Запрещенный-разрешенный балет («Анна»)

Запрещенный-разрешенный балет

(«Анна»)

Не менее драматично, чем у спектакля «Медная бабушка», складывалась судьба другого творения – балета «Анна» по роману Л. Толстого «Анна Каренина», где главную роль должна была танцевать Майя Плисецкая. И вновь державники во власти посчитали, что либералы-евреи пытаются прибрать к рукам уже другого русского классика – Льва Толстого, – и сделали все возможное, чтобы эта постановка не состоялась. Однако и в этом случае все закончилось компромиссом.

Началась же эта история 24 февраля 1972 года, когда в Большом театре должен был состояться первый прогон балета. На него прибыла высокая комиссия во главе с министром культуры СССР Екатериной Фурцевой. Причем комиссия предпочла смотреть спектакль при плотно закрытых дверях – никого, кроме себя и членов худсовета, она туда не пустила, для чего в театр нагнали капельдинеров, которые наглухо закрыли собой все двери, ведущие в зал. О степени секретности этого просмотра говорит такой факт: туда не пустили даже актеров, игравших во втором составе «Анны», а дирижер Родион Щедрин (он же супруг Плисецкой) вынужден был перелезать через оркестровый барьер, чтобы попасть на прогон.

После спектакля в кабинете директора театра Муромцева состоялось его обсуждение. Общий тон голосов был мрачный. Говорили, что попытка не удалась, роман Толстого танцевать нельзя, все сыро, неубедительно, музыка шумная. Фурцева делает замечание, что много эротики: мол, что это такое – Каренина валится в неглиже на Вронского?! (В этой роли выступал Марис Лиепа.) На что Щедрин юморит: «Но есть же и такой способ, Екатерина Алексеевна». Но Фурцева подобного юмора не понимает и сердито резюмирует: «Над балетом, товарищи, еще очень долго надо работать. В этом сезоне премьеры не будет. А в будущем – посмотрим».

Однако участники спектакля не собираются сдаваться. Плисецкая гневно вопрошает: «Почему на прогон спектакля не пустили даже актеров второго состава? Чего вы боитесь?» – «Не пустили, чтобы не было слухов, – отвечает ей заместитель министра Кухарский. – Вдруг спектакль дискредитирует великое имя Толстого». Видя, что Плисецкая не может смириться с ее убийственным вердиктом, Фурцева обращается за помощью к присутствующей здесь же Галине Улановой, с чьим словом всегда считались в Большом: «Галина Сергеевна, скажите ваше мнение». Уланова заметно тушуется: «Я затрудняюсь. Не разобралась. Поэтому не берусь…» Но Фурцева не сдается: «А вы скажите, Галина Сергеевна, хотя бы то, что говорили мне в антракте…» Великая балерина объявляет: «Мы когда-то тоже пытались создать балет по „Утраченным иллюзиям“ Бальзака… И тоже ничего не получилось».

Когда все разошлись, Плисецкая догнала у дверей директорского кабинета его хозяина и спросила: «Юрий Владимирович, мне больше не дадут репетиций „Анны“?» – «Почему не дадут? – удивился директор. – Вы можете продолжать репетировать». – «Но где?» – «Оркестр и сцена заняты, поэтому репетируйте в классах под рояль, – отвечает Муромцев. И после паузы произносит убийственнную фразу: – Но спектакль не пойдет, Майя Михайловна». Плисецкая пытается расставить все точки над «i»: «В этом сезоне или никогда?» Муромцев вопрос игнорирует и скрывается в своем кабинете.

25 февраля Плисецкой внезапно передают, что ей надо срочно позвонить заместителю Фурцевой Кухарскому. Тот просит ее подъехать в министерство к двум часам, причем настоятельно просит не оповещать об этом визите мужа – Родиона Щедрина. Но Плисецкая поступает вопреки этой рекомендации: немедленно набирает номер своего домашнего телефона и сообщает мужу о разговоре с Кухарским. Щедрин просит дождаться его в театре, чтобы затем вместе ехать в министерство.

Когда они вдвоем вошли в кабинет Кухарского, у того от удивления брови взметнулись вверх. Но его замешательство длилось мгновение, после чего он пригласил гостей сесть и сообщил окончательный вердикт своего начальника, утром отбывшего в деловую поездку во Вьетнам: театральные репетиции «Анны» прекратить, вы можете продолжать лабораторную работу с вашими помощниками, но дать труппу, оркестр, сцену – мы не можем.

Тем временем столичный бомонд вовсю обсуждает ситуацию в Большом театре. Все гадают, что же будет дальше. Зная упрямый характер Плисецкой, многие полагают, что она не смирится с закрытием спектакля, который в муках рождался в течение нескольких месяцев. И они оказались правы: Плисецкая решает обратиться напрямую к секретарю ЦК, ведающему культурой, Петру Демичеву.

На это рандеву балерина вновь пришла со своим мужем. Демичев принял их приветливо, угостил душистым чаем с сушками. Затем окрылил, сказав следующее: «Я разделяю ваше беспокойство. Даже если попытка воплощения балетной „Анны Карениной“ будет не очень удачной, министерству следовало бы поддержать вас за смелость. Надо довести дело до конца. Я распоряжусь на этот счет».

В тот же день из ЦК позвонили Муромцеву и посоветовали впредь не чинить препятствий в репетициях «Анны», выделить все, что пожелает Плисецкая. Когда Фурцева в начале марта вернулась на Родину, ей оставалось только в недоумении развести руками: против воли ЦК она пойти не решилась. Она поняла, что «наверху» решили подыграть либералам, сменив кнут на пряник.

Премьера «Анны» состоялась в субботу 10 июня в Большом театре. Стоит отметить, что до самого последнего момента было неясно, когда состоится премьера – то ли в июне, то ли с открытием нового сезона осенью. Как вдруг 8 июня Плисецкой домой позвонила ее подруга Александра Красногорская и сообщила, что премьера объявлена через два дня. Мол, только что, буквально на ее глазах, на афише поменяли названия: вместо надписи «Спектакль будет объявлен особо» поставили: «Балет „Анна“, музыка Р. Щедрина, премьера». Не в силах поверить внезапно свалившемуся на нее счастью, Плисецкая стремглав бросается из дома, чтобы лично удостовериться в услышанном. Нет, она целиком и полностью доверяла подруге, но хотелось увидеть долгожданную афишу собственными глазами. Далее послушаем рассказ самой М. Плисецкой:

«Я прихожу на спектакль обычно за два с половиной часа. В день премьеры „Анны“ я пришла за четыре. Сегодня из Парижа успел прилететь оповещенный нами Пьер Карден со своей японской спутницей-секретарем Юши Таката. Он приехал в театр прямо из аэропорта. Я должна показать ему на себе все его великие костюмы, прежде чем увидит публика. Не рассердится ли только Пьер, что имени его в программке не будет?.. Об этом директор Муромцев и слышать не захотел: Министерство наотрез отказалось…

Скрипки с флейтами запевают свою печальную мелодию. Спектакль начался. Помоги нам, Господи!..

Зал сегодня – трудный. Вся Москва. Верившие в наш замысел. Злоязычные скептики, холодные циники, все и вся наперед знающие. Беспечные, милые иностранцы, читавшие перед началом с переводчицами в программке сюжет балета: чем эта историйка закончится?.. И моя близкая, роднющая, нежно любимая мною московская публика. Моя публика. Публика, простоявшая прошлую ночь напролет у касс Большого, чтобы попасть сегодня на галерку…

Спектакль состоялся.

Мы – кажется – победили!..»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.