама отправка на такую должность может интерпретироваться как результат опалы. Вот, собственно, и всё. Как военный деятель Л.А. Салтыков выглядит человеком не первого и даже не второго ряда.

Отпрыском того же рода, только другой ветви, является Григорий Васильевич Морозов. Окольничим он стал, видимо, в 1547 г. (точнее, не позднее декабря 1547 г.), а боярином — уже в 1548-м. А.А. Зимин считает, что смерть Григория Васильевича следует отнести примерно к 1552 г., а С.Б. Веселовский называет 1556 г.[196] Начинал Г.В. Морозов с низких чинов: в 1538 и 1539 гг. он служит в головах во время походов русской армии на юг, «от берега»[197]. В зимнем походе 1547–1548 гг. «для казанского дела» он среди сопровождающих царя с чином окольничего[198]. И лишь в краткий период между 1548 и 1551 г. происходит высокая военная карьера Григория Васильевича, связанная, как видно, с получением боярского чина: он идет вторым воеводой в большом полку к Коломне «по казанским вестям»; затем возглавляет (!) передовой полк осенью 1549 г. на Коломне «от крымские Украины»; переходит на службу в Нижний Новгород и там становится первым (!) воеводой «за городом»; наконец, командует полком левой руки в судовой рати 1551 г., отправленной к Казани прикрывать строительство Свияжска[199]. Г.В. Морозов никогда не назначался старшим военачальником в полевой армии. Но как знать, если бы жизнь его продлилась подольше, стал бы он воеводой из обоймы постоянно действующих, т. е. военной элиты, или разделил судьбу большинства представителей старомосковской нетитулованной знати, не ставших на армейской службе птицами высокого полета…

Александровская слобода. Фотография С. Прокудина-Горского, 1911 г.

Василий Михайлович Юрьев[200] принадлежал роду Захарьиных-Юрьевых, столь широко известному и до такой степени изученному отечественными исследователями, что в особом представлении он не нуждается. Со времен свадьбы Ивана IV и Анастасии Захарьиной-Юрьевой в 1547 г. это семейство оказалось ближайшим к трону и встало исключительно высоко в аристократической пирамиде Московского государства, а сам Василий Михайлович оказался государевым шурином. К тому же В.М. Юрьев был женат на сестре князя И.Д. Бельского Анастасии, а дочь его вышла замуж за князя М.Т. Черкасского (брата второй жены Ивана IV). Какие возможности для карьеры! В 1549 г. — окольничий, а несколько месяцев спустя — уже боярин[201]. Но на военном поприще Василий Михайлович был малозаметной фигурой. Как тверской дворецкий, он сопровождает Ивана IV летом 1547 г. под Коломну, а зимой — к уже упомянутой Роботке; оттуда он отправляется в качестве сопровождающего Щигалея под Казань, не имея никакого командного поста; летом 1553 г. он — в числе бояр в царской свите во время похода к Коломне[202]. В 7066 (1557–1558) г. Василия Михайловича ставят на годование в Казани, но должность его там неясна и, похоже, она не из числа воеводских. Возможно, он был там гражданским администратором[203]. В 1559 г., когда большая рать во главе с царем уходит на юг, против крымцев, В.М. Юрьев остается в Москве, в составе комиссии бояр, оставленных при брате Ивана IV, Юрии, неспособном к делам правления[204]. В такой же боярской комиссии остался «ведать Москву» В.М. Юрьев и во время царского похода 1562 г. на Литву[205]. Что же остается на его долю из воеводских поручений? Да почти ничего: Василий Михайлович был первый воеводой «у наряда» в зимнем походе на Казань 1548–1549 гг., да вторым воеводой передового полка летом 1551 г. в Рязани по берегу[206]. С середины 50-х гг. В.М. Юрьев, судя по данным разрядов, воинских постов не получает. Но дожил он, как минимум до середины 60-х (видимо, до 1567 г.). Куда же обращены были его честолюбивые помыслы? В основном к мирной административной карьере. Как уже говорилось он возглавлял Тверской дворец, в начале опричнины наместничал во Ржеве. Сохранились многочисленные известия о его обширной дипломатической работе[207]. К командованию крупными соединениями он то ли не был допущен, то ли, скорее, имея на то полное право, сам не пожелал прикоснуться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.